Текст книги "Рай под колпаком"

Глава вторая

Холмовск был молодым городом, основанным в пятидесятые годы двадцатого века на месте разведанных залежей бокситов. Неизвестно, кто руководил строительством нового города, но поступил он разумно. Рядом с рудником поставили ТЭЦ, затем возвели алюминиевый завод, и замкнутая система производства позволила горожанам гораздо легче перенести социальные потрясения, обрушившиеся на Россию, поскольку спрос на алюминий как внутри страны, так и за рубежом никогда не падал. Несколько позже был построен номерной авиационный завод, в просторечии шутливо именуемый «КБ Мокрого», так как штурмовиков серии «Су» (КБ Сухого) здесь никогда не производили. В период жесточайшей стагнации экономики «КБ Мокрого» переквалифицировалось на выпуск алюминиевых кастрюль, но в настоящее время вновь появились военные заказы, и жизнь потихоньку наладилась. Конечно, не как в столице, но вымирать город не собирался, в отличие от многих других городов, построенных во времена социализма в угаре комсомольских ударных строек.

Мне нравился Холмовск, тихий, спокойный, хотя родным город не был – сразу после окончания десятилетки я вместе с родителями, спасавшимися от нищеты и безработицы, перебрался сюда из беспросветно бесперспективного Лебединска, где, кроме химерически громадного котлована на месте некогда знаменитой Курской магнитной аномалии да заброшенного из-за отсутствия сырья горно-обогатительного комбината, ничего примечательного не было. Из Холмовска я ушёл в армию, здесь похоронил родителей и жил один уже почти пять лет. Скорее всего, прожил бы и оставшуюся жизнь, да, видимо, не судьба.

Охваченный ностальгической грустью я медленно проехал по центральной улице, бросая тоскливые взгляды на дома, витрины магазинов, прохожих, будто прощался с ними навсегда. Рановато, конечно, – пару недель, а то и месяцев здесь ещё поживу, пока более-менее не обрисуется ситуация, – но, боюсь, когда придёт пора уносить ноги, будет не до прощания и ностальгии.

Свернув к алюминиевому заводу, я доехал до моста через речку Лузьму и, оставив «Жигули» на платной стоянке, направился в ресторан «Chicago», некогда называвшийся «Вильнюсом», но теперь (то ли в пику отделившейся от России Литве, то ли в честь политического курса правительства) получивший название всемирно известной гангстерской столицы. Пройдя через полупустой зал, я вышел на открытую террасу, где почти никого не было – всё-таки весна, прохладно, и солнце, едва миновав зенит, только-только начало прогревать край террасы. Не хотелось сидеть в душном прокуренном зале и, против воли, слушать чужие разговоры за соседними столиками.

Усевшись за единственный освещаемый солнцем столик у самого парапета, я окинул взглядом террасу. В дальнем конце расположились двое кавказцев в одинаковых чёрных кожаных куртках. Судя по тому, как быстро они ели и отсутствию спиртного на их столике, к криминалитету, вопреки устоявшемуся мнению о кавказцах, они не имели никакого отношения. Мелкие торговцы, доставившие в город ранние овощи, и теперь по-быстрому перекусывавшие перед обратной дальней дорогой. А справа от меня, через столик, сидела Верунчик – симпатичная молоденькая проститутка, представлявшаяся клиентам как Инга. На столике перед ней стоял бокал с «пепси-колой», она жадно курила, зябко кутаясь в курточку, и то и дело бросала на кавказцев призывные взгляды. «Призывность» получалась плохо – в глазах Верунчика-Инги было больше тоски и понимания, что все старания напрасны. Это не клиенты – это полный облом.

Я невольно пожалел Верунчика. Её сутенёр Афанасий заставлял девушку торчать в ресторане с утра до ночи, хотя в «дневную смену» подцепить клиента шансов практически нет. Спрос на «ночных бабочек» начинается поздним вечером, да и то ближе к закрытию ресторана.

– Привет! – махнул я рукой.

Она кисло улыбнулась, кивнула. Знала, что я не из разряда клиентов.

Внезапно я понял, что одно дело – сидеть в одиночестве в зале ресторана и слушать чужие разговоры, но совсем другое – просто поболтать со знакомым человеком. Разрядиться в пустопорожнем разговоре, чтобы снять душевный дискомфорт, вызванный визитом Ремишевского, сейчас просто необходимо.

– Есть хочешь? – спросил я.

Она одарила меня всё ещё недовольным взглядом, но тут же расцвела в благодарной улыбке.

– Ага!

Верунчик подхватилась из-за столика и быстренько перебралась ко мне.

– Ух, ты! – обрадовано сказала она, усаживаясь в пластиковое кресло. – У тебя здесь тепло, солнышко греет, а я, дура, в тени сидела…

Появился официант. Валера. Что хорошего переняли у Запада в «Chicago», так то, что за завсегдатаями закрепляли конкретных официантов. Где бы я ни сел, меня обслуживал только Валера.

– Добрый день, – поздоровался он.

– Здравствуй, Валера. Значит, закусочку как всегда, но на двоих.

Валера кивнул.

– Салатики из свежих, надеюсь, грунтовых, овощей? – Я выразительно покосился на двух кавказцев.

– Да.

– Хорошо… Икорку красную, не на бутербродах, а просто так, в блюдечке.

– Масло отдельно? – уточнил Валера.

– Да.

– А как же селёдка в красном вине? – с некоторым сомнением спросил Валера. Мои вкусы он знал, и это блюдо практически всегда стояло на столе.

– Какие разговоры? Неси.

Валера неодобрительно покрутил головой, но кивнул.

Согласен с ним, селёдка и красная икра – блюда несовместимые, но малосольная селёдка, вымоченная в красном вине, имеет настолько специфический вкус, что это блюдо трудно отнести к рыбным.

– Может, тебе чёрную икру? – обратился я к Верунчику.

– Коньячку бы… – просительно протянула она, заглядывая мне в глаза.

– Обойдёшься. Я – за рулём, а ты – на работе.

Валера сдержанно улыбнулся, но тут же спрятал улыбку.

– Грейпфрутовый сок, натуральный, а не напиток из него, – сказал я, покосился на Верунчика и спросил Валеру: – Что из горячего порекомендуешь?

– Шурпу из свежей баранины в горшочке, – теперь уже Валера кивнул в сторону кавказцев.

– Уговорил. Верунчику горячее – в первую очередь, а мне попозже.

Официант развернулся, чтобы уйти, но я его остановил.

– Послушай, Валера, я часто слышу от тебя: свежее это, свежее то… Скажи честно: у вас что, никогда не готовят блюда из залежалых продуктов?

Валера расслабился, улыбнулся и, наклонившись ко мне, доверительно сказал: – Случается, Артём. – В его глазах играли смешинки. – Но лично тебе я никогда такие блюда не-ре-ко-мен-ду-ю.

– Спасибо.

– Не за что.

Валера развернулся и ушёл.

Нет, всё-таки приятно быть завсегдатаем.

– Коньячку замёрзшей женщине пожалел… – обиженно пробурчала Верунчик.

Я глянул на неё – скукожившуюся, до сих пор не отогревшуюся на солнце – и рассмеялся.

– Именно пожалел, но не коньяку, а тебя. Тебя от трёх капель развозит – какой клиент клюнет на пьяную женщину? Мне, конечно, всё равно – хоть упейся, но Афанасий за это тебе таких фингалов наставит, что никакой косметикой не замажешь.

Словно услышав своё имя, из зала на веранду выглянул сутенёр Верунчика, чтобы проверить, с кем она сидит. Узнав меня, он помрачнел и быстро ретировался. Правильно сделал, был прецедент, когда я в первый раз угощал Верунчика обедом. Обедали мы где-то около часа, затем я попрощался и собрался уходить. Тогда Афанасий и пристал ко мне, чтобы оплатил «простой», так сказать, в «работе». Ну, я и… В общем, с тех пор Афанасий обходит меня десятой дорогой.

Появился Валера с подносом и принялся выставлять на стол тарелки и судочки с закусками. Последним он поставил перед Верунчиком исходящий паром объёмистый горшочек с шурпой.

– Приятного аппетита.

– Спасибо.

Валера с достоинством кивнул и удалился – знал, не люблю, когда за столом прислуживают. В России всё-таки воспитывался, где тезис «все люди – братья» хоть и потускнел, но всё ещё в цене, а не в среде западных аристократов, для которых лакейство само собой разумеющееся явление. Да и чего, в общем-то, прислуживать? Обычный обед, за исключением красной икры. Шиковать я себе не позволял, быть может, поэтому и заслужил у Валеры особое уважение.

Первым делом Верунчик охватила озябшими ладонями горшочек, заглянула внутрь.

– Ого! Здесь троим не съесть…

Я только улыбнулся, накладывая икру на гренок. Сливочное масло я не люблю и согласился на него только потому, что обедал не один.

Согрев руки, Верунчик взяла ложку, зачерпнула густое варево, попробовала.

– А неплохо! Хоть наемся… А то клиент сейчас такой пошёл… Пирожным угостит – и в койку… Это чьё блюдо? Кавказское?

– Нет. То ли казахское, то ли киргизское… А может, туркменское или узбекское… Точно не знаю. Короче, среднеазиатское.

Съев пару ложек, Верунчик согрелась, и тут-то язык у неё развязался. Как всегда на фривольные темы.

– Слушай, Артём, – начала она, кокетливо стреляя глазками, – а ты, случайно, не «голубой»?

– С чего ты взяла? Что не первый раз угощаю, а в постель не тащу?

– Ага.

– А в простое бескорыстие не веришь?

– Да ну тебя! Придумал тоже… Слово такое в школе слышала, да что-то в жизни бескорыстных людей не видела.

«Бедная девочка, с твоей жизнью разве увидишь?» – подумал я с горечью. Хотя, по большому счёту, в чём-то она права. Я в своей жизни тоже бескорыстных людей не встречал. Родители не в счёт, их отношение к детям совсем по-другому называется.

– Считай, что сейчас видишь.

Верунчик хихикнула.

– Ты мне только лапшу на уши не вешай, ладно? – сказала она.

– Почему лапшу? – пожал я плечами.

Верунчик захихикала громче и погрозила пальцем.

– Хорошо. Допустим, я «голубой». Тогда объясни, с какой такой стати мне тебя обедом угощать?

– С какой? – всё ещё хихикая, переспросила Верунчик и изумлённо запнулась. – А действительно, с какой? – Но тут же, применив женскую логику, быстро нашлась. – Может, клиентов моих переманить хочешь!

От её неожиданного умозаключения, я поперхнулся соком, закашлялся, и она постучала меня по спине.

– Что, в точку попала?!

– Ух… – сипло выдавил я. – Если насчёт ошеломления, то в самую что ни на есть… Огорошила… Ничего тебе больше объяснять не собираюсь, а то ещё раз подавлюсь. Нормальный я мужик, веришь ты мне или не веришь. И на этом мы поставим точку.

Минуту Верунчику удалось помолчать, пока она намазывала гренок маслом, а затем накладывала толстый слой икры. Но стоило ей надкусить бутерброд, как её снова прорвало. И всё на ту же тему.

– А если ты нормальный мужик, то давай проверим. Со мной.

– Ишь, размечталась!

– Слабо? – попыталась подзадорить она.

– Можешь и так считать, – равнодушно пожал я плечами. – Ничего у нас с тобой не получится.

– Так ты импотент? – У Верунчика опять сработала женская логика. – Такой молодой, а уже… Жаль… В ракетных войсках служил? Или с рождения?

– Ни то, ни другое. Я принципиально не приемлю секс за деньги.

– За деньги! – оскорблённо фыркнула Верунчик. – Принципиально, видите ли, он не приемлет! Да твой обед не менее сотни баксов стоит, а я всего полтинник в час беру… – Она окинула меня взглядом с головы до ног. Профессиональным взглядом, оценивающим. И неожиданно смягчилась. – Впрочем, если для тебя это столь принципиально, могу и бесплатно обслужить. Ради интереса. Или, как ты говоришь, бескорыстно. Попробую, что это такое, может, понравится?

Помимо воли я рассмеялся.

– Мой обед и тридцати зелёных не стоит. Но не в деньгах дело. А в том, что ничего ты, глупенькая, не понимаешь. Я не приемлю секс в его голом, так сказать, виде: траханье ради траханья, физиологический акт как технологический процесс. Если между мной и женщиной не возникло взаимное влечение, или, говоря высокопарно, наши отношения не окутывает некий романтический флёр, то незачем падать в кровать. Но такие отношения называются несколько иначе.

Верунчик смотрела на меня во все глаза. В расширенных чёрных зрачках читалось то ли изумление, то ли восхищение, то ли…

– Блядство – вот как это называется, – безапелляционно брякнула она. В свои юные годы Верунчик была прагматична до мозга костей.

– Всё, закрыли тему! – раздражённо поморщился я. Тоже, нашёл, кому лекции о морали читать.

Но Верунчик на этом не успокоилась. Видимо зацепили мои слова до крайней степени.

– Флёр ему подавай… – бурчала она, не глядя на меня и усиленно налегая на шурпу. – Романтику… Экзотику… Это, надо понимать, чтоб у неё поперёк была… И сама с тремя сиськами…

– Успокойся, – примирительно сказал я и положил ей ладонь на плечо.

– Да ну тебя!

Она стряхнула мою ладонь, отвернулась, смахнула с ресниц слёзы.

– Честное слово, не хотел обидеть. Хочешь, коньячку закажу? А Афанасию морду набью и освобожу тебе на сегодня от работы?

Верунчик замерла в кресле, немного подумала.

– Нет, – рассудительно сказала она. – Не надо. Афоне сегодня деньги очень нужны, а кто меня защищать будет, если ты его выключишь как в прошлый раз?

Она снова взяла ложку, доела шурпу, отодвинула горшочек в сторону.

– Вот, а говорила, что порция на троих, – хмыкнул я. – Пополнеть не боишься? Клиенты разбегутся.

– Калорий с клиентами, знаешь, сколько расходуется? – бесхитростно ответила она. – Говорят, что трахнуться один раз, это как вагон дров разгрузить. А у меня за смену иногда три-четыре таких вагона… Не до жиру, быть бы живу. – Она пододвинула к себе судочек с селёдкой в винном соусе, попробовала. – Это что – селёдка? Совсем непохожа…

И тут я понял, что полезного могу выведать у Верунчика.

– Слушай, Верунчик, а ты всех своих клиентов помнишь?

Она посмотрела на меня как на дефективного.

– Ты чего, смеёшься? Ещё у токаря поинтересуйся, все ли он болты и гайки помнит, которые за смену выточил.

– Что, совсем никого не помнишь?

– Нет, почему же, – глаза у Верунчика подёрнулись томной поволокой, и она даже перестала есть. – Некоторых помню…

– Не было ли среди них некоего Викентия Павловича Ремишевского?

– Ты чего, Артёмушка? – жеманно улыбнулась она. – Я ведь их не по именам помню…

– Он здесь, неподалёку, в двух кварталах от ресторана работает. Замдиректора банка «Абсолют». Вполне может в «Chicago» обедать.

Улыбка у Верунчика стала ещё шире.

– Их профессиями, тем более, не интересуюсь, – уточнила она. – Разве фотку покажешь, может, узнаю.

Я вынул ручку и на салфетке секунд за десять набросал портрет Ремишевского.

– Ух, ты! Как живой… – восхитилась Верунчик. – Да ты художник, Артём! А меня сможешь?

«Как живой…» – рефреном отдалось в сознании. Определённо, видела.

Я быстренько набросал и её портрет, естественно, приукрасив. Нарисовал улыбающуюся, с чуть большими, чем на самом деле, глазами, искрящимися весельем.

– Вот это да! А красками на холсте сможешь? – загорелась Верунчик. – Я в комнате у себя повешу…

– Портрет маслом дорого стоит. Твоего годового заработка не хватит.

– Опять лапшу на уши вешаешь? – Она подозрительно уставилась на меня. – Видела я картины местных мазил – они в сквере Пушкина каждый день торгуют. Самая дорогая сотню деревянных стоит.

– Извини, соврал. – Я сделал вид, что сконфузился. И соврал второй раз: – Не умею я красками рисовать.

– Жаль… – расстроилась она, продолжая рассматривать свой портрет. – А здорово было бы… Я уже портрет в своей комнате на стене представила… Люсяка от зависти лопнула бы…

– Так видела ты этого человека, или нет? – мягко повторил я, возвращая её из мечтаний на грешную землю.

Она оторвала взгляд от своего портрета, посмотрела на меня и неожиданно возмутилась.

– Да что ты всё допытываешься, кто он, да что он? Ты не из ФСБ?

– А что, похож?

Верунчик в очередной раз окинула меня взглядом.

– Не-е… – то ли разочарованно, то ли с облегчением протянула она. – Те коньяк жрут, что лошади, и задарма в постель тащат.

– Тогда колись, – рассмеялся я.

– Ну, видела, – пожала она плечами. – Только ведь информация денег стоит.

– Приехали, – фыркнул я. – Я тебя обедом угощаю, а ты мне помочь не хочешь.

– Выходит, обед не бескорыстен, как ты божился? – поймала меня на слове Верунчик. И это была уже не женская логика. Обычная, нормальная. Более того – железная, против которой, как против лома, аргументов нет.

– Держи. – Я протянул Верунчику десять долларов. – Только Афанасию не показывай, отберёт.

– Ага… – как-то неуверенно сказала она, пряча купюру в кармашек курточки, и я понял, что Афанасию не придётся деньги отбирать – сама отдаст. Странные, всё-таки, создания, эти женщины. Сутенёр проституцией заниматься заставляет, бьёт, если мало заработает, а ей только одного и надо – лишь бы он рядом был, защитничек хренов.

– Рассказывай, – вздохнул я.

– Так рассказывать-то нечего! – рассмеялась Верунчик. – Не числится этот лысый среди моих клиентов. Заходит сюда изредка, обедает. Пару раз, как ты, обедом угощал, но на этом и всё. Уж я так и эдак, а он ни в какую, лишь посмеивается. А когда Афоня за мой «простой» попытался с него деньги востребовать, то он с ним гораздо мягче, чем ты, поступил. Достал из кармана целковый, согнул между пальцами, а затем между ладонями прокатал. Не так, чтобы до конца, а до половины. Посмотрел на свою работу, сказал огорчённо, что, мол, постарел, раньше в трубочку скатывал, а сейчас только так может. Сунул Афоне в карман и пошёл себе. Я тогда, как морду растерянную Афони увидела, дико захохотала, а он, гад, мне за это фингал поставил…

Да уж, я с Афоней жёстче поступил. Молниеносно, так что вокруг никто ничего не понял, ткнул под шейную мышцу прямой ладонью, и сутенёр минут на пять выключился. После такого удара, спазмирующего сонную артерию и обрекающего мозг на кислородное голодание, человек себя чувствует похуже, чем после нокдауна. Главное, не переусердствовать. Ударишь сильнее, и перед тобой труп. Но чувство удара у меня, кажется, заложено на генетическом уровне. Рука сама знает, с какой силой бить заморыша, а с какой – культуриста. Впрочем, на генетическом уровне у меня и не то ещё записано – ежели бы сведущие люди знали, в кунсткамеру поместили.

– А о чём вы за столом с ним говорили?

– Да ни о чём, – передёрнула плечиками Верунчик. – Так, трёп пустопорожний… Как с тобой вот. – Она посмотрела на меня, и вдруг зрачки её расширились. – Слушай, я всё поняла! Вы оба – «голубые»! Ты его ревнуешь, да?

В этот раз я подавился салатом, что называется, по-настоящему. Даже слёзы выступили, пока откашливался, а Верунчик стучала обоими кулачками по моей спине.

– Всё, достала ты меня… – прохрипел я. – Весь аппетит отбила… Тебя послушать, так вокруг – сплошная педерастцветная мгла. Заруби себе на носу – никак я не отношусь к «голубым»! Во всех смыслах.

И опять я соврал, однако откровенничать на эту тему с Верунчиком больше не хотел. «Голубых» я недолюбливал. Но не за их сексуальную ориентацию, а за то, как вызывающе они выставляют её напоказ, почти что рекламируя. Секс, независимо от ориентации, – личное дело каждого, и незачем о своих сексуальных пристрастиях бахвалиться на весь белый свет. Всё-таки это ещё и интимное дело.

В этот момент у столика появился официант Валера с моей порцией шурпы.

– Спасибо, Валера, – кивнул я и расплатился. – Достаточно?

Он глянул на деньги, кивнул.

– Заходите к нам ещё.

– Всенепременно.

Официант скрылся за дверью в зал ресторана, и я поднялся из-за стола.

– Ты куда? А шурпа? – несказанно удивилась Верунчик.

Тогда я наклонился и сказал, глядя в глаза, полные недоумения:

– Верунчик, сегодняшним обедом и общением с тобой я сыт по самое некуда.

И провёл большим пальцем по горлу.

Глава третья

Сев в «Жигули», я выехал со стоянки. И чёрт меня дёрнул принять участие в телевизионной викторине! Словно её название «Кому повезёт» подтолкнуло лишний раз убедиться, что я действительно Везунчик! Если бы деньги представляли для меня особый интерес, давно махнул бы в Лас-Вегас, сорвал куш миллионов в двадцать на каком-нибудь электронном игровом автомате, чтобы никто подкопаться не смог к моему везению, и жил бы себе без бед, припеваючи… Но чувство самосохранения подсказывало, что так делать нельзя. Будто имелся в сознании предохранитель, запрещающий выделяться из общей массы, и над всем превалировало предчувствие – стоит проявить себя, как мной тут же заинтересуются. Нет, не пресловутые компетентные органы, а некто похуже, неопределённый, как ужас из детских снов, а потому неотвратимый. Поэтому я использовал своё везение по чуть-чуть: играл во всевозможные тотализаторы, стараясь в каждой букмекерской конторе появляться не чаще, чем раз в полгода; в казино, чтобы не засветиться в глазах персонала, срывал банк исключительно на игровых автоматах, чаще «одноруких бандитах»; покупал билеты различных лотерей, опять же с невысоким призовым фондом… В общем, как уже говорил, у меня имелся тысяча и один способ лёгкого и безопасного получения нетрудовых доходов средствами, не противоречащими, за редким исключением, уголовному кодексу. Главное – не жадничать и не «светиться». Хотя мог позволить себе и квартиру с евроремонтом, и иномарку, а не «Жигули»… Да многое себе мог позволить, однако даже в ресторанах не шиковал, лишь изредка заказывая к обеду что-нибудь из деликатесов. Как красную икру с Верунчиком.

И всё же долго так продолжаться не могло. Выигрывая время от времени в столь небольшом городке, как Холмовск, я рано или поздно обратил бы на себя внимание. Поэтому и решился поучаствовать в телевизионной викторине с относительно небольшим призовым фондом. Двадцать тысяч долларов должны были на год-два обеспечить меня безбедным существованием, а дальше можно и возобновить свою деятельность. С максимальной осторожностью.

В случае с викториной предчувствие опасности не сработало, и после разговора с Верунчиком я понял, почему. Слишком много общего между мной и Ремишевским, если не по крови, то по духу. Тревожное предположение, с детства угнездившееся в сознании, что не я один такой в нашем грешном мире, обратилось в твёрдую уверенность. Никогда не предпринимал попыток искать встречи с себе подобными, – на подкорковом уровне сознания был уверен, что ни к чему хорошему это не приведёт. Личность бунтовала и не хотела становиться одной из многих; хотелось быть в единственном числе и не менять уклад жизни. К сожалению, не только от меня это зависело… И напрасно я клял себя за то, что рискнул участвовать в телевизионной викторине. Из-за одного случая с выигрышем двадцати тысяч долларов на меня никто бы не обратил внимания. Каждую неделю таких счастливчиков с десяток по стране наберётся, к тому же с выигрышами покрупнее. Так что заинтересовались мною давно…

Нехорошо засосало под ложечной. Что-то я упустил, недооценил. В том числе и ситуацию. Похоже, с предположением, что в Холмовске я смогу пробыть ещё две-три недели, придётся расстаться. Не пришлось бы, как в шпионских детективах, «рвать когти» немедленно.

Припарковав машину возле универмага, я вошёл в магазин и купил адидасовские кроссовки. Если уж предстоит удариться в бега, то обувь должна быть добротной. Хотел купить ещё неброские джинсы и пару футболок, но передумал. Если меня «пасут», то цель покупок станет очевидной. Никакое преддверие лета не оправдает их в глазах наблюдателя.

Бросив коробку с обувью на переднее сиденье, я отъехал от тротуара, и только тогда почувствовал, что в салоне машины я не один. Поздно почувствовал – подвела в этот раз интуиция.

– Сиди спокойно, не оглядывайся, в зеркальце не смотри, – донёсся с заднего сиденья хрипловатый мужской голос, и в затылок упёрлось холодное дуло пистолета. – Руки от баранки не отрывай.

Непроизвольно глаза всё же скосились на зеркальце заднего вида, но оно оказалось предусмотрительно отвёрнуто в сторону непрошеным пассажиром.

– Я сказал, не смотреть, – пожурил он. – Если, конечно, не хочешь, чтобы твои мозги по ветровому стеклу расплескались.

Первый испуг прошёл, и в голове воцарилась холодная рассудительность. Психологи спецподразделения «Аз» и не тому учили, хотя полный курс я пройти не успел из-за отчисления. И я стал поступать по инструкции, предписывающей разговором отвлечь налётчика, рассеять его внимание, чтобы обрести шанс для манёвра.

– У меня во внутреннем кармане двести долларов с мелочью, – сказал я. – Всё, что есть. Сам достанешь портмоне, или мне вынуть?

– Не надо.

– Что же тогда? Машина понадобилась?

– Твоим «Жигулям» место на свалке, – хмыкнул налётчик. – Даже на запчасти не годится.

– Тогда, что нужно? – продолжал я, потихоньку наращивая скорость и выискивая глазами на обочине столб помощнее.

– Пока нужно, чтобы сбросил скорость и ехал спокойно. Врежешься в столб, я, в худшем случае, несколькими переломами отделаюсь, а тебя с дыркой в голове никто не реанимирует.

Я сбросил скорость. Версия об ограблении отпадала. Да и не очень-то в неё верилось с самого начала. Будь это обыкновенный грабитель, я бы почувствовал его присутствие, садясь в машину. Как бы он ни прятался.

– Куда ехать?

– Прямо, и строго соблюдая правила дорожного движения.

– Узнаю родную ГИБДД, – проворчал я. – Вы теперь так взимаете штраф с водителей, не застегнувших ремень безопасности?

– Помалкивай! – оборвал меня невидимый пассажир за спиной. – Вопросы задавать буду я. Ты, никак, в поход собрался?

– О чём это вы? – изобразил я недоумение, хотя по спине пробежал холодок. Прекрасно понимал, о чём и почему спрашивал пассажир, но откровенничать с ним не собирался.

– О твоей покупке.

– О кроссовках, что ли? А причём здесь поход? Лето на носу, а кроссовки – самая удобная летняя обувь, вы не находите?

– Я нахожу, что ты слишком много болтаешь, – процедил он. – Не пытайся отвлечь внимание, я выстрелю раньше, чем надумаешь что-то сделать. Сейчас ты проделаешь незамысловатую операцию, но учти, одно неверное движение, и я стреляю.

– Стреляю это, стреляю то… Может, сразу, а? Пока я не успел подумать.

– Не умничай!

Он придвинулся ближе, и я почувствовал на затылке его дыхание. Одновременно ощутил тонкий запах то ли лосьона после бритья, то ли одеколона. Слабый фиалковый запах дешёвой парфюмерии, причём скорее женской, чем мужской. Накаркала мне Верунчик «голубого», что ли?

– Сделай, как написано в окошке, – сказал он, и слева от меня появилась рука в перчатке с идентификатором имени. В окошке горела надпись: «Приложите большой палец правой руки к левому краю окошка». Следовало понимать, что мои полные Ф. И. О. были набраны заранее.

– Ничего не получится, – фыркнул я.

– Это ещё почему?

– Сегодня утром уже пробовали.

– Кто?

– Некто Ремишевский, замдиректора холмовского филиала банка «Абсолют».

– Даже так… Всё равно прикладывай.

Деваться было некуда, и я приложил палец, хотя очень не хотелось. Может быть, утром в памяти прибора была неполная информация, её добавили, скорректировали, и теперь идентификатор выдаст моё настоящее имя. Имя, о котором я и не подозревал. Бред, конечно, – какое ещё настоящее имя? – но холодок в груди не таял.

Налётчик убрал руку, прибор знакомо застрекотал, а затем замигал красным светом. Настолько ярким, что отсветы мигания отражались в ветровом стекле, и догадаться, какая именно надпись высветилась в окошке прибора у меня за спиной, не составляло труда.

«Error!»

– Я же говорил… – индифферентно проронил я, но с души словно камень упал. Непонятные действия всегда вызывают опасения. Как, скажем, результаты анализа в поликлинике действуют на несведущего. Что, сахар в моче нашли?! Значит, болен… Мой «сахар» пока не обнаруживался.

– М-да… – протянул за спиной непрошеный пассажир, и мне показалось, что в его голосе прозвучали нотки удовлетворения. Странно, утром на лице Ремишевского я увидел разочарование.

Пассажир за спиной завозился, то ли пряча прибор, то ли доставая что-то ещё из карманов. Удобный момент для контрдействий, но я им не воспользовался, интуитивно понимая, что реакция противника не уступает моей. Сзади сидел отнюдь не сутенёр Афоня, с которым я бы с закрытыми глазами справился.

– Не надо… – словно уловив мои мысли, тихо сказал он и чуть сильнее надавил дулом пистолета на затылок. Но, странное дело, угрозы в голосе уже не чувствовалось. – Руки с баранки не снимай, голову не поворачивай, а скоси глаза и посмотри на это.

На коробку с обувью что-то шлёпнулось.

Я скосил глаза и увидел фотографию молодого парня, сероглазого, веснушчатого, коротко стриженого, с аккуратной рыжеватой бородкой.

– Я его не знаю.

– Знаю, что не знаешь. Скоро познакомишься. Сегодня, завтра, послезавтра встретишься. Подойдёт к тебе вроде невзначай, завяжет разговор. В конфронтацию с ним не вступай, поговори, послушай. Если разговор…

– Вы что, вербуете меня? – возмутился я.

Пассажир за спиной невесело рассмеялся.

– Мальчик мой, – с непонятной горечью в голосе произнёс он, – я предоставляю тебе всего лишь шанс выжить. Не больше, и не меньше.

От его слов мороз продрал по коже. Ну ни фига себе! Жил себе спокойно, не тужил, никого не трогал, считал себя если не счастливчиком, то везунчиком из-за дара выигрывать в лотереи и любые игры… И на тебе – «счастье» какое подвалило!

– А теперь выслушай напутствие до конца и хорошенько его запомни, – продолжал невидимый «благодетель», разрешивший мне выжить. – Если разговор с этим человеком тебе очень не понравится, – подчёркиваю, очень! – только в этом случае скажи собеседнику: «Тэмбэсаддон». Понятно?

Я немного помолчал, осмысливая ситуацию. Несмотря на драматическое положение: угрозу прострелить голову и обещание позволить мне выжить, – от слова «Тэмбэсаддон» за три версты несло фальшью. Только в детских играх придумывают красиво звучащие, непонятные взрослым пароли. В настоящей оперативной работе, с азами которой меня знакомили в спецподразделении, ключевые слова пароля должны звучать обыденно и неброско, чтобы не вызывать недоумение у посторонних.

– Понятно, – буркнул я, но всё же не удержался от язвительной реплики: – «Тэмбэсаддон» – это, случайно, не «хозяин дома» по-йорокски?

Реплика произвела должное впечатление. Я почувствовал, как ствол у затылка дрогнул, и пассажир на некоторое время замолчал.

– Как посмотрю, ты уже кое-что знаешь. Тем хуже для тебя, – сказал он, но опять в тоне не было угрозы, наоборот, сожаление сквозило в словах странного пассажира. – Прими последнюю рекомендацию: не вздумай драпать из города. Не советую.

В этот раз я промолчал. Советчик нашёлся! Приму, конечно, к сведению. Дорогого такой совет стоит, о многом говорит. Но решать, «драпать» из города, или нет, и если да, то когда, буду я.

– А сейчас сверни в переулок направо и метров через двадцать остановись, – приказал пассажир.

Только тут я заметил, что мы почти выехали из города и проезжали частный сектор Рудничного района, застроенный невзрачными одноэтажными домиками ещё в советские времена по типу кто во что горазд. Коттеджей «сильных мира сего» здесь не было, они располагались на другом конце города, вдоль речки Лузьмы. Вряд ли в местных халупах мог квартировать заказчик моего похищения. Значит, здесь мы расстанемся… Интересно, как? «Засветится» пассажир, или попытается выключить меня болевым ударом? Из его положения удобнее всего бить за ухом, либо по мозжечку. Первый удар вызывает настолько дикую вспышку боли, что человек если и не теряет сознание, то корчится минуты три и ничего вокруг не видит. Второй удар почти безболезнен, однако сотрясение мозжечка надолго лишает человека зрения и нарушает координацию движений. Но это у обычного человека, не у меня. Чувство боли у меня настолько притуплено, что никогда не испытывал болевого шока. Нет, боль я чувствую, но слабовыраженную, которая лишь сообщает о повреждении какого-то участка тела. Помню, в детстве, катаясь на велосипеде, я сорвался с обрыва в Лебединский котлован и метров сто катился по склону до самого дна. Сломал ключицу, левую ногу в двух местах, три ребра. Врач «Скорой помощи» чрезвычайно удивлялся, что я остался жив, не потерял сознание, но больше всего его поразило то, что я шутил и не обращал внимания на тряску, пока меня доставляли в больницу. Интересно, а как бы он отреагировал, если бы узнал, что кости через неделю срослись?