Текст книги "Избранные. Фантастика о дружбе"

Шлось, несмотря ни на что, довольно легко. Чем дальше, тем быстрее двигалось солнце, пока, наконец, не превратилось в золотую полоску на темноватом небе, где тускло мерцали планеты. Если присмотреться, можно было заметить, как они движутся. Одни быстрее, другие чуть медленнее. Внезапно появилась высокая кирпичная стена. Мгновенно, как будто её волшебным образом кто-то взял и наколдовал. «Филипп, наверно», – решил Степан, но затем подумал, что Филипп, наверное, давно уже умер.

На третий день протяженность травинок и палочек стала уменьшаться. Дерево заметно приблизилось. «Странная картина», – думал Степан, перекусывая тушенкой во время привала. «Стену видно нормально, а дерево далеко. Вроде ведь оно ближе чем стена, но стену видно хорошо, хотя она намного дальше, а это дерево черти-где, хотя близко».

Еще через день он дошел до скамейки, на которой, конечно же, Насти не оказалось. Потрогал место. «Даже не теплое». Присел и окинул взглядом стену вокруг. Всё вроде выпрямилось, приобрело свои нормальные размеры.

Три дня непрерывного похода утомили Степана. Рюкзак заметно полегчал, а путь до скамейки различался по искаженным оберткам и объедкам, лежавшими совсем рядом друг с другом. «Хм… а вот где я первый раз позавтракал, три дня назад», – подумал Степан, высмотрев в остатках недалеко от стены банку тушенки толщиной не больше миллиметра.

Он пошел в сторону двери в стене. И снова всё начало вытягиваться. Только на этот раз как будто наоборот. Дверь в стене уже вроде близко, но еще очень далеко. Вместе со стеной она старела прямо на глазах. Некоторые кирпичи выпали и в образовавшихся пробоинах начало мигать что-то зеленое. «Трава наверное. То вырастет, то сойдёт», – решил Степан, догадываясь, что каждая такая вспышка зелени – это три летних месяца.

Еще через три дня путь его закончился – он стоял рядом с дверью. Солнце снова висело, а не прыгало. Вокруг – снег и зима. «Спасибо тебе, Филипп, за шапочку. Схожу на твою могилку», – подумал Степан, вынимая из рюкзака тёплую шапку.

Ржавая дверь держалась на петлях весьма криво, а стена напоминала развалины нормандского замка, с рваными, присыпанными снежным пеплом пробоинами. Не без труда открыв вросшую в землю дверь, Степан шагнул в будущее.

Внешне ничего не изменилось. Только всё поле до деревни покрывал слепящий снег, а ноги утопали в глубоких, едва ли не по пояс сугробах. Вдрызг промокнув, Степан настойчиво шел в сторону дома двадцать три. В голове проносились сцены встречи с Настей: он расскажет ей, как шел, а она – как ждала. Они обнимутся, скажут друг другу что-нибудь доброе…

Дойдя до деревни, Стёпа ужаснулся тому, как сильно всё изменилось. Домов не оказалось вообще. Вместо них торчали какие-то странные бугры. Подойдя ближе, он разглядел дверь и на ней странный символ. «Инопланетяне захватили», – мелькнула догадка.

Постучался.

Дверь открыл низенький, горбатый старичок.

– Что такое?

– Здравствуйте, я пришел… эээ…, – мысли путались и язык неожиданно прилип к зубам.

– Из стены что ли?!

Степан кивнул.

– Ой боже ты мой, батюшки родимые, Фёкла, ты глянь! Этот, из стены пришел, ты глянь! И точно, оно самыо. А мы ходили, смотрели на тебо! Пацаны еще сопливые, а ходили… смотрели. А ты вон гляньк, пришел, а мы думали уж, что и не дождёмся… Звать то тебо как?

– Стёпа.

Откуда-то снизу прибежала старушка.

– Мне бы узнать, – дрожащим голосом сказал Степан. – Я, вообще, девушку ищу.

– Ну да, девушку, ах ты молодежь, ах молодежь, конечно девушку, кто бы сомневался… Ты заходи. Я тебо всё расскажу… и про девушку твою, и вообще… согреешься, заходи, – дед отступил, поманив рукой.

Николай зашел. В землянке оказалось чисто, сухо и уютно.

– А какой тут уже год? – спросил Стёпа.

– Тебе-то зачем? Ишь, ты, год ему подавай. Само-то из какого?

Степан ответил.

– Так вот полтыщи лет уж прошло. Плох я стал на счет, да тебе и этого хватит. Пол тыщи лет… – старик нахмурился, – с купейками. Еще дед моё, говорил, что ты прийти вот-вот должен, а ты чего-то запоздал. Мы уж и не чаяли. Отец моё видел твоё последний привал… Ты всю его молодость одну банку тушенки ел. Ай-я. Мы ходили смотрели…

– Мне бы Настю, как-то…. увидеть.

– Ты садись, не торопись, – крякнул старик. – Сейчас чайку попьешь горяченького.

Фёкла принесла горячий чай, пирожков и что-то фиолетовое и светящееся, похожее на варенье.

– Угощайся, милок, чаёк, пирожочки. Давай, не стесняйся, шел-то пятьсот лет, небось и соскучился по домашнему-то, а? – угощала бабулька.

– Пятьсот лет, – повторил Стёпа.

– Ну вот. Ты поешь, отдохни, а потом и про дефчоночку твою расскажу, царствие её небесное.

Степан вздрогнул, кровь застыла в жилах, чашка в руках дёрнулась и пролилась.

– Ой, старый пень, что ж я сразу то, ай-а, дурак. Ты не волнуйся, я покажу. Оно ждала тебя. Жила тут у нас, в деревне, всё думала, ты скоро выберешься. Я тебе дом её покажу. Ты не нервничай. На том жизнь не кончается. Оно ж от старости померла, бедняжка. Так нам ео жалко делалось. Всё, говорила, что даже если оно старше будет, как мать тебя любить станет. Такая любовь! Эх… бывает же еще. Каких-то лет сорок не дождалась.

Степан поставил чашку и заревел. Столько времени, столько мыслей. Столько раз, он разговаривал с ней, пока шел. Рассказывал, как смешно бегает по небу солнце, как нелепо смотрится муравей, вытянутый на триста метров, как он хочет с ней встретиться и что скажет, когда наконец увидит. Всё это теперь ушло. Он прошел сквозь время, чтобы узнать, что она умерла, дожидаясь его и глядя на него, каждый день, каждый месяц, каждый год.

Наверняка, он много раз мог увидеть её в двери. Тот туманный, размытый образ, который часто мерещился в мерцающем дверном проёме. Это наверняка была она, конечно она – его Настюша.

– Старик, я не хочу жить, – сдавливая комок в горле, сказал Степан.

– Ну что ты, что ты? Жизнь на этом не заканчивается. Еще дефок много кругом, ты мне, старику поверь, верняк встретишь.

Но Степан уже не слышал. Он допил чай и поплёлся за стариком в дом Насти. Там увидел фотографии. Странно – среди них не нашлось ни одной, где бы она выглядела старше, чем тогда. Хотела, чтобы он не видел её старой, а сохранил образ молодой и веселой девушки, с которой они встретились первый раз. Встретились… совсем недавно… но так чудовищно давно… тогда, на фестивале, у куста альстромерии.

На земле лежал снег – белый, яркий, сверкающий. Низко над горизонтом висело прибитое к небу солнце. Февральский мороз сковал воздух. Степан дошел до стены, посмотрел на нее еще раз. Подумал, что может быть, и она приходила также, как он сейчас, также трогала дверь и также горько ей было уходить. Он отправился дальше, вышел на самую середину поля и упал в снег.

* * *

Доктор Мозель, узнав о том, что Степана чуть не проворонили, сокрушался и ругал всех своих безалаберных ассистентов. Прощения им не было. Пятьсот двадцать три года они ждали Степана, чтобы спросить, что он видел, что думает про нынешний мир и многое другое, а тот вышел без их ведома, попал на какого-то чокнутого старика, наплёвшего ему невесть что, а затем едва не замерз в поле. И это прямо у них под носом.

– Ты пойми, Вахтанг, у нас люди на десять лет отстают. И из окна после этого прыгают. А тут пятьсот двадцать три! Вы должны были там пост выставить. Караул! Вечного солдата! Что угодно! Бдеть денно и нощно! А старик хорош! Молчать надо было про девку! изо всех сил молчать! Пока клона не сделаем – глухо-наглухо молчать! Немедленно ко мне! Как только в себя придет, сразу же. Что же вы всё гадите и гадите, черти лысые? И когда, тудыть вас так, будет готов мой баллон? Я когда отправлял задание? Забыли? А, помните! Да, вы заездили проволочками, сколько ждать?! Если завтра у меня на столе не будет этого-черт-возьми баллона, я на вас такую жалобу напишу! Прямиком в главк! Поняли меня?

– Да, – сухо ответил телефон.

– То-то же! Жду.

Мозель отшвырнул трубку в сторону.

Через час в дверь постучали.

– Войдите, войдите. Степан!? Заходи, Степан, располагайся, вот у нас тут диванчик есть. Садись на диванчик, расслабляйся. Петрович, – обратился он к охраннику, – спасибо тебе, дорогой, дальше мы сами разберемся.

Степан вяло дошел до дивана и аккуратно присел. Мысли в голове путались и реальность никак не могла занять свое место в сознании. Он осмотрелся. Лаборатория показалась вполне безопасной. В воздухе стоял знакомый по урокам труда запах канифоли. Большой круглый человек что-то увлеченно паял отвернувшись в тёмный угол.

Диван, на который уселся Степан, стоял едва ли не в центре помещения. Мозель вытащил откуда-то стул, гремя подтянул к дивану и сел напротив.

– Меня зовут Аристарх Валерьянович, – медленно произнес Мозель. – Я знаю, ты провел пятьсот лет в аномалии.

– Шесть дней.

– А, ну конечно, шесть дней, – Мозель задумался. – Как всё-таки это странно, не находишь?

– Угу…

– Как ты себя чувствуешь?

– Плохо.

– А что такое?

– Я шел за девушкой. Она умерла.

– Ну! Что за глупости?! Не умерла твоя девушка. Вовсе нет, кто сказал тебе такую чушь? Какие-то пеоны? Они сами только вчера из аномалий повылазили, отсталые ящеры, ничего не знают, что в мире происходит.

– Я видел её дом.

– Ой ты! Ты видел её дом? Уверен, что это был её дом? Ну конечно! Сейчас вот прям они там знают, где чей дом. Слушай больше. Дом! Во народ! Жива она.

Степан удивленно посмотрел на Мозеля.

– Настя? – встрепенулся Степан.

– Верно, Настя! Ну конечно, жива! Встретили так же, как и тебя, пару дней назад. Не знаю кого ты там видел, но твоя девушка проходит сейчас курс реабилитации. У неё небольшой шок, это закономерно, ей надо немного отдохнуть, прийти в себя, ты же понимаешь? Пару дней.

Степан с трудом верил своим ушам, но то, что сказал Мозель вдохновило. Он осторожно посмотрел на профессора и спросил:

– А сколько ей сейчас?

Мозель дёрнулся на стуле, смерил Степана взглядом и ответил:

– Да успокойся ты. Молодая. Как ты примерно.

Степан насторожился. Как-то не было стыковки между тем, что он видел в деревне и тем, что ему рассказывает этот подозрительный тип в белом халате. Но случившееся там, в холодном и чужом месте до того, как он заснул на заснеженном поле, здесь – в уютной лаборатории казалось чем-то туманным и ненастоящим – кошмаром, в который совершенно не хотелось верить.

– Это правда?!

– Ну конечно правда, – честно соврал Аристарх Валерьянович, прикидывая кого напрячь и дернуть, чтобы за три дня ему сделали клон молодой девушки. – Только ты учти – она может что-то не помнить, у неё был шок, ты же понимаешь?

– Это ничего, фигня. Главное, что жива. Я могу с ней встретиться?!

– Спокойней! Всему своё время. Ты не торопись, всё будет хорошо, вы с ней встретитесь, пообщаетесь и всё такое… ты мне вот что скажи. Как оно там?

– Где?

– В яме.

– В какой?

– Во временной аномалии, вы как её называли?

Степан поднял брови. В ответ профессор нахмурился:

– Ну давай, у вас же тогда уже случались аномалии, ну? Изобрели этот двигатель, который перерабатывал время в энергию, увлеклись, забылись, получили от природы апперкот – локальные временные аномалии, ты в одну такую попал, сидел там пять-с-чем-то-там веков, приходит память? А? Не тупи! Как вы её называли? Что там было?

– Во временной аномалии… – Степан почесал затылок. – А! Ну конечно. Засос!

– Засос?! – Мозель дёрнулся на стуле. – Ну ладно. Пусть будет «засос». Расскажи мне всё, что ты знаешь и видел.

Степан принялся рассказывать всё с самого начала. Шутил, веселился, а заканчивая, сказал, что удивился тому, как теперь живут люди.

– А почему они в каких-то норах живут?

– Кто?

– Да вот старички меня принимали… у них там не дома, а норы.

– Норы?! Хм… странно. Это где, говоришь? Толстяково… а! Кузёкино. Сейчас это Кузёкино. В твою честь назвали, представляешь. Так и осталось. А что за норы? Василь, ты не знаешь, что там за норы нынче в Подмосковье? – Мозель обратился к лаборанту, сопевшему над паяльником.

– Неа, – промычал тот в ответ.

– Странно. Первый раз слышу… Но я, знаешь, мало вообще там бываю, я больше здесь, в городе, ну дома еще…

– А вы в домах живете?

– Ну конечно, какие еще норы? Не знаю… у нас дома, квартиры, улицы, всё как прежде. Мало что поменялось, – он призадумался. – Был ведь коллапс, ты же не знаешь. Мы только недавно стали восстанавливать… этот, как его… быт. Никто ничего не делал очень долго. Кстати, как раз пока ты сидел в этом, как ты назвал, в засосе.

– Как это?! – расстроился Стёпа. – То есть нет летающих автомобилей, межзвездных перелетов?! Нет?! Или может есть? Ведь пять веков прошло, неужели?

– Представь себе, Степан, нет. Это очень грустно, но примерно в твоё время, я могу ошибаться… у вас уже были «спидеры»?

– Что?

– Ладно, потом. Если нет, значит, скорее всего, ты и эволютов не застал…

– Нет…

– Повезло… Ну а катастрофы может помнишь какие-нибудь большие? Там, в то время вроде много… я сейчас плохо… – профессор почесал колючий подбородок, – но случались… Значимые какие-нибудь помнишь?

– Да не было ничего, какие еще катастрофы?

– Так… ясно. Надо бы мне историю освежить. Тебе, Степан, повезло вовремя улизнуть, ты счастливчик. После тебя такое началось…

– Что?

– Долго рассказывать… потом как-нибудь… книжки почитаешь. В Интернете посмотришь.

– Ну ладно, хорошо, – печально согласился Стёпа. – Жаль, что так вышло.

Оба замолкли.

– Так вот о чем я? Да, почему же мы на Марс не летаем? Видишь ли, так сложно стало жить! Когда все стали пользоваться вакуумными источниками тут такое началось. Жить невозможно, катастрофы всякие… экономические, социальные, гуманитарные. Несколько революций в Европе. Америка вот едва не загнулась. В общем, мир погрузился в настоящий хаос! Еще, видишь ли, легко всё сделалось! И стоит копейки. Не заставишь работать, только потреблять… Ну вот и пришли, собственно, к тому с чего начали – к мотивации труда. Раньше, знаешь ли, приходилось себя кормить, детей, семью, а тут ни семьи, ни детей, ни стариков – никого нет и ничего не надо. Ни кормить, ни содержать… Нирвана, одним словом. Всем всё… а затем… сейчас версий много разных, что затем случилось. Только факт в том, что новый ренессанс пробился совсем недавно. Вот нашему институту всего лет двадцать. А недавно еще одна неприятность возникла…

– Какая? – увлеченно спросил Кузёкин.

– Ну вот, знаешь ли, ты когда сидел в аномалии, шел, так сказать. Видел же, наверное, как Солнце ускоряется?

– Видел.

– Так вот лет десять назад оно стало просто так ускоряться, безо всяких там аномалий. Для всех. Как будто вся планета сидит в одной большой аномалии. Сезоны ускорились, вся мать-природа в такой раскоряке оказалась, что едва не вымерла ко всем чертям. А потом снова – хлоп – и в норму!

– Как это?

– А как… я думаю так! Если тыкать пальцем в пластилиновый шарик – сначала на нем будут просто вмятины, а потом, если продолжать и не останавливаться много лет, ты его истыкаешь до плоской равномерной лепешки. А потом куда не тычь – вмятины уже не будет. Понимаешь?

Кузёкин мотнул головой.

– Другими словами, логика в действии – количество в качество. Сначала была планета в аномалиях, а стала одна глобальная аномалия на всю планету. Или даже на всю солнечную систему. Вот так.

– Да ладно! – удивился Стёпа.

– Именно! А перед этим еще эволюты начались, спидеры и прочая мерзость. Не довелось еще с комарами познакомиться? Меня бесят эти твари страшно… а, ну зима вообще, какие комары. Вот придет лето и увидишь, – Мозель стрельнул взглядом на бронированное окно. – Ну и не только это, много чего. Сейчас, правда, всё вроде более-менее устаканилось. Нормализовалось. Можно хоть вздохнуть свободно. Да.

– Ясно, – только и смог сказать Степан. – Нет значит больше засосов? На улицу можно спокойно выходить?

– Нет, «засосы» остались, и вообще… что-то я сразу забыл, – Мозель вскочил со стула, шагнул к шкафу, достал небольшую книжку и вручил Степану.

– Это памятка «пробужденца»! Ну то есть вот как ты, как вот… ну вот таким, как ты, чтобы не напороться… на что-нибудь… эм…, – Мозель повертел в воздухе скрюченной ладонью, – незнакомое. Пробужденец – это кто вернулся из глубокой аномалии и сильно отстал от жизни. Ты не думай, таких много. Но твоя аномалия… она самая глубокая в стране! И по всему миру таких только парочка найдется. Тебе, в каком смысле, повезло. Да.

Степан открыл книжку и застыл над фотографиями. Такого он не ожидал увидеть. Жить, судя по всему, стало еще опасней.

– Да уж, – заглянув в страницу, сказал Мозель. – Хорошие времена закончились.

Лаборант Василий стоял на выходе из института и вдумчиво курил.

– Что стоишь, чего домой не идешь? Утро ждёшь? – заглянул в лицо Аристарх. Он задержался на ступеньках, чтобы сделать пару глубоких, свежих вдохов, взглянуть на ясное небо.

– Да я вот думаю, – Василий выпустил сизое облачко, которое не собиралось улетать.

Аристарх попрыгал и переступил пару раз вверх и вниз на ступеньках:

– О чем?

– Что же мы такое сделали? – выдавил лаборант.

– Ты это про что?

– Каждый день новые созвездия, – он посмотрел вверх, – и я вижу, как движутся звезды. Какую новую яму мы себе вырыли?

Пиктограммы
Ян Бадевский

1

С Никитой я познакомился в 2046 году.

Тогда я не умел читать, но это ведь никого не удивляет в наше время. Буквоеды стали высшей кастой, отделившейся от обычного общества потребителей. А тогда их, знаете ли, презирали. Ни во что не ставили. Вот кто сейчас метет улицы или работает грузчиком? Или помидоры в парниках собирает? Правильно, роботы. Тогда мы думали, что буквоеды – вымирающий вид. Как трактористы в загибающихся колхозах…

В каждом классе есть изгой.

Едва Никита переступил порог кабинета, я понял – вот он. Тот самый парень, над которым все будут издеваться. Он пройдет все круги ада – от порции еды, отобранной в столовой, до выброшенного в мусорный бак портфеля.

Я помню, как прозвенел звонок, и классная втолкнула робкого мальчишку в класс. На его лице играла застенчивая улыбка. Никита носил очки в тонкой оправе, а школьная форма сидела на его угловатой фигуре несуразно. Весь он был… недоразумением. Тощим, длинноволосым, не приспособленным к жизни. Это было сразу понятно.

Класс притих.

– У вас новый ученик, – сказала Раиса Степановна. – Никита Свиридов. Помогите ему тут… освоиться.

– Поможем, – донеслось угрожающее гудение с задней парты. Это был Батон, разумеется. – Не сомневайтесь, Раиса Степановна.

Хрустнули разминаемые суставы.

Классная проигнорировала этот звук.

И обвела кабинет зорким взглядом. Эта потрепанная жизнью разведенка высматривала место. Ей нужно было посадить новенького. Я обреченно вздохнул, потому что единственным пустующим стулом был тот, что стоял рядом со мной.

– Подвинься, Иванов, – приказала Раиса Степановна. Лет сто назад она поправила бы очки, но сейчас учителя носят контактные линзы. Или дешевые импланты, взятые в кредит.

Я убрал портфель.

– Садись, Никита, – классная участливо положила руку на плечо паренька.

Новенький двинулся по проходу между первым и вторым рядами. И тут же споткнулся о чью-то ногу. Раздался дружный хохот. Никита чудом удержал равновесие, сделал несколько шагов и сел рядом со мной.

– Извините, Елена Егоровна, – обратилась классная к молодой учительнице с короткой стрижкой. – Продолжайте занятие.

Шел урок математики.

2

– Буквоед!

Кто-то выкрикнул это слово, сейчас уже не помню, кто именно. Да и неважно это. Важно другое.

Клеймо.

Еще вчера ты был новичком, к которому присматривались. Пытались прощупать слабые стороны. Понять, как тебя использовать. Стоит ли с тобой дружить? Примкнешь ли ты к одной из группировок? Или займешь место в самом низу пищевой цепочки?

А сегодня ты – буквоед.

Каста неприкасаемых.

Тебя пометили маркером, поставили на полочку. Кто-то поднимется по твоей голове на ступеньку выше. Кто-то вырастет в глазах окружающих, поливая тебя грязью.

Так устроено школьное сообщество.

Нужны годы, чтобы это осознать и переварить. Годы, чтобы ужаснуться. И как-то смириться с тем, что ты вращал маховики этого механизма, перемалывающего тебя же.

– Буквоед-говноед!

Компания подростков прошла мимо Никиты, сидевшего на деревянной скамейке с планшетом в руках. Паренек весь съежился, втянул голову в плечи. Видимо, он привык к такому отношению. Интересно, сколько школ он поменял, прежде чем появиться у нас?

Я приблизился к новичку.

Заглянул через худенькое плечо и увидел значки. Точнее – буквы. Маленькие букашки, пробравшиеся в экран и выстроившиеся там плотными рядами.

Никита читал.

Ощутив мое присутствие, он повернулся. Наши глаза встретились. Что я в них увидел тогда? Страх? Или желание понять? Никита Свиридов смотрел на меня и ждал реакции. Для него это было важно, ведь мы сидели за одной партой. Скованные одной цепью. Весь год.

Пересесть я не мог.

Мне было некуда пересаживаться. Никто не будет общаться с буквоедом, понятно же.

Теперь и на меня легла тень неприкасаемости.

– Что ты делаешь? – спросил я.

Вопрос был глупым.

Тупым.

Передо мной сидел отброс, читающий электронную книгу. Зачем ему вообще взбрело в голову это делать? И куда смотрели родители? Его же затопчут в школе. Ему конец. Я смотрел на Свиридова и понимал, что этот парень долго в моем классе не протянет.

Вышло иначе.

– Это книга, – пояснил Никита.

И добавил после затянувшейся паузы:

– Интересная.

Прозвенел звонок.

3

Самое страшное для новичка – выделиться. Показать, что ты в чем-то лучше остальных.

Никита был лучше нас во всем. Предметы, в которые я углублялся, словно в непроходимые джунгли, давались ему с легкостью. Новичок быстро затмил «топовых» ботаников. Не думаю, что он сделал это специально. Просто он был умнее.

Я начал извлекать определенные выгоды из нежданного соседства. Ну, сами понимаете. Никита мог просто взять мой планшет, в несколько кликов отредактировать домашнее задание и превратить убогую «шестерку» в твердую «десятку».

В классе росло недовольство.

Батон и его свита при каждом удобном случае поддевали новичка. В ход шли самые грязные приемы. Толкнуть в коридоре, зарядить в грудную клетку мячом. Отжать плечом у двери в кабинет – мол, знай свое место, буквоед. Забрать котлету в столовой.

Никита терпел.

Иногда мне казалось, что за годы, проведенные в школах нашей чудесной страны, он выработал иммунитет к таким, как Батон. Порой я думал, что этот парень видит перед собой некую цель, сверхзадачу. И Батон – лишь досадная помеха на пути к «светлому завтра». Честно говоря, я был недалек от истины.

Буквы.

Все дело в них.

Вы ведь наверняка не умеете читать. Этот текст переведен в аудио формат, озвучен приятным машинным голосом. В школах никто не изучает русский язык. Пиктограммы универсальны. Ими можно пользоваться в любой точке мира. Допустим, прилетели вы в Корею. Там у них своя атмосфера, но пикча, обозначающая банкомат, такая же, как в Новосибирске или Сочи. Вот и случилось неизбежное. Однажды кто-то наверху решил, что простым людям не нужно писать и читать. Вы можете управлять механизмами на заводах, подключившись к ним напрямую. Или тыкать пальцами в пикчи, перемещая грузы по складским помещениям. Вы можете покупать товары, расплачиваться за них, брать кредиты по пиктограммам. Если вы ничего не создаете, буквы вам не нужны.

Раньше уйма времени уходила на постановку грамотности. Писались диктанты, сдавались тесты. Куча ненужных правил. Вы ведь и так умеете разговаривать, зачем вам еще что-то писать? Даже роспись ставить не нужно – весь мир переключился на биометрические паспорта. Пошел за хлебом, приложил палец к сенсору. Бац – сумма списалась. Карточек больше нет. Вывески на магазинах? Если вы видите пикчу с колбасой, то понимаете, что попали в мясной отдел. Зачем еще писать слово «мясо»?

К черту запятые, тире и двоеточия. К черту учебники, информация лучше усваивается по картинкам, через зрительную память. Или через гипнозаписи, воздействующие на подсознание. Эти штуки, правда, дорогие, они доступны не всем.

Умерли чаты и форумы. Умерли текстовые блоги. Ничего этого больше нет. Смайлы трансформировались в эмоциональные пикчи. Но это – для мобильных гаджетов. Дома есть виртуальная среда, там вообще не нужны символы.

Изменились школы.

Рассыпались в прах учебники, бесследно испарились тетради. Прощайте, ручки и карандаши, линейки и циркули, пеналы и прочая канцелярия. У вас есть планшет – этого достаточно. Планшет каждого ученика подключен к школьной сети. Есть раздел с оценками, он заменяет дневник. Есть раздел с домашними заданиями. Есть обучающая среда, заменившая книги. Все происходит в режиме онлайн.

Рюкзаки…

Пожалуй, они нужны. Туда можно запихнуть контейнер с едой или спортивную форму.

Если вы пенсионер, заставший старую школу, у меня для вас плохая новость. Девяносто процентов наших учителей тоже не умеют читать. Безграмотность, возведенная в Абсолют.

Что я там говорил о русском языке?

Теперь мы изучаем пиктограммы.

4

С Никитой я подружился не сразу. Кто в наше время дружит с изгоями? В любом классе есть внутренняя иерархия. Ты входишь в сферу влияния определенных людей, становишься чьей-то свитой. Примыкаешь к группировке. Или не входишь, но умеешь защитить себя, если потребуется. Вторую категорию приходится уважать. Но это не значит, что однажды тебя не подомнут под себя. Или не попытаются это сделать.

Я относился ко второй категории.

Сложно сказать, почему я не сходился с людьми. Во дворе были ребята, с которыми я нормально общался. В школе – нет. Каждый был сам за себя. Я это видел лучше других, наверное. Входишь в свиту – тебя используют. А это меня не устраивало. Можно было провести время с большей пользой. Я тратил это время на байдарки. Ходил на лодочную станцию, участвовал в заплывах, почти не вылезал из тренажерного зала. Поэтому меня побаивались. Поскольку в лидеры я не лез и не принимал явно чью-то сторону, на мне поставили крест. Просто смирились с моим существованием.

Но это не значило, что я собирался менять статус, общаясь с буквоедом. Так можно всех одноклассников против себя настроить. Умеющих читать не любят, это железный закон.

Все изменилось через две недели.

Мы жили в небольшом городке, так что многие возвращались домой пешком. Некоторые – на велосипедах и гироскутерах. Тех, кто жил далеко, забирали беспилотники. Их, кстати, немногие могли себе позволить.

Я выехал на байке из распахнутых ворот школы. Был теплый осенний день, бабье лето в разгаре. Желтеющие деревья, безоблачное синее небо. В такие дни не хочешь заморачиваться жизнью. Думаешь о том, как побродить по улицам, залезть на какую-нибудь крышу и уставиться в бездонный небесный колодец, перебирая в голове всякую чепуху. Чего точно не хотелось, так это делать «домашку».

Собираясь повернуть с Луначарского в Садовый переулок, я услышал странную возню и голоса.

Знакомые голоса.

Я притормозил, слез с велосипеда и аккуратно положил его на траву у обочины. За спиной тихо прошелестел электромобиль.

Поворот.

Сцена, увиденная мной тогда, была вполне предсказуема. Батон с Русей и Пушкиным прижали новичка к двухметровому металлическому забору.

– Сцышь, буквоед? – поинтересовался Батон. Это был настоящий жиртрест. Вроде бы он толкал штангу. Или гири, точно не помню. По мне, так его в сумо надо было отдавать. Батон всегда чувствовал себя хозяином положения, ведь он был сыном завуча. Да и попробуй сдвинь такую гору в драке.

Руся и Пушкин – те попроще. Обычные прихвостни. Миньоны. Руся – потому что Руслан. Тощий, бритоголовый. Из неблагополучной семьи, кажется. Пушкин – крепко сбитый, кучерявый. Отсюда и прозвище.

Миньонов Батон выставил перед собой.

Правильный шаг. Если мимо проедет кто-то из учителей, он не при делах. Просто рядом стоял. Это мамочка всем на педсовете скажет.

– Порция, – угрожающе заявил Руся. – Теперь она наша.

– Не отдашь, планшет сломаю, – предупредил Пушкин.

Я двинулся вперед.

Услышав шаги, Батон обернулся.

– Ты чего здесь забыл?

Миньоны переключили внимание на новое действующее лицо.

– Оставьте его.

Не знаю, что мной двигало в тот момент. Конфликт с Батоном – это же сумасшествие. Почти весь класс станет на его сторону. Мамочка начнет портить обидчику аттестат, выживать из школы. К тому же их трое было, а на буквоеда глупо рассчитывать в драке.

Но мне не нравился Батон. Мне не нравилось его наглое одутловатое лицо. Уверенность в том, что он может «прессовать» всех подряд, отжимать порции и делать мальчиками на побегушках. Этот парень всегда меня бесил. А новичок почему-то нравился.

Никита посмотрел мне в глаза.

И медленно покачал головой.

Не надо, мол, не ввязывайся. Это глупо, пусть уж лучше одному мне достанется. Все это читалось на его лице.

Взгляд новичка взбесил меня еще больше.

– Дуй отсюда, – посоветовал Батон. Добродушно, не повышая голоса. Угрозы он по-прежнему не ощущал.

Я решил не разговаривать.

Шагнул вперед и ударил его боковым в челюсть. Голова толстяка дернулась, он пошатнулся, но устоял. Еще бы, с такой массой. Затем мне прилетела размашистая оплеуха. В голове загудело, ноги подкосились. Возможно, я устоял бы и продолжил бой. Но с двух сторон меня обступили миньоны. Посыпались удары в голову, живот, корпус. Кто-то догадался сделать подсечку.

А затем произошла вещь, которую никто не ожидал.

Падая, я заметил, как хлипкий новичок рванулся вперед. Никита начал что-то делать, и это была магия кунг-фу. Так мне казалось. Его тонкие руки и ноги превращали верзил в отбивные. За ударами было невозможно уследить. Батон взревел и начал хаотично махать руками, напоминая старую мельницу. Но эти массивные грабли вспарывали воздух, не достигая цели.

Никита положил всю троицу.

И помог мне встать.

5

Мы лежали на крыше заброшенного склада. Смотрели в небо. Следили за проплывающими над головой облаками.

– Зря мы это, – сказал Никита.

Он меня поражал.

– И какой у тебя был выбор?

Новичок ответил не сразу.

– Пожалуй, никакого.

Я вновь уставился на облака. И подумал о странностях мира. Я лежу на крыше и спокойно разговариваю с буквоедом. Интересно, почему их так не любят? Ну, умеет он разбираться в этих закорючках, и что с того? Мы же не преследуем любителей раритетных авто. Или парней, собирающих пивные крышечки. Так что же не так с книгочеями?

Мимо прошелестел почтовый дрон.

– Зачем тебе это? – спросил я.

Никита приподнялся на локте. Непонимающе уставился в мои глаза.

– Ты о чем?

– Ну, – я неопределенно махнул рукой. – Буквы. Книги. Все эти штуки.

Никита фыркнул.

– Штуки…

– Брось. Я не знаю, как все это назвать. Правда.

Он долго меня изучал.

– Ты не понимаешь, – наконец произнес буквоед. – Все вы не понимаете. Думаешь, пикчи сообщают тебе всю правду о мире.