Текст книги "Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе ХХ века"

Согласно рассуждениям Зарубина, «Пермь пребывает в информационном потоке, который выделяет из себя земля <…> Как будто человека подманивает к себе земля. Человек сидит здесь, понимая гармонию мира, мессианство по отношению к другим…»159159
  Запись беседы с Н. Зарубиным. 04.98. АЛК.


[Закрыть]. А данные о том, что на территории Перми расположено почти 2/3 мировых запасов калийных солей, превращались у него в образ гигантского соляного кристалла, который конденсирует космическую энергию. Этот образ энергетического взаимообмена космоса и земли, идущего через Пермь, вполне аналогичен мифопоэтическому представлению об Оси мира (Axis mundi), проходящей через центр мира. Именно поэтому пермяки, как подчеркивал Зарубин, «ощущают необходимость собрать [все] духовные движения мира». Геокосмический миф Николая Зарубина отнюдь не был только отвлеченной спекулятивной конструкцией, он стал источником его творчества в 1990-х гг. Комплекс представлений Зарубина о Перми как центре мира воплотился в сюжетах и самой стилистике многих полотен художника, таких, например, как «Эгрегор Перми» или «Сказ о Золотой Бабе». Картины дополнялись обширными устными автокомментариями, открывавшими продуманность каждой детали полотна. По существу, детализированные рассказы о картинах составляли единый с ними текст.

Другой вариант мифологизирования преимущественно на теллурической основе представляют устные рассказы пермского поэта Владимира Котельникова.

Причем в восприятии Перми Котельниковым архетип центра проявляется наиболее отчетливо. В его рассказах проступают фундаментальные мифопоэтические представления: явные импликации мифов о творении, о мировой горе и конце мира.

В мифологическом ключе интерпретируется представление о древности местной земли: «Уральские горы первыми поднялись из воды, и это первая земля, откуда пошла жизнь»160160
  Из беседы с В.Н. Котельниковым. 25, 26.04.99. АЛК.


[Закрыть]. При этом образ «первой земли» у Котельникова предельно конкретен. Это не что иное, как возвышенный берег Камы, холм, на котором расположен комплекс сооружений бывшего кафедрального Спасо-Преображенского собора, ныне художественной галереи. Здесь же располагается областной краеведческий музей (ранее резиденция архиепископа), зоопарк (на его месте был архиерейский сад и кладбище), высшее военное училище ракетных войск (бывшая духовная семинария). Это семиотический центр современного города. Колокольня собора, например, стала одной из эмблем Перми, а коллекции галереи (особенно собрание деревянной скульптуры) – предмет особенной гордости пермяков, это первое, что обычно показывают приезжим.

У Котельникова холм с собором-галереей, музеем и зоопарком на вершине осмыслен совершенно оригинально. Процитируем фрагмент рассказа: «А в самом кафедральном соборе – художественная галерея, в ней напичканы картины, иконы, золотые врата, там даже мумия есть <…> Когда туда заходишь, тебя встречает Ленин, фигура глубоко мистическая для всей нашей страны. Вот <…> мистика: сад, собор. Сад, превратившийся в зоопарк, собор, превратившийся в галерею, архиерейский дом, превратившийся в краеведческий музей, в котором есть и свой планетарий, кости мамонта, картины с ископаемыми существами. То есть в миниатюре там собрано историческое прошлое нашей земли да еще на месте, откуда появились Уральские горы – первая земля. Если все это собрать: церковь, историю мира, первую землю, первую вообще… Такое где-нибудь еще можно найти?»161161
  Там же.


[Закрыть]. Иначе говоря, соборный холм с его сооружениями у Котельникова осмыслен как модель мира, где представлена его структура и, «в миниатюре», все содержание. Мифопоэтический прототип этого образа достаточно очевиден, это вариация общемифологической категории мировой горы, одного из основных вариантов символики центра мира162162
  Топоров В.Н. Гора // Мифы народов мира: Энциклопедия. М., 1994. Т. I. С. 311


[Закрыть].

Поэтическая мифологема Перми-мировой горы у Котельникова развивается в эсхатологической перспективе. Эсхатологический компонент включен в саму структуру «горы» в виде высшего военного училища ракетных войск, расположившегося в здании духовной семинарии. «А если перейти через дорожку, будет семинария, там находится чудо нашего века. У нашего века два чуда: стратегические ракеты и ядерное оружие. Ракеты – это стрелы своего рода, то есть то, что несет на себе звезду <…> Вот мы получили звезды здесь, на земле. Как сказано в Апокалипсисе: «И звезды падут с небес». Люди все гадают, что за звезды, что за чушь, как звезды могут упасть с небес, но теперь им нужно просто объяснить: <…> вы сами их сделали, вы осуществили на земле звездную реакцию, ни на одной из планет такой температуры нет, она существует только на звездах и у вас в бомбах, которые вы сделали. Теперь понятно, какие звезды упадут? А кто их понесет? <…> честные труженики, которые воспитывались в пермской семинарии, которая теперь – ракетное училище»163163
  Из беседы с В.Н. Котельниковым. 25,26.04.99. АЛК.


[Закрыть].

В грядущей мировой катастрофе, конкретный образ которой связан явно с детскими впечатлениями атомного невроза 1960-х, может уцелеть, как убежден Котельников, только Пермь. «Ну, где-нибудь такие символы собрались еще в одном городе? Я думаю, навряд ли. Поэтому я и говорю, что мы просто вынуждены остаться, у нас обязанность такая. А почему чудеса, что мы останемся? Потому что мы не можем остаться, как промышленный центр хотя бы. Мы находимся в самом первом списке городов, который сделали американцы в 40-ых годах для нанесения ядерного удара по России. Так что они хорошо знают, что мы такое. Мы должны быть разрушены, по их мнению, но мы не разрушимся, они не смогут этого сделать, я не знаю почему. Нас нельзя тронуть. Вероятно, у нас святая земля»164164
  Там же.


[Закрыть].

В развитие темы конца мира в рассказах Котельникова приведем еще один из фрагментов рассказа о соборной горе: это «последняя пядь земли на белом свете. У меня такое ощущение, что, когда мир рухнет, эта последняя пядь должна остаться»165165
  Из беседы с В.Н. Котельниковым. 13.03.99. АЛК.


[Закрыть]. Для полноты картины стоит добавить, что в видение Перми – мировой горы у Котельникова вполне последовательно сопровождается мотивом спасительного ковчега. «Спасо-Преображенский собор <…> сад церковный <…>А если на него взглянешь, это как бы … Я читал, что Кремль похож на лебедя <…> [а] это <…> корабль, ждущий своего часа. Я на этом месте очень много времени пробыл»166166
  Там же.


[Закрыть]. Мотив ковчега, навеянный восприятием соборной горы, проявился, кстати, и в стихах Котельникова. В одном из стихотворений, где есть сценка посещения зоопарка, дети наблюдают, как «студент биофака кормит лань словно пермский Ной». С учетом контекста устных рассказов поэта становится ясно, что такое сравнение отнюдь не формальный риторический ход, а выражение общей перспективы его видения Перми.

Архетип центра мира реализован у Котельникова с такой поcледовательностью, что его образ Пермимировой горы закономерно дополняют мотивы близости города к нижнему и верхнему мирам. Отчасти этот мотив инициирован близостью Перми к географической границе Европы и Азии («это врата в Сибирь, то есть они связывают Европу и Азию»), но в особенности тем обстоятельством, что город стоит на большой реке. И в стихах, и в устных рассказах Котельникова Кама неизменно интерпретируется как граница миров и воспринимается даже не как река, а скорее как некое безграничное водное пространство («с морем скорее сходство»), первоначальные воды.

С видом за Каму с соборной плошади у него связан комплекс интенсивных и глубоких переживаний. «Я еще маленьким туда приходил. Ощущение было странное: смотрю на тот берег, а там зверь лежит, громадный волнистый зверь. Особенно это зимой видно. Летом это меньше видно, но тоже шерсть видна, обросший, недвижим. Ну а что такое царство зверя с другой стороны? Это мир мертвых <…> И реальный Закамск (городской район на правом, западном, берегу Камы – В.А.) отдает миром мертвых. Туда приезжаешь и ощущение другое, не городское, не нашего города. Он не похож ни на старые сталинские районы, призаводские, хотя вроде похожи должны чем-то быть. Статуя Кирова стоит там во дворике при Кировском заводе, черная, жуткое впечатление производит»167167
  Там же.


[Закрыть]. В стихах В. Котельникова Кама так же ключевой образ, и всегда он имплицирован мотивами рубежа, границы миров.

Надо заметить, что такое восприятие Перми как границы миров не является чем-то сугубо индивидуальным, свойственным только Котельникову. Это именно общераспространенный мотив. Один из его вариантов, где мифопоэтическая компонента также эксплицирована с полной отчетливостью, можно обнаружить, например, в сборнике любительских стихотворений и песен о городе. В поэме Л. Грибеля о Сибирском тракте так описывается нескончаемый поток арестантов проходивших через Пермь, отчетливо проявляются мотивы герценовских писем и воспоминаний о Перми как преддверии ада:

 
И шли подошвы истирая,
Клонясь под тяжестью оков,
Сквозь пермский край – ворота Рая –
Сквозь взгляды сельских мужиков.
Брели закатною порою,
Щепоть России взяв в кулак,
Где над Березовой горою
Стоял границ Европы знак.
Кто в Рай, кто в Ад!168168
  Грибель Л. Сибирский тракт: Поэма // С тобой и о тебе: Стихи и песни о Перми. Пермь, 1998. С. 38.


[Закрыть]
 

Так что мы имеем дело со стереотипом локального самосознания. Другое дело, что Котельников додумывает расхожий мотив до конца, до его мифологической глубины. У него мотив рубежа, границы восстанавливается в своем изначальном смысловом объеме, насыщается индивидуальными эмоциональными обертонами и становится живой формой восприятия и интерпретации.

Как и в случае Зарубина, устные рассказыКотельникова о Перми тесно связаны с творчеством, обнажая внешне неочевидную грань его поэзии. Его устные рассказы демонстрируют почти классический случай пансемиотически настроенного восприятия.

Значимой здесь оказывается буквально каждая подробность феноменологии города: названия улиц, номера домов, особенности рельефа, соотношение дат событий, имена исторических деятелей. При этом абсолютно разнородный материал укладывается в рамки единой интерпретации, инициированной интуицией центра мира. Характерен автокомментарий во время разговора: «Это все – в разные стороны, конечно, кажется разношерстным, но это когда вот так говоришь, а когда мысль движется в уединении и движется без усилия, то подобного рода фактический материал выстраивается вокруг необходимого пути без внешней разношерстности»169169
  Из беседы с В.Н. Котельниковым. 25,26.04.99. АЛК.


[Закрыть].

Если символизм рассказов очевиден и укрупнен, то фактура стихов Котельникова, против ожидания, на которое могут настроить рассказы, существенно иная. Это, как правило, внешне непритязательные зарисовки городской жизни, подчеркнуто бытовые сценки, наполненные точно увиденными подробностями городской, чаще всего окраинной, повседневности. В стихах символизм почти не манифестируется, он растворен в контекстуально свободных, переходящих из текста в текст, мотивах рубежа миров и катастрофы, связанных с разными предметными образами. Только устные рассказы позволяют вполне восстановить глубину и разветвленность мифологического подтекста, имплицированного этими мотивами в стихах. Стихи и устные рассказы по-разному реализуют единый ракурс и структуру восприятия, во многом заданные интуицией места. Это пример локально обусловленного творчества. Поэтому вне пермского контекста глубинная смысловая перспектива стихов В. Котельникова рискует стать неразличимой.

Архетип центра мира в значительной степени повлиял и влияет на восприятие пермской истории. Для разнообразных трактовок этиологического сюжета города характерна тенденция придать его возникновению провиденциальный смысл, приблизив тем самым его к некоему начальному времени.

Мы уже рассматривали в предыдущей главе характерный вариант пермского этиологического сюжета у пермского духовного писателя XIX века протоиерея Евгения Попова, прямо связавшего возникновение города с провиденциальными целями. Его рождение было идеально предустановлено миссией св. Стефана Пермского и походом Ермака. Причем нумерологическая связь возникновения Перми с началом миссионерской деятельности св. Стефана подтверждалась также преемственностью имени и особенностями пермской геральдики: герб Перми «живо <…> напоминал о св. Стефане Пермском, который просветил евангельским светом диких язычников, занимавшихся звероловством!»170170
  Там же. С. 52.


[Закрыть]. Подчеркнув символику нумерологических, номинативных и эмблематических связей Перми, Попов, по существу, наметил, явно его не формулируя, метаисторический сюжет рождения города. Основание Перми, «последнего губернского города пред Сибирью», как бы увенчало движение «евангельского света» на восток, начатое св. Стефаном и продолженное поиному Ермаком. Тем самым Пермь как город св. Стефана должен был воплотить торжество света истины над тьмой язычества и рассматривался, по существу, как сакральный центр.

Сюжет мысли о Перми как священном городе, намеченный протоиереем Поповым, в наши дни получил неожиданное по форме продолжение. Вот рассуждение одного из респондентов: «Наш город когда-то имел название Молотов. Молотов – Маккавеи. Чудо Маккавеев – победа совершенно небольшого числа людей над римской армией. Маккавеи восстанавливали чистоту веры. Ситуация чем-то похожа на нынешнюю: то же насаждение язычества и борьба за чистоту веры.

В нашем городе что-то маккавейское проскальзывает»171171
  Из беседы с В.Н. Котельниковым. 13.03.99. АЛК.


[Закрыть]. Интересно, что в этом размышлении о Перми мотивация сакрального значения города никак не связана с именем св. Стефана Пермского: меняются термины кода, но сообщение остается неизменным. Вот это как раз и подтверждает устойчивость восприятия Перми как сакрального города, стоящего на границе света и тьмы как форпост веры в вечной борьбе язычества и христианства. И это восприятие отвечает исходным эсхатологическим коннотациям образа Пермской страны, восходящим к Епифанию Премудрому.

Другой вариант пермской этиологии отмечен тенденцией связывать город с эпохой и именем Петра Великого. Вообще в трактовке вопроса о дате основания Перми нет однозначности. Есть все основания принимать за таковую 1781 год, как это и делал Е. Попов. Именно в этом году был учрежден указом новый губернский город Пермь, торжественно отметивший свое столетие в 1881 году. Однако впоследствии, в начале 1970-х, вопрос о дате был пересмотрен. Отчет истории города было официально решено вести от даты основания Егошихинского медеплавильного завода в 1723 году, и свое 250-летие Пермь отметила в 1973 году.

Ныне своим родоначальником Пермь официально считает В. Н. Татищева: установлен его бюст в мэрии, именем Татищева названа набережная Камы, время от времени возобновляются разговоры о памятнике отцуоснователю города. В то же время, если следовать документированным фактам, придётся признать, что к основанию города Татищев не имеет прямого, бесспорного и, главное, исключительного отношения. В строительстве Егошихинского завода, открытие которого принято считать за начало города, никак не меньшую роль сыграл В.И. де Геннин172172
  Белавин А.М., Нечаев М.Г. Губернская Пермь. Пермь, 1996. С. 21.


[Закрыть]. Гораздо позднее место для губернской столицы окончательно установил, а также отстроил её и открыл Е. П. Кашкин. Несмотря ни на что, в отцы-основатели Пермь избрала В. Н. Татищева. Каковы мотивы этого выбора, как и в целом пересмотра даты основания города?

Представляется, что выбор продиктован не столько фактами, сколько сюжетологией Города как одного из универсальных мировых культурных символов. Для того чтобы город вполне отвечал своему значению, его основание должно соответствовать по крайней мере одному из следующих условий. Во-первых, рождение города может быть оправдано особой значимостью, избранностью того места, где он основан. Выбор места для основания Перми, как мы стремились показать выше, вполне отвечает этому условию: Пермь размещается в центре мира. Во-вторых, городу желателен миф о рождении или легендарный основатель173173
  О семиотике основания города см.: Иванов Вяч. Вс. К семиотическому изучению культурной истории большого города // Семиотика пространства и пространство семиотики: Труды по знаковым системам. Вып. ХIХ. Тарту, 1986. С. 7–24.


[Закрыть]. Вот этому второму условию Татищев отвечает более, чем ктолибо другой из тех, кто так или иначе причастен к истории возникновения города.

Вот, например, как описывал предысторию города пермский летописец В. С. Верхоланцев в 1911 году: «Великий преобразователь России Пётр I для насаждения горного дела на Урале послал туда одного из своих энергичных помощников Татищева. Этот птенец из гнезда Петрова в самый короткий промежуток времени вместе с В.И. де Геннином создал целый ряд горных заводов, в том числе и Ягошихинский»174174
  Верхоланцев В.С. Город Пермь, его прошлое и настоящее. Пермь, 1994. С. 11.


[Закрыть]. Воля этого высказывания выражена не столько его прямым значением, сколько риторической формой. Очевидно, что главным субъектом творящего действия, его первоисточником здесь оказывается Петр I. А эмблематические перифразы («великий преобразователь», «птенец гнезда Петрова»), гиперболизация («самый короткий») – все эти дополнительные средства эмфатического усиления только подчеркивают подспудное желание автора утвердить прямую связь будущего города с «чудотворным строителем» Петром Великим. Татищев и де Геннин – только исполнители его воли.

Но от де Геннина Татищев отличается если не степенью причастности к рождению Перми, то тем, что именно ему довелось войти в культурно-историческую память России с номинацией «птенец гнезда Петрова». Следовательно, Татищев в какой-то мере может выступать как субститут самого державного строителя. С именем Татищева Пермь вступает в контекст исторического мифа о Петре Великом – демиурге новой России и тем самым приближается к национальной точке творения, нашему «начальному времени»175175
  «Восприятие петровской эпохи <…> обнаруживает отчетливо выраженный мифологический характер: оно основывается на убеждении в полном и совершенном перерождении страны, причем Петр I выступает как демиург нового мира, создатель новой России и нового народа». См.: Успенский Б.А. История и семиотика // Успенский Б.А. Избранные труды. М., 1996. Т. 1. С. 31.


[Закрыть]. Такова, на наш взгляд, подспудная мотивация воли Перми к Татищеву.

То обстоятельство, что Татищев в локальном культурном самосознании рассматривается именно как субститут Петра Великого, становится совершенно очевидным в устных рассказах о городе, где этот мотив эксплицируется. Вот, например, характерная реплика на эту тему: «И границу по Уральским горам Татищев провел, ее не было, все было размыто. Петр Первый провел грань между мирами через Татищева»176176
  Из записи беседы с В.Н. Котельниковым 13.03.99. АЛК. Сравните аналогичное рассуждение: «Нас принудили стать пограничным городом, потому что границы не было, была Европа, была Азия. Провидение, вероятно, так судило, что Татищев приехал, Пермь организовал здесь, он же не знал, что это за город будет потом, он еще и границу провел так, что мы оказались последним крупным городом европейским, воротами в Сибирь. То есть мы поставлены здесь не по своей воле, если исторически посмотреть, но волею людей, которые и сами-то не своим произволением делали. Посредством Петра и его соратника Татищева мы оказались поставлены на границе Европы, на самом ее краю восточном». (Из беседы с В.Н. Котельниковым 25.04.99. АЛК).


[Закрыть]. Как видим, «грань между мирами» проводит сам император. Татищев выступает только как его инструмент. Замечательно, что эта реплика обнаруживает глубокий мифологический подтекст темы Петра в связи с Пермью. Петр трактуется как демиург, вносящий порядок в хаотическое состояние мира: до него не было границ, «все было размыто».

Поэтому нет ничего удивительного в уже упоминавшемся рассказе другого нашего респондента о том, что Пермь и на самом деле была основана не иначе как по личной воле и плану самого Петра Великого, и, более того, у императора были особые виды на Пермь. Приведем этот рассказ полностью. Оказывается, «Петру доложили о наших богатствах и о красоте [места] <…> Петру Пермь понравилась не только геологически, но географически: большая река, которая связывает с севером и югом <…> Богатый лес, есть горы. Удобное место. Для России лес не диковина, но у нас лес другой. Например, карагайский лес под действием влаги каменеет. Венеция стоит на карагайском лесе. И Петр хотел из Перми второй Петербург сделать. У него были какие-то планы. Петербург был ошибкой Петра»177177
  Из записи беседы с Я. П. Львовским 27.02.99. АЛК.


[Закрыть]. Этот рассказ замечателен не только тем, что прямо утверждает Петра в роли основателя Перми. Оказывается, Петр замыслил Пермь как второй, «правильный», Петербург, призванный исправить роковую ошибку первого. Любопытно, что к укреплению аналогии Перми и Петербурга здесь подключаются даже косвенные мотивы. Кажущееся на первый взгляд бессвязным упоминание о «карагайском лесе» мотивировано символическим параллелизмом Петербурга и Венеции178178
  Об аналогии Петербурга и Венеции см.: Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Семиотика города и городской культуры: Петербург: Труды по знаковым системам. Тарту, 1984. Вып. XVIII. С. 43; Минц З.Г., Безродный М.В., Данилевский А .А. «Петербургский текст» и русский символизм // Там же. С. 83.


[Закрыть]. Таким образом, косвенно Пермь утверждается как более основательное и укорененное явление, чем Петербург.

Этот рассказ – эмбрион предания об основании Перми. Он не имеет никаких документальных оснований. Но по-своему удивительно проницателен. С безоглядной последовательностью вымысла предание формулирует то, чем руководствуются, но что не могут сказать (и даже сознательно помыслить), оставаясь в рамках исторического дискурса, В. Верхоланцев и современные пермские краеведы. Решительно выходя за пределы фактов, предание вскрывает символическую матрицу их более осторожных высказываний на тему о начале Перми, выявляет их желаемое, коренящееся в архетипе центра.

Возникает вопрос, насколько типичны приведенные примеры. Конечно, рассказы Н. Зарубина и В. Котельникова предъявляют случаи развитой индивидуальной поэтической мифологии, богатой оттенками, системно трансформирующей данные из самых разных сфер знания. И все же эти рассказы не уникальны. Они представляют вариации общего умонастроения, отличаясь от массовых проявлений архетипа центра, например в газетной фразеологии, лишь более высокой степенью рефлексивности и творческой направленностью.

Это индивидуальные варианты общей тенденции локального самосознания, обострившейся со второй половины 1980-х годов. Одним из самых заметных стимулов к ее активизации стало открытие и популяризация так называемого «М-ского (Молебского, по названию ближайшего села Молебка – В.А.) треугольника», территории близ Перми, обладающей некими аномальными геофизическими свойствами и отмеченной частыми появлениями НЛО179179
  Записана любопытная интерпретация «пермского треугольника», автор которой опираясь на версию происхождения имени Пермь от староанглийского *berm (этимология К.Тиандера) сопоставляет «Пермский треугольник» с Бермудским: «Там Бермдуский треугольник, здесь Пермский. <…> Древние слова вообще много значат, они несут какую-то энергетику». (Из беседы с Ю. А. Беликовым. 02.99. АЛК). Так этимологизирование подкрепляет имплицированное в рассуждении представление о мировой оси, проходящей через Пермь и Бермуды.


[Закрыть]. Начиная с 1989 года, после цикла публикаций в газете «Советская молодежь», «М-ский» или «Пермский треугольник» стал местом настоящего паломничества уфологов со всех концов страны, а для пермяков самым «несомненным» свидетельством о Перми как центре мира, где «как-то выходят параллельные миры, свищ параллельных миров»180180
  Из беседы с Ю.А. Беликовым. 02.99. АЛК.


[Закрыть]. Следует подчеркнуть, что Молебка стала популярна именно потому, что идеально ответила подспудному зову архетипа центра.

Популяризация «аномальной зоны» существенно стимулировала комплекс теллурических переживаний, ту самую склонность «совмещать геологию сд уховностью», которая так характерна сегодня для Перми. В 1990-е пермоцентристские настроения широко распространяются в локальном культурном самосознании и закрепляются уже как некая очевидная данность.

Обсуждение краеведами «формулы Перми» на специальном круглом столе как раз и подтверждает это обстоятельство.

В массовых проявлениях такой пермоцентризм широко представлен простой и не нуждающейся в аргументах убежденностью в уникальности и избранности Перми. Поэтому естественной и не требующей оговорок выглядит аттестация настоящего пермяка в газетной публикации, герой которой, ученый психолог, отказывается от лестных предложений перебраться в «центр» (Петербург), именно потому что «как истинный пермяк [он] отдает предпочтение своему родному городу, поскольку убежден, что Пермь – центр Вселенной и именно здесь вскоре произойдут глобальные духовные преобразования»181181
  Кудрина Е. О, одиночество, как твой характер крут… [: Беседа с психологом Г.Л. Ивановым] // Вечеряня Пермь. 1999. 8 июля.


[Закрыть].

Идея природно-космической и провиденциальной избранности Перми, о том, что именно в Перми подспудно «идут процессы глобального масштаба, информационные процессы, которые в течение ближайшего времени <…> смогут реально изменить мироощущение, мировоззрение громадных масс людей»182182
  Из записи беседы с Г.Л. Ивановым. 21.02.2000. АЛК.


[Закрыть]оказывается значимой для мотивации творческой деятельности. Как правило, именно она выступает в роли объяснения, почему наши респонденты не воспользовались приглашением для работы в центре (Москва, Петербург или даже Запад). Приведенный выше пример это подтверждает. Этот мотивационный момент действия локального текста следует подчеркнуть: сценарий бегства из Перми и сценарий завоевания столицы, характерный для 1970-х годов, сменяется новым поведенческим сценарием – сценарием возвращения и стояния на месте, ибо это место и есть центр мира, где происходит все самое важное и существенное для жизни человека.

То есть пермский (и любой другой локальный) текст выступает как важный компонент жизненного мира человека в месте его жизни. Мы убедились, что для многих людей, занятых проблемами самосознания Перми, эта символическая инстанция напрямую связана с проблемой личностного самоопределения. Ощущение личной связи с местом жизни служит глубоко переживаемой мотивацией деятельности. Приведем показательный фрагмент из беседы с Л. Пермяковой – руководителем рекламного агентства. Она говорит о том, что познание места, где ты живешь, «это процесс осмысления прошлого и себя в этом прошлом <…> Рассматриваешь эти знаки [пермского звериного стиля], и вдруг возникают картинки, то есть устанавливается связь с этим прошлым, что-то пробуждается внутри. У меня было просто видение <…> Представляете, ночная река, лес, наша Кама, факелы и почему-то я видела плот на реке, вот эти люди в одеждах древнерусских.

Разворачивается действо, и вдруг схватываешь суть, что происходило тогда. <…> И вот это прошлое, наработки прошлого, чтобы они не были утеряны, это, наверное, сверхзадача нашего поколения. <…> Когда идет подключение к корням, когда ты их обретаешь, появляется сила, появляется энергия действовать, что-то созидать»183183
  Из беседы с Л. В. Пермяковой. 12.04.2000. АЛК.


[Закрыть].

С этим признанием совпадает другое – Н. Шостиной, хореографа, руководителя группы «Пермский проект», целенаправленно занимающейся художественной реконструкцией пермской архаики: «[Земля пермская] полна тайн и, наверное, очень многие копают эти тайны. И я тоже <…> Однажды <…> я оказалась в таком странном месте – эстонском городе Раквере. <…> я забрела в музей, и каково было мое удивление… <…> На первом этаже <…> огромный такой плакат, призыв: посетите зал финно-угорской культуры. <…> Я <…> первый раз в жизни увидела карту миграции финноугорских народов, увидела очень плохие репродукции блях пермского звериного стиля. И в том числе, что я увидела <…> Это открытка с символами-знаками стефаниевской азбуки. И <…> весь мой интерес сконцентрировался в этой открытке. <…> Знаки и письмена, которые я видела, вызвали во мне какие-то внутренние вибрации на таком уровне, что где-то внутри я почувствовала, что я прикоснулась к чему-то, что… Там, где я жила, я об этом даже и не думала. И именно эта открытка заставила меня вернуться обратно в Пермь для того, чтобы расшифровать природу вибраций, которые во мне возникли. <…> Наверное, отсюда и возникло такое желание исследовать пермский древний танец на уровне древних пермских символов. И это как раз одна из тайн, которая меня не отпускает, и которой я посвящаю большую часть своего времени»184184
  Из беседы с Н. Шостиной. 10.02.2000. АЛК


[Закрыть].

Последние три года мы наблюдаем новый этап в процессе развития пермского текста. Поиски «формулы Перми» в достаточно замкнутой среде творческого меньшинства встретились с уже оформившимся социально-политическим заказом структур местной власти, заинтересованных в эффективной репрезентации города и края в информационном пространстве России.

Поэтому сегодня оформление территориальной идентичности приобретает институциональные формы, а подчас становится предметом конкуренции и борьбы за влияние. Например, пермское PR агентство «Ладонь» работу над «имиджем» места и его утверждением в сознании локального сообщества избрало стратегическим направлением своей работы. При этом характерно, что директор агентства Л. Пермякова поиск образа Перми осознает не как технологическую задачу, а именно как проблему самосознания: «моя задача как агентства, как руководителя, не придумать этот образ [земли, города], не написать его словами, а найти людей, сорганизовать людей, общество пермское, чтобы шел этот процесс выработки, процесс самоосознания. И, в принципе, имидж города меня интересует с этой стороны: пробуждение, осмысление всего того, что окружает нас, кто мы такие в этом мире, чем мы интересны этому миру. Вот с этой точки зрения мы и рассматриваем свою задачу»185185
  Из беседы с Л. В. Пермяковой. 12.04.2000. АЛК.


[Закрыть]. Проблемы территориальной идентичности отражаются в работе местных общественных организаций, таких как «Регион-клуб» и пермская методологическая группа.

Появились первые представительские издания о городе и крае, где концепты пермского текста (прежде всего идея природно-космической уникальности и провиденциальной избранности Перми) непосредственно определяют структуру текста. Характерный пример таких начинаний буклет «Европа начинается с Перми», подготовленный и изданный по заказу администрации города. На первых же страницах буклета, украшенного репродукциями картин Николая Зарубина, сообщается, что на Пермской земле «более 30 млн. лет до новой эры находилась страна Хайрат – прародительница всех народов мира», что «здесь родился сам Заратустра»186186
  Европа начинается с Перми. Пермь, 1999. С. 3.


[Закрыть]. Апелляция к языческому прошлому, таинственному наследию древних ариев, геокосмической уникальности и тайным связям с космосом – все эти черты пермской локодицеи довольно отчетливо связывают ее с традиционалистскими построениями в духе Рене Генона. Вот так, на причудливых путях воскрешения структур архаического сознания Пермь стремится осознать себя в конце столетия.

Стремление разместить место своей жизни в центре мира характерно, видимо, для любого локального сообщества. Столь же универсальна и действенна символика центра, варьирующая элементы общих мифопоэтических категорий творения мира, мировой горы, мирового древа, мировой оси, священного города или храма. В «Былине о Ельце» ельчан Л. Лобова и С. Погорелова, вошедшей в юбилейный сборник песен о городе, тихий среднерусский городок также приобретает знакомый монументальный и патетический облик центра мира:

 
Город сам Елец
на горе стоит,
А великий храм
в небеса глядит.
<…>
Он родился в век
да вперед Москвы
И просторы здесь
далеко видны.
<…>
Родила его
мать Быстра Сосна
<…>
И стоит Елец
на горе большой
И разносит клич
по Руси святой187187
  Лобов Л., Погорелов С. Былина о Ельце // Елецкая быль. Елец, 1996. Вып. 5: Песни о городе. С. 11.


[Закрыть].
 

Сквозь расхожие черты былинной стилизации в этой песне явственно проступают контуры универсального образа священного города-храма, поднявшегося из материнских вод в начальные времена («вперед Москвы») и устремленного в небо. Город стоит на высокой горе, стягивающей к себе и объединяющей все окружающее пространство: «просторы здесь далеко видны». Так и Елец, подобно Перми, склонен искать себя в проекции мифопоэтической мировой горы.

Надо думать, подобная параллель не останется единичной, если более широко сопоставить конкретные локальные тексты. Однако если основные структурные варианты категории центра мира немногочисленны, то способы их выражения, модальность и степень интенсивности утверждения места своей жизни в качестве центра мира будут скорее всего широко варьировать от локуса к локусу в зависимости от общих закономерностей локального текста.

Очевидно, процессы поиска, отбора, общественного признания и канонизации формул территориальной идентичности, формул места жизни сегодня характерны для всех исторически сложившихся и вновь определяющихся в собственном своеобразии российских земель. Землячество, связь с местом остается эффективной символической инстанцией персональной идентичности (сошлемся на мнение Здравко Млынара188188
  «В демократических или авторитарных странах, на Западе и в третьем мире международные движения сегодня испытывают болезненный возврат к локальным формам за счет потери значительной части своей аудитории. Все универсальные братства, будь то коммунизм, исламизм или христианство, доказали свою неспособность ослабить привязанность человека к своему кусочку земли, который выступает в качестве фрагментирующегося, но тем не менее необычайно эффективного символа» [Globalization Territorial and Identities. Edited Zdravko by Mlinar. Avebury, England, 1992. P. 6 2]


[Закрыть]), и такие определения, как сибиряк, уралец, москвич или петербуржец, сохраняют свою высокую действенность: социально-коммуникативную, культурно-психологическую и политическую. Опыт Перми это подтверждает.

В сознании пермяков Пермь, используя емкие и точные слова Здравко Млынара, «выступает в качестве <…> необычайно эффективного символа»189189
  Global Modernities. Edited by Mike Featherstone, Scott Las Ronald Robertson. SAGE Publication, 1995. P. 28–33.


[Закрыть], регулирующего сознание и поведение.