Текст книги "Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе ХХ века"

Вторая после Епифания Премудрого волна историкокультурной тематизации имени «Пермь» началась в XVIII веке. Она связана с эпохой интенсивного промышленного освоения Урала и последовавшего за ним изучения его географии, истории и этнографии. В 1730 году в Стокгольме вышла книга Табберта фон Страленберга «Das Nord-und Oestliche Theil von Europa und Asia». Пленный шведский офицер, он долгие годы провёл в верхнем Прикамье, занимаясь изучением местных языков, истории и географии края. Опираясь на топографию скандинавских саг и сообщения арабских историков, Страленберг, в частности, пришёл к выводу, что Пермь Великая и Биармия, о которой сообщали скандинавские саги, – это одно и то же. Бьярмаландом (Bjarmaland) – Биармия, Бярмия в русской передаче – скандинавы называли некую страну на северо-востоке Европы, куда викинги ходили для торга и для добычи. Вслед за Страленбергом тему Перми-Биармии подхватили русские историки, писатели и учёные-путешественники XVIII века. Немалую роль в сближении Перми и Биармии сыграло также фонетическое сходство топонимов8787
  Этимологическую связь имён Пермь и Bjarmalanтd остаивал К.Ф.Тиандер. См.: Тиандер К. О происхождении имени Пермь // Журнал Министерства Народного Просвещения. 1901. № 1. С. 1–28.


[Закрыть]. Поскольку биармийская тема неразрывно переплеталась с преданиями о чуди, точнее будет говорить о биармийско-чудском слое в семантике имени Пермь. Он возводит нас к эпохе язычества и архаики.

Отождествлению древней Перми и Биармии способствовали исторические труды М. В. Ломоносова (1766)8888
  «Пермия, кою они Биармией называют». Ломоносов М. В. Древняя Российская история от начала российского народа до кончины Великого князя Ярослава Первого или до 1054 года // Ломоносов М. В. Полное собрание сочинений. М., 1952. Т. 6. С. 196.


[Закрыть]и В. Н. Татищева (1768)8989
  «Бярмиа, у оных писателей довольно вспоминаемая область великая. Имя сие, мню, сарматское, токмо тутошние сарматы вместо Б употребляли П, то имеет быть Пярмия».Татищев В. Н. История Российская. М., 1962. Т. 1. С. 283.


[Закрыть]. Высказанное ими в качестве исторической гипотезы, оно приобрело достоверность наблюдаемого факта в трудах путешественников, исследователей природы, географии и истории Урала И. И. Лепехина и Н. П. Рычкова.

Рычков, побывавший в Верхнем Прикамье в 1770 году, нашёл неоспоримое свидетельство «древнего величества сея страны», обнаружив «великое множество остатков пространных древних селений»9090
  Рычков Н. П. Продолжение журнала или дневных записок путешествий капитана Рычкова по разным провинциям Российского государства в 1770 году. СПб., 1772. С. 105,106.


[Закрыть]. Он дал выразительное описание Биармии как узлового транзитного пункта в торговле азиатских народов с народами севера. Тему Пермь-Биармия развил М. Д. Чулков в сочинении по истории «российской коммерции»9191
  Чулков М. Д. Историческое описание российской коммерции. СПб., 1781. Кн. 1. С. 95.


[Закрыть]. Позднее биармийскую версию древнего прошлого Перми поддержал Н. М. Карамзин и многие другие историки. Дальнейшее развитие тема Перми – Биармии получила в XIX столетии.

Однако уже с начала XIX века отождествление Перми и Биармии подверглось сомнению в исторической литературе. Вопрос о «величестве и местоположении древней Биармии» дотошно исследовал советник Пермской Казённой палаты В. Н. Берх. Он с энтузиазмом вел свои изыскания в Верхнекамье: «собирал с особенным любопытством все старинные предания; разрывал с жадностью <…> кучи земли, которые, как <…> сказывали, изображают древние укрепления, и заключил напоследок, что здесь не мог обитать народ просвещённый», и что приурочивание легендарной Биармии к пермской земле есть не более, чем миф9292
  Берх В. Н. Путешествие в города Чердынь и Соликамск для изыскания исторических древностей СПб., 1821. С. 66.


[Закрыть]. Точка зрения В. Н. Берха в конечном итоге утвердилась в научной исторической литературе.

Действительно, научно проверенных фактов, подтверждающих связь Пермского края с Биармией викингов, так и не обнаружилось. Остаётся спорным вопрос о том, к какой именно территории России можно приурочить Биармию. Скорее всего, скандинавы имели в виду западное побережье Белого моря, хотя в литературе по этому вопросу бытует до сих пор и прикамский вариант9393
  Обзор вопроса о Биармии см.: Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги о Восточной Европе. М., 1993. С. 248–249.


[Закрыть]. Опираясь на данные саг, однозначно локализовать эту легендарную страну вряд ли удастся, поскольку ни в одном известном древнерусском источнике Биармия не упоминается. Лишь у В. Н. Татищева есть ссылка на недошедшую до нас летопись Иоакима, епископа Новогородского, где «Бярмией» названа Карелия9494
  Татищев В. Н. История Российская. Т. 1. С. 108,115.


[Закрыть].

Тем не менее трезвая научная критика связи Перми с Биармией мало отразилась на популярности этой идеи. Напротив, с 1830-х годов тема Перми-Биармии получила новый импульс к развитию. Её оживил О. Сенковский в своих исследованиях и переводах исландских саг. Биармийскую легенду подпитывали рассказы Епифания о многочисленных языческих капищах и культе пермян, предания о чудских могильниках и городищах, известия о многочисленных пермских кладах, сообщения о находках древних серебряных сосудов и монет. Тем более что серебро играло важную роль в биармийском мифе, напоминая эпизод «Саги об Олаве Святом», где викинги похищают из святилища биармийского божества Йомали чашу из серебра, наполненную серебрянными монетами9595
  Стурлусон Снорри Круг земной. М., 1980. С. 284–285.


[Закрыть]. Всё это давало новые импульсы легенде о Биармии.

В итоге, независимо от научного решения этого вопроса, историко-культурная традиция приурочила Биармию к Прикамью, и представление о биармийском прошлом Перми прочно укоренилось в культурном сознании. Привлекательность этой идеи понятна. Она проливала свет на древнюю эпоху России, возводя корни Великой Перми к дорюриковской эпохе и восстанавливая льстящую национальному самосознанию преемственность с древним северным царством. Образ некогда процветавшей древней страны, через которую проходил трансевразийский торговый путь, соединяв-ший Индийский океан с Ледовитым, народы северной Европы с народами Востока, страны, почти бесследно исчезнувшей, был поэтически суггестивен, он увлекал воображение. Тема Перми-Биармии со страниц научной литературы перекочевала в художественнопублицистические жанры. О биармийском прошлом Пермской земли увлекательно рассказывали путевые очерки П. И. Мельникова, П. Н. Небольсина, Д. Н. Мамина-Сибиряка, Е. В. Шмурло. Много для популяризации темы Перми-Биармии сделал Д. Д. Смышляев9696
  Подробно и сочувственно проаннотированы материалы по теме Перми-Биармии в его работе «Источники и пособия для изучения Пермского края» (Пермь, 1876); раздел о Биармии вошёл в «Сборник статей о Пермской губернии».


[Закрыть].

К концу XIX века представление о биармийском прошлом Пермского края стало общим местом в обсуждении пермской темы. Заводя речь о Перми, вспоминали о Биармии. Не удивительно, что оказавшись осенью 1915 года в Перми, Константин Бальмонт воспринял пермский эпизод своего поэтического турне как прикосновение к судьбе «древней Биармии» – так он сообщал в письме к В. Я. Брюсову9797
  Валерий Брюсов и его корреспонденты. М., 1991. Кн. I. С. 236.


[Закрыть]. Для нашей темы этот означивающий ситуацию жест поэта более чем красноречив. Он демонстрирует, что, во-первых, в культурном сознания начала ХХ века Пермь ассоциировалась с Биармией, а во-вторых, что биармийский миф был уже усвоен городом как собственное прошлое.

Итак, в течение XVIII–XIX веков в связи с темой Перми в русской культуре сформировался комплекс суггестивно действенных представлений о биармийско-чудской древности Перми. Причём представление о биармийском прошлом Пермского края к моменту основания города уже закрепилось в культурном сознании и, наравне с другой, восходящей в основе к Епифанию темой – избранности и духовного просвещения – органично вошло в идеологическое обоснование нового города, повлияло на пути его культурной идентификации.

Подтверждение этому мы находим в одном из ранних источников, статье «О древнем и нынешнем состоянии Великой Пермии», вошедшей в 18-й том «Древней Российской Вивлиофики». Он вышел в 1791 году, всего через десять лет после основания города. Важно учесть, что автором был, по-видимому, пермяк, и статья выражает момент самосознания города9898
  Есть основания предположить, что автором этого очерка был пермяк, поскольку рукопись его обнаружил Д. Д. Смышляев в пермском архиве. Cмышляев Д. Д. Сборник статей о Пермской губернии. Пермь, 1891. С. 17.


[Закрыть]. В ней приводится полный свод авторитетных тогда сведений о древнем биармийском прошлом Перми. «Пермия получила себе наименование от древней северной области Биармии, которая ещё до приходу в Россию варяжских князей управлялась собственными владетелями или Князьями, военными делами и успехами в древности приобретшими себе славу <…> Пермская страна в самой древности была славнейшая из всех земель, лежащих к востоку и северу, в рассуждении знатных торгов, отправляемых обитателями оной со внутренними и внешними народами <…> Ежели бы кто, взирая на нынешнее состояние Пермии, усумнился в древней обширной торговле жителей ея, то оного легко уверить можно многими остатками огромных их селений, превращённых разными случаями в необитаемые пустыни, которые доказывают прежнее величество и богатство старинных обитателей, так что ни многия веки сокрыть и истнить оных не смогли, и оставили единственно для удостоверения в том потомства»9999
  Древняя Российская Вивлиофика. Ч. 18. С. 216–218.


[Закрыть].

Но главное, автор статьи концептуально представил развитие Пермского края как непрерывный исторический процесс от Великой Пермии-Биармии до недавно утверждённого наместничества с центром в городе Перми. Обосновывая учреждение новой столицы древнего края в месте, «которое <…> сама природа назначила к содержанию великого города», автор очерка утверждает преемственность его по отношению к древним обитателям Пермской земли: «желать должно, чтобы здешние жители, ревнуя о славе и богатстве древних обитателей сея страны, которыя доставили им пространная торговля и прилежание к домостроительству, следовали по тем же стезям, по которым рачительные их предки достигли своего величества; уповательно, чтобы не меньше б оных учинились славными»100100
  Там же. С. 224.


[Закрыть]. Наименование города древним именем Пермь осознавалось как символический акт, новый центр наместничества представлялся преемником древней страны. Именно так немногим позднее прокомментировал открытие города Н. С. Попов, составитель обширного хозяйственного описания губернии: «Губернский город Пермь открыт под сим именем в 18 день октября 1781 года; чрез то возобновлено древнее название Великой Пермии <…> Да возобновится в нём и древняя ея столь обширная торговля, к обогащению его жителей»101101
  Хозяйственное описание Пермской губернии. СПб., 1813. Часть III. С. 115.


[Закрыть]. Ярким подтверждением того, что биармийский миф вошёл в состав пермского текста, является городская топонимика. Среди старых пермских улиц, выходящих на Каму, мы находим улицу Биармскую (нынешняя Плеханова).

Для того чтобы понять, какое именно содержание вносил биармийско-чудской миф в пермский текст, надо проанализировать его состав. Биармийский и чудской мифы имеют теллурический характер. Они вводят в пермский текст тему глубины земных недр, подземных потаённых богатств. С ними связаны представления о развалинах городищ, погребённых в земле, могильниках, древних копях и кладах. Эта тема поддерживается тесно переплетенной с биармийским мифом мифологией чуди. В многочисленных преданиях чудь открывается как народ, связанный с нижним, подземным миром. С таинственной глубиной земли связаны самые распространённые сюжеты преданий о чуди: о заколдованных кладах и самоистреблении чудского народа. Предания о заколдованных чудских кладах распространены повсеместно в Прикамье102102
  Грибова Л. С. Пермский звериный стиль. Проблемы семантики. М., 1975. С. 99–103; Мельников П. И. Дорожные записки на пути из Тамбовской губернии в Сибирь // Отечественные записки. 1840. Т. IX. № 3. С. 3,4


[Закрыть]. Но самый поразительный и важный по значению миф чудского цикла – это предания об уходе чудского народа под землю103103
  Грибова Л. С. Пермский звериный стиль. Проблемы семантики. С. 96–99.


[Закрыть]. Кроме того, напоминающие гномов европейского средневековья чудины слыли рудознатцами и металлургами, они рыли глубокие штольни, добывали руду, плавили металл104104
  «Чудь существовала задолго до русской истории, и можно только удивляться высокой металлической культуре составлявших её племён. Достаточно сказать одно то, что все наши уральские горные заводы выстроены на местах бывшей чудской работы – руду искали именно по этим чудским местам» (Мамин-Сибиряк Д. Н. Старая Пермь // Вестник Европы. 1889. № 7. С. 99).


[Закрыть].

Биармийско-чудской миф и далее эволюционировал к усилению темы подземного мира. Ещё И. И. Лепехин, найдя на территории Прикамья характерные пестроцветные осадочные породы с высоким содержанием меди, назвал их «биармийскими»105105
  Баньковский Л. Пермистика. Пермь, 1991. С. 5.


[Закрыть]. Это именование предвосхитило судьбоносное для пермского текста направление развития. В середине XIX века, благодаря английскому геологу Р. Мурчисону, семантическое поле «Перми» приобрело сильные праисторические коннотации, еще более расширив свои границы. Подыскивая термин для открытой им в Прикамье «самобытной системы пластов», английский гео-лог выбрал наименование, происходящее «от древнего царства Биармии или Пермии»106106
  Там же. С. 5.


[Закрыть]. Так возникло понятие Пермской геологической системы и Пермского периода, внёсшее в пермский текст представление о праисторической эпохе и населявших её хтонических существах – ящерах. Уже в наше время чудской миф оказался неожиданно связанным с этим представлением. Л. В. Баньковский, известный пермский краевед, предположил, что чудские мастера, пробивавшие штольни в слоях меднистого песчаника, могли находить в них окаменевшие останки древнепермской фауны, скелеты ящеров. Этим он объяснил появление загадочной фигуры ящера в металлической пластике пермского звериного стиля.

Надо сказать, что теллурическая тема характерна для Урала в целом. Но если для горнозаводского Урала и его центра Екатеринбурга она связана преимущественно с темой минеральных подземных богатств, драгоценных камней, для Челябинска с темой огня и металла, то для Перми земная глубина – это прежде всего глубина истории, потаённой древности. Это потаённая Биармия, ушедшее под землю царство, ставшее глубинным пластом Перми, это исчезнувшая в глубинах земли чудь. В этой связи глубоко выразительным представляется определение историка П. Савельева, прозвучавшее ещё в середине прошлого века: «При недостатке достоверных данных о древней Биармии <…> историку остаётся ожидать пособия только от археологии. Подземная Биармия может ещё воскресить для него Пермь»107107
  Савельев П. Пермская губерния в археологическом отношении // Журнал Министерства Внутренних Дел. 1852. Ч. XXXIX. Кн. 7. С. 114. Цит по: Смышляев Д. Д. Источники и пособия для изучения Пермского края. Пермь, 1876. С. 6.


[Закрыть]. Биармия – это подземная Атлантида Перми. Это древняя Биармия, ушедшее под землю царство, образы пермского звериного стиля, предания о чудских заколдованных кладах, могильники, чудские городища, фантастические подземелья, где хранятся, по современной неомифологической версии, сокровища древних ариев108108
  На этой мифологеме построен сюжет авантюрно-фантастического романа С. Алексеева «Сокровища Валькирии».


[Закрыть].

Биармийско-чудской миф инициировал в восприятии Перми обширный круг действенных коннотаций: «глубинное», «подземное», «древнее», «потаённое», «таинственное», «заколдованное», «угрожающее» – развитая сеть этих семантических компонентов подспудно определяет и структурирует восприятие пермской темы, многообразно проявляясь в её интерпретациях109109
  Характерен мотив заколдованности Камы у Е. Шмурло: «Если Волга с нерусским именем стала великою русской рекой, то что мешало сделаться такою же и пермяцкой Каме? <…> почему же она, точно клад заколдованный, не даётся нам в руки? Прошли столетия, а изменилось ли что-нибудь в её жизни? <…> попрежнему одно её дикое, нетронутое величие, по-прежнему густы и угрюмы её крутые берега, покрытые тёмной елью. В этих местах и теперь, как тогда, охватывает жуткое чувство одиночества; и теперь чувствуешь всюду присутствие какой-то стихийной, всегда опасной для тебя силы» (Шмурло Е. Ф. Волгой и Камой: Путевые впечатления // Русское богатство. 1889. N 10. С. 114,115).


[Закрыть].

Таким образом, ко времени возникновения города эта основа «пермского текста», назовем ее условно «ткестом Земли», уже существовала. Причем пермский «текст Земли» изначально содержал в себе момент амбивалетности. Общее ядро этого текста составило представление о древней богатой и таинственной стране, целом особенном мире. Но образ Перми двоился в зависимости от того, на каком из его компонентов делался акцент, на стефаниевском или биармийскичудском. В стефаниевском варианте Пермь представала как земля избранная, освященная именем Стефана Пермского, страна просветительского подвига, где свет христианства торжествовал победу над тьмой язычества.

И одновременно Пермь была языческой страной с культами неведомых богов, Биармией, населенной таинственным чародейным народом – Чудью, отвергнувшим христианство и ушедшим под землю. Этот вариант образа Перми имел хтонический колорит. Пермь представала как «поганская земля <…> идеже покланяются идолом, идеже жрут жертвища, служаще глухим кумиром, идеже молятся издолбеным болваном, идеже веруют в кудесы, и в волхованья, и в чарованья, и в бесованья, и в прочая прельсти дьявольскиа»110110
  Святитель Стефан Пермский. СПб., 1995. С. 74,82.


[Закрыть]. Скреплялись эти противоречивые ипостаси образа Перми ощущением силы и творческой мощи земли, ее особости и призванности.

Референция «пермского текста» и во временном, и в пространственном измерении значительно шире исторической и пространственной референции города Перми, но благодаря имени вот уже два столетия, как «пермский текст» приурочен к городу. Тем не менее имя Пермь сохранило cвою референциальную двойственность и двусубъектность, оставаясь одновременно именем и Города, и Земли111111
  Характерно удивление, с которым неискушенный корреспондент обнаружил для себя двузначность имени города на обсуждении «формулы Перми»: «собравшиеся <…> говорили о Перми, кстати, все время имея в виду и область тоже» (См.: Грибанова И. «Соль земли» // МВ-Культура. 1999. № 2. С. 2). На наш взгляд, местное фразеологическое сращение «город Пермь» употребляемое и в официальной, и в разговорной речи, вызвано подспудным стремлением разграничить Пермь-город и Пермь-землю.


[Закрыть]. Поэтому «пермский текст» как единое целое образуется интерференцией смысловых полей Земли и Города.

Благодаря имени город представил землю не только функционально – в качестве её административного центра, но и семиотически – приняв на себя её имя. Через имя город отождествил себя с землей и усвоил себе, апроприировал ее историю и семантику. Город вобрал в собственное символическое поле важнейшие для его самосознания опорные смыслы: миссия Стефана Пермского, поход Ермака, пермский период, сказания о Биармии и чудские предания. Имя помогло городу семантически апроприировать пермскую деревянную скульптуру и пермский звериный стиль. Собственно все, что сообщает Перми ее пермскость.

Идеальное отождествление с землей, ее историческим и легендарным прошлым стало принципиальным моментом культурного самосознания города. Как уже подчеркивалось, оно отразилось, в частности, в дореволюционной городской топонимике. Именование городских улиц – процесс не стихийный, это значимый показатель культурного самосознания. Топонимически город строил себя изоморфно всему пространству края, объединённого Камой. В итоге, идя по Покровской, от Разгуляя в сторону Заимки, пермяк символически совершал путешествие через всю Пермскую землю, реальную, пространственно развернутую, и, пересекая Биармскую, даже легендарную с ее языческим биармийским прошлым. Пермь стремилась мыслить себя соответственно масштабам и историческому достоинству земли, столицей которой она стала.

Стефаниевский и биармийски-чудской мифы, выраставшие из истории имени города, существенно влияли на становление его самосознания как идеальная предыстория и проект будущего. Они формировали целостный образ таинственной древней земли, питающейся мощной энергией легендарных героев, способной породить новый просвещенный светлый град, которому суждена особая историческая и духовная миссия. В статье учителя Петра Назаретского по поводу открытия народных училищ в 1789 году находим характерный образчик сложившегося представления о городе, построенный и на языческом, биармийско-чудском (дикое древнее начало), и на стефаниевском (духовное и просвещенческое) мифах: «Кто бы думал, что на развалинах древнейшего в великой Пермии города воздвигнут был храм, наукам посвященный? И кто бы мог ожидать, что дикий остаток Чудского племени узрит близ пустынь, оным занимаемых, водворившееся учение, но сие исполнилось ныне»112112
  Цит. по: Фирсов Н. А. Открытие народных училищ в Пермской губернии // Пермский сборник. повременное издание. Кн. 1. М., 1859. С. 147.


[Закрыть]. Здесь героическое прошлое охотно проецируется в будущее. Это своего рода проект идеального города.

Резюмировать этот слой пермского текста как проект идеального города побуждает нас, в частности, воспоминание о масонской теме в связи с Пермью. Известно, что среди пермских чиновников «первого призыва» было немало масонов. Уже 27 октября 1781 года, вскоре после открытия города, обсуждался вопрос об учреждении ложи. В июне 1783 года ложа открылась, и, хотя просуществовала она лишь несколько месяцев, недооценивать её идеологическую роль и духовное влияние не стоит. Среди пермских масонов были такие деятели, как И. И. Панаев, И. И. Бахтин, Г. М. Походяшин. И. И. Панаев был директором народных училищ; предполагают, что не без участия масонов в Перми открылась типография113113
  Курочкин Ю. В. Под знаком золотого ключа // Урал. 1982. № 3. С. 155–167.


[Закрыть]. Как бы то ни было, но через XIX век пунктиром масонская тема прошла. Два года провёл в Перми, ставшей для него «училищем терпения, покорности и духовного величия», М. М. Сперанский114114
  Цит. по: Попов Е. А. Великопермская и пермская епархия. С. 149.


[Закрыть]. Духовное влияние масонства различимо в самосознании и просветительской деятельности Дмитрия Смышляева115115
  Масонская фразеология оставила, в частности, след в его путевых заметках. См.: Смышляев Д. Д. Синай и Палестина. Пермь, 1877. С. 51–52.


[Закрыть].

Пусть слабые, едва различимые, но следы масонской темы в пермском тексте закрепились. Подтверждение тому даёт М. Осоргин. Знаменательно, что свой путь в масонство он связал с впечатлениями отрочества в Перми. В автобиографической прозе «Времена» есть многозначительный эпизод, где Осоргин-гимназист разглядывает таинственные символы на старинной могильной плите, приподнятой, как книга: «лестница, треугольник, слитые в пожатии руки, череп и кости, пятиконечная звезда»116116
  Осоргин М. А. Времена. М., 1989. С. 55.


[Закрыть]. В контексте жизненного пути Осоргина этот эпизод читается как инициация: «явился новый юноша, предчувственник будущего, обладатель тайны, которая ляжет в основу строительства жизни <…> я уже видел малый свет, который даётся непосвящённым»117117
  Там же. С. 50.


[Закрыть].

Не случайно поэтому исследователь истории пермской книги Н. Ф. Аверина интерпретировала мотивацию отношения чиновников-масонов к новому городу как желание «на новом месте <…> построить <…> если не город Солнца, то хотя бы город Разума, Знаний, Справедливости»118118
  Аверина Н. Ф. История Пермской книги. Пермь, 1989. С. 12. Любопытно, что И. П. Смирнов подметил сходство описаний Юрятина у Пастернака с Солнечным Городом Кампанеллы. См.: Смирнов И. П. Роман тайн «Доктор Живаго». М., 1996. С. 97 .


[Закрыть]. Разумеется, проект идеального города свойственен был взгляду на город изнутри: так хотел бы сознавать себя человек, родившийся и живущий в Перми, усвоивший ее мифологию. Однако реальный город, по-видимому, мало соответствовал этому образу.

Проект идеального города скоро столкнулся с реальностью. Выпавшая Перми роль столицы древнего, обширного и богатого края долгое время, вплоть до 1860-х годов, не имела ни соответствующей хозяйственной основы, ни собственного человеческого потенциала. Пермь не стала ни центром торговли, ни промышленным городом. Материальное тело Перми оставалось убогим, город десятилетиями пребывал в застое. Этот контраст между идеальным статусом Перми и её реальным положением бросался в глаза. Одновременно с идеальным текстом города на протяжении всего Х1Х века развивается другой, ему противоположный.

Посмотрим, какой семиотический след Пермь оставила в литературе XIX века. Количественно «пермский текст» в ХIX веке небогат. Преимущественно это взгляд извне: Пермь, увиденная глазами проезжающих, временно и вынужденно остановившихся в городе. Описания города мы найдём в путевых записках, очерках, мемуарной, эпистолярной и дневниковой прозе А. Н. Радищева, Ф. Ф. Вигеля, М. М. Сперанского, А. И. Герцена, П. И. Мельникова-Печерского, П. И. Небольсина, Е. А. Вердеревского, Ф. М. Решетникова, Д. Н. Мамина-Сибиряка, И. С. Левитова, Н. Д. Телешова, А. П. Чехова, В. И. Немировича-Данченко, В. Г. Короленко. Их описания, как правило, фрагментарные, нередко скупо фактографичные, содержат всё же немало символически насыщенных деталей. Вникая в эти детали и фокусируя рассеянный в них образ города, постигаешь понемногу их глубокое внутреннее единство и то, что коренятся эти детали в некоем общем, определённом, не субъективно случайном, а культурно обусловленном образе города. Поразительно, но созданные в разное время и совершенно независимо друг от друга описания Перми в доминирующих своих чертах совпадают настолько, что кажутся вариантами одного текста – в них, или из них формируется некое общее структурносемантическое ядро.

Начнём с того, что для описаний XIX века характерно чувство новизны города. Для путешественников XIX века Пермь – это город-новостройка, «новая столица древнего «Пермского Конца» древних новгородцев»119119
  Вердеревский Е. А. От Зауралья до Закавказья. Юмористические, сентиментальные и практические письма с дороги. М., 1852. С. 46.


[Закрыть], как охарактеризовал её Е. А. Вердеревский. В этой шутливой характеристике звучит важный для понимания логики восприятия Перми мотив: новый город подспудно противопоставлен окружающей его древней земле. Так проявляется главный для семиотической истории Перми конфликт имени (древнего) и места (нового). Внешние наблюдатели неизменно противопоставляли историю города и историю имени. В своих «Заметках на пути из Петербурга в Барнаул» один из основателей Русского географического общества, историк и этнограф, П. И. Небольсин счёл необходимым предупредить читателя: «Это не тот город, который в старину назывался Великою Пермью, как утверждают иные»120120
  Небольсин П. И. Заметки на пути из Петербурга в Барнаул // Отечественные записки. 1849. Т. 64. Отд. 8. С. 8.


[Закрыть]. Попутно заметим, что из этого замечания следует, что путаница между Пермью новой и старой – была всё же довольно обыкновенным явлением.

У многих авторов Пермь как город новый настойчиво противопоставляется органично развивавшимся старым русским городам. Этот мотив проникает в одно из первых по времени впечатлений от Перми. Мы находим его в «Воспоминаниях» Ф. Ф. Вигеля, бывшего здесь проездом в 1805 году и оставившего выразительную характеристику города и его обитателей. Вигель, отделяя Пермь от понятия города, органически развившегося, подчеркнул, что Пермь не была ни «царством, как Казань и Астрахань», ни «княжеским удельным городом», ни даже «слободой, которая, распространяясь, заставила <…> посадить у себя воеводу»121121
  Вигель Ф. Ф. Воспоминания. М., 1864. Часть 2. С. 142.


[Закрыть]. Пермь – это новоучрежденный город, созданный по решению свыше. Многим позже, в 1849 году, словно фиксируя неизменность ситуации, это же обстоятельство отметил П. И. Небольсин: «до сих пор Пермь не имеет никакого значения; то, что должно обусловливать существование какого бы то ни было города, здесь не существует, и потому Пермь – только жилище чиновников, составляющих губернское управление. Большая часть обитателей Перми люди наезжие»122122
  Небольсин П.И. Заметки на пути из Петербурга в Барнаул // Отечественные записки. 1849. Т. 64. Отд. 8. С. 8.


[Закрыть]. Усугубляя этот мотив, Д. Н. Мамин-Сибиряк трактует Пермь как город, вообще лежащий вне органически освоенного исторического пространства: «От Перми до своего впадения в Волгу Кама не имеет никакой истории, её историческая часть выше Перми, где прежде стояли городки Искор и Урос, затем Канкор и Орел, а ныне Чердынь и Соликамск»123123
  Мамин-Сибиряк Д.Н. От Урала до Москвы: Путевые заметки // Мамин-Сибиряк Д.Н. Собр. соч.: В 8 т. М., 1955. Т. 8. С. 383–389.


[Закрыть]. Иначе говоря, Пермь как город существует вне пространства, насыщенного исторической памятью, она располагается на его периферии, в пустом, свободном от исторической памяти ландшафте. В связи с этим даже естественная символика городского ландшафта – город на горе – воспринималась порой как некий исторический казус, покушение на статус, исторически городу не принадлежащий. Д. Н. Мамин-Сибиряк не без язвительности писал, что «Пермь залезла на гору без всякой уважительной причины», поскольку «такие постройки имели смысл и значение для старинных боевых городов, поневоле забиравшихся на высокое усторожливое местечко»124124
  Мамин-Сибиряк Д.Н. Старая Пермь // Вестник Европы. 1889. № 7. С. 53.


[Закрыть]. Тут у Мамина-Сибиряка появляется мотив подмены, игры: город играет не свою роль, притворяется не тем, что он есть.

В отличие от исторических, органически сложив-шихся городов, Пермь воспринималась как город искусственный, возникший не сам по себе, а исключительно в результате волевого государственного вмешательства в естественный ход вещей. Выразительный образ города, возникшего по приказу, находим у А. И. Герцена: «Пермь – странная вещь. Императрица Екатерина однажды закладывала при Иосифе II город и положила первый камень. Иосиф взял другой и сказал: «А я кладу последний». Смысл обширный. Нет городов, возникших по приказу. Пермь есть присутственное место + несколько домов + несколько семейств; но это не город губернии, не центр, не средоточие чувств целой губернии, решительное отсутствие всякой жизни»125125
  Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1961. Т. 21. С. 44.


[Закрыть]. Так же и для Мамина-Сибиряка Пермь – это «административная затея», «искусственно созданная административная единица», наконец – «измышление административной фантазии»126126
  Мамин-Сибиряк Д.Н. Старая Пермь // Вестник Европы. 1889. № 7. С. 53,47.


[Закрыть]. Но самый выразительный и символически насыщенный образ этого ряда оставил Ф. Ф. Вигель. Его Пермь прямо возникает из пустоты: «это было пустое место, которому лет за двадцать перед тем велено быть губернским городом: и оно послушалось, только медленно»127127
  Вигель Ф.Ф. Воспоминания. М., 1864. Ч. 2. С. 142.


[Закрыть]. Образ города, возникающего из пустоты велением государственной воли, обращает к кругу ассоциаций петербургской темы.

Это ощущение искусственности, измышленности города («измышление административной фантазии») развивается в представление о некоей его призрачности, фиктивности. Вернёмся к воспоминаниям Ф. Ф. Вигеля: «Въехав в Пермь, особенно при темноте, некоторое время почитали мы себя в поле: не было тогда города, где бы улицы были шире и дома ниже»128128
  Там же.


[Закрыть]. Пермь воспринималась как город, растворяющийся в пустом пространстве, неразличимый в нём. В связи с этим даже реальные успехи Перми Мамину-Сибиряку, например, представлялись призрачными: «В последнее время Пермь совсем преобразилась; мощеные улицы и целые кварталы прекрасных домов производят даже известный эффект. К сожалению, все это тлен и суета <…> Искусственное оживление произведено железной дорогой, и всякая новая комбинация в этом направлении бесповоротно убьет Пермь»129129
  Мамин-Сибиряк Д. Н. Старая Пермь. С. 48.


[Закрыть].

Пермь воспринималась в аспекте глубокого несовпадения её статуса и её материальной данности, идеального плана и его реального воплощения. Емкий по глубине обобщения образ города, существующего только на плане, оставил в своих очерках П. И. Мельников: «Если вам случилось видеть план Перми – не судите по нём об этом городе: это только проект, проект, который едва ли когда-нибудь приведётся в исполнение. Почти половина улиц пермских существует лишь на плане <…> Поэтому, с первого взгляда, Пермь представляется городом обширным, но как скоро вы въедете во внутренность её, увидите какую-то мертвенную пустоту»130130
  Мельников П. И. Полное собрание сочинений. СПб., 1909. Т. 7. С. 568.


[Закрыть].

То же несоответствие внешнего и внутреннего, видимого и реального в образе города выражается у большинства писавших о Перми в мотиве обмана и подмены. Пермь – это город-декорация, за которой скрывается нечто другое. Характерен при этом устойчивый мотив обманчивости первого впечатления при знакомстве с городом, который мы находим у большинства писателей. Например, у П. И. Мельникова: «Вид на <…> город с Камы <…> очень хорош. Большие каменные дома тянутся длинною линией по берегу Камы; над ними возвышаются церкви и монастырь <…> но вот мы приехали в Пермь – и где тот прекрасный ландшафт, которым издалека любовались мы? Те большие каменные дома, которые находятся по берегу Камы, стоят без рам, без окон, с провалившимися крышами, с обвалившейся штукатуркой; на улицах нечистота, дырявые тротуары, крапива по колени. Воля ваша, а Пермь как хороша снаружи, так незавидна внутри»131131
  Там же. С. 567.


[Закрыть].

Похожее чувство разочарования позднее испытал П. И. Небольсин: «Что за прелестный город Пермь, когда в него въезжаешь. Во-первых – застава: это два высокие столба, соединенные между собою чугунною цепью, под которой может пройти, не наклоняясь, сам Колосс Родосский. На вершине этих столбов сидит по орлу, а у подножия стоит по медведю; чрезвычайно живописно! К заставе прилегает обширный луг, окаймленный длинным бульваром: это тоже эффектно. С противоположной стороны стоят красивые здания, стройным рядом вытянувшиеся в линию и рекомендующие собою прочих своих братий, размещенных внутри самого города <…> Первое впечатление, производимое первым шагом в Пермь, действительно возрождает надежды видеть чем дальше, тем лучшие здания. Но… Что за противоположное этому впечатление вселяет город Пермь, когда в него въедешь»132132
  Небольсин П.И. Заметки на пути из Петербурга в Барнаул. С. 8.


[Закрыть].

П. И. Мельников в таком «декоративном» ,фасадном устройстве города склонен был видеть чуть ли не умысел пермяков: «Я взглянул на Пермь: налево стояло красивое здание Александровской больницы; богатая чугунная решетка, окружавшая это здание, ещё более увеличивала красоту его. Взглянув на этот дом, я подумал, что Пермь должна быть очень-очень красивый город, но впоследствии узнал, что это здание, точно так же, как здание Училища детей канцелярских служащих, находящееся у Сибирской заставы, были не больше, как хитрость пермских жителей, выстроивших такие домы у застав для того, чтобы с первого взгляда поразить приезжего красотою и отвлечь его внимание»133133
  Мельников П. И. Дорожные записки на пути из Тамбовской губернии в Сибирь. Статья третья. С. 6,7.


[Закрыть].

Обращаясь к более поздним заметкам, мы неизменно находим тот же мотив города-декорации. Об этом писал сибирский писатель И. С. Левитов: «Город расположен на небольшой возвышенности и казался мне, когда я был еще на пароходе, довольно эффектным, но в действительности он далеко не оправдал этого представления. <…> улицы в нем не мощены, грязи по колена; на всем унылый вид, наводящий какую-то щемящую грусть»134134
  Левитов И.С. От Москвы до Томска // Русская мысль. 1883. № 7. С. 9,10.


[Закрыть]. То же у В. И. НемировичаДанченко: «Издали, с палубы парохода, город чрезвычайно красив», но это только фасад, в самом городе путешественнику «с первого же раза пришлось окунуться в грязь. Улицы не мощены, колеса тонут по ступицу, в дождливую погоду городские франты кричат караул на середине площади. Рассказывают, что в этой грязи пьяные купцы находили себе не раз преждевременную могилу»135135
  Немирович-Данченко В.И. Кама и Урал: Очерки и впечатления. СПб., 1890. С. 132,133.


[Закрыть].