Текст книги "Избранные. Фантастика о дружбе"

Джон присвистнул:

– Неужели та же самая? О-о…

– Какая та же самая?

– Которая твой шиллинг стырила.

Но я не помнил чтобы сорока тырила мой шиллинг. Джон хлопнул меня по плечу:

– Ну-ну!

И мы полезли по пожарной лестнице на крышу.

В общем, мы полдня гонялись за этой сорокой, и выследили её гнездо в парке – и выгребли из гнезда кучу сокровищ: разные пуговицы, заколки, маленькую рулетку, две серебряных ложечки, генеральский нож Чарли Рамсделла и ключ от мэрии. Нам было весело.

Мы вручили ключ мэру, расшаркались, как умели – и свалили в парк искать сокровища. И ничего не нашли ни в тот день, ни за всю последующую неделю. Азарт, естественно, поутих и мы стали искать, чем бы ещё заняться. То есть: где бы ещё поискать сокровища?

Джон сказал:

– Слушай, нафиг мы складываем все эти пуговицы и заколки? Надо их кому-нибудь отдать, девчонкам каким-нибудь.

У нас уже накопилось изрядно этого хлама в жестяной коробке из-под печенья. Мы взяли коробку и потопали в магазин к Мэгги Бенджамин. Она принимала от нас пустые бутылки и пуговицы. Ну, за полпенни, за фартинг – но тоже хлеб. Она сказала:

– Два шиллинга за всю коробку, не торгуясь. – и мы ударили по рукам.

Мэгги была классная. Она была, пожалуй, постарше миссис Оуэн-Уильямс, но не такая серьёзная, что ли? Или не такая занудная (тсс, пока Джон не слышит). В общем, как-то она у нас вызывала больше доверия, чем многие взрослые тётеньки.

И Мэгги нам говорит:

– Что, не знаете, куда с вашим миноискателем ткнуться? А он на что у вас тявкает? На деньги только или на любой металл?

– На любой, ясное дело. Откуда бы мы эти заколки взяли?

– Тогда вам заказ. Мне недавно написала кузина из Америки – вы же помните Мэри Элизабет? Она приезжала прошлым летом. Так у неё муж собирает бутылочные крышки. В общем-то, придурок, наверно, но лучше, чем полные бутылки, да? – Мэгги хмыкнула. – Соберите мне с полдюжины разных крышек, я их пошлю ему на рождество. Дёшево и сердито, как говорится. У них там по-любому наших крышек нету.

Ну вот, не смешно ли? Я, конечно, продолжал разносить свои газеты, хоть и разбогател уже. Но я денежки положил в банк до лучших времён. Мы с Джоном договорились купить подержанный Триумф Родстер и вылизать его до полного блеска – вот такие мы были шикарные ребята. Да ладно, если честно, Триумф Родстер – он и сейчас всё тот же Триумф, и время показало, насколько мы были правы. Впрочем, Родстера мы так и не купили. Мы купили Воксхол Десятку и лет пять ещё он считался у нас общим, пока Джон не предложил мне выкупить его половину – он тогда собирался жениться и хотел купить два одинаковых мотоцикла для себя и для Тамзин, его тогдашней невесты.

В общем, работа нам была нужна и мы согласились поискать бутылочные крышки. Кто покупал в то время пиво в бутылках? – только богачи. Надо тебе пива – ты идёшь на ферму или в паб с канистрой – и берёшь столько, сколько в твою канистру влезет. Или эль, или сидр, или, не знаю, лимонад, что ли. Нет, сидр и лимонад мы делали дома сами. Ну, кока-кола была ещё в бутылках. Опять же только богачи её покупали. Мы поняли, что надо идти на пляж и там искать. А где больше?

Поскольку было ещё прохладно, а на пляже всегда ветрено, я надел свой старый сюртук и мы пошли спозаранку. И нам снова попёрло. Десять серебряных шиллингов, три золотых соверена, гинея, серебряные шестипенсовики с портретом бабушки Виктории, один золотой пятифунтовик короля Георга Четвёртого и крохотный обшитый кожей сундучок с золотыми дублонами. Да, это был денёк. Мы даже вспотели. Я снял свой сюртук, Джон скинул куртку, мы оставили одежду подальше от прибоя, придавив для верности несколькими булыжниками. Мы съели свои бутерброды, взятые из дома и отправились дальше. И всё. Ничего мы больше не нашли. То есть, нашли какие-то крышки, нашли серебряный крестик и оловянную серёжку. Нашли в разных местах мелочь, общей суммой на восемь с половиной пенсов – но везуха закончилась. Кстати, крышек было ровно шесть, но пять из них были от эля «Спитфайр», так что заказ Мэгги мы не выполнили.

Мы побродили так до длинных теней и решили возвращаться. Присели на камни рядом со своей одеждой, пересмотреть находки. Восторг поугас, вместо жёсткого трескучего пламени превратился в уютные тлеющие угольки. Я потянулся за сюртуком, нашарил в кармане кусок хлеба, разломил и протянул половину Джону.

– Что это за пуговица на изнанке? – спросил Джон.

А я совсем забыл про этот дырявый пенни. Я молча передал сюртук Джонику, он засунул весь хлеб себе в рот и начал обнюхивать ткань.

– Ну и ну. Похоже на вышивку серебряной нитью, но почему с изнанки? – Он залез в рукава, серебряная паутина была и там. – Вообще без идей, – Джон удивился сам себе. Не бывает ведь, чтобы у Джона – и вдруг не было ни одной идеи. – Ты, это… не отрывай этот пенни, – сказал Джон. – И нитки не отпарывай. Мало ли.

И отдал мне сюртук. Стало прохладно. Мы оделись и пошли по домам.

Назавтра Джон решил поставить эксперимент. Я надевал сюртук и ходил с миноискателем по двору своего дома. Миноискатель пел своё «Бип-бип» – я находил клады. Причём, я находил на одном месте по нескольку кладов – с перерывом в несколько минут.. Потом я снимал сюртук и снова ходил по двору с миноискателем и не находил ни фига. И снова надевал – и снова находил.

Обедать мы пошли к Джону. Погода была отличная, мы вышли с бутербродами во двор и

присели на самодельную скамейку, вырубленную когда-то ещё дедом мистера Оуэн-Уильямса из старого дуба и задумались. Находки нас, конечно, радовали, но уже любопытство мучило больше всякой жадности: что к чему? При чём здесь сюртук? Как оно так работает? Мы перебрасывались репликами, Джон поел и стал крутить в руках какие-то железки – ему так проще думать. Потом надел мой сюртук и взял миноискатель:

– Дай-ка я попробую.

И он попробовал – и прямо в проходе калитки нашёл семь золотых гиней короля Георга Второго. Джон не успокоился и пошёл, изображая быка на корриде, прямо на меня (я сидел на скамейке).

Искатель запел самое нежное своё «Биииип-бииип!» – и мы бросились копать совочками наперегонки. И мы нашли. Прямо под скамейкой. Не просто клад. Настоящее сокровище. Золотые пиастры, гульдены, рубли, драхмы – чего там только не было! Мы смеялись от радости, подбрасывали монетки, пробовали их на зуб – золото!

Потихоньку мы успокоились. Я продолжал играть монетками, а Джон внезапно впал в задумчивость.

И вдруг он спросил:

– А ты не знаешь, откуда здесь это бревно? – и показал на вот эту самую скамью.

Я обалдел:

– Ты, это, юмор, что ли, шутишь?

– Не, ну серьёзно. Я что-то не помню, чтоб эта штука тут была.

Я посмотрел в его лицо – ни грамма усмешки, серьёзный, как мёртвая рыба.

– Джон. Эту скамейку сделал дед твоего отца. Тут во дворе рос дуб, твой прадед спилил его и сделал эту скамейку. И она всегда тут была. Мы с тобой всегда тут сидели и ты всегда знал, что эту скамейку сделал ещё дед твоего отца.

У Джона челюсть отпала:

– Ты гонишь?

То есть, он честно забыл про эту скамейку и про своего прадеда. Ну, он, конечно, мог меня разыгрывать, поэтому я сказал:

– Гоню. Эту скамейку мы с тобой позавчера весь день мастерили.

– Позавчера мы ходили с миноискателем.

– Ну, на прошлой неделе.

– На прошлой неделе мы тоже ходили с миноискателем.

– Джоник, хорош придуриваться. Несмешно.

Он опустил глаза, уставился на скамейку, будто впервые её видит. Потом перевёл взгляд на калитку:

– А калитка здесь с каких пор?

Ну, я важно так, как учитель в классе, рассказал ему, как они с отцом мастерили эту калитку три года назад.

– Отца помню, калитку не помню… – задумчиво пробормотал Джон. Было видно, что он и вправду пытается что-то вспомнить – но что именно? В общем, какое-то у него настроение стало… романтическое, что ли.

Я накинул сюртук и взялся за миноискатель. Джон схватил меня за руку:

– Стой. У меня есть одна идея. Снимай пиджак.

Я снял.

Идея Джона была в том, чтобы идти в город и спрашивать всех, что они помнят про парк и про пляж. И Джон оказался прав: люди вспоминали истории, которые во мне никак не отзывались. Джон смотрел на меня с возрастающим беспокойством:

– И ты не помнишь, как мы строили шалаш на том берегу пруда? И как прятались под скамейкой, не помнишь? И как ты набрал полное ведро крабов в отлив – ты серьёзно, не помнишь?

Я, серьёзно, не помнил. И мне становилось всё больше не по себе.

Мы много об этом говорили и решили, что всё дело в сюртуке. Что вот эти нитки каким-то образом превращают наши воспоминания в золото и серебро. И чем дороже воспоминания, тем, естественно, дороже монеты. И никогда уже Джону не вспомнить, как он мастерил с отцом калитку и прадеда своего не вспомнить и много чего другого – а чего именно? – тоже не вспомнить. И мне не вспомнить чего-то, не помню чего именно.

Джон сказал:

– Я расскажу тебе всё, что помню. А ты мне ещё раз расскажи про скамейку.

Мы расстались поздно, но я никак не мог заснуть. Всё думал, думал. Я решил ещё походить по городу, накопать себе денег и уехать в Египет. Вот где настоящие сокровища!

Следующие две недели я бродил ночами и спал днём. Джон приходил ко мне каждый день, пытался разбудить, пытался поговорить – но меня переклинило. Через две недели я проснулся днём оттого, что в комнате кто-то был. Примерно моего возраста, веснушчатый паренёк с буйным чубом. Он не вызывал никаких опасений, так что я просто спросил:

– Ты кто?

Он скривился, будто откусил сразу поллимона – и заплакал.

Мне показалось невежливым лежать, когда человеку плохо и я привстал на локте:

– Парень, с тобой всё в порядке?

– Ты правда не знаешь, кто я?

– С чего я должен вдруг тебя знать?

И тут он спросил:

– А ты кто?

И я задумался. Я так задумался, что аж вскочил с постели. Нет, правда – я не мог вспомнить своего имени, хоть убей! Мне стало не по себе. Я напряг мозги – но извилины оставались гладкими, как вода в Саргассовом море – никакой ветерок не наполнял паруса моих мыслей. Я испугался. Я ударил кулаком о стену, я укусил себя за палец – ничего не помогало. Я стал биться о стену головой – но тщетно: имя моё не возникало в памяти.

Незнакомец схватил меня железной хваткой в объятья:

– Тсс… успокойся, Джеф. Я Джон, твой лучший друг. Вспомни меня.

И он не замолкал, он рассказывал что-то про нашу дружбу, про то, как мы играли вместе, про то, как делали наши первые ножики. Он рассказывал, что я люблю бутерброд с тунцом, а он предпочитает курицу. Рассказывал, как мы менялись бутербродами. Рассказывал, как мы учились курить, как прятались в лесу, как строили шалаши. Он не замолкал ни на секунду, быстро-быстро говорил, говорил – и я затих и впитывал каждое его слово.

Джон создал меня заново – так я это ощущаю. Всё, что я о себе знаю – я узнал от Джона.

Я хотел сжечь сюртук, но Джон мне не дал. Сказал:

– Я и так слишком многое забыл. Я не хочу забыть ещё и этот сюртук.

Так что я просто отдал его Джону и там он висит в шкафу наверху, в бывшей спальне его родителей. И каждый раз, когда я бываю у Джона, мы идём наверх, открываем шкаф и пытаемся вспомнить, что же мы ещё забыли?

И, чтобы избавиться от этого чувства, Джон рассказывает мне обо всём барахле, что скопилось в доме за годы – он ничего не выбрасывает, всё хранит и обо всём помнит. Он очень умный человек, мой друг Джон. Он мне сказал:

– Знаешь, парень, никакие сокровища мира не стоят нашей с тобой памяти, нашей дружбы, наших родных. Наша память – это ведь мы и есть.

И всё равно, каждый раз, приезжая, я удивляюсь, что он – вот снова – меня узнал. Я ведь его не узнаю. Всё, что я помню – это та старая прадедовская скамья из целого дуба. Каждый раз, приезжая в Банбури, я блуждаю по улицам в поисках этой скамьи. И успокаиваюсь, только когда нахожу её. Я вхожу в калитку и сажусь на эту скамью. И приходит незнакомец, всегда приходит – и начинает рассказывать мне обо мне и о себе. И я начинаю вспоминать себя и его – или придумываю нас заново.

Мы сидим рядом и курим, и Джон рассказывает мне о городе и о нашем детстве. Потом ведёт наверх и показывает этот проклятый сюртук. И останавливает меня, когда я пытаюсь включить свой миноискатель.

Или вот этот мой рассказ… Я не уверен, что помню это. Я даже не уверен, что помню себя в этой истории. Но, когда рассказываю – я всегда вплетаю в свой рассказ Джона. Он помнит меня, он рассказывает мне обо мне – и я придумываю его каждый раз заново. Потому что без этой памяти – его обо мне – есть ли я? А Джон говорит, что без моих воспоминаний о нём он был бы уже не он, а кто-то другой.

Практика относительности
Алексей Жарков

В лифте Степан перевел часы. На нужном этаже нахмурился, поправил рюкзак и бесшумной, упругой походкой устремился к столу. Напротив секретарши сунул руки в пустые карманы и принялся шарить там, как безбилетник при виде контролера. Катюша ухмыльнулась и покачала головой.

Офис уже звенел телефонами, кликал мышками, щелкал клавишами и шелестел голосами сотрудников. Над царившей какофонией громыхал и рычал басом охрипший голос начальника. Кто-то уже собирался на обед и ходил между столами, разминая руки и противно хрустя пальцами. Увидев шефа, раздающего указания совсем рядом с его предательски пустым креслом, Стёпа незаметно побледнел.

– Кузёкин?! – босс расплылся в ехидной улыбке и демонстративно посмотрел на цифры, подняв со стола фиолетового ежа с часами, встроенными в раздутое пузо. – Что-то ты рано сегодня.

– Ааа… щас… – Стёпа вынул мобильник, изобразил нечаянное удивление и повернул экран к шефу.

– Что, опять скажешь засосало?

– Ну да, похоже на то. Экология в городе такая… аномалии повсюду. Это ж, Петр Григорьевич, как повезет… может у меня стационарный засос по дороге где-то образовался… у меня вот друг, знаете, пока не просек, что засос в лифте… целую неделю ровно на сорок пять минут опаздывал. Представляете? А сейчас у них весь подъезд пешком ходит, по лестнице. А если этаж сороковой, бабульки там разные, это же…

– Кузёкин! Может тебе выходить раньше?

– Куда же раньше, Петр Григорьевич? Так рано автобусы не ходят и метро закрыто.

Босс нахмурился и засопел.

– Но я могу из дома работать… фрилансером…

– Еще чего, Кузёкин, так мы от тебя вообще ничего не получим. Лучше сразу в бухгалтерию за обходным, – ухмыльнулся шеф. – Задержишься.

– Конечно. Не вопрос.

Кузёкин числился разработчиком приложений для сайта компании и свою работу не любил. Она угнетала Степана беспросветностью. Ничего не удавалось толком доделать. Окончание одного неминуемо вызывало начало чего-то другого. Иногда его даже мучил сон, где комаром жужжала назойливая потребность дописать программу и сбросить с себя тяжелую плиту обязательства и ответственности. Закончить, расквитаться, успокоиться. Тогда он просыпался и силился внушить себе, что это только сон, у него нет недописанных программ, утром он обязательно всё доделает, а сейчас ночь и надо спать. Но это помогало слабо и редко. Нельзя доделать сайт, нельзя закончить программу, нельзя заснуть – кошмар заканчивался только под утро. Сон побеждал пульсирующий разум лишь на фоне светлеющего окна, когда противный писк будильника тонул в жёлтых лучах, а под теплым одеялом исчезали мысли о рабочем дне, офисе, боссе, всё становилось далёким, чужим и ненужным.

Проспав, Кузёкин предпочитал выдумывать «засос» даже несмотря на то, что по-настоящему еще ни разу ни в один из них не попадал. Хотя много слышал о «прикольчиках» временных аномалий. Так, один его друг рассказывал, как минутная стрелка уличных часов в сотне метров от него ни с того ни с сего резко ускорилась, и пока тот стоял в пробке на развилке и без того безумной Таганской площади, успела крутнуться дважды со скоростью секундомера. Другой товарищ видел, как в облаках за мгновение пронесся самолет пока сам он, вроде бы, тоже не полз, а даже летел куда-то по МКАДу. Еще один знакомый пока переходил улицу на зелёный, оказался свидетелем ускоренной драки. Кулаков не увидел – руки мотались как крылышки колибри, голоса смешные, писклявые. Чтобы врать натуральней, Стёпе требовалось испытать «засос» по-настоящему, на себе, но как-то всё не удавалось.

Тем не менее, объяснять таким образом опоздания оставалось самым эффективным способом избежать серьёзного нагоняя. Почти все этим пользовались. Люди придумывали себе «засосы» прямо перед подъездом, надёжно отодвигая таким образом начало собственного рабочего дня. Главное в подобном обмане – случайно не проколоться – не ответить на телефон нормальным голосом в то время, когда тебя, якобы засосало. Речь надо замедлять и уводить в бас. Плохо, если рядом оказывались другие звуки: радио, телевизор, трескучая блондинка с телефоном – любой пустяк мог выдать. Как выход – купить вариатор или подключить специальную услугу сотового оператора. Бизнес не брезговал в стремлении угодить клиенту. Плати деньги, выбирай время, и стопроцентная правдоподобность гарантирована.

Другая опасность состояла в том, что в дополнение к надуманному «засосу» всегда существовала возможность попасть в «засос» реальный, и добраться на работу только к вечеру, когда в тёмном и наполовину вымершем офисе бродили одинокие и угрюмые глыбы охранников. К тому же, двойное попадание даже для переполненной Москвы выглядело бы чересчур подозрительным невезением.

По странному стечению обстоятельств, в понедельники количество выявленных сотрудниками «засосов» превышало обычное число в несколько раз. Необъяснимые вспышки возникающих повсюду временных аномалий, настоящий временной катаклизм охватывал почти всю планету во время чемпионатов по футболу, а также других важных знаменательных спортивных или общественных событий.

Степан сел за стол, включил компьютер и принялся вдумчиво читать свежее письмо от шефа. Начальник стоял рядом, заткнув руками карманы брюк и покачиваясь с каблука на носок, словно неустойчивая фарфоровая статуэтка. На этот раз Степан опоздал не потому, что ночные кошмары до рассвета терзали его разум. Нет.

Степан Кузёкин был влюблен.

Они встретились на выставке цветов, куда Кузёкин слинял под предлогом добычи фотографий для восьмимартовского баннера для сайта. Пока Степан поправлял лепестки альстромерии, чтобы та лучше вышла снимке, к нему подошла девушка и спросила название цветочка. Стёпа не знал, выдумал на ходу что-то вроде «квазифукции» или «многоляпсии», посмотрел на девушку, она взглянула на него…

Так бывает, что встречаешь человека, и как будто с ним уже знаком целую вечность. Побродив по теплицам и оранжереям, осмотрев и сфотографировав всё, что цвело желтым или красным, они даже не договаривались встретиться снова. Это казалось очевидным. Запросто обменялись номерами – легко, будто старые знакомые внесли друг друга в новые телефоны.

На следующий день они снова встретились и пошли по «не-важно-какой» тропинке, не замечая других пешеходов и забыв про время. Уже вечером, когда они вернулись каждый в свой дом, на обоих навалилась тоска. Быть вместе оказалось таким естественным, единственное ради чего стоило жить.

Вот тогда мир и окрасился в новые цвета. Работа, которая и раньше не особо интересовала Степана, заняла такое далёкое от реальности место, что в расчет принималась, только если напоминала о себе раскатистым басом шефа. Уже месяц Степан не ходил – он летал. Парил над людьми, поражаясь бессмысленности их существования и никчемности странных потребностей. Ничего не имело больше смысла, чем Она – Настя.

Сегодня, после работы, Степан собирался встретиться с Настей на Манежной и погулять по центру. Мимо Большого, по холмам Китай-города, к спрятанным в кривых улочках домикам старой Москвы. Идея хоть и представлялась на первый взгляд сомнительной – в центре полно машин – зато воздух свежий, потому что бензиновые туда не пускают. Из-за чего, впрочем, «засосы» случались там намного чаще обычного. Однако, попадание во временную ловушку вдвоем казалось Стёпе невероятно романтичным и в известном смысле желанным.

Настя ездила навещать бабулю и утром собиралась вернуться из деревни, но он снова проспал будильник, а потом долго ехал, и долго сидел на галерах под кнутом босса. Вечером они не встретились, она не пришла.

Когда он, наконец, позвонил – абонент оказался недоступен. Дома у неё никто не подходил, а с родителями он не был настолько знаком, чтобы обменяться мобильными номерами. Конечно, они его номер знали. Это он – не знал их.

Вытерпев еще около часа и разозлившись, Степан отправился к Насте домой. Там оказалось тихо и безлюдно. Постояв перед черной, обитой широкими ремнями дверью, покатавшись на расписном лифте и покрутившись у дома, он купил пива и отправился к себе. Ночью не спал. «Что могло случиться? Может что-то в деревне? Или по дороге они попали в этот чертов засос?»

Едва дождавшись утра, Степан снова позвонил. Подошел отец.

– Здравствуйте, это Степан…

– Стёпа, знаешь… – голос отца звучал необычно.

Степан притих. Дрожь прошла по телу, в голове пронеслось самое страшное.

– Знаешь Стёпа, лучше приезжай, – выдавил отец.

– Что случилось?

– Жду.

Настя не попала под машину, не разбилась на самолете и вообще не погибла. Нет. Случилась другая неприятность. Она угодила в какую-то феноменальную, сверхглубокую временную яму.

– Насколько глубокую? – спросил Степан, рассчитывая через пару дней, ну максимум через месяц, снова встретиться.

– Пару сотен лет. Они померили там что-то, посчитали, говорят, раньше с таким не сталкивались.

«Сотен лет». В голове у Степана зашумело. Он не слышал уже ни про полицию и хронологов с их измерениями. Ни про то, что они могли, конечно, ошибиться, и у них, вообще, «хрен что поймешь». Ни про место, которое обнесли, потому что оно «чрезвычайно опасно».

– Где это?! – перебил Настиного отца Стёпа.

Тот внимательно посмотрел на мальчишку и всё понял.

– Клинский район, деревня Толстяково, дом 23, дальше спросишь – местные покажут. Там сейчас полиция, машины…

– Спасибо.

Степан вышел из дома. Как в тумане пронесся перед ним разговор по телефону с недовольным боссом, дорога до дома, сбор вещей, отлов такси и путь до места.

В деревне оказалось свежо и тихо. От шоссе пришлось добираться пешком, никто не ехал, никто не подвёз. Дачники разъехались и дома стояли пустые.

Подойдя вместе с хронологом к опушке леса, Степан увидел Настю. Она сидела на короткой деревянной скамеечке и держала в руке травинку. Неподвижная, как памятник. Задумчиво смотрела в лес. Казалось, хлопни в ладоши, позови её, и она вздрогнет, моргнёт, улыбнётся. Но нет, даже очень сильному ветру не удалось бы сдвинуть и волосинки на её каштановой голове.

– Это вот радиус пятна, – объяснил хронолог, остановившись перед черно-желтой полосатой лентой, натянутую по вбитым вокруг Насти колышкам. – Границы достаточно резкие, удивительно, как случилось, что она в самом центре. Есть мнение, что аномалия появилась здесь вместе с девушкой.

– Сосед нашел, – сообщил усатый полицейский, кивнув на старичка с вонючей самокруткой. Тот отдал честь дрожащей рукой и расплылся в беззубой улыбке. Хронолог брезгливо хмыкнул и продолжил:

– Замеры показали хронологическое отставание на двести семьдесят лет. Погрешность измерений пять процентов, при таком большом значении даёт ошибку в тринадцать с половиной лет.

Степану не знал, что делать, он смотрел как завороженный на любимую Настюшу, обнимал её глазами, вспоминал милый голос, хотел прикоснуться, взять за руки, разбудить, сказать: «Что ты тут сидишь, тебя уже дома заждались… папа, мама, и я тоже очень жду и скучаю. Пойдем!»

Но она не встанет и не пойдет. Она будет сидеть так очень долго. Очень. Он успеет состариться и умереть раз пять, прежде чем она выберется оттуда. А сейчас она сидит и не догадывается, что вокруг со страшной скоростью проносятся целые недели. Год за минуту. А может она это и видит, но сделать ничего не может.

– А если ей руку протянуть? – спросил Степан.

– Не дотянешься… Рука будет уменьшаться в длине. Вечером, говорят, дождь был, вон видишь трава еще сырая, а вокруг неё всё сухо. Так вот я к чему? Ты даже до капель не дотянешься. – Хронолог взял с земли сухую палку и аккуратно протянул через ограждение. Палка стала укорачиваться с ближнего к Насте края, сжимаясь как пружина. А когда тот одернул руку —приобрела прежнюю длину.

– Как это? – изумленно спросил Степан.

– А так. Пространство-время вокруг нее сильно растянуто. При приближении к ней, вещам требуется больше времени чтобы его преодолеть. А со стороны это выглядит, будто они сплющиваются. Так, что ты никогда не увидишь, как что-то к ней приблизится или коснётся. Потому что время для нас и для нее течет теперь по-разному… Вчерашний дождь, кстати, всё еще находится по пути к её волосам. Это и всякие такие другие события, происходящие вокруг неё – дождь, ветер, снег – ложатся в… такие сферы, как бы. Мы из зовём – «сферы событий». Они окутывают её туманом реальности, будущей для неё, но уже прошлой для нас. – Хронолог заглянул в глаза Степана, почесал затылок и вздохнул. – Короче это… всё в мире относительно.

– А как же свет, ведь я вижу её, значит свет доходит и отражается. Он же не ложится в эти сферы.

– Ха! Еще как ложится! Но только для нее, а не для тебя. Это, друг мой, теория относительности, свет не может перемещаться медленнее или быстрее – его скорость постоянна, только положение относительно. В институте учился? Физика, теория относительности была у вас? Ну вот… сейчас проходим практику. И кстати – хорошо еще, что можешь смотреть на нее. Она жива и по нашему времени умрет я думаю, очень нескоро. Хотя… Есть вероятность, что аномалия рассосется…

– А я могу к ней подойти? – разлепляя пересохшие губы, спросил Степан.

– Конечно! – весело отозвался хронолог. – Но лично я не советую… потому что вернешься ты, когда ни меня, ни друзей твоих уже не будет… мы вымрем, как мамонты, потому что ты зависнешь в этой яме точно так же, как она.

– А сколько времени до неё идти?

– Ну… время относительно, ты слышишь, о чем мы тут говорим? Ты будешь идти примерно столько же, сколько прошло с момента её попадания в аномалию. Туда, обратно, умножь на два. Вот только ни я, ни друзья твои, ни дети детей твоих детей… никто из тех, кто будет жить в ближайшие несколько веков тебя не дождётся. Да и вообще, кстати, не факт, что она вообще тут окажется… может, уйдёт… очень может быть, что уйдёт… если уже не ушла, что же ей тут сидеть?

– Куда уйдёт? Она же сидит!

Хронолог недовольно нахмурился.

– Сидит? Это она для тебя сидит, а на самом деле уже наверняка ушла. И куда же ей идти? Хм… дай подумать… Может домой? – хронолог пнул камушек в сторону аномалии и тот застыл над травой, сжавшись в тонкий диск. – Ладно… Короче это… не забывай, что она сейчас тоже живет, только весь её мир, если смотреть со стороны, укладывается сейчас вот в эти несколько метров.

– Может, она уже вышла?

– Может и вышла. Нет, не вышла! Выйдет. Лет через двести-триста точно узнаем. Стульчик принести?

– Чего-то я совсем запутался. Я могу сейчас до нее дойти?

Хронограф покраснел, сделал глубокий вдох и поднёс руку ко лбу.

– Да, только по мере приближения она будет удаляться, а потом тебе придется искать её уже в том времени, где ты окажешься. В каком-то там черт знает каком далёком будущем… Может вы с ней и местами поменяетесь…, – задумчиво сказал хронолог, потер переносицу и добавил, – короче это… лучше выкинь из головы, лично я не советую. С временными аномалиями шутки чреваты, знаешь ли, а с этой… эту вообще надо трёхметровым забором отгородить, пока на неё все местные дачники не налипли. Что-то я такого ни разу не припомню… бывали на неделю провалы… в Эстонии, знаю, был на год. Но с теми и так всё ясно. А тут, по приборам два с половиной века. Так что придется принимать меры по пресечению доступа и всё такое.

Невероятное смятение охватило Степана. Как могло такое случиться, как такое может быть? Почему тропинка к Насте не сплющена, а веточка сплющивается, почему она могла уйти, но не ушла? И вообще, как она могла уйти, если она сидит? Почему он может поменяться с ней местами? Как ей там сейчас и что она делает?

На эти вопросы не находились ответы. Единственный вопрос, ответ на который он знал наверняка, ответ единственный и несомненный, ответ, который заставит плакать маму, вертеть у виска друзей и презрительно ухмыляться секретаря вместе с его драгоценным боссом…

Надо торопиться, минута здесь – это минута там.

Собрав дома необходимое, и закупив в магазине продукты на неделю, Степан вернулся Толстяково. Там уже ждал хронолог. Степан узнал, что его зовут Филипп и уговорил разрешить проникновение во временную аномалии. Хронолог прикинул, что такой опыт потянет на диссертацию и, взяв со Степана придуманные на ходу расписки, подобрел и согласился. Филипп подготовил оборудование, договорился со своим руководством и урегулировал вопрос с правоохранительными органами. Осталось только выдать последние инструкции:

– Смотри, когда дойдешь до девушки, её там, скорее всего, уже не будет – она не стала бы три дня сидеть на одном месте, согласен? Ты дойдешь до скамейки и сразу же, без соплей иди дальше. Еды накупил?

– Да.

– На неделю?

– Да.

– Уверен, что хватит?

– Да.

– Тебе идти минимум неделю. По дороге, скорее всего, будут всякие разные аномалии. Мы сейчас не знаем какие именно, но поверь мне, они будут. Я постараюсь зарядить тут всех на мониторинг, так что, может быть, когда выйдешь тебя кто-то из наших и встретит… Но, сам понимаешь, если за это время ядерной войны не стрясётся, или эпидемия какого-нибудь кошачьего гриппа не выкосит всех сердобольных… вот… за сто лет люди в космос вышли, а ты на пять отчаливаешь! Короче это… сможешь её догнать, если сразу же двинешь назад… ну тоесть вперед… ну ты понял. Когда вернешься будет уже будущее. Хм… это же как машина времени. – Филипп нервничал и торопился, на ходу вываливая, всё, что приходило на ум.

Степан стремительно приближался к огороженному участку, за которым смотрела в лес его Настюша.

– Ну, с богом, – Филипп хлопнул Степана по плечу.

– Спасибо, – отозвался Степан и, шагнув во временную яму, сделался тонким как бумажный лист.

– О! Круто! – выкрикнул Филипп ассистенту. – Ты снимаешь?

– Д-да не я один, – отозвался тот хриплым басом, – к-камер по п-периметру, мама не г-горюй.

– Отлично! – потёр руки Филипп. – Надо бы здесь стену…

* * *

Степан сделал шаг и обомлел. Всё вокруг вытянулось так, что и не узнать, чем оно на самом деле являлось. Травинки сделались длиной по двести, а то и все триста метров. Палочка, которая лежала под ногами растянулась в настоящую дорогу. Дерево, которое росло рядом с Настей, улетело вместе со скамейкой и Настей едва ли не за горизонт. «Вот сейчас пройду пару травин и съем пирожок», – пошутил Степан. – «К утру, глядишь и палочку пройду». Он посмотрел на небо. На глазах солнце село, стало темно, а через пару минут зажегся рассвет. Тут Стёпа понял, что надо торопиться.