Текст книги "Годы привередливые. Записки геронтолога"

(после получения посылки от Моссельпрома)

 
Мой лозунг:
– «От жизни
всё берите».
Но всё
Я
Брать не готов:
Это вам —
Не какой-нибудь
Толстый критик —
А 10 лет Соловков!
СЛОН высок,
Но и я высокий,
Мы оба —
Пара из пар.
– Ненавижу
всяческие сроки!
– Обожаю
Всяческий гонорар!
Мой голос
Ударит громом,
И рядом скиснет медь!
Кроме,
Как в УСЛОН’е,
Нигде
Не хочу сидеть!!!
Тысяча тысяч,
Знайте:
Нет больше голов тоски:
Вам говорю:
– Покупайте
«Новые Соловки».
 

«Соловецкие острова» (1930. № 1. С. 63)

Я украдкой списал эти стихи и долгие годы хранил, показывая только ближайшим друзьям.

На Соловках работали ССО – студенты-москвичи и архангелогородцы – участвовали в реставрации монастыря под руководством московских архитекторов и художников-реставраторов. Сергей познакомил меня с ними и как-то предложил пойти на рыбалку. Мы сели в лодки, проплыли часть обычного туристского маршрута по озёрам и каналам, но неожиданно пристали к берегу, волоком и на руках перетащили лодки в другую протоку и вышли в какую-то другую систему озер. Художники достали удочки и спиннинги, отдавшись любимому и увлекательному занятию. Меня рыбалка не увлекала, и я отправился вокруг озера, на берегу которого мы устроили бивак. Я шел по валунам, поросшим морошкой, черникой и брусникой полянам, продирался сквозь буреломы и неожиданно набрёл на какие-то строения, очень напоминавшие мне остатки лагерей, которые я видел в поезде Ухта – Воркута в 1973 году. Да, это были позеленевшие от времени и обрушившиеся вышки для вохры, остовы бараков, столбы с колючей проволокой (зачем она на Соловках – ведь не сбежишь – кругом море!). Прошло почти полвека, а следы СЛОНа не убраны и кричат об ужасе, который здесь был «нормой» жизни. «Неужели настанет время, когда на Соловках организуют музей ГУЛАГа?» – подумал я тогда.

Возвращался я домой с Соловков тем же маршрутом. Перед отлётом я сходил по дамбе на остров Муксалма, где было море брусники, и набрал за час-полтора полную корзину – будет подарок домой. В Архангельском аэропорту усталый сержант милиции на контроле остановил меня.

– У тебя есть нож, отдай, – уверенно обратился он ко мне.

– Ножа у меня нет, – сказал я. Но мой заросший и небритый вид, видавшие многое штормовка и рюкзак не убедили сержанта.

– Покажи рюкзак.

Я вытряхнул рюкзак, где лежало несколько книг, одежда, сапоги и зонтик. Ножа не было.

– Он у тебя под брусникой, – сказал он уже не так уверенно, расстелил на столе клеёнку и велел высыпать ягоды.

– Если ножа нет, сам будешь собирать, – заявил я.

– Высыпай! – приказал бдительный милиционер. Я высыпал – ножа не было. Мы стали вместе перекладывать бруснику в корзину.

– Ты уж извини, я сегодня уже семь финок отобрал – уж больно вид у тебя такой, что без ножа не бывает, – оправдывался он.

Я посочувствовал ему и в душе отдал должное его опыту: нож с наборной ручкой, подаренный одним зэком еще в Урдоме, конечно же, был – как в лесу без ножа? Но милиционеру был неизвестен мой надежный и простой способ перевозки, когда даже появившиеся потом во всех аэропортах приборы, просвечивая багаж насквозь, его не обнаруживали. Раскрывать его я не стал.

Дорогами «Знания»

После Урдомы я твердо решил, что пора зарабатывать головой. Дело шло к завершению докторской диссертации. Да и 12 лет на стройках – все-таки стаж. Хотелось чего-то новенького. Последующие три лета я провел, читая лекции по линии общества «Знание» в разных районах Ленинградской области – Тихвинском, Бокситогорском, Подпорожском, Лодейнопольском, Волховском. За лекции неплохо платили – кандидат наук за каждую прочитанную лекцию получал 9 рублей 60 копеек. Прочитав за день четыре-пять лекций, а за неделю – 20–25, я зарабатывал практически вторую зарплату. Кроме самих районных центров, которые, за редким исключением, в большинстве своем ничем примечательным не запомнились, были поездки в довольно глухие места, поражавшие своей замечательной природой, иногда чудом сохранившимся деревянным храмом, старинными северными домами. Я читал лекции по профилактике рака, модифицируя их содержание в зависимости от аудитории. Иногда это были чисто женские либо мужские коллективы, иногда смешанные. Должен сказать, что, как правило, слушали лекции с большим интересом, задавали вопросы. Однажды я даже съездил на неделю с лекциями в Котлас – это уже Архангельская область. Из Котласа мне довелось на небольшом судёнышке «Заря», снабженном водометным движителем, добраться до Сольвычегодска, где на берегу реки красовалась замечательная церковь, поставленная Строгановыми.

На реке Оять

В 1981 году я снова читал летом лекции в Лодейнопольском районе Ленинградской области. В районном обществе «Знание» мне дали путевки в совхоз «Борец», контора которого находилась в Имоченицах – небольшой деревне на берегу реки Оять. По моим сведениям, как раз в этом совхозе должны были строить коровник мои друзья-лэтишники, с которыми мы столько ездили на Дальний Восток. После лекции в конторе совхоза я спросил у женщины, подписывавшей мне путёвку, работают ли у них «студенты».

– Да вот в ста метрах отсюда коровник начали строить, – показала мне она. Через несколько минут я уже обнимался с друзьями. Объект был только начат – уже стоял фундамент, и ребята начали выкладывать из кирпича столбы, между которыми по проекту должны были монтироваться асбестоцементные панели стен.

– А не найдется ли лишнего мастерка? – спросил я и за пару часов выложил столб, который, как любит вспоминать Анатолий Павленко, был сложен идеально ровным, но винтом, что, несомненно, отражало моё радостное состояние от встречи. Лекция в конторе была последней в моем турне, и я позвонил домой сообщить, что остаюсь с мужиками строить коровник.

– У тебя же даже одежды рабочей нет, – только и могла возразить Лена.

– Одежду мне дадут ребята, – ответил я.

Началась нормальная строительная жизнь. Место было замечательное. Рядом – река Оять, множество красивейших озер в окружении сосновых лесов. Одно из них мы назвали озером Макена по названию озера в каком-то американском вестерне. Оно лежало в небольшой песчаной котловине, со всех сторон было окружено лесом. Мы часто после работы приезжали на него, жгли костер, устраивали шашлыки, купались и пели песни. В окрестных лесах было много грибов, особенно лисичек и белых. На озере мы сколотили плот, с которого ловили рыбу. Недалеко от Имочениц была деревня Никоновщина, в которой я был в «ссылке» в 1967 году, будучи в отряде «Ладога-4» у Володи Сивкова. В Имоченицы мы ездили подряд три года, строя в сезон по коровнику. Жили мы на другом берегу Ояти в поселке Яровщина, где нам дали под жильё двухкомнатную квартиру в четырёхэтажном панельном доме. И каждый день ездили на своих машинах в Имоченицы, делая семикилометровый крюк через мост.

Программа химической безопасности

В декабре 1981 года мы с В. А. Александровым приняли участие в совещании рабочей группы Международной программы химической безопасности (МПХБ) Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) по подготовке монографии «Принципы оценки риска для потомства в связи с воздействием химических веществ в период беременности»[54]54
  Alexandrov V. A., Anderson E. L., Anisimov V. N. et al. Principles for Evaluating Health Risks to Progeny Associated with Exposure to Chemicals During Pregnancy (Environmental Health Criteria 30). Geneva: W. H.O., 1984.


[Закрыть]. Включил нас в число экспертов ВОЗ (так именовался статус членов рабочей группы) Н. П. Напалков, твердо следовавший принципу посылать на международные конференции молодежь, а не партийных функционеров и чиновников. Несмотря на то, что совещание должно было состояться в Праге – столице социалистической Чехословакии, оно проходило под эгидой ВОЗ, в нём должны были принимать участие ученые капиталистических стран и даже членов агрессивного военного союза НАТО. Поэтому оформление «выездных дел» шло по требованиям, предъявляемым командируемым в капиталистические страны. Оно включало обсуждение служебной характеристики, рекомендацию на поездку партийного комитета Института, где мы работали, присутствие на «выездной» комиссии при Сестрорецком райкоме КПСС, беседу с «куратором» Института от КГБ, утверждение кандидатуры командируемого на коллегии Минздрава СССР. После этого следовали приглашение в здание на Старой площади в Москве, где, как пел Высоцкий, «дали мне прочесть брошюру, как наказ, чтоб не вёл себя там сдуру, как у нас…», и роспись под бумагой, в которой подтверждалось, что с текстом брошюры ознакомлен и согласен выполнять. Апофеозом была беседа с джентльменом в безукоризненном сером костюме, если не ошибаюсь, в ранге члена ЦК КПСС. Он тепло поздравлял неофита с приобщением к числу лиц, облеченных доверием партии, и сердечно напутствовал впервые отправляющегося на встречу с чуждым и опасным капиталистическим миром, призывал к бдительности и стойкости к соблазнам, которые там ожидают наши неокрепшие души, пожелал высоко нести знамя советской науки.

Наконец, все формальности были позади, в Международном отделе Минздрава СССР в Рахмановском переулке в Москве нам выдали заграничные паспорта с визами, познакомили с руководителем делегации, заместителем директора какого-то московского НИИ. Пригласили на беседу в бухгалтерию международного отдела Мин-здрава, где нам объяснили, чтобы, когда нам как экспертам ВОЗ в Праге представитель МПХБ выплатит приличную сумму в долларах США, мы не думали, что эти доллары принадлежат нам. Нам дозволялось тратить на свои нужды только 25 долларов в сутки, а все остальное следовало привезти и сдать в эту бухгалтерию в счет компенсации за все, что дала нам Родина, включая бесплатное образование и возможность заниматься наукой. Нам надлежало привезти квитанцию о полученной сумме, счета из гостиницы и билеты на автобус из аэропорта до гостиницы и обратно. Все другие поездки по городу – за свой счет. В завершение нам объяснили, что всё, что не будет признано бухгалтерией «законными расходами», облагается штрафом в пятикратном размере за каждый несданный доллар. Несколько озадаченные столь странно выглядевшим инструктажем, мы не очень задумывались над законностью этой операции по лишению нас зарабатываемых денег. Мы были счастливы, что все барьеры и препоны позади – нас выпустили! Нас ожидает заграница!

Прага готовилась к Рождеству, город был празднично украшен, здания подсвечены гирляндами лампочек и прожекторами и производили сказочное впечатление. В гостинице Медицинской академии, где проходило совещание, ожидал Лихачёв, прилетевший накануне из Лиона, где он тогда работал в МАИР. Для меня это была первая служебная зарубежная командировка. Алексей на правах старшего и опытного товарища объяснял мне принципы работы рабочей группы, детали дипломатического этикета, в которых я был, выражаясь его словами, «стерилен». Он же познакомил меня с Джерри Райсом, симпатичным американцем, занимавшимся проблемой трансплацентарного канцерогенеза. Райс был заместителем директора Национального института рака США, руководил его отделением во Фредерике (штат Вирджиния). Райс окончил Медицинскую школу Гарвардского университета, где получил блестящее образование. Он даже изучал русский язык, из которого чаще всего использовал произносимые с очаровательным акцентом слова «чуть-чуть», когда мы предлагали ему употребить в качестве премедикации перед ужином или официальными приёмами немного традиционного русского напитка, которого, как точно знал искушенный в заграничной жизни Алексей, на приемах подают «ну разве что самую малость». Тогда же Лихачёв угостил его национальным русским коктейлем, так он назвал «ерша», добавив немного водки в пиво, что произвело на Джерри неизгладимое впечатление. С Джерри Райсом мы потом виделись множество раз. Он приезжал с лекциями в наш Институт, мы встречались на различных международных научных конференциях, рабочих совещаниях МПХБ, в его лаборатории во Фредерике, с которой наша лаборатория тесно сотрудничала, и, наконец, в Лионе, где Райс после выхода на пенсию в NCI работал в течение многих лет руководителем Программы МАИР по подготовке монографий по оценке канцерогенного риска химических веществ для человека. И Джерри каждый раз в неформальной обстановке вспоминал национальный русский коктейль «ёр-р-рш».

Первая командировка в МАИР

Весной 1982 года Николай Павлович послал меня на рабочее совещание в МАИР. Это была моя первая поездка в Лион. Пройдя все те же «выездные» процедуры, что и перед поездкой в Прагу, кроме визита на Старую площадь, получив в Минздраве свой паспорт с французской визой, я добрался до международного аэропорта Шереметьево-2 и вылетел в Париж. Мне предстояло переночевать в Париже, а наутро с Лионского вокзала отправиться поездом в Лион. Лихачёв в письмах подробно проинструктировал меня заранее, какой отель забронировать, как до него добираться и так далее. Я неукоснительно им следовал, что застраховало меня от множества проблем, с которыми неизбежно сталкивался каждый советский человек, впервые выезжавший за границу. Не буду долго рассказывать свои впечатления о Париже. Я был потрясен и сразу влюбился в этой прекрасный город, его улицы, площади, набережные и мосты, музеи и парки. Как писал Э. Хемингуэй: «Париж – это праздник, который всегда с тобой». Лучше и не скажешь.

И вот скоростной экспресс, преодолев за 2 часа 4 минуты все 450 километров, разделявшие Париж и Лион, плавно тормозит у платформы «Пираж» в Лионе. Алексей меня встретил и опекал все время моего пребывания в Лионе. На своём красном «жигулёнке» он привез меня с вокзала в гостиницу на рю Виктора Гюго в самом центре Лиона, где я бросил свои вещи. Вечер мы провели за ужином у него дома. С утра началась работа. В программу пребывания визитёров входило обязательное знакомство со всеми подразделениями МАИР, включавшее беседу с его руководителем, подробно рассказывавшем гостю о выполняемых в отделе исследованиях, представление директору МАИР и семинар, на котором визитёр знакомил сотрудников МАИР с результатами своей работы. Особенно меня впечатлила замечательная библиотека МАИР, получавшая практически все издававшиеся в мире журналы и книги по онкологии, стояли мощные копировальные машины, на которых можно было быстро сделать копии нужных тебе статей.

Международное агентство по изучению рака (МАИР) занимало специально построенное для него современное пятнадцатиэтажное здание на улице Гамбетта рядом со станцией метро «Люмьер», названной в честь создателей кинематографа братьев Люмьер. МАИР, созданный в 1965 году Всемирной организацией здравоохранения по решению XVIII Всемирной ассамблеи здравоохранения, был, по сути, международным научно-исследовательским институтом, имевшим статус учреждения ООН, финансировался на взносы стран-учредителей, включая СССР. Большую роль в создании МАИР сыграли академик Н. Н. Блохин, бывший в ту пору президентом Академии медицинских наук СССР и директором Института экспериментальной и клинической онкологии АМН СССР в Москве, и Н. П. Напалков – заместитель директора НИИ онкологии им. проф. Н. Н. Петрова Министерства здравоохранения СССР. Н. Н. Блохин и Н. П. Напалков были членами Руководящего и Научного советов МАИР.

В МАИР по нескольку лет работали в разное время руководителями научных подразделений и научными сотрудниками чл.-кор. АМН СССР П. А. Боговский, проф. Л. А. Грицюте, проф. В. С. Турусов, чл.-кор. РАМН Д. Г. Заридзе, ставшие известными учеными В. Э. Гурцевич, А. Я. Лихачёв, В. А. Кобляков, В. А. Крутовских и другие. Членами стипендиального комитета МАИР были в разные годы Н. П. Напалков, А. Я. Лихачёв, В. Б. Окулов, Н. Н. Блинов. Я был членом Стипендиального комитета в 1991–1992 гг. Забегая вперёд, хочу упомянуть, что и в последующие годы неоднократно приезжал по приглашению МАИР в Лион для участия в различных совещаниях, чтения лекций.

На выходные Лихачёвы приготовили для меня сюрприз. Алексей, его жена Тамара, их сын Миша и я сели в его краснознаменный автомобиль и по скоростному шоссе проехали за день более девятисот километров по маршруту Лион – Марсель – Авиньон – Ним – Понт-дю-Гар – Арль – Лион. Поездка была феерическая. «Без задних ног» я мёртвым сном заснул в своем номере на рю Виктора Гюго. Утром меня разбудил шум дождя. Я открыл шторы и удивился – на небе ни облачка, сияло солнышко. Выглянув в окно, я увидел человека, поливавшего из шланга тротуар, смывая с него остатки пены от шампуня.

Венеция

Весной 1983 году меня командировали на конференцию по малым дозам радиации в Венеции, организованную Международным агентством по атомной энергии (МАГАТЭ). Это была моя первая поездка в Венецию. Николай Павлович, будучи в командировке в Минздраве, зашел по каким-то своим делам в Международный отдел и случайно узнал, что «инстанции» не пустили приглашенного на эту конференцию известного радиобиолога профессора Ю. И. Москалёва из Института биофизики Минздрава СССР. Н. П. предложил мою кандидатуру для поездки, сказав, что у меня идет работа по радиационному канцерогенезу и я уже участвовал в рабочих совещаниях МПХБ. Вопрос решился положительно, и вот, получив в Минздраве накануне вылета из Москвы заграничный паспорт с визой, я знакомлюсь со своим напарником по поездке – профессором Николаем Викторовичем Лучником, выдающимся радиобиологом из Обнинска, учеником самого «Зубра» – Н. В. Тимофеева-Ресовского. Прилетели в аэропорт, расположенный на материковом берегу, проехав по дамбе, на поезде добрались до вокзала Венеции, где нас встретила сотрудница МАГАТЭ. И вот мы уже на большом катере плывем по Большому каналу мимо великолепных дворцов, церквей, снующих в разные стороны гондол. На пристани у площади Сан-Марко мы пересели на другой кораблик – из уважения к большим заслугам Н. В. Лучника и Ю. И. Москалёва организаторы решили поселить нас в роскошном отеле на острове Лидо, где размещались казино и дорогие отели. Когда мы поселились в своем великолепном отеле, то поняли, что попали в ловушку. Стоимость номера раза в четыре превышала сумму, дозволенную нам потратить на отель. Собственно, выданных организаторами нам, как приглашенным лекторам, денег хватало и на этот отель, но нас строго проинструктировали, сколько и на что нам позволяется потратить. Ежедневные поездки катером с Лидо на остров Сан-Джордже-Маджоре, где проходила конференция, с пересадкой на Сан-Марко еще более усугубляли финансовую катастрофу, на которую нас обрекли, не ведая того, гостеприимные хозяева. Обсудив с Н. В. Лучником ситуацию, я добрался на катере до Сан-Марко, нашел недалеко от знаменитой площади и причала недорогой отель с замечательным названием «Казанова» и приемлемыми ценами. Несложные расчеты показали, что если снять двухместный номер, мы с моим напарником сведём наши потери в Лидо к нулю. «Можно ли поселиться в номер вдвоем с мужчиной?» – спросил я портье. «Это ваши проблемы», – последовал ответ. На следующее утро мы с Лучником перебрались в «Казанову», а затем поплыли на остров, где в зданиях старинного бенедиктинского монастыря проходила конференция. Николай Викторович, который первые дни нашего знакомства относился ко мне довольно сдержанно, заметно смягчился после моего доклада. Как он потом мне сам объяснил, он решил, что меня «приставили» к нему в качестве соглядатая: я был молод, усат, неизвестен радиобиологам, всего лишь кандидат наук, не член партии, о чем он меня сам осторожно спросил. Всё «сходилось». Потом мы в течение многих лет поддерживали с Николаем Викторовичем самые добрые отношения.

В Венецию я впервые взял с собой фотоаппарат «Зоркий-4» и зарядил его дефицитной в те годы цветной диапозитивной пленкой. Снимки получились замечательные и, собираясь в очередной раз на стройку в Имоченицы, я взял их с собой, чтобы показать товарищам. Прихватил также свой маленький проектор «Этюд». Часть «команды» была уже на объекте – ставили фундамент, а я приехал с кем-то позднее, когда нужно было возводить столбы и стены. Когда я предложил показать ребятам слайды с Венецией, Эдик Павлюк сказал мне, что лучше будет, если я покажу их в столовой у «пластов», у которых мы теперь стали кормиться вместо совхозной столовой, где было дорого и невкусно. «Пластами» мы называли сотрудников большого научно-производственного объединения «Пластполимер», которых по заведенному в период развитого социализма обычаю посылали на уборку урожая в подшефный совхоз «Борец». Подшефные колхозы и совхозы были у всех НИИ и вузов, куда ездили по разнарядке «на картошку» профессора и доценты, младшие и старшие научные сотрудники, не говоря уже о студентах. «Пластполимер» был большой и солидной организацией в составе Охтинского химического комбината. Объединение построило для своих сотрудников довольно комфортабельный лагерь на берегу Ояти с приличной столовой-клубом, бараками, в которых было оборудовано вполне сносное жилье. Каждые десять дней приезжала новая смена, что превращало эти поездки в летний трудовой лагерь и род развлечения. «Пластов» в каждую смену работало около двухсот человек. Накормить еще десяток было совсем нетрудно, тем более что мы платили наличными. Поскольку повара были также сотрудниками НПО и сменялись, то никто не воровал, готовили просто, но сытно и вкусно. С «пластами» мы дружили и как-то даже сыграли с ними в футбол, разбив по всем статьям. Меня несколько раз приглашали для оказания медицинской помощи заболевшим или получившим травмы сотрудникам. Эдуард договорился с руководством «пластов». В субботу после ужина в столовой натянули простыню в качестве экрана, рядом повесили привезенную мной карту Венеции и при переполненной аудитории более часа я показывал свои замечательные слайды и делился впечатлениями об увиденном.

Через много лет эта история получила продолжение. Однажды Толик Павленко пришел в гости к одному из постоянных членов нашей строительной команды Саше Селезневу, который за эти годы успел развестись и снова жениться, причем второй его женой была сотрудница НПО «Пластполимер». Во время беседы возникла тема Имочениц. Вдруг жена Саши встрепенулась и сказала, что помнит, как один алкаш в Имоченицах читал им лекции про Венецию и очень ловко врал, что был там. Саша с Толей чуть со стульев не попадали от смеха.

– Так это же наш доктор! И он там действительно был! – воскликнули друзья. Видимо, в те годы было трудно поверить, что заросший усатый мужик в драной тельняшке (а именно в ней я читал лекцию), строящий с шабашниками коровник в забытых богом Имоченицах, действительно был в Венеции. Уж больно редко простым людям удавалось в те годы пройти через «сито» выездных комиссий и «органов», чтобы побывать «за бугром». Прошло еще лет десять, и на встрече Нового, 2007 года, организованной Вашкелисом в Порошкине под Петербургом, когда он собрал членов нашей команды с женами и детьми, Саша, наконец, представил меня своей жене: «Это профессор Владимир Анисимов – тот самый алкаш, что читал в Имоченицах лекцию о Венеции!» Мы с удовольствием еще раз вспомнили эту славную историю.

Работа над диссертацией близилась к концу. Наконец, в самом начале 1983 года, я «положил её на стол» Николаю Павловичу для проверки и настроился на долгое ожидание, зная его тщательность при проверке диссертаций своих учеников. К моему удивлению, недели через две он позвал меня к себе в кабинет и отдал диссертацию.

– Я тут немного поправил выводы, – сказал Н. П., – а всю диссертацию просмотрел по диагонали. Доктор наук должен сам отвечать за то, что он пишет. Пиши автореферат и готовься к предзащите.

Время пролетело быстро. Автореферат был напечатан и разослан. Защита была намечена на декабрь 1983 года. Однако Н. П. попросил меня перенести защиту на январь 1984 года. По какой-то причине он хотел, чтобы в декабре защитился Вахтанг Мерабишвили, докторскую диссертацию которого он также консультировал. Я легко согласился: месяц подождать – это не срок, тем более сам Н. П. попросил.

Снова Соловки

В 1983 году я снова собрался на Соловки. Лена решила ехать со мной – причина моего стремления снова поехать туда была не совсем ей понятна. Сергей прислал приглашение, было получено разрешение Большого дома, и в разгар белых ночей мы прилетели на остров. При посадке на самолет до Соловков в Васьково – архангельском аэропорту местных авиалиний – произошла одна забавная история. Милицейский старшина, досматривающий багаж на предмет обеспечения безопасности и изъятия огнестрельного и холодного оружия, обнаружил у регистрировавшейся перед нами молодой хорошо одетой пары москвичей бутылку со спиртом, что было в те времена большим криминалом. Он составил акт, который будет послан по месту проживания и работы пойманных с поличным нарушителей, что с неизбежностью обещало им крупные неприятности. Старшина, очень довольный своей бдительностью, весело обратился к нам, облаченным в штормовки:

– Ну, что, туристы, алкоголь и наркотики везете? Показывайте.

– Конечно, везем, – ответил я, открывая рюкзак и доставая из сапога бутылку шампанского. – Вот алкоголь, а вот наркотики, – и извлек блок сигарет, который вез Сергею.

– Шутник! – радостно сказал, улыбаясь, старшина. – Закрывай рюкзак! А вот те уже дошутились, – кивнул он в сторону притихших и подавленных москвичей. Мне было их искренне жалко. Но в душе я ликовал, что не поленился, а аккуратно обернул серебряной фольгой горлышко бутылки из-под шампанского, в которой был налит предназначенный жене Сергея для медицинских целей чистейший 96-градусный спирт, и даже наклеил на нее предварительно снятый «воротничок» с надписью «Советское шампанское».

Сергей поселил нас в комнате сотрудницы музея, которая была в отъезде. Когда мы пришли на квартиру, её соседка по квартире на кухне готовила еду, а в небольшом бочонке стоял нагишом малыш. Мы поздоровались.

– Привет, Диоген! – сказал я малышу.

– Не Диоген, а Аввакум, – поправила меня его мать. – Аввакум Петров, Петровы мы, – добавила она.

Аввакум Петров, место рождения – кремль, Соловки. Неплохо звучит!

Сергей дал нам постоянный пропуск на лодочную станцию, и практически каждый день мы отправлялись на лодке по озёрам и каналам, забираясь в новые места. С собой брали только хлеб, соль. Такого количества грибов, как на Соловках, я нигде не видел. Иногда вся поляна, на которую мы выходили, была усеяна желтками, как здесь называют моховики. Но особенно поражало обилие белых грибов. Я разводил где-нибудь костёр, на котором Лена в котелке варила грибы, собранные мной в округе. Грибами да ягодами – черникой, морошкой и брусникой – мы только и питались эти дни. Белых грибов мы засолили полное ведро, которое так и привезли потом в Ленинград. Я даже отвёз банку этих грибов в Лион, в подарок Лихачёву: хотя Лион и столица французской гастрономии, таких грибов там точно нет!

Сводил я Лену и на мыс Пичак, и к Переговорному камню, и на Муксалму, где целые поляны были покрыты красным ковром – столько было там брусники. Ну, и, конечно, показал ей кремль, библиотеку. Зашли в поселковый магазин, в котором было хоть шаром покати, – кроме больших плохо пропеченных кирпичей черного хлеба, килек в томате, серых макарон и каких-то карамелек, кажется, ничего и не было.

– А молоко у вас есть? – обратилась к продавщице Лена.

– Только по записи местным жителям с детьми, – нелюбезно ответила та.

Были в гостях у Тамары и Сергея Синяговских, которым отдали все привезенные с собой из Ленинграда продукты – сыр, колбасу, тушенку, банки с сайрой, масло. Тамара рассказала, что на остров практически не завозят продукты. Это было непонятно, потому что на остров регулярно приходили корабли с туристами, летали самолёты. Тем не менее жители, включая музейщиков, вынуждены были жить натуральным хозяйством – запасаться ягодами, сушить грибы, заготавливать на зиму бочками селёдку, солить треску, пытаться вырастить картошку, какие-то овощи.

Неделя пролетела быстро – нужно было собираться домой, билетов обратных на самолет нам не удалось взять, рассчитывали купить на месте. Однако билетов не было – на две недели вперед все было раскуплено. Все туристы возвращались к 1 сентября на Большую землю. Неожиданно подвернулась оказия – из Кеми пришел большой военный катер с лётчиками, приехавшими на экскурсию. Я договорился с командиром катера, молоденьким офицером, что он возьмет нас на борт. Мы быстро собрались, попрощались с Синяговскими, пришли к назначенному времени на причал и отправились по морю в Кемь. Проплыли мимо гряды скалистых пустынных островов, называемых Кузовами, и через несколько часов болтанки пришвартовались в Кеми. Лётчиков с женами и детьми ждал военный автобус, который по дороге в расположение лётной части завёз нас на вокзал. Я заглянул в окошечко кассы.

– Когда будет ближайший поезд на Ленинград и есть ли билеты? – спросил я у кассирши.

– Да через час будет мурманский экспресс, но есть только купейные, – ответила кассирша, недоверчиво глядя на наши штормовки и рюкзаки.

Через час с небольшим мы уже возлежали на полках комфортабельного экспресса «Арктика», мчавшего нас в Ленинград. Не верилось, что еще утром мы возвращались из аэропорта после безуспешной попытки взять билеты на самолёт из брони до Архангельска, не зная, как выбраться с Соловков.

– С тобой не пропадёшь, – восхищённо сказала мне Лена, и усы мои сами собой закручивались кверху…

Возрастные факторы в канцерогенезе

Как-то, ещё году в 1981-м, А. Лихачёв написал мне из Лиона, чтобы я подумал о теме конференции, которую можно было бы провести в Ленинграде совместно с МАИР. У меня ответ был готов – «Старение и канцерогенез». Алексей переговорил с Николаем Павловичем, горячо поддержавшим идею, с Руджеро Монтесано – руководителем отдела, в котором он работал, затем с директором МАИР Лоренцо Томатисом. Предложение всех заинтересовало, Институт написал нужные бумаги, и дело завертелось. Стали готовить список приглашенных докладчиков. Поскольку я уже сравнительно давно занимался этой проблемой и знал по работам всех ведущих в мире специалистов, то составить такой список не составило большого труда. Кого-то предложили дополнительно из МАИР, разослали письма, на которые с удовольствием ответили практически все приглашенные.

Симпозиум назвали «Возрастные факторы канцерогенеза», состоялся он в Ленинграде в декабре 1983 года и проходил в недавно отстроенной гостинице «Москва», расположенной на левом берегу Невы у моста Александра Невского прямо напротив Александро-Невской лавры. Приехали все, кого пригласили, – привлекала тема; это была одна из первых в мире конференций на эту тему, высокий уровень участников – среди них были «звезды первой величины», а также, естественно, возможность побывать в Ленинграде, посетить Эрмитаж, пригородные дворцы. Было согласовано, что труды симпозиума выйдут в виде монографии в серии научных публикаций, издаваемых МАИР, что уже гарантировало высокий рейтинг симпозиума. Перечислю зарубежных докладчиков: М. Раевский (ФРГ), Р. Пито, Дж. Кузик, А. Леманн, Дж. Марджисон (Великобритания), Х. Нагасава, Р. Хираяма (Япония), П. Эббесен (Дания), А. Арранто (Финляндия), Я. Понтен (Швеция), К. Баррет (США). Среди советских участников были Н. П. Напалков, Н. М. Эмануэль, В. М. Дильман, Г. М. Бутенко, В. С. Турусов, В. П. Войтенко, Ю. М. Васильев, Л. А. Грицюте, А. И. Быкорез, В. Д. Жестяников, В. М. Мерабишвили, ну и мы с А. Я. Лихачёвым. Удалось найти место и для доклада молодым сотрудникам В. М. Дильмана.