Текст книги "Сказы казачьего Яика"

Казачья гуслярица

Зажарит ведьма сердце петуха. Озолотеют в небе тёмном звезды. Задремлет на бугре казачья стража и даже не услышит конский топот. Проснитесь, встаньте, казаки! Готовьтесь к бою, казаки! За волю вольную, за землю Русскую!

Зажарит ведьма сердце петуха. И загорятся копны в поле хлебном. И выползет нежданно вражье войско. Погибнут в сече на холме дозоры. Готовьтесь к бою, казаки! Острите, сабли, казаки! За волю вольную, за землю Русскую!

Зажарит ведьма сердце петуха. Война жестокая начнётся. И полетят полки огнём и бурей. И хищно будут вороны кружиться. Готовьтесь к бою, казаки! Острите сабли, казаки! За волю вольную, за землю Русскую!

Зажарит ведьма сердце петуха. Простонет в ковылях сражённый воин. И конь заржет, заплачет чаровница. Осиротеет в люльке казачонок. Готовьтесь к бою, казаки! Острите сабли, казаки! За волю вольную, за землю Русскую!

Зажарит ведьма сердце петуха. И в море упадёт луна кроваво. Но вырастет отважный казачонок. И сядет на коня, и вскинет саблю. Готовьтесь к бою, казаки! Острите сабли, казаки! За волю вольную, за землю Русскую!

Сказка о золотом жеребенке

 
Для квачи – мочало,
для сказки – начало.
На пашне пшеница,
богатство в зароде,
в корчаге квашня,
а былина в народе.
Трещала сорока,
тревожная птица:
Влюбилась в Ермошку
Дуняша-юница!
Никто не поверил
такому обману,
Ермошка не годен
в зятья атаману.
Но хитро на страже
сорока кричала:
– Три нитки – для пряжи,
для сказки – начало.
 

 
Судьбу не предскажешь:
то степь, то дорожка…
Ходил пастухом
казачонок Ермошка.
У Каменной Бабы,
уйдя за увал,
и в червень, и в грозник
табун жировал.
И стали упругими,
быстрые кони,
настигнут врага
и уйдут от погони.
Старшины решили,
как было и встарь,
смотрины назначить
на месяц густарь.
Богатые гости
катили в станицу,
там брага хмелела,
там жарили птицу.
Потрескивал смачно
баран с вертела,
и песня к шинку
простодушных звала.
В станице казачьей
знал каждый ребёнок,
что есть в табуне
золотой жеребёнок.
Он прыгал, веселый,
на солнце горя.
Не сыщешь подарка
ценней для царя.
В чулках и со звездочкой
белой во лбу,
дразнил он князей
и смущал голытьбу.
Купцы за него
казакам обещали
сто сабель булатных,
две медных пищали.
Посол от султана
на торг приезжал,
дарил турмалин
и украсный кинжал.
Ермошка-пастух,
и оборван и тонок,
кричал:
– Не отдам,
это мой жеребёнок!
И видели все:
пастушонок свистит —
и ветром к нему
жеребёнок летит.
И хлеб осторожно
берет он с ладони,
ведь светлую душу,
чай, чуют и кони.
Был писарь в насмешке
ехиден и рад:
– Ермошка с рожденья
слегка глуповат!
Ить гол,
как сокол,
ни мошны,
ни силёнок,
а миру вопит:
– Это мой жеребёнок!
И все на дуване
смеялись толпой:
– Ермошка, Ермошка,
какой ты глупой!
За нашу лошадку
и без базаров
бухарцы отвалят
две тыщи динаров!
Богатством и торгом
устроена жизнь…
Но Дуня шептала:
– Ермошка, держись!
Шинкарь кривомордился:
– Странно, мол, странно!
С нищим якшается
дочь атамана.
И у колодцев
зудила станица:
– Влюбилась в Ермошку
Дуняша-юница!
Вина на отце
за такое вдвойне,
все дни
пропадает она в табуне.
С гривой игривой,
копытами звонок,
резвился в степи
золотой жеребёнок.
 

 
Сказитель в побаску
приносит опаску:
найдётся ли клад
и живая вода?
Когда у шинка
мир устраивал пляску,
в степи суховейной
случилась беда.
Гонец прискакал,
с горя белый как мел:
конёк золотой
в табуне охромел.
Будь прокляты трижды
во веки веков
коварные норы
кротов и сурков.
Никто виноватых
в тот день не искал,
конёк оступился
и ногу сломал.
Злорадно промолвил
шинкарь у плетня:
– Коль ногу сломал,
то не будет коня!
Конину, однако,
и я не терплю,
но шкуру я
за два алтына куплю.
И печень сгодится,
пойдёт селезёнка…
Ну, кто для меня
обдерёт жеребёнка?
Уж очень ленивая
наша страна,
я ставлю охотнику
чарку вина!
И взвился Ермошка,
от гнева горя,
и начал нагайкой
хлестать шинкаря.
И все хохотали:
– Забава, забава…
Но разве на это
имеет он право?
Ермошку схватили,
и руки скрутили,
и привязали
к чугунной мортире.
А торг пораспался,
и не было гонок,
лежал в ковылях
золотой жеребёнок.
 
 
– Зарежьте! —
угрюмо решил атаман.
Продайте татарам его
на махан.
Но Дуня заплакала:
– Смилуйтесь трошки.
Не режьте жеребчика,
Ради Ермошки!
Знахарка развеет
большую кручину,
к ноге поломатой
привяжет лучину.
И, встав на колени,
пропела девчонка:
– Авось и срастётся
нога жеребёнка.
Шинкарь суетился:
– У девочки хворь…
Шипел атаман:
– Ты меня не позорь!
Но все согласились,
бубня свысока:
– Подарим Ермошке
урода-конька!
 

 
Не ведал и тот,
кто с прозреньем знаком,
что был жеребёнок
волшебным коньком.
У Каменной Бабы —
полынь и увал…
Ермошка, горюя,
судьбу проклинал.
Но бурка упала
испуганно с плеч,
услышал Ермошка
предивную речь.
Сказал жеребёнок:
– Ты зря возроптал,
я трудным уроком
тебя испытал.
Я знаю, где клад,
где живая вода…
Тебя я не брошу,
мой друг, никогда.
Могу раздобыть
и смолу-мумиё,
исполню любое
желанье твоё!
За это останусь
навечно хромым,
но будет счастливым
и хлеб твой, и дым.
И радостно было,
и страшно немножко,
не очень-то в чудо
поверил Ермошка.
Ответил Ермошка:
– Подай мне парчу,
и к Дуне поскачем,
жениться хочу!
Заржал жеребёнок:
– Садись на меня!
И вмиг превратился
в большого коня.
Помчался Ермошка,
как через конвой…
Станица смеялась:
ведь конь-то хромой!
Принёс атаману
Ермошка парчу:
мол, сватаю Дуню,
мне всё по плечу.
Скрутил атаман
свой воинственный ус:
– Ты, вижу,
казак настоящий, не трус!
Но знай, Ермолай,
что мешает загвоздка:
ползёт к нам с востока
ордынское войско.
Найди, друг, ватагу,
врагов уничтожь.
За это я дам тебе,
что токмо хошь!
Ермошка коню
рассказал про беду.
Мол, как одолею я
злую орду?
А конь отвечал:
– Не горюй, не горюй…
При западном ветре
на палец поплюй.
У Каменной Бабы
зажги сухотрав,
и сгинет орда,
в том пожаре упав.
И юность на подвиг
Ермошку бросала,
И сыпало искры
казачье кресало.
И долго в станице
дивились тогда:
сгорела в степи
при походе орда.
 

 
Ермошка спешил
к атаману не зря,
посватался к Дуне
сынок шинкаря.
И, хитрый и наглый,
он, ластясь, не вдруг
поднес атаману
дукатов сундук.
Глядел атаман
раздраженно в окошко:
шел свататься к Дуне
паршивый Ермошка.
Икнул атаман:
– Я тебя поджидал,
но долго ты очень
орду поджигал.
Мабуть, понапрасну
была и тревога.
Пожар был от молнии
или от Бога.
Ты молод, Ермошка,
но явно шельмец.
Уж пас бы по найму
отару овец.
И конь у тебя
неказистый, хромой.
Проваливай лучше
обратно – домой.
Ведь взял я за Дуню
великий заклад,
а ты – голутва,
сирота, не богат.
Отдам тебе Дуню,
клянусь на святых,
но токмо
за два сундука золотых!
А нрав мой свирепый
округе знаком…
В чулане Дуняша сидит,
под замком.
Увидеть невесту
не мысли пока.
Неси мне червончики,
два сундука!
 

 
С нашестов на сон
петухи прокричали,
конь видит Ермошку
в житейской печали.
 
 
Лежит на соломе
Ермошка, сопит,
не слушает постуки
лёгких копыт.
 
 
Соседка в конюшню
несёт простоквашу,
кусок осетрины,
овсяную кашу.
 
 
Ермошка, как мёртвый,
зрачками – в насест,
не пьёт простоквашу
и тюрю не ест.
 
 
Должно быть, не стало
ни злости, ни сил…
И конь встрепенулся,
тихонько спросил:
 
 
– Не хочешь ты жить
в эту чёрную ночь?
А может, я чем-то
способен помочь?
 
 
Ермошка вздохнул:
– Задавила тоска…
червонцы потребны мне,
два сундука!
 
 
Такое сокровище
ты не найдешь,
главенствуют в мире
богатство и ложь.
 
 
Конь стукнул копытом:
– Вот здесь и копай!
Тут скрытно устроил
башкирин Сибай.
 
 
Ермошка лопатой
отбросил навоз,
копнул, удивился,
по коже – мороз.
 
 
Лежали в конюшне
безвестно, века,
цесарки с динарами,
два сундука.
 
 
Синели сапфиры,
алели рубины,
сверкали алмазы,
как слёзы невинны.
 
 
Дремал изумруд,
ни о чём не жалея,
и кольцы рабынь,
и цариц ожерелья.
 
 
И те сундуки
из латуни чеканной
нести не смогли бы
и великаны.
 
 
Ермошка бегом к атаману:
– Идём!
Ведь два сундука
не поднять и вдвоём!
 
 
Разлука кусает меня,
как змея…
Но где моя Дуня,
где радость моя?
 
 
Сорвал тесаком он
с кладовки замок
и мёртвую Дуню
увидел у ног.
 
 
Не видеть ей солнца,
Ермошку-орла —
от горя в темнице
она умерла.
 
 
А конь в это время
стремительней стрел,
храпя, за живою
водой полетел.
 
 
Но люди у сказки
спросили тогда:
– В какой же кринице
живая вода?
 
 
И каждого ль ждёт
в этой жизни с пеленок
на трудной тропе
золотой жеребёнок?
 

История Магнитки

I. От былин и легенд к истории(1245–1743 гг.)

Если они умолкнут, то камни возопиют.

Евангелие

С чего начиналась Магнитка? С казачьих былин о Гаркуше и Гугне? С упоминания горы Магнитной в 1245 году монахом Иоанном де Плано Карпини? Или с возникновения в 1743 году казачьей станицы Магнитной? А может быть, Магнитка начиналась с ленинской статьи «Очередные задачи советской власти», написанной в 1918 году? Ведь именно тогда, 20 апреля 1918 года, ВСНХ выделил на проектирование новых заводов восемь миллионов рублей. И осенью 1918 года проект магнитогорского завода был подготовлен в чертежах и экономических выкладках томским инженерным обществом. Осуществлению тех планов помешала Гражданская война.

В Магнитогорске днем рождения города объявлена условная дата – 30 июня 1929 года, день прибытия первого пассажирского поезда. Но нельзя считать этот вопрос решенным окончательно, «на веки веков». Живуча у нас пока еще политическая вульгаризация истории, попытки вести отсчет времени обязательно с красного флага, первой пятилетки, каких-то советских декретов… Не все относятся к истории, однако, так пренебрежительно и ограниченно. Например, Челябинск, возникший почти в одно время с казачьей станицей Магнитной, отметил недавно с заслуженной гордостью свое 250-летие. В нашем городе эту дату отнесли только к возникновению казачьей станицы.

Разумеется, что можно считать днем рождения Магнитогорска 30 июня 1929 года… Но тогда следует уточнять: день рождения индустриальной Магнитки! Причины для этого тоже основательны – качественный скачок в развитии. Перелом, выраженный более ярко, чем в судьбе упомянутого Челябинска. Но нельзя терять надежды и на то, что общественное сознание вырастет, объективизируется, и мы будем считать 1743 год годом рождения Магнитки, а не казачьей станицы.

Родина, земля, дом, семья, мать, история отечества… Эти живые, емкие и золотые, по существу, понятия в сердце, в душе каждого человека, гражданина. Человек не может жить полноценно на земле, исторически пустынной. Если первопроходец осваивает даже окраины и дебри, где не ступала нога соотечественника, связь с родиной не теряется. Мы и в самых глухих местах ощущаем единство с историей своей страны от древнего Новгорода, княжеского Киева, Москвы, от событий, далеких от современности.

«Первые главы истории Магнитки, они не изданы», – написал в 30-х годах Виктор Шкловский – по личному поручению Максима Горького, в замысле создания «Истории фабрик и заводов СССР». Сама по себе причастность В. Шкловского к работе над историей Магнитогорска украшает наш город.

В. Шкловский, а позднее А. Кондаков в книге «Стальное сердце Родины» не удержались от соблазна заявить с первых строк, что гору Магнитную упоминал в 1245 году итальянский монах Иоанн де Плано Карпини. Римский папа Иннокентий IV действительно посылал в стан монголов с миссионерскими и разведывательными целями своего посла, одного из основателей монашеского ордена францисканцев Джиованни дель Пьяно Карпине (латинизированная форма имени – Иоанн де Плано Карпини). Отважный монах совершил труднейшее и опаснейшее путешествие, побывав в ставке Батыя, затем – Гуюка. Но путь в Центральную Монголию у него пролегал через Хорезм, Семиречье, Тарбагатай. На тысячу верст южнее от наших мест. С очень незначительной долей вероятности можно допустить, что монах слышал рассказы именно о горе Магнитной. А если речь шла все же о горе Магнитной, то сведения остаются и при этом на уровне легенды, пересказа.

Железная гора упоминается в географическом отношении более определенно и в былине о казаке Гаркуше – самом поэтичном сказании, эпосе нашего края. Содержание былины традиционно для русского фольклора: переплетение сказочного с реальным. Казак Гаркуша якобы принимал участие в битве с Мамаем. После победы над ордой князь Дмитрий приглашает ватагу Гаркуши для службы в своей дружине. Но Гаркуша уходит на Яик, осмеяв и обидев перед этим Дуню – колдунью, которая пыталась его приворожить. Дуня прокляла казаков, напророчив им всем гибель, а Гаркуше – муки в слепоте. Атаман Гаркуша побеждает на Яике трехглавого Змея, но с волшебной помощью Дуни. Счастливая и благополучная жизнь казаков на Яике прерывается, однако, нашествием Тимура. Казаки почти все погибают, а Гаркуше враги «повыбили очи стрелами». Евдокия выносит любимого с поля боя, но сама вскоре умирает от горя, «от вины за свое проклятие». Гаркуша живет слепым гусляром. Живет долго, сто сорок лет, до прихода Гугни.

Былина о казаке Гаркуше любопытна и тем, что в ней отчетливо проступают хронологические рубежи. На реке Яик ватага Гаркуши могла появиться не ранее 1381 года. Допустим, атаману было тогда двадцать лет. Молодость для атаманства – не помеха. Атаман Степан Разин в таком возрасте взял штурмом Перекоп. Если Гаркуша прожил сто сорок лет, то, следовательно, он умер, примерно, в 1480 году. Вывод этот имеет значение, ибо между былиной о казаке Гаркуше и повестью о Гугнихе-Гугенихе возникает почти полная хронологическая состыковка! Разрыв в пятнадцать – двадцать лет здесь вполне допустим. Вспомним, что А.С. Пушкин, полемизируя с академиком П.И. Рычковым, писал: «Гугнихе было тогда 90 лет, выйдет, что она родилась в 1480 году»…

Предание о Гугнихе-Гугенихе наиболее известно, литературно и научно зарегистрировано, но имеет и при этом несколько незначительно расходящихся между собой версий. Во-первых, одни, как П.И. Рычков, утверждали, что татарка, жена атамана Василия Гугни жила во времена Тамерлана. А.С. Пушкин блистательно доказал, почему этого не могло быть. Во-вторых, в устных пересказах до сих пор одни называют татарку Гугнихой, другие – Гугенихой. В-третьих, по одной версии – казаки убивали по обычаю перед походами прижитых детей, а жен отпускали на волю. По другой трактовке – казаки рубили саблями перед уходом в набеги и жен, и детей, дабы не оставлять их на пытки и муки плена… Но главная линия предания во всех случаях остается одной: атаман Василий Гугня не мог поднять саблю перед любимой женой-татаркой. И с тех пор обычай этот рухнул. Татарка Гугниха-Гугениха стала как бы праматерью, родоначальницей русского непрерывного казачьего рода на Яике. Гора Магнитная, казачьей станицы возле нее тогда не было, в повествовании о Гугнихе-Гугенихе не упоминается. Предание имеет отношение в большей степени к яицкому казачеству, в частности – к Яицкому городку, ныне Уральску.

В казачьем уральском эпосе образ женщины особо возвышен, романтичен. А.С. Пушкин очень высоко оценил фольклорную повесть о Гугнихе-Гугенихе, назвав ее «поэтическим преданием». Отметил великий русский поэт и отношение народа к этому сказанию: «Доныне, просвещенные и гостеприимные, жители уральских берегов пьют на своих пирах здоровье бабушки Гугнихи».

В.Г. Короленко в повести «У казаков» назвал Гаркушу (Харкушу) «уральским Ильей Муромцем».

Первопроходцем, который начинал осваивать этот культурный пласт народа, был конечно же академик Петр Иванович Рычков (1712–1777). Его работы «История Оренбургская» и «Опыт Казанской истории древних и средних времен» не утратили своей ценности и в наше время. Не меньшее значение имеет и книга Алексея Ираклиевича Левшина «Историческое и статистическое обозрение уральских казаков» (1823 г.). Эту работу использовал А.С. Пушкин, пространно цитируя ее в «Истории Пугачевского бунта». Колоритны работы писателя прошлого века Иоасафа Игнатьевича Железнова «Предания и песни уральских казаков» (1861 г.). Талантливым писателем-краеведом был отец поэта Бориса Ручьева Александр Иванович Кривощеков, оставивший нам книжку «На Оренбургской пограничной линии». Хорошо знали уральские казачьи песни, былины и предания известные советские писатели Павел Бажов, Евгений Федоров, Борис Ручьев, Людмила Татьяничева…

Но надо с тревогой признать, что потери духовных сокровищ велики. Процессы цивилизации, массовые репрессии против священников, интеллигенции, крестьянства в годы коллективизации сельского хозяйства и в 1937 году принесли опустошения, которые трудно исчислить. Историческую память в народе уничтожали. Дореволюционную Россию оболгали. Эти злодеяния по своим последствиям не менее страшны физического уничтожения миллионов невинных людей…

Представьте такую, весьма типичную картину…

Учительница проводит экскурсию с детьми. Уж очень ей хочется сказать детишкам что-то из истории и легенд своего края, прошлых времен. И дети слушают псевдолегенду о богатыре Атаче. О красавице, которая изошла слезами и превратилась в Соленое озеро. Говорить учительнице было не о чем. И она начала бойко рассказывать о богине Деметре, о Зевсе. А почему же не о славянском языческом Яриле, Велесе, Ладе? Почему не о казаке Гаркуше, Гугенихе, Пугачеве? Почему не о реке Урал, которую называли Яиком Горынычем? Ведь даже одни названия рек в народе звучали, как золотые струны: Днепр Славутич, Дон Иванович, Волга-матушка, Яик Горыныч, Амур-батюшка…

Почему учительница не рассказала детям о том, что великий Пушкин прикоснулся своим волшебным пером к событиям у горы Магнитной – описал взятие казачьей крепости войском Пугачева? Почему учительница не поведала детям о том, что гору Магнитную и нашу казачью станицу зарисовывал поэт Василий Андреевич Жуковский? Не с греческой мифологии начинался мир. Не с псевдолегенд начиналась Магнитка. Беспамятство разрушает и общественную нравственность, и человека. Не в этом ли кроются истоки современной дикости, неумение воспитывать в поколениях чувство родины?

Историческая наука в строгом смысле этого слова не занимается изучением легенд и преданий, не может признать как действительность гуслярицу о казаке Гаркуше, предание о Гугнихе-Гугенихе. Но не будем забывать гениального Генриха Шлимана, который один, вопреки науке, верил в существование реальной, а не мифической Трои. И он нашел ее, организовав раскопки. И еще раз вспомним великого А.С. Пушкина, который сказал, что цивилизация отличается от дикости знанием истории.

II. Оренбургское казачье войско(1743–1900 гг.)

Россию создали казаки.

Л.Н. Толстой

Археологи, в частности крупнейший специалист по Южному Уралу Константин Владимирович Сальников, доказали в своих исследованиях, что на земле нашей от эпохи бронзы сохранились памятники абашевской, андроновской, срубной культуры…

Расширяя хронологические рамки, академик О.Н. Бадер советует нам использовать для привлечения туристов такие эффектные памятники, как Смеловская пещера, находящаяся возле Магнитогорска, где жили древние охотники на мамонтов. 30 тысяч лет назад возле горы Магнитной обитали пещерные медведи и мамонты, саблезубые тигры, племена охотников, вооруженные копьями и дубинами. Эпоха бронзы – это первое и второе тысячелетия до нашей эры… Чудо Аркаима, где, возможно, пророчествовал Заратустра, будет вечным. Находили у горы Магнитной и кричные ямы, в которых наши предки и кочевые племена более позднего периода получали железо. Первой в 1734 году по инициативе И. Кириллова у впадения речки Урляды в Яик была построена Верхне-Яицкая пристань (крепость), ныне Верхнеуральск. С этого фактически и началось Оренбургское казачье войско. И. Кириллов разработал план крепостей будущей Оренбургской линии. В 1737 году И. Кириллова сменил В. Татищев. Позднее появился И. Неплюев.

Станица-крепость Магнитная возникла в 1743 году как один из оплотов Яицкой, Оренбургской пограничной линии. Казаки должны были усмирять мятежи и охранять юго-восточные границы Башкирии, присоединившейся к России добровольно в 1557 году. Гарнизон крепости препятствовал тогда также кочевым племенам добывать на горе Магнитной руду, ибо после Указа от 11 февраля 1736 года башкирам запрещалось иметь кузни, покупать оружие, железные предметы. Но никакая охрана не могла остановить сбор рудных глыб с поверхности горы Магнитной, выплавку железа в кричных ямах.

Появлению, рождению Оренбурга, а значит, и станицы Магнитной активно способствовали казахи, башкиры, в частности, хан Младшего Жуза (Малой Орды) Абулхаир. В 1730 году он обратился с просьбой о принятии его с народом в российское подданство. 19 февраля 1731 года императрица Анна Иоанновна заверила жалованную грамоту о принятии в российское подданство киргизов-кайсаков.

В 1734 году Кутлу Мухаммед Мамешев, более известный как Тевкелев, и «птенец гнезда Петрова» Иван Кириллов сообщали императрице: «Желает Абулхаир-хан российскую крепость, близкую к его владениям, построить, от которой себе защиты надеется…» Так зарождался замысел о городе-крепости Оренбурге, ибо купеческие караваны беспрестанно разграблялись шайками кочевников, подвергались набегам улусы, угонялся скот. Велики были потери и в сражениях, полонах.

Первоначальный Оренбург переносили несколько раз с одного неудачного места на другое, еще более неудачное по тем временам. А нынешний город был заложен стараниями Ивана Ивановича Неплюева и генерал-майора фон Штокмана 19 апреля 1743 года. Первым атаманом в Оренбурге стал в 1744 году Матвей Шилов. Позднее, в 1748 году, его сменил Василий Могутов.

С 1718 года войсковые атаманы, избранные казачьим кругом, утверждались царем, а иногда назначались.

Требуется особо подчеркнуть, что тогда еще не существовало и не было закреплено законодательно понятие «Оренбургское казачье войско». Казаков называли «яицкими», а иногда – «яикскими». Понятие «оренбургские казаки» приживалось весьма трудно и долго даже после официального утверждения. Военная коллегия Сената указом от 12 июня 1748 года повелела представить штат и положение об Оренбургском казачьем войске, понимая, как сложно управлять новой линией казачьих крепостей из удаленного Яицкого городка, ныне Уральска. В декабре того же года проект был представлен. Выглядел он скромно: атаман с оплатой ассигнациями – 120 рублей в год, есаул – 50 рублей, писарь – 24 рубля, семь сотников – по 30 рублей. В войске, кроме этого, предлагалось иметь семь хорунжих, четырнадцать пятидесятников (урядников), семь сотенных писарей и 700 рядовых казаков, которые должны были получать на кошт по 15 рублей в год.

Из книжки казачьего генерала Ф. Старикова «Краткий исторический очерк Оренбургского казачьего войска» следует, однако, что сразу высочайшее утверждение не последовало. Положение об Оренбургском казачьем войске Неплюев перерабатывал несколько раз. И только 15 мая 1755 года Военная коллегия приняла неплюевскую трактовку. Эта дата и стала позднее днем рождения, началом летоисчисления Оренбургского казачьего войска. Но на уровне монаршем это утвердилось позднее. Иначе зачем бы Неплюеву, уже после учреждения Оренбургского казачьего войска, снова убеждать Военную коллегию 28 октября 1755 года: «По состоянию здешних мест рассудил, а понеже оные казаки, как пребывание имеют в Оренбурге, так и звание носят по тому городу – оренбургские».

Почти ничего не изменило и повеление императрицы. После этого еще двадцать лет оренбургских казаков называли как прежде – яицкими. Это отчетливо видно из всех описаний пугачевского мятежа. Знамена и значки, хоругви Оренбургского казачьего войска, нарисованные и предложенные лично И. Неплюевым, были утверждены Военной коллегией 30 апреля 1756 года указом № 4237. Знамена были разными по форме и цвету: белые, желтые, синие. В 1912 году в Оренбурге была издана брошюра А. Лобова «Описание знамен, знаменных значков и хоругвей Оренбурского казачьего войска».

Воспроизведем в пересказе некоторые: «Войсковое знамя с откосами в виде трапеции, мерою по древку 3 аршина 1 вершок, по верхнему – 3 и одна четверть аршина, и по нижнему краю – 2 аршина. Полотнище знамя белой шелковой камки, с бледно-палевыми на ней разводами, Обложено темно-желтой каймой с красноватыми узорами, шириною 8 с половиной вершков».

В центре войскового знамени был герб города Оренбурга. Казаки, размещенные и жившие в округах-отделах, в крепостях-станицах, этого знамени чаще всего никогда и не видели, не представляли, как оно выглядит. «Полковые конно-казачьи хоругви с двумя откосами каждое, шириною по древку в один аршин, а длиною по верхнему и нижнему краю с откосами 3,5 аршина и в середине – один аршин. Полотнище знамени и откосов двойное, из рубчатой шелковой ткани синяго цвета. Полотно и откосы по всем наружным краям, кругом, окрашены золотой каймой по полвершка шириною», – с этими знаменами и хоругвями жили, воевали и погибали в битвах оренбургские казаки. Наиболее распространенными были хоругви четырехугольные, шириною по древку 2,5 аршина, длиной два и три четверти, с полотнищем темно-синим, золотой вышивкой креста или Георгия Победоносца и до февраля 1917 года – с царскими вензелями.

Наивны представления, будто казаки жили всегда богато, вольно. Процитируем, к примеру, сообщения из докладов Сенату от атамана Оренбургского казачьего войска Василия Ивановича Могутова в 1753 году: «К домовой их экономии, к пашне и другим промыслам время им не остается, ибо они и по казенным делам в посылки употребляются… А те, кои и на жалованьи, через все лето находятся на линии, по нынешним обстоятельствам почти все без остатка в караулах и во всех дневных по линии разъездах, и от того… в такую скудность пришли, что по два года принуждено было их из казны провиантом снабдевать в счет их жалованья, но как оное самое малое, то и поныне не все с них взыскано, а ныне казаки претерпевают голод». Бедственное положение оренбургских казаков усугублялось самодурством офицеров иностранного происхождения, чиновниками, притеснениями старообрядцев, тяжелыми потерями в стычках с ордынцами. Не случайно казачьи крепости переходили в большинстве на сторону Пугачева. Не склонились перед самозванцем только казаки Верхне-Яицкой пристани (Верхнеуральск) и Оренбурга, где размещался сильный солдатский гарнизон, а казачьи силы были в меньшинстве.

Пограничная Яицко-Оренбургская линия начиналась от Гурьева и простиралась до пределов сибирского ведомства на 1780 верст. В Оренбургской губернии проживали в середине XIX века: русские – 1 098 737 человек, башкиры – 444 221, темтяри – 196 793, мещеряки – 97 743, татары – 98 647, мордва – 77 328, чуваши – 58 240, вотяки – 18 205. Национального и религиозного раздрая не было. Казаки в этом конгломерате не представляли большинства, хотя в 1826 и 1837 годах в состав войска вошли 13 тысяч отставных солдат, а в 1840 году в казаков обратили вообще всех крестьян, проживающих на войсковых землях. В их числе оказались ссыльные и пленные: поляки, французы, немцы и даже один еврей-австрияк. Но и при этом казачество оставалось меньшинством. Преобладало крестьянство – около двух миллионов. Заводские рабочие – 130 000, духовенство – 17 000, мещане – 30 000, купцы – 10 000, дворяне – 10 000, разночинцы – 10 000 (данные округлены). Более подробно изучить этот материал можно по книжке В. Черемшанского «Описание Оренбургской губернии», изданной в Уфе в 1859 году, и по другим источникам.

Ни одно из упомянутых сословий не приносило ущерба государству и обществу, создавая необходимое равновесие, экономические и духовные кровотоки, хотя идиллии, разумеется, не существовало. Царское правительство не особо надеялось на верность казачества. Почти во всех казачьих крепостях-станицах находились обязательно драгунские и солдатские пехотные подразделения. Относится это и к станице Магнитной. Академик Петр Иванович Рычков (1712–1777) в «Топографии Оренбургской губернии» отметил: «Крепость Магнитная… В здешнем гарнизоне находится одна рота драгунская и полуроты пехоты».

Оренбургское казачье войско вначале не очень оценило богатство, заключенное в горе Магнитной. Железная руда не добывалась. А ее, кстати, и добывать не требовалось: собирай куски и глыбы с поверхности, продавай или поставь свой плавильный заводик с домницами. В общем, сокровище не использовалось. А по указу Петра I от 10 декабря 1719 года любой заявитель, разведавший запасы руд, которые не разрабатываются, мог стать владельцем таких мест, если даже они находились в частной собственности. Не очень-то считался царь-преобразователь с общепринятыми нормами, в том числе и с отношением к частной собственности. Впрочем, этим отличались все цари, начиная с Ивана Грозного. Венценосцы с легкостью изымали земли, поместья, личные хоромы с рухлядью у самых знатных бояр и князей. Правда, у Петра I сие выглядело вроде бы прогрессивно: не для себя беру, а для процветания державы.

Именно этим и воспользовались расторопный купец Иван Твердышев и его зять «симбирянин медных заводов заводчик» Иван Мясников. Их разведчики-рудознатцы проникли в станицу Магнитную с башкирином-проводником в составе купеческой экспедиции с товарами для казаков. За несколько лет до них на Магнит-горе, на Атаче (по-башкирски – Петух) побывали рудознатцы Демидова и других заводчиков. Тогда начинать промысел было опасно, даже невозможно. А вот под защитой казаков организовать добычу руды не составляло особого труда. В 1752 году Твердышев и Мясников подали в Оренбургскую канцелярию прошение. И по распоряжению губернатора И. Неплюева кондуктор инженерного корпуса Ф. Менц отвел заявителям три «места». Место по тем понятиям – территория 250x250 сажен.

В том же 1752 году заявку на добычу руды из горы Атач подал и тульский заводчик М. Мосолов, т. к. он якобы открыл и обследовал залежи первым. Но хлопоты М. Мосолова оказались безуспешными. Позднее будут возникать неоднократно споры и судебные тяжбы за право владеть рудными местами на горе Магнитной. И Оренбургское казачье войско поймет свою ошибку. Но изменить что-то было уже невозможно. С 1759 года руду с Магнитной горы вывозили санным путем сотнями и тысячами возов сначала на Тирлянский, а позднее на Белорецкий завод.

XVII и XVIII века были для этой земли и для всей Руси временем почти непрерывных бедствий, мятежей, кровопролитий, набегов и войн. В истории, искусстве, особенно советского периода, события тех лет часто романтизированы. Касается это образов Степана Разина, Емельяна Пугачева и других, им подобных.

Разин был, конечно, личностью крупной, самостоятельной, окружение ему подчинялось. Пугачев таких качеств не имел. Он являлся подставной фигурой, жалкой куклой-петрушкой у казачьего старшины Яика. Они его и повязали в конце концов, пытаясь этим спасти свои головы. «Вожди крестьянских революций» и мятежники меньшего калибра были чаще всего именными негодяями, преступниками, кровожадными и коварными выродками. Ни один из них не заслуживает ни памятника, ни восхваления в песнях. Впрочем, такие оценки в народе они имели издавна. Именем Разина, к примеру, яицкие казаки «детей пугали», как отметил А.С. Пушкин в «Истории Пугачевского бунта». Более поганого и отвратительного образа, чем Разин, для яицких (уральских) казаков не было, ибо он захватил Яицкую крепость обманно, попросившись посетить со своей шайкой церковь. Разинцы спрятали оружие под одеждами, а когда для них открыли ворота, они ворвались в городок, разграбили его, а всех казаков без исключения перебили, казнили, «утопили в рогожных кулях, с камнями». Разин глумился над священниками, над христианской верой, жил разбоем, разгулом и скотским развратом, хотя и ратовал за казачью демократию, внедрял выборность командиров, атаманов, боролся с угнетением, исходящим от бояр, дворянства, царских чиновников.