Текст книги "Каменные цветы"

– Она была дура, если согласилась на такое! – вспылил Эдуард.

– Вот видишь? Поэтому я и не сказал тебе. Ты бы не стал ее спасать, только меня.

– Но я же прав!

– Ты прав, – кивнул тогда этот тощий пацан, глядя на Эдуарда единственным глазом глубокого старика. – Она дура. Но она еще и моя мать. Я не мог уйти.

Жаль только, что такая семейная преданность была свойственна не всем. Когда его мать, тоже получившая свое в тот страшный день, очнулась в больнице и узнала, что ее возлюбленный умер, она заявила, что нет у нее никакого сына. Время должно было вправить ей мозги, но не вправило, с тех пор она ни разу не поинтересовалась судьбой Павла. Эдуард тогда хотел ее засудить – было, за что, но пацан его отговорил.

С тех пор он многое пытался сделать, чтобы исправить свои ошибки. Жаль только, что все исправить нельзя. Повязка на лице мальчишки служила лучшим напоминанием об этом, и Эдуарду не хотелось даже думать о душевных ранах, которые увидеть невозможно.

Он так и не узнал, что именно творилось с Павлом Романовым в том доме. Пацан не говорил, он не спрашивал. Психологи, которых нанял Эдуард, может, и знали, однако он не приставал к ним с расспросами.

А может, все подробности не выяснили даже они. Павел всегда был закрытым, это признавали все. Он выглядел вполне спокойным, будто с легкостью все пережил. Однако Эдуард не брался сказать, где заканчивается самоконтроль и начинается правда.

И все вроде как пришло в норму – а потом случилась эта история. Мерзкая, вытягивающая из недр памяти то, что хотелось закрыть там навсегда. Эдуард надеялся, что Романов отправится за помощью к специалисту, как сделал бы взрослый человек. Однако Павел предпочел снова справляться со всем самостоятельно.

Эдуард собирался уважать его волю и не давить, и он делал это, пока не вмешалась девица. Первую атаку Егоровой он, надо сказать, отбил вполне успешно, она все-таки ушла из его кабинета, хлопнув дверью. Он же остался – с долгими часами переговоров по телефону и чувством того, что он напрасно ее прогнал.

Дело было не только в Егоровой. Он прекрасно помнил, как Павел не так давно отправился за этой девицей в огонь. Это могло не значить ничего, он еще со времен своей матери был склонен опекать каких-то дур. Но это же могло значить очень многое…

Эдуард по-прежнему мучился от сомнений, когда девица ввалилась в его кабинет снова – так же бесцеремонно, как в прошлый раз.

– Без вас я все-таки не справлюсь, – обреченно заявила она. – Я знаю, что он затаился где-то за городом, но не могу понять, где. На его имя никакая недвижимость не зарегистрирована, никто не берется сказать, где он бывает, он же одиночка. Только вы и можете хотя бы предположить!

Эдуард, на пару секунд потерявший дар речи от такой наглости, наконец опомнился:

– С чего вы взяли, что он за городом?

– Видела колеса его машины, он часто катается в какое-то место, где с дорогами не очень. Но это может быть что угодно! Без вас я его никогда не найду.

– Вы и со мной его не найдете, я отказываюсь в этом участвовать. У человека должно быть личное пространство, в конце концов!

– А если он умрет в этом личном пространстве? – поинтересовалась Егорова, глядя ему в глаза. – Это вы тоже примете?

– Что за глупости? Он не умрет! С чего ему умирать?

– Если он сочтет, что это единственный способ сохранить гордость – разве нет?

– Он не станет так поступать из-за этих нелепых сплетен!

– А что из этого точно ложь? Вы вот знаете наверняка? И какую долю правды он готов открыть миру? Может, слишком много уже прозвучало?

Она вроде как говорила все верно, но слов Эдуарду никогда не было достаточно. Если бы речь шла об одних лишь словах, он бы просто выставил ее вон.

Однако сейчас ему куда важнее был взгляд Егоровой. Он такой взгляд прежде видел лишь однажды – у мальчишки, выбравшегося из преисподней. Взгляд существа, которое осознает свою физическую слабость, но все равно отказывается сдаваться.

– Черт бы вас обоих побрал, – выдохнул Эдуард. Он быстро написал на листке бумаги адрес и протянул Егоровой. – Держи! Там он, скорее всего.

– У него все-таки есть загородный дом?

– Это дом его отца. Формально зарегистрирован на его мать, но она не была там с тех пор, как убили ее второго мужа.

– Вы хотите сказать, что это… тот самый дом? Вы позволили ему поехать в тот самый дом, прямо сейчас?

Эдуарду и в голову не пришло бы проводить такие параллели, но теперь, когда она заговорила об этом, он почувствовал себя глупо.

– Какая разница? – огрызнулся он. – Он сам это выбрал!

– Ладно, забудьте… Меня на работе в ближайшее время не ждите.

Да кем она вообще себя возомнила? Если бы он сейчас уволил ее по статье, на что имел полное право, она бы на работу в жизни не устроилась! Вот только, глядя на Егорову, Эдуард сильно сомневался, что ее можно напугать таким.

– Показ через три дня, – напомнил он.

– Да мне уже все равно! – отмахнулась она, покидая кабинет.

* * *

Она боялась, что опоздала. Давно боялась – с тех пор, как не смогла найти его в городе. Страх не отпускал ее всю долгую дорогу до загородного дома. Машину Лана не водила, поэтому пришлось ехать поездом, а потом несколько часов идти до нужного дома.

Усталости она не чувствовала, да и темнота, которая за городом казалась кромешной, ее не пугала. Какая-то часть ее сознания подсказывала, что, возможно, Лана ведет себя глупо. Это ведь она виновата в проблемах Павла – пусть и косвенно. Он годами жил спокойно, пока она рядом не появилась. Что, если он догадался об этом? Он умный – и он изначально был против сотрудничества с Охримовским, так что теперь он сумел бы соотнести одно с другим. Ее внезапный визит может не порадовать и даже разозлить его. Что тогда, одной ночью возвращаться к железнодорожной станции?

И все же эти сомнения были недостаточно сильны, чтобы заставить ее бросить все и сдаться. Лана знала, что выбрала самый правильный путь. Уж лучше стерпеть его насмешки и позор, чем упустить нужный момент и никогда не простить себе этого!

Первую небольшую передышку она получила, когда увидела его дом. Дом стоял на невысоком холме, просматривался издалека, поэтому Лана почти сразу различила свет в окнах. Это не означало, что Павел жив – и уж тем более, что он в порядке. Но это усиливало надежду, и теперь Лана ускорила шаг, почти бежала, словно пара сэкономленных минут могла на что-то повлиять.

Она прекрасно понимала, что может застать его таким, каким он был при «болезни» – и это будет даже оправданно. Лана была согласна на любой вариант, кроме его смерти. Ей нужно было как можно скорее убедиться, что с ним все в порядке, поэтому в дверь она постучала неоправданно громко, и поздним вечером это вряд ли стало приятным сюрпризом. Но сдерживаться и действовать нарочито небрежно она не могла. Да и кто бы в такое поверил – что она преодолела столь грандиозный путь просто между делом?

Он все-таки открыл ей, пусть и не сразу. Павел оказался жив, здоров и даже трезв. Он не выглядел ни заплаканным, ни измученным. Скорее, удивленным и уже привычно угрюмым.

– Вы? – поразился он. – Вы что здесь делаете?

Но сил на ответ у нее сейчас просто не было. На этот раз Лана обняла его, не спрашивая разрешения, и, неожиданно для самой себя, расплакалась.

У нее не было никаких планов на эту встречу, за долгие часы дороги она не продумала, что будет правильно, что – нет. Тогда ее мысли упирались лишь в одну границу: убедиться, что он жив. Ну а теперь она просто поддалась моменту и сразу, без вопросов, призналась Павлу, кто запустил эти сплетни и почему тут есть и ее вина.

На сей раз Павел не стал ни отталкивать ее, ни отчитывать. Лана словно потерялась в собственном рассказе, а очнулась уже сидящей на диване – с пледом на плечах и чашкой чая в руках. Павел стоял в дальнем углу и наблюдал за ней оттуда. Он прислонился спиной к стене, скрестив руки на груди, и выглядел все таким же невозмутимым.

– Вы сумасшедшая, – беззлобно заметил он.

– Да, мне говорили… Ну а что я должна была делать? Просто притвориться, будто я не при делах?

– Понять, что мне это не нужно, например. Я приехал сюда, чтобы избежать суеты. В том, что случилось, я не вижу большой проблемы. Внимание толпы быстро переключается, неделя-другая, и про эту историю все забудут. Так что если вы считаете себя в чем-то виноватой передо мной, не нужно.

Он, кажется, говорил вполне искренне, и все равно поверить, что она настолько сильно ошиблась в нем, оказалось трудно. И вроде как эта ошибка была исключительно ее виной, обижаться тут не на кого, а Лане было неприятно. Чтобы снова не нырять в этот странный разговор, она осмотрелась по сторонам.

Дом был не ветхий, но определенно старый – и больше подходящий семье, чем холостяку. Да тут и жила семья, от них осталось все: мебель, книги, фото на стенах… Не осталось только самой семьи. В свое время дом был обустроен с умом внутри и снаружи, он отлично выдержал испытание временем. Поэтому Павел до сих пор мог пользоваться тем, что создал еще его отец, а вот ремонт он решил не проводить.

И от этого становилось не по себе. Получается, в этих комнатах его били… да и не только били, если фантазии Охримовского имели хоть какое-то отношение к реальности. Разве не хотелось ему уничтожить память об этом?

Видимо, не хотелось, раз он все оставил нетронутым. Даже журнальный столик, глянцевая поверхность которого была покрыта глубокими уродливыми царапинами. Эти царапины, странно изогнутые, показались Лане смутно знакомыми. Она нахмурилась, пытаясь понять, откуда они могли взяться, но подсказка со стороны Павла опередила ее догадки.

– Да, это здесь произошло. Здесь все закончилось.

– Ваш… отчим?.. – произнесла Лана и запнулась, не зная, как вообще правильно задать такой вопрос.

– Ну да, здесь он умер. Он в тот вечер привычно напал на мать. С ним такое случалось – не обязательно с пьяным, иногда просто было паршивое настроение, которое он никак не мог держать в себе. Бил того, на кого первого взгляд падал. Тогда это была она, и ей досталось крепко. Швыряя ее по комнате, он в том числе и на столик ее уронил. А на столике стояла ваза – крупная такая, из добротного толстого стекла. Ваза разбилась, мать отключилась. На этом все могло и закончиться, но тут имел глупость вмешаться я. Я тогда вообще эмоциям поддавался легко, вот как вы сейчас. Потом жизнь научила, а в те годы… Как нечего делать.

Он рассказывал спокойно, монотонно даже. Но это не помешало Лане представить тощего, нескладного подростка, с яростью бросающегося на защиту матери – которая, может, и не была по-настоящему достойна этой защиты… Он сумел отвлечь отчима, но не побороть взрослого мужчину.

– Он перехватил меня за волосы и впечатал лицом в стол. Он так частенько делал, почему бы не повторить? Вот только раньше там не было осколков, а теперь я угодил прямо на них. От вазы знаете, какие осколки получаются? Полукруглые. Те, которые всегда направлены острием вверх. На такого «ежа» я тогда и угодил – с глазом расстался, половину лица стесал. Кровь хлынула во все стороны, столько никогда еще не было, и от этого он растерялся, ослабил хватку… Я-то вообще все помню смутно. Ощущения от потери глаза оказались такими, что сил у меня разом прибавилось. Я его оттолкнул от себя, поднялся, ударил. Он этого не ожидал, потому и на ногах не удержался. Это не навредило бы ему серьезно, если бы он не разбил пустую голову об угол. Вон о тот.

Он кивнул в сторону двери. Повернувшись туда, Лана увидела на косяке темное пятно – не красное, коричневое, выцветшее как будто, и все равно гротескно смотревшееся на фоне невинных обоев в цветочек. Она бы никогда не догадалась, что это кровь. Никто бы не догадался. Невозможно же!

Понятно, что кровь с обоев нельзя было отмыть, так ведь обои можно было переклеить. Однако Павел этого делать не стал, он год за годом приезжал сюда и видел напоминание о том, что с ним сделали – и что заставили сделать его.

Боль такого уровня или сводит с ума, или закаляет – а может, все сразу. Поэтому он и мог оставаться спокойным теперь, поэтому ничему не поддавался. И уж конечно человека, который прошел через такое, не могла задеть мелкая истеричная диверсия, устроенная Охримовским.

– Я не знаю, кто вызвал тогда «скорую», – завершил свой рассказ Павел. – Точно не я, потому что я сразу отключился. Очнулся уже в больнице, и был суд, на котором я ни о чем не сожалел. Я и сейчас не сожалею. Видите, Светлана, какого монстра вы прибыли спасать?

– Как так можно вообще… – прошептала она.

– Не знаю. Может, я был таким всегда, а может, таким меня сделали здесь. Какая уже разница? Если вам очень хотелось кого-нибудь спасти – сожалею, но вы выбрали не того кандидата.

Она и правда чувствовала себя идиоткой. Лаврентьев ведь предупреждал ее! Да и сама могла бы догадаться… Но ей почему-то казалось, что его внешняя холодность – просто доспехи, за которыми нужно прятать душу, способную видеть бессмертие в цветах.

Не было там никакой особенной души. Он обладал талантом – и не более того. Он честно сказал ей об этом еще при первой попытке спасти его после того запоя, который, скорее всего, был для него очередным развлечением.

Что ж, иногда жизнь учит и вот так… это тоже был нужный урок.

– Можно, я уеду завтра? – тихо спросила Лана, не решаясь больше смотреть на хозяина дома.

– Да, так будет лучше. Я постелю вам в гостевой комнате. Не переживайте, Светлана, там еще никого не убивали.

* * *

Лана ожидала, что заснет мгновенно – для этого были все основания. Она с утра оставалась на ногах, потратила немало сил на переговоры с Лаврентьевым, потом было это долгое путешествие – и страшный разговор, последовавший за ним. Мышцы гудели от усталости, голова шла кругом, и сон сейчас стал бы настоящим спасением.

Но не вышло – она уже не первый час лежала в чужой постели и рассматривала темный потолок. Не потому что боялась Павла. Как бы он себя ни называл, настоящим монстром он не был, Лана и мысли не допускала, что он способен напасть на нее. Дело было вообще не в нем, ее не отпускали собственные сомнения.

Что-то в этой истории не клеилось. Он не был тем страдальцем, которого она придумала. Однако не был он и тем роботом, которого пытался изобразить, потерявшим душу много лет назад. Потому что робот как раз не оставил бы здесь ни это кровавое пятно на обоях, ни напоминание о дне, когда он прошел через главную боль своей жизни… Он действовал бы практично, он провел бы ремонт. Но он ездил в родительский дом не отдыхать, это место манило его, как покинутый храм. Неужели только воспоминаниями о том дне?

Лежать и думать об этом больше не было сил. Она выбралась из постели и покинула комнату. Лана двигалась тихо, не включала свет, она не знала, куда ей идти, но не хотела будить Павла из-за своей непонятной прихоти.

Однако очень скоро выяснилось, что будить его не нужно – он и так не спал. Дверь в его спальню оказалась открыта, а за дверью горел свет – неяркий, похоже, от настольной лампы. Заинтригованная этим, Лана подошла ближе, тихо постучала пальцами по дверной раме.

– Павел, вы здесь? – спросила она.

Ответа Лана не получила, но не потому, что он уснул, а потому, что в комнате его не было. Он даже не ложился, кровать осталась застеленной. Похоже, он только что вышел – то ли на кухню, то ли в туалет, это ее не волновало. Лана еще от двери заметила то, что мгновенно завладело ее вниманием, заставило подойти поближе, чтобы рассмотреть получше.

Вся стена комнаты была увешана картинками – распечатками, вырезками из газет, фотографиями. Все это было закреплено без рамок, просто кнопками на старом дереве, и повсюду была она. Лана. Статьи о ней – еще с тех времен, когда она устроилась работать в «Вирелли» и стала демонстрировать первые значимые результаты. Ее фото из соцсетей. Снимки, сделанные уже в дни работы в «Русской легенде». Перед Ланой были даже не месяцы ее жизни – годы!

– Неловко получилось, – прозвучал привычно спокойный голос из-за ее спины.

Лана резко обернулась, настороженная, готовая ко всему. В какой-то момент ей показалось, что перед ней все-таки безумный сталкер. Он сошел с ума в этом доме и заманил ее сюда, он действительно псих, и та кровь на стене принадлежит вовсе не его отчиму, а новым жертвам…

Однако эта иллюзия развеялась сама собой. Перед ней по-прежнему стоял знакомый ей Павел Романов, спокойный, невозмутимый, а вовсе не волк, вовремя натянувший овечью шкуру.

– Что это такое? – пораженно спросила Лана. Да у нее самой не было столько заметок о собственной персоне!

– Это моя большая, большая беда.

– Какая еще беда?

– Я вас люблю.

И даже это он умудрился произнести ровно, обыденно, словно не было в мире факта скучнее. Лане казалось, что удивить ее еще больше просто невозможно, но он пока справлялся.

– Любите?..

И снова перед ней был непроницаемый взгляд робота – говорящего о том, что роботу просто недоступно.

– Люблю. Вы этого не помните, но мы впервые встретились десять лет назад на выставке, посвященной ювелирному делу. Тогда у вас волосы были длиннее, примерно до лопаток, и вы были в зеленом платье. Я это очень хорошо помню, странно даже. Это прозвучит непередаваемо нелепо, и, если бы мне кто другой сказал, что так бывает, я бы не поверил. Вы тоже можете не верить… Но для меня тогда все решилось в один миг. Увидел вас там, возле окна, на вас падал свет… И всё. Сразу понял, что вот это – всё. Простите, если это прозвучит пафосно до пошлости, но вы стали самым красивым человеком, которого я видел.

Она не знала, как на такое реагировать. Люди ведь так вообще не говорят! Даже если чувствуют, не признаются открыто – а он почему-то мог.

– Я, конечно, сразу понял, что мне к вам лучше не подходить, – печально улыбнулся Павел. – Ну где вы, а где я? Но я узнал ваше имя и с тех пор стал наблюдать за вами. Ничего личного, поверьте, только то, что было известно всем. Я знал о вашем браке. Знал о смерти сына. Не думаю, что это меня извинит, но никогда еще я не чувствовал себя таким беспомощным, как в эти годы. Я хотел помочь вам, но не знал, как, я просто этого не умею. Вы пропали из соцсетей, отовсюду, и я не имел права лезть в вашу жизнь…

– Вы не могли меня любить! – наконец опомнилась Лана. – Вы меня даже не знали как человека!

– Разве? А разве каждая ваша работа не была историей о вас?

Ей и теперь хотелось возразить, доказывая, что это бред. Но пришлось прикусить язык, когда она вспомнила, как точно он воплотил «Глицинии» – да и все остальные ее работы.

Это было ненормально, странно, но… Что вообще правильно в любви? Ведь если предположить, что он сказал правду сейчас, многое в его поведении обретало смысл. Желание держаться от нее подальше, стремление не касаться того, что мечтаешь получить – и никогда не сможешь… Его «болезнь» после того, как везде и всюду объявили о ее романе с Юрием Охримовским. Его спокойствие в момент, когда нужно было рискнуть жизнью, чтобы помочь ей.

Но даже если это было правдой, правда все равно оказалась пропитана безумием.

– Если вы действительно меня любите, почему не сказать об этом? Зачем держаться подальше? Я ведь имею право знать, в конце концов!

– Потому что ничего хорошего я вам дать не смогу. Вот поэтому вы вообще не должны были знать об этом. У вас большое будущее, Светлана, я в это верю. А в таком будущем не обойтись одними лишь профессиональными моментами. Нужно, чтобы о вас говорили, на вас смотрели. Чтобы рядом с вами был правильный человек, с которым вас бы называли красивой парой.

– Но любовь же так не работает!

– Она вообще не работает, когда она односторонняя.

Лана сделала несколько шагов к нему, остановилась прямо перед Павлом – так близко, что почувствовала, как он напрягается. И все же он не уходил от нее, только не в этот раз. То ли не мог, то ли хотел покончить со всем, раз уж правда открылась не вовремя.

– А кто вам… да к черту эти условности, надоело уже! Кто тебе сказал, что она односторонняя?

Лана прижалась к нему, закинула руки ему на плечи, не отрывая взгляд. Ему нужно было двинуться совсем чуть-чуть, чтобы поцеловать ее, голову наклонить, и он должен был понять…

Да он и понял, она знала, просто делать не стал. Он перехватил ее за руки и мягко отстранил от себя.

– Нет, – тихо сказал он.

– Почему нет?

– Потому что мне не нужна любовь из жалости. Еще раз, я не собирался ни в чем признаваться и грузить вас этим. Моя любовь – это моя проблема. Если вы думаете, что я буду мстить вам за отказ, то очень зря. Я буду делать то же, что и раньше, и только в ваших интересах.

– А если я хочу быть с тобой?

– Отказать вам в этом тоже в ваших интересах.

– Только из-за внешности?! – возмутилась Лана. Ситуация с удручающей скоростью катилась к абсурду.

– Не только, хотя из-за внешности тоже. Из-за социального престижа, если угодно. Я никогда не смогу вести себя, как тот же Охримовский, а это важно для карьеры. Ну и про психические проблемы нельзя забывать. Сколько бы я ни лечился, это не отменяет то, что было. Чувства, к сожалению, мешают контролю.

Он ведь действительно верил себе, Лана видела. Считал себя дефективным, испорченным так безнадежно, что уже не исправить. Не ненавидел себя, и Лана допускала, что женщины у него были – и с ними он общался иначе. Но ее он любил настолько сильно, что хотел для нее большего, чем мог дать сам.

Доказывать ему что-либо было бесполезно, его упрямство переигрывало даже любовь. Поэтому Лана все же вернулась к нему, зная, что он не оттолкнет, побоится причинить боль. Она поцеловала его сама, не оставляя ему выбора, а он просто не двигался. Лишь когда она отстранилась, чтобы посмотреть на него, прошептал:

– Не надо…

– А я хочу!

Она и правда хотела. Сложные эмоции, не покидавшие ее в эти дни, перерождались в желание. Она никогда не считала Павла уродом, хотя и не любила его. Но она тянулась к его любви – потому что никогда еще не сталкивалась с чем-то настолько сильным. Он завораживал ее, она хотела узнать больше…

А он не позволил.

В какой-то момент он почти поддался, упустил наконец свой безупречный самоконтроль. Павел прижал ее к себе обеими руками, сильно, хоть и не больно. Он не пытался агрессивно забрать ее себе, он, скорее, держался за нее, как утопающий держится за ту самую соломинку. Он, строго управлявший всей своей жизнью, на секунду допустил, что получил нечто, чего по-настоящему желает, о чем мечтает…

Но он, на собственную беду, был слишком умен и слишком силен, чтобы поддаться страсти. Момент прошел, и Павел стал прежним. Лана не сомневалась, что ему больно сейчас, он снова замкнулся где-то глубоко внутри себя.

– Хватит этого, прошу, – только и сказал он.

– Хорошо, – Лана смиренно опустила голову. – Только возвращайся со мной в Москву, пожалуйста.

Оставлять его здесь она не собиралась – наедине с опасно пустым домом и мыслями о том, что он способен усложнить жизнь женщины, которую любит.

– Зачем тебе это?

– Скоро показ, я хотела, чтобы ты был там.

– Ты надеешься взять меня измором? – нахмурился он. Павел пока и сам не заметил, что упустил свое холодно-оборонительное «вы».

– Нет. Я бы хотела, чтобы ты там был, даже если бы не знала всю правду. Это наша общая заслуга! И ты… Ты мне там нужен, с тобой спокойней.

– Хорошо, но с одним условием.

– Каким еще условием? – смутилась Лана.

– Ты возобновишь отношения с Охримовским.

И даже это он умудрился произнести спокойно, а Лана едва удержалась от того, чтобы влепить ему пощечину.

– Что?! Ты совсем двинулся? С этим слизнем? Да ни за что на свете!

– Не по-настоящему, хотя бы публично, – слабо улыбнулся Павел. – Во-первых, это погасит скандал и позволит модному миру сосредоточиться на показе, а не на моей предполагаемой личной жизни. Во-вторых, сам Охримовский, если будет заинтересован, обеспечит лучший пиар. Ты увидишь, насколько это полезно.

– Ну а ты? Тебе же будет больно…

– Выдержу, – рассмеялся он. – Я и не такое выдерживать привык! Ты на меня вообще не оглядывайся. Если ты будешь счастливой, мне этого вполне достаточно.

* * *

Юрий почти жалел о том, что этот показ больше не нужно срывать. Он придумал минимум пять способов сделать это – и все они оказались весьма неплохи. Но когда ему позвонила Егорова и предложила мировую, он не стал отказывать ей. Потому что удар по конкуренту – это, конечно, хорошо, но собственная выгода куда важнее.

Он не тешил себя иллюзией о том, что Егорова внезапно воспылала к нему неземной страстью. Куда там, все же на виду! Ей нужно было создать положительный информационный фон вокруг показа, а заодно и отвлечь внимание от своего опущенного дружка. Юрий не возражал, он знал, как заставить журналистов работать на него.

Правда, до показа оставалось слишком мало времени, чтобы полноценно разыграть карту с историей любви. Но Егорова предложила неплохую альтернативу: она пригласила его на показ и пообещала объявить об их отношениях с подиума, перед десятками журналистов. Его это вполне устраивало.

Первую часть сделки Егорова выполнила безукоризненно. Юрию досталось одно из лучших мест – рядом с редакторами модных порталов и светскими львицами. Он предпочел бы, чтобы Егорова осталась с ним, выглядела она сегодня отлично – на удивление юная, оживленная, в коротком изумрудном платье. Но она в зале вообще не задержалась, она весь показ провела за кулисами – видимо, помогала моделям правильно надевать украшения. Зато неподалеку сидели Лаврентьев и этот одноглазый уродец, которого по просьбе Юрия перестали преследовать. Так что он первую часть сделки тоже выполнил.

А потом Юрий и вовсе забыл обо всем – начался показ. Красоту дизайнер все-таки ценил и признавал чужой гений, когда видел его в таком чистом проявлении. Обе коллекции, оказавшиеся в этот день на подиуме, были великолепны. Одежда, созданная Толи Арденом, отличалась вроде как простым кроем, но и фасон, и ткань были подобранны настолько удачно, что на эти вещи хотелось смотреть, их хотелось примерить, ими хотелось обладать – или обладать той, кто их носит.

Украшения не затмевали платья, они дополняли их, но для Юрия они все-таки имели большее значение. Наблюдая за ними, он укрепился в желании перетянуть Егорову в ювелирный дом «Вирелли», который он уже считал своим. Ее талант изначально сиял ярко, а уж после сегодняшнего он и продаваться будет хорошо.

Перед ним по подиуму проплывали чароитовые глицинии, алмазные россыпи роз, потрясающие опаловые цветы каштана. Все это было не просто сложно придумать – почти нереально сделать. Юрий впервые допустил, что стоит переманить у «Русской легенды» и одноглазого уродца. Ну и что с того, что он крупно должен Лаврентьеву? Уродец очевидно влюблен в Егорову, это только слепой не заметит. Если она поманит, он побежит за ней и будет служить, как покорный пес. Но и угрозой при этом не станет, так что Юрий выигрывал при любом раскладе.

Наконец наваждение сказки оборвалось, показ закончился, и над Красной Площадью грозовым рокотом пронеслись аплодисменты. Модели замерли на подиуме, утонченные, яркие благодаря каменным цветам. Между ними уверенно прошел Толи Арден – как проходил уже десятки раз, он умел держаться на подиуме королем.

Рядом с ним смущенно шагала Егорова, которой опыта как раз недоставало. Но это можно было исправить, конечно. Лоск нарабатывается.

Арден традиционно поблагодарил всех, кого только смог вспомнить. Егорова была не так многословна, ее голос и вовсе дрожал от волнения:

– Я бы тоже хотела сказать спасибо всем, но особенно – человеку, без которого сегодня ничего не получилось бы. Этот человек мне очень дорог, и я… Я его люблю.

Вот даже как, она решила зайти с козырей? Умно.

Юрий усмехнулся, начал подниматься с кресла – и в этот миг заметил, что Егорова пошла не к нему. Она направилась к боковой части подиума и протянула руку одноглазому уродцу, вмиг побледневшему и какому-то жалкому. Она что-то сказала ему так, что услышал только он. Определенно позвала за собой, он попытался отказаться, но Лаврентьев бесцеремонно толкнул его локтем в бок, вынуждая подняться.

Уродец поднялся, но двигался он скованно, будто и сам не мог сообразить, сон это или реальность. А вот Егорова, чтоб ее, ни в чем не сомневалась. Она вывела его на подиум, под прицелы десятков камер, туда, где должен был стоять сейчас Юрий, и поцеловала у всех на виду.

Не для шоу, как ни странно. Юрий глазам своим не мог поверить, но это уродство она целовала как человека, которого действительно любят.

* * *

Отстраняясь от него, Лана чувствовала, как он дрожит. Он, такой сильный и так много прошедший, лишь перед нежностью становился слабым. Поэтому она и не отпустила его окончательно, продолжила обнимать, словно защищая от толпы. Она знала, что дрожь заметила только она. Перед всеми остальными Павел держался неплохо, словно и вовсе не волновался.

– Ты сама не понимаешь, что делаешь, – прошептал он, глядя только на нее.

– О, я как раз знаю, – улыбнулась Лана. – Был только один способ пробиться через ту невероятную стену предубеждений, которой ты себя окружил. Но теперь-то ты видишь? Я не стесняюсь быть с тобой. Я хочу быть с тобой.

– Ты можешь пожалеть об этом…

– Боже, ну пожалею – скажешь мне ворчливо «Я же говорил!» Но что-то мне подсказывает, что не пожалею. Да, я не любила тебя десять лет, но я буду любить тебя дальше. Смирись, ты от этого уже не убежишь! Оставь мне свободу любви, я сама решу, что с ней делать.

– Знаешь, что… Убегать я, пожалуй, устал.

Он наконец-то поцеловал ее сам, и это оказалось на удивление приятно – до мурашек, до тепла, расцветающего в груди, до веры в то, что все действительно будет хорошо.

А толпа не ужасалась выбору Ланы, толпа ликовала рядом с ними, мир был прекрасным и свободным от прошлого, и вокруг них цвели в камнях вечные цветы.