Текст книги "Ars Poetica – 2015"

Бурли

 
Есть село под названьем Бурли:
Там когда-то на свет появился.
Очень близко оно, и вдали —
Уж давно от Бурлей отрешился,
Потому, что лет сорок, пожалуй,
Проживаю в черте городской,
И теперь мой привет запоздалый
Малой родине шлю дорогой!
Ну, привет! Твой кружочек на карте —
Червоточина в детство моё,
Где в скрижали мальчишеских хартий
Вписан вольный мой край-окоём!
Край степи и лесистых околков;
Край увалов, распадков и нив —
Соберу я тебя из осколков,
Своей памяти не изменив:
Вот мой двор; вот с верандой землянка;
Вот колодец; а там – огород;
Вот болотце за тыном; тальянка
За околицей что-то поёт;
Вот мой дед на коленях качает
Своего дорогого внучка;
С сепаратора юшка стекает —
Нам бабуля нальёт молочка;
Липа вот, и скамейка под нею —
Мама там молодая сидит;
Стадо с поля, хоть и припозднеет —
Колокольчик бурёнки звенит;
Дождик тёплый – грибы под забором;
Под стрехой слышен ласточкин «фьють», —
Смог ли я так своим слабым взором
В перевёрнутый лист заглянуть?
 

10.11.2015 г.

Диптих

 
Её закину на Луну я, —
И полетит, эфир минуя,
И приводнится в Mar Amor.
Потонет пусть там… Перебор?
Неужто так её ревнуя,
Смогу закинуть я родную,
Зазнобу, ладушку мою?
Зачем на гибель отдаю
Её, что ЖИЗНЬ моя и СВЕТ?
Друзья, скажу я вам в ответ:
«Она, кого сравнить с Луною,
Красой такой неземною,
Мне легче было бы всего.
Она – Луна. Нет никого,
Кто мог бы ровней ей прослыть!
Но ослепляет свет! Как быть? —
Так режет глаз, что больно мне
(По яркости равна Луне)
Но у Луны холодный свет.
Она же рядом. Я просвет
В сиянье жарком не найду —
В тенёк уж лучше отойду.
А то сожжет, испепелит,
Своею страстью воспалит!
И нет меня – одна зола.
Я понимаю: не со зла
Она пылает и слепит.
Но не холодный селенит —
Горячий взор и поцелуй!
Ах, холокост, меня минуй!
Пущай летит к своей сестре…
Коль взгляд мой обращу горе,
Что за картина там видна? —
Диптих – Селена + Она.
 

12.11.2015 г.

Пёрышки

 
От дыханья пёрышки
нашего летят.
Лёгкие судёнышки,
вёсельца скрипят.
 
 
И парят, не падают.
(дуть не уставать!)
Целою армадою
им бы дрейфовать!
 
 
Но как штиль наладится,
как иссякнет дух,
их полёт не ладится —
тяжелеет пух.
 
 
Наземь опускается
пёрышко иль два.
Больше не плескаются,
а дрожат едва.
 
 
А подуем снова мы —
пёрышки на взлёт!
Ветерком ведомые,
их волной несёт!
 
 
Пёрышки парящие —
души дорогих.
Мы, по нисходящей,
забываем их —
 
 
Дуем на издохе:
скифы реют вниз;
на последнем вздохе
плавают они…
 
 
Пусть дыханьем нашим
пёрышки плывут,
вёсельцами машут,
в памяти живут!
 
 
Не давая пасть им,
дуть! (святой удел)
Помнить в нашей власти
тех, кто отлетел…
 

23.11.2015

Зрелость

 
Вот младость – бархатный тургор,
Румянец шелковистых щёк,
Сиянье жизненных сплетений.
Вот старость – дряблости узор,
Картин поблекнувших подтёк,
Игра унылых, сирых теней.
А зрелость – между ними мост
На равных поприщах стоит
От берегов двух. Что за вид?
Что ближе – люлька иль погост?
Что путь на дальний брег таит?
Назад дорога не лежит:
В туман закутан край родной,
Но лики всё ж маячат там,
Цветущей молодости дни.
Но нет дороги обходной,
Чтоб вернуться в те места.
А невозвратный путь манит,
Влечёт, в тенёта полонит,
И обернуться нет уж сил.
Путь в никуда – такой магнит,
(Куда пропал тот шёлк ланит?)
Что зов младой уж присушил.
Но зрелость в крепости вина,
Как перепутий передых,
Что осмысления полны,
Нам богом преподнесена:
Форпост меж юных и седых,
Откуда берега видны.
 

03.12.2015

Сказание о новоиндийском царстве

 
Владетель славный я, пресвитер Иоанн
страны индийской честных христиан,
что процветает средь полнощных стран.
 
 
Узнайте ж, люди, всё про наше житие:
какие нравы, лики и события, —
я сказ вам предложу, искусный вития.
 
 
Эдемская страна моя прекрасная:
вода – амброзия; земля атласная;
гор изумрудных эхо громогласное.
 
 
Здесь тучны нивы, злачны вертограды.
Пшеница, просо, рожь, маслины, винограды —
плоды земные для людской отрады!
 
 
Скот жирный на лугах, борзые кони;
Сонм чудных райских птах, и рыба в тони, —
довольно живности в приволье и в загоне!
 
 
Вот ряд иных предивных животин,
что никогда не видел ни один
сын человечий этих образин:
 
 
есть зверь индейский чудный Брюхорыл
о двух ногах, хвосте, и о двух крыл:
летит, вопит он, мерзок и постыл!;
 
 
иной зовётся Аспид – скользколист:
велик сей гад ползучий, гнусный глист, —
убить его не хватит ста баллист!;
 
 
в горах же там обитель Борзюка:
главой пардус, задом полбыка, —
он рвёт дичину на окорока!;
 
 
а есть ещё такая птица Фит,
златые яйца в клювике родит,
живёт в дубровах, дико голосит!;
 
 
А люди есть, не люди, просто жуть!:
гузна завместо волосата грудь,
гудок на выях, чтобы баять – дуть;
 
 
есть те, кто дырокол вместо главы
имеют, клацают (смотрите каковы!)
как челюстями приказные львы!;
 
 
о трёх удах Большое Ухо есть —
мирской послух катит из веси в весь,
нашёптывая всем и там и здесь;
 
 
и Живоглот, что мелких сошек ест:
пожрёт брюхан штук сто в один присест,
каплун подобьем в должность на насест.
 
 
А в слугах у меня царей пяток.
Их жалую орясиной чуток —
ну, а они целуют мой батог!;
 
 
и енералы в служках у меня:
чуть что – своими латами звеня,
бегут, врага страшася как огня;
 
 
и люд посадский, толпы крикунов,
меня всё славят громче пеунов! —
нет хуже медных труб – невидимых оков!
 
 
Я – Иоанн пресвитер. Кто же я таков,
что сам исторгнув много лепших слов,
так рай живописал? Но всё ж сниму покров
 
 
с сего вертепа, призрачной страны…
Так вот, поддавшись козням сатаны,
её я создал чистой, без вины.
 
 
Я, мнил, творю божественный эдем.
Так было искони. Ну, а затем
вдруг народился глиняный Голем,
 
 
Адам греховный, сущего смутьян,
и начал возмущать скотов и христиан, —
и всякий приобрёл на образ свой изъян!
 
 
И скверной помутился небосвод;
и прах возрос в грехах, и всяк урод,
и нечисть смрадная дала приплод!
 
 
Натура лепая красна, но всё ж слепа —
средь благолепия белеют черепа
блудливых дел… Да и меня, попа
 
 
коснулся смрад бесчестия и лжи.
Дурных я слуг к себе расположил:
так в Ярмарке Тщеславия я жил!
 
 
Но ныне я пока что человек
от истины отпал я не на век,
что не могу на лихо не подъять я век!
 
 
Но вижу, что мне скверну воевать
уж туго, как с собою совладать,
чтоб бесам на расправу не отдать
 
 
мне вотчину, индейскую страну.
(мы платим за грехи свою вину!)
Но кинуть клич сейчас не премину
 
 
соседям, всем царям – господарям:
вы не рядитесь в пакости азям,
а то, как по наклонной заскользя,
 
 
вы превратите дивный свой удел
в вертеп соблазнов полумёртвых тел, —
Вот в чём я вас предостеречь хотел…
 

21.12.2015 г.

Разговор с Аввакумом

 
Как я не согласен с тобой, протопоп!
Я ветхую веру стряхнул с своих стоп,
ту ересь твою, что ты правдой назвал,
когда божий люд ты к расколу толкал!
Упёрся: умру за один лишь я аз,
мол, истины светоч ещё не погас,
мол, я не приму никонянскую *****, —
ретивое сердце давай распалять!
 
 
За что ты страдал? на цепи ты сидел?
закопан в земле? (незавидный удел!)
Зачем батожьё, и зачем мордобой
терпел ты, родимый, по вере такой?!;
и голод, и холод в сибирской земле? —
ты всё это ради чего одолел? —
Чтоб стать горсткой праха, истлевшей золой
от адовой муки, кончины презлой!
 
 
А я ведь крещусь троеперстием, знай!
И Никона ложь я с крещеньем признал.
Как отче меня при крещеньи учил —
я так и молюсь, как персты я сложил…
 
 
С другой стороны, дорогой Аввакум,
что ты заповедал, приходит на ум:
твой дар – это вера седой старины,
где истинный бог есть, распятый за ны,
что с нами один, и посредников нет;
а твёрдость твоя – сердцем робким завет:
мужаться и верить в Христа до конца;
твоя благодать – жертвенность агнца,
что заклан за светлый спасения мир,
воспетый риторикой отчих стихир.
 
 
А как ты бесхитростно всё описал,
что ты, не под силу другим, испытал!
Как полз, еле жив, по замёрзшему льду,
чтоб рыбки детям довезти!; как в бреду
ты полунагой в смрадном срубе лежал;
о курочке рябой как ты горевал!;
страдальцев за веру слезами святил! —
каким русским слогом всё это сложил!
 
 
Да, я не раскольник. Не царь Алексей
«Тишайший» на троне, и нет тех страстей,
что ты превозмог, исстрадал, претерпел…
Но всё же я помню, о чём ты радел,
о чём думал ты в турбулентный свой век.
Пускай одиозен, ретив человек;
пускай и хардлайнер, пускай еретик,
но ты победил и главой не поник
пред сборищем бесов, собак никонян,
и вслед за тобой толпы шли христиан!
И я в той толпе (моя вера – мой крест)
и тихую славу звоню я окрест
Петрович, тебе! Может, вера твоя
очистила б раны, что в церкви гноят:
коль ты недоверил, в неискренность впал,
иль к богу в пути по сю пору ты спал.
Знать, верить по-разному можно. Во лжи
плутает один, а другой одержим
лишь божией истиной. – Нам не судить:
кто праведен, и кто способен блудить.
 
 
И я, хоть помазанник веры иной,
некрепок (запятнан я этой виной)
Всё ж верю я в дух, что он будет силён,
и воцерковление светлых времён!
А в сердце храню непокорный твой слог. —
Такой вот, Петрович, у нас диалог…
 
 
Я в церковь хожу, троеперстьем крещусь.
Грешкам потакаю, почти не пощусь.
Я, мой Аввакум, лишь простой неофит,
но коль набреду на раскольничий скит —
к твоей строгой вере тогда приобщусь,
познав изначально духовную Русь!
 

24.12.2015 г.

Отплата
(страничка из благопристойного романа)

 
Я всё ж её поцеловал
Лишь только в щёчку.
Пред этим ручку лобызал.
Я уголочку
Укромному хвалу пою —
Тому свидетель,
Как я любимую мою
Вот так приветил.
Так было просто, мило всё,
И так наивно.
От счастья в небо вознесён
Я был – как дивно!
Она, поддельно возмутясь,
Лишь чуть зарделась;
Я, неуклюже отшутясь,
Сказал несмело:
Прости, я перешёл черту,
Межу приличья.
Она: Напал ты не на ту,
Мол, честь девичья…
Однако, замужем она.
(Прелюбодей я!)
Супругу, детям как верна!
Как же людей я,
Молвы, ушей их не боюсь,
И подвергаю
Её опасности и тщусь,
Что лишь играю?
Я не сдержался. Что ж с того?
Но как сдержаться?
Соблазн от чёрта самого —
Мне ль с ним тягаться?!
Лишь в оправдание скажу:
Не виноват я,
Что перешёл я ту межу.
То, ведь, – отплата!
Она намедни вдруг меня
Поцеловала
В щеку. От этого огня
Всё взбунтовалось!
Итак, вынашивал я месть.
И отомстил же!
Я отплатить почёл за честь,
Амуром движим.
Покаюсь: я не ту взалкал, —
Прав не имею.
Но миннезингером предстал
Всё ж перед нею…
Её я в одах восхвалил
Бесплотно, чисто.
Её краса даёт мне сил!
Во мне артиста,
Художника и мудреца
Так вдохновляет! —
Так окрылённого скопца
Любовь съедает!
Я верен ей. Она верна.
Друг другу верим.
Влюблён я. Замужем она…
На том похерим
Благопристойный наш роман:
Как есть пусть будет!
Любовь как сладостный обман
Нас водит, крутит
По закоулочкам души.
Камо грядеши?
А мы, плутаем, не спешим,
Наивом тешим
Себя самих. Да ладно уж!
Найдём, быть может
Тропу средь вёсен, зимних стуж,
Коль бог поможет!
 

28.12.2015 г.

Последний Э’та
быль об исходе неандертальцев

Tне last known refuge of the Neanderthals

before they were driven to extinction by

Modern Man and climate change has been

traced to a cave in Gibraltar.

By Mark Henderson, Science Editor, September 14 2006

I

 
Надбровных дуг уступы.
Бровей нависших комья.
Глаза немного скупо,
Сметливо исподлобья
Глядят на юный слепок
Отца пока живого:
Он ладно сбит и крепок
(Ваял ль его Канова?)
Склонившись к изголовью,
Сын слушает в почтении.
Нет, не нравоученье, —
С отеческой любовью
Старик на смертном ложе,
Негромко, но всё ж ясно,
В воспоминаньях ожил,
Ведёт так свой рассказ:
«Сынок, теперь я должен,
Когда иду я к предкам,
(Своё уже я прожил),
Хочу я напоследок,
Открыть всю тайну рода
Тебе как на духу я.
Из нашего народа
Один остался, чую,
Последний ты в юдоли.
Так вот мы звались э’та,
Что значит «люди воли».
Сто тысяч лето в лето
Мы правили землёю.
Мы групповой облавой
Всё промышляли зверя.
А женщин наших славных,
Что семьи содержали,
И деток нам растили, —
Таких найдёшь едва ли…
В пещерах грел огонь нас.
Огромные пространства
Лесов, полей, саванны, —
Всё было э’та царство!»
 

II

 
«Но вот пришли другие,
Иные люди ай’е.
Нам мускулы тугие,
Уже не помогая,
Отказывать вдруг стали.
Хоть те похлипче были,
Но вроде гибкой стали:
Как их бы не рубили
Своими топорами,
Они так ловко гнулись
И напирали сами.
На шеях вены дулись,
Когда они метали
В нас дроты и каменья.
И мы им уступали
В тактическом уменье.
Один из нас легко бы
Троих ай’е уделал,
Но их пришло так много,
Что быть ты туром смелым
Или свирепым вепрем,
Ты проиграл бы битву
И отступил бы в дебри,
Коль ты отведал бритвы
Ай’е разящих копий.
Лун двадцать шесть – семь тысяч
Назад случилась напасть:
Они так методично
Прижали нас. Однако,
Мы дрались смертным боем;
Ряды редели наши.
Но всё ж мы их с собою
К прапредкам брали. А’Ше, —
Страна лесов и взгорий, —
По ней мы отступали.
И ай’е, с ветром споря.
Нас гнали, добивали.
Базальтовые скалы
Смотрели в море кручей.
Страна А’Ше кончалась
На этих скалах. Тучей
На нас ай’е давили.
Но бросили затею
Преследовать нас. Были
Под ними наши земли.
Что толку от остатков
Э«та, ушедших в гроты:
Их положенье шатко,
Коль быстры наши дроты»
 

III

 
«Итак, рубеж последний
Как на краю Эреба.
Послед в лихие те дни
Наш доживал там. Неба
Гнев, видимо, карал нас
Таким опустошеньем,
И загибал наш этнос,
Вдруг ставший бледной тенью
Своей великой мощи.
Полвека или боле
Э«та в пещерах жались.
И имя «люди воли»
Так горько отдавалось
В устах. Где, где свобода?
Всё меньше оставалось
От нас. И год из года
Так это продолжалось.
И средь остатков э’та
Был О’Кх, в словах искусен.
Для нас лучом был света,
Когда был мир так гнусен
Для нас. И жить в осаде
Уж было хуже смерти,
Но жизни как-то рады,
Коль песнь его приветит,
Мы были – пламя грело!
Он пел гортанно, зычно
О времени О’Тейо;
О наших днях, обычаях;
О напасти, исходе;
Конечно, о героях,
Что, пав, от нас уходят
В Небесные Покои.
О«Кх смел, охотник, воин,
Что в стычках возмужал.
И чувство дорогое
В нас всех он возбуждал:
Мол, мы, хоть погибая,
Уходим благородно.
И пусть планида злая,
Э«та единородно
Плечом к плечу сомкнутся
И до конца, до донца
Мы будем жить, и солнце
Пусть светит нам в оконца!»
 

IV

 
«И вот осталась горстка
Людей э’та всего лишь.
В последней битве хлёсткой
Столкнулись с ай’е. Коль уж
Им суждено погибнуть,
Из гротов смело вышли
Все воины мужчины.
А у костров чуть слышно
Их женщины рыдали.
И прижимали деток
К груди своей, и ждали,
Что воины ответят
На натиск наглых ай’е.
А те уж подступали,
Метали дроты, камни.
Но э’та не роптали,
А пятились спинами
И в стороны швыряли
Врагов как комья грязи.
И падали, стонали,
В пролитой крови вязли,
Но просто не сдавались!
И О’Кх, от ран ужасных
Едва стоял, шатаясь
Средь храброго десятка,
Тех, что ещё держались.
И он пропел гортанно,
Глаза уставив пьяно
На ненавистных ай’е:
«К’хе н’еча иттхи яй’ем!»,
Что значит: умираем,
Но всё же не сдаёмся!
И тут погасло солнце!
Пал О’Кх, и вои с криком
Отдали предкам души…
Ай’е в садизме диком,
Словно свежуют туши,
Тела на части рвали.
Как женщины стенали!
И, выбежав наружу,
К телам мужчин спадали,
В глазах застывший ужас!
Конечно, часть тех женщин
Ай’е в полон забрали:
Делили их по чести.
Детей же побросали
Вниз, в ярую пучину…
Слеза бы задушила
Сурового мужчину:
Так всё жестоко было!»
 

V

 
«А ОК’х пред ликом смерти
Был милован судьбою.
Над ним склонилась Тхети,
Дочь их вождя рябого.
И живота просила
Для ОК’ха дева ай’е.
Как милость получила,
Так Тхети, причитая,
Его свезла в шалаш свой
На ивовых салазках,
И пить дала лекарство,
И смазывала язвы.
Окреп немного воин,
Но от забот и ласк,
Любовью удостоен,
Он как-то сник, угас.
Два дня ещё он прожил
В рассудке, и в бреду.
В последний миг ОК’х ожил:
В раю, а не в аду,
Наверно, оказался,
Когда ласкаем был
Тхети. В руках скончался
Её. Шакал завыл
Тогда в лесине гиблой.
Наш род истёк. И всё…
Под сердцем Тхети билось
Зачатое дитё…»
 

VI

 
«Итак, по женской ветви
Тянулся древний род
Средь гладов и поветрий,
На нас кивали «йети»
И тыкали «урод».
Однако, э’та жили
И множились, росли,
И напрягали жилы,
И устный сказ вели,
Передавая детям
Последних Дней рассказ.
И я, в преддверье смерти
Тебе, мой сын, припас
Вот эту быль-преданье.
Ты – воли сын – гордись!
Пусть будет в назиданье
Тебе ОК’ха девиз:
«К’хе н’еча иттхи яй’ем!»»
И рот отца запёкся… —
Мы гордо умираем,
Но всё же не сдаёмся!
Всё. Нет отца. Сидел сын
Пред телом сокрушённо,
Словно к скамье прирос он.
Лишь ветер приглушённо
Играл в бору сосновом;
Накатывали волны;
И чайки мерным стоном
Просторы оглашали…
 

Эпилог

 
Мой стих о людях э’та
На этом завершаю.
Пусть вымысел всё это,
И, словом я играя.
Вам выложил быличку,
Что высосал из пальца.
А видел ли я лично
Того неандертальца,
Иль тень его подвида?
Наверное, да. Видел.
Раз встретил индивида:
Ну, смахивал он сильно
На древнее созданье.
И вот замыслил быль я
Про противостоянье
Последних людей э’та
И наших кроманьонцев.
Кровь – верная примета:
Я есть потомок ай’еца.
Но так же во мне мается
И кровь неандертальца…