Текст книги "Норильские рассказы"

Черные флаги в год Черной Змеи

Конец мая 1953 года в Норильске не радовал теплом. Но стоило из облаков выглянуть солнцу, как толщи снега начали интенсивно таять, на глазах превращаясь в жидкую, мокрую кашу. Главный проспект города заблестел талой водой, образуя реку с вытекающими из нее рукавами на примыкающие улицы. Искрящаяся на солнце вода, омывая и подтачивая столбы с колючей проволокой, устремлялась внутрь территории с надписью «Стой. Запретная зона».

Августа Михайловна вышла из дома, как всегда, ровно в семь тридцать.

Чтобы дойти до места своей работы спокойным, неторопливым шагом, ей требовалось не более десяти минут. И все же однажды, выйдя, как всегда, в положенное время, она опоздала на работу почти на час.

Это было в первых числах апреля. Причиной опоздания была «черная пурга», которая разбушевалась над Норильском и продолжалась трое суток.

Южный ветер за ночь вымел весь снег с улиц, переместив и уложив его во дворах в виде дюн и барханов, засыпав двухэтажные здания по самую крышу. С грохотом и гулом ветер врывался в город через Октябрьскую площадь и дул с такой силой, что не давал дышать, залеплял лицо снегом, слепил глаза. Люди по грудь в снегу пробивали себе дорогу во дворах, а выбравшись из снежного плена на главную улицу, попадали в мощный, плотный поток ветра. Прижимаясь к зданиям, они руками держались за стены. Каждый шаг вперед давался с большим трудом. Резким порывом ветер отрывал прохожих от стен, валил с ног, переворачивал и тащил, пока люди не успевали за что-либо ухватиться.

Самым сложным препятствием было преодоление домовых арок при выходе на проспект. Мощный поток воздуха сжимался в них, превращая проход в аэродинамическую трубу. Пройти такие арки в одиночку было невозможно. Через несколько шагов людей просто выкидывало оттуда. Тогда собирались в группы, обхватывали друг друга руками и, плотно прижавшись, наклонившись головой к потоку ветра, бросались в арку, как в атаку, поддерживая себя громкими, как им казалось, криками:

– Ура! Но эти крики заглушались в сплошном гуле пурги и уносились вдаль.

В редких случаях удавалось пройти арку с первого раза. Чаще всего такие попытки приходилось повторять несколько раз, так как, преодолев несколько метров, группа людей начинала скользить по отшлифованному снегу, замедляя движение, останавливалась. Ветер с силой разворачивал людей и выталкивал из горловины обратно, рассыпая тела по двору. Приходилось снова собираться в группы и повторять попытки.

Сложнее всего при таком ветре приходилось детям. Но у них был другой способ преодоления этих проходов. Как правило, отыскивали какой-либо острый предмет, ложились на живот, цепляясь за основание арки и втыкая предмет в лед, ползли.

Оттепель и ветер превратили улицы города в огромный каток. Две колонны заключенных, женщин и мужчин, которых вели на работу, вышли на проспект. Ветер тут же уперся в их спины, ударяя, подталкивая, заставляя ускорять шаг все быстрее и быстрее, затем бежать. Обувь скользила. Чтобы удержаться на ногах, заключенные руками искали опору и, не найдя, заваливались на бок, не успевая перебирать ногами, падали. Порывами ветра мужчин и женщин сначала смешало в общую кучу, а потом разбросало по Гвардейской площади. Пользуясь этим, заключенные под дружный смех и крики тискали друг друга в объятиях, целовались. Охрана, охрипнув от криков, в ужасе наблюдала за происходящим, но была бессильна что-либо сделать. Конвойных солдат с автоматами на груди так же тащило, бросало и переворачивало в общем потоке. Заключенные, оказавшись рядом с конвойными, старались, как бы невзначай отвесить пинок или ударить рукой. Собаки на натянутых поводках, скользили на лапах, ползли на брюхе, скулили, не понимая, что происходит, хватали и кусали всех, кто оказывался рядом.

Грузовой ЗиС въехал на Гвардейскую площадь. Увидев беспомощную массу бегущих, падающих, ползущих людей, водитель начал резко крутить баранку. Ветер, как в парус, ударил в фанерную обшивку будки с надписью «Хлеб». Потеряв управление, грузовик, вращая колесами, тщетно пытался сопротивляться плотному потоку. Его тащило юзом мимо людей и кидало, как картонный домик. Затем грузовик развернулся, ударился о торец здания Гастронома №1 и остановился. Водитель приоткрыл деревянную дверцу автомобиля, ее тут же вырвало и вместе с водителем потащило во двор.

Через час в мокром пальто и вся в снегу Августа Михайловна, наконец, добралась до места своей работы. Она готовила слова оправдания перед начальством, но оказалось, что оправдываться не перед кем. В управлении, кроме дежурного офицера, еще никого не было.

– Я так переживала. Это же надо, что твориться на улице. Опоздала на целый час! – произнесла она, смахивая налипший снег с шапки.

– Это потому, что вы шли против ветра, Августа Михайловна. А вот те, кто работает в районе Медного, шли по ветру и пришли на час раньше.

Оба весело засмеялись. Это было в апреле.

А сегодня ее путь занял ровно десять минут. Августа Михайловна уже подошла к Гвардейской площади, когда почувствовала странную, несвойственную, нависшую тишину. Остановилась с мыслью, что чего-то не хватает. И вдруг поняла: нет заключенных, которых в это время всегда ведут для работы на площадках Горстроя. Каждое утро в любую погоду две колонны по четыре человека в ряд двигались от начала проспекта параллельным курсом: справа женщины, слева мужчины. Отделял колонны друг от друга только широкий газон проспекта. Перебрасываясь шутками, криками, это шумное движение постоянно

сопровождалось грубыми, угрожающими окриками конвойных под непрерывный громкий лай собак.

«Странно. Что же могло случиться?» – подумала Августа Михайловна, войдя во двор управления. Для такого раннего времени большое количество служебных машин, стоящих у здания, встревожило ее еще сильнее.

Внутри управления творилось что-то непонятное. Все суетливо бегали из кабинета в кабинет, спускались, поднимались по лестнице. Двери хлопали на всех трех этажах, но каждая при этом издавала свой звук. Все это очень походило на разворошенный муравейник. Она подошла к своему кабинету с вывеской на двери «Главный бухгалтер». У входа ее встретил начальник отдела.

– Здравствуйте, Августа Михайловна! А вы напрасно пришли.

– А что происходит?

Она посмотрела на начальника и не узнала интеллигентного всегда чисто выбритого, опрятного, подтянутого шефа. Сегодня он выглядел безобразно: гимнастерка выползла из-под ремня, волосы на голове взлохматились, под глазами мешки от бессонной ночи. Начальник отдела от переполняющих его эмоций начал говорить быстро и непонятно. Хотел выплеснуть из себя весь негатив, скопившийся за ночь, проведенную в управлении. Даже чуть было не решился произнести матерное слово, придав тем самым масштабность случившемуся. Но не стал этого делать, так как совершенно не умел ругаться. Также он знал, что главный бухгалтер на дух не переносит мат. Начальник отдела взял себя в руки и, сделав паузу, заговорил:

– Вы еще не слышали? Как же так? Вопиющий случай. Эти изменники и предатели организовали восстание

– О ком вы говорите?

– Как о ком? О заключенных, конечно. Пять отделений сегодня не вышли на работу! Устроили настоящий бунт. На территорию не пускают охрану.

Он вытер платком образовавшуюся испарину и продолжил:

– Августа Михайловна, голубушка. Отправляйтесь домой. Старайтесь никуда не выходить. Непонятно, как дальше будут развиваться события. В Москве уже об этом знают. Какой-то кошмар! Мне же до отпуска осталась всего неделя.

В его глазах появился туман обреченности.

– Как все закончится, мы вас вызовем. Всего хорошего! – он поспешил к себе в кабинет.

Выйдя из помещения, она направилась в обратном направлении и только сейчас обратила внимание на развивающийся черный флаг с красной полосой на здании нового гастронома. На фоне светлого красивого по архитектуре здания траурное полотнище действительно внушало страх, тревогу.

Наклонив голову, Августа Михайловна поспешила домой.

Вот уже год, как она стала вдовой. Под трехкратный салют почетного караула похоронила своего мужа. В траурной процессии прощания с бывшим комиссаром присутствовал весь командный и административный состав Норильского управления лагерями.

Она погрузилась в воспоминания о том, как она с мужем, четырьмя детьми на собачьих упряжках в сопровождении взвода автоматчиков прошла путь от Мурманска до Диксона, восстанавливая Советскую власть на прибрежных просторах Арктики. Как, подъезжая к зимовьям, в бинокли наблюдали за спешно уходящими на собачьих упряжках немцами. Как минеры первыми заходили в дома, осматривали помещение и, не найдя мин, давали добро. Затем самые проворные солдаты срывали с изб немецкие флаги со свастикой и на их место водружали красные полотнища.

Ее муж Трофим отрапортовал начальнику управления НКВД Диксона о том, что на всех зимовках побережья восстановлена Советская власть, с водружением знамен Советского Союза. Доклад тут же полетел в Красноярск. Из Красноярска в Москву. Начальник управления пожал руку Трофиму и торжественно произнес:

– От имени начальника Главного управления НКВД СССР поздравляю вас с выполнением задания, присвоением вам очередного звания и награждением медалью «За боевые заслуги»!

– Служу Советскому Союзу! – прозвучало в ответ. Там же Трофим получил новый приказ. Был назначен комиссаром и откомандирован в Норильск.

Его обнаружили мертвым с заточкой в спине в нескольких десятках метров от вахты 3-го «каторжного» отделения, которое входило в состав Горлага (Государственный особого режима лагерь), включавшего 8 отделений, в том числе 6-е «женское». В Горлаге сидели только осужденные по политическим статьям. Работали на самых тяжелых работах в шахтах, рудниках, на строительстве дорог. Рабочий день составлял 12 часов.

За смерть мужа Августа Михайловна винила и себя, так как ему часто приходили предупреждения и угрозы, чтобы он урезонил свою жену.

Причиной всему были ее регулярные, по долгу службы, проверки финансовой, имущественной и продовольственной деятельности в лагерях Норильска.

Кухни лагерных отделений постоянно испытывали нехватку продуктов, а на складах скапливались излишки, которые расходились между сотрудниками администрации лагеря или продавались «блатным». Каждая проверка выявляла такое количество нарушений, приписок, воровства, обмана, что после ее ревизий были осуждены и потеряли должности более десятка ответственных лиц. Ее честность, принципиальность и неподкупность раздражала и бесила многих управленцев. Некоторые откровенно затаили на нее злобу.

Сержант Дьяков, заступив на пост начальника караула, шел вдоль колючей проволоки, поддергивая постоянно сползающий с плеча автомат. Настроение было подавленное – замучила изжога. Накануне практически всю ночь пили спирт с дружками на берегу озера Круглое. Разошлись только под утро. Выспаться перед дежурством не удалось, голова трещала и разламывалась. Он постоянно поглядывал на часы. До лагерного отбоя оставалось еще почти два часа, а ему не терпелось быстрее опохмелиться. Взглянул в сторону сидящих на крыльце лагерного барака заключенных. Те о чем-то громко переговаривались через колючую проволоку с женщинами, которые ожидали разрешения на проход в промышленную зону. Временами все дружно начинали смеяться.

– Че вы, суки, ржете там, как кони? – зло крикнул он.

– Да пошел ты, Сталинский выкидыш! – прозвучал с такой же злостью ответ.

– Это кто сказал? – взревел сержант, подойдя вплотную к колючей проволоке.

– Конь в пальто! – ответили ему.

Сержант передернул затвор. Отрыжка обожгла горло. Он достал с пояса фляжку, сделал глоток, прополоскал горло и выплюнул прямо на колючую проволоку.

– А ну, встать! Сучье поганое! – дуло автомата повернулась в сторону крыльца.

– Что ты клацаешь затвором? Кого ты пугать собрался, вертухай позорный? Мы уже давно отпугались.

Заключенные на крылечке поднялась и с ненавистью уставилась на сержанта.

– А я вашу маму сейчас попугаю! – вслед за словами прозвучала короткая автоматная очередь.

Один заключенный упал замертво, трое раненых корчились на земле. Остальные, прикрывая голову руками, кинулись в барак. Сержант стрелял вдогонку, пока не закончились патроны. На крыльце барака 3-го «каторжного» отделения осталось лежать три трупа, семеро раненых стонали от боли, пытаясь заползти внутрь. Сержант плюнул себе под ноги и быстрым шагом, на ходу перезаряжая обойму, направился в караульное отделение.

Он тогда не мог предположить, что эта стрельба послужит толчком для знаменитого Норильского восстания, вспыхнувшего под лозунгом «Черные флаги» в год Черной Змеи.

В Норильске на тот период было 77 тысяч жителей, из них 68 тысяч заключенных, среди которых были подданные 22 стран.

На следующий день в знак протеста расстрела на работу не вышло более десятка отделений. К бастующим по радио обратился начальник Горлага генерал Семенов с призывом выйти на работу, но это не помогло. В лагере начали создавать забастовочные комитеты.

На следующий день более десятка офицеров под командованием генерала Семенова, стреляя кто вверх, кто в землю, вошли в зону 3-его «каторжного» отделения. За ними следовали четыре пожарные машины. Из бараков навстречу начали выбегать заключенные. Вскоре полуторатысячная молчаливая толпа преградила дорогу.

– Бей их, ребята. Окружай! – донеслось из толпы.

– Отрезай от вахты. Смерть палачам!

Офицеры в панике стали отступать. Пожарные машины спешно начали разворачиваться, ударяясь друг в друга. Офицер Качаев не успел отскочить, и был насмерть придавлен к столбу. Водитель машины не стал его подбирать.

Генерала Семенов, размахивая пистолетом, начал кричать:

– Назад, сволочь. Пристрелю!

Но машина пронеслась мимо, чуть не зацепив и генерала.

Взять на испуг 3-е отделение не получилось.

Семенов не унимался. Его судьба висела на волоске. Необходимо было срочно навести порядок в лагере, до приезда московской комиссии и обезглавить забастовочный комитет. Он пошел на хитрость.

С утра по радио уже в 5-ом отделении звучало обращение к тем, чей срок заканчивался, чтобы выходили к вахте с вещами. Через два часа у ворот собралось несколько сотен человек. Практически без охраны, чтобы не вызывать подозрение в подвохе, их отправили в новостроящийся лагерь. Как только колонна вошла в ворота и оказалась на территории, ее окружили автоматчики. Всех положили на землю. После сортировки часть заключенных получила команду: «В зону марш». Оставшихся автоматными прикладами погнали в «запретку» под крики «лицом вниз ложись». Затем погрузили в машины, накрыли брезентом и увезли в лагерь на шахту «Западная». Выявленных комитетчиков после допросов, побоев и пыток отправили в тюрьму «Каларгон».

Из Красноярска срочно прилетела комиссия с бывшим начальником Норильского лагеря генерал-лейтенантом Панюковым.

Из Москвы прилетела комиссия под председательством полковника МГБ Кузнецова. В этот же день он собрал весь административный состав лагеря на совещание. Выслушав доклад об обстановке он повернулся к генералу Семенову

– Сколько бастующих?

– Практически все отделения, кроме уголовников. Но на работу они тоже не выходят.

– Какие меры принимали?

– Пробовали уговаривать. Призывали к окончанию забастовки. Сталкивали лбами с уголовниками. Пробовали запугивать стрельбой и карательными действиями. На половину сократили продовольственный паек.

– Что значит «пробовали запугивать стрельбой»? А стрелять не пробовали?

– Полковник. У меня катастрофическая нехватка рабочих в промышленной зоне. Давай к чертовой матери перестреляем всех. А план Партии и Правительства по никелю и меди кто будет выполнять? – в разговор вмешался директор комбината Зверев.

– А не надо стрелять всех. Показательно расстрелять одно-два отделения. Ты же слышишь – на уговоры не идут, – полковник расстегнул ворот гимнастерки.

– Совершенно согласен с полковником, – в разговор вклинился генерал-лейтенант Панюков. – Это быдло в чувство приведет только показательный расстрел.

– Вы бы в чувство привели личный состав и то быдло, которое заварило эту кашу. Кстати где этот засранец? Он что был пьян на службе?

– Его спровоцировали заключенные. Опера сейчас ведут проверку. Говорят, что был трезвый.

– А я сейчас тоже кое-кого отрезвлю. Этот документ, – он постучал рукой по папке, – от заместителя МВД СССР Серова. Все зачитывать не буду, не тупые поймете и так.

Кузнецов открыл ее и начал зачитывать:

– Так… Так… А, вот. Предупредить, что если и впредь администрация лагерей Норильска будет допускать неповиновение заключенных, МВД СССР будет вынуждено принять меры в отношении начальствующего состава как не обеспечившего руководство, – захлопнул папку.

– Вопросы есть? Вопросов нет. Едем дальше, – положил папку на стол.

– Какие требования выдвигаются заключенными?

Семенов не вставая с места, достал из папки листок с машинописным текстом и сказал:

– Можно я своими словами, коротко. Первое. Требуют пересмотра своих дел. Отпустить из лагерей инвалидов. Вывести на Родину иностранцев. Отменить нашивки с номерами на одежде. Восьми часовой рабочий день. Разрешить свидания и переписку. И последнее. Наказать виновных произвола – работников МВД и МГБ.

– Да снимите вы с них к чертовой матери эти нашивки. И пусть хоть запишутся. А по остальным пунктам обещайте, говорите, что Москва в курсе, вопрос решается, тяните время. Вы же понимаете, что выполнение других требований не в моей компетенции.

На следующий день, ступая хромовыми сапогами по мокрому снегу и грязной каше, Кузнецов направился в 5-е лагерное отделение в сопровождении десятка представителей комиссии.

Выступая перед заключенными, Кузнецов представился как личный референт Берии. Выслушав первоочередные требования, сказал:

– У меня нет полномочий на пересмотр ваших дел на месте. Все жалобы я передам в Москву.

Повернулся и обратился к лагерной администрации:

– Думаю, что я вправе требовать от вас выполнения ряда пунктов. Снять с одежды номера, с окон решетки, с дверей бараков замки. Не ограничивать переписку с родными. Ну, и давайте сделаем для них восьмичасовой рабочий день. Тем самым уравняем их в правах с уголовниками. – Среди заключенных прокатился одобрительный ропот.

– Я обращаюсь ко всем заключенным с просьбой выбрать делегатов для переговоров. А пока будет решаться вопрос по остальным требованиям, всем выйти на работу.

Точно такие же слова и обращения Кузнецов произнес в 4-ом и 6-ом «женском» отделении. Выполнение ряда требований заключенные встретили на ура.

На следующий день 4-я, 5-я и 6-я зоны вышли на работу.

Переговоры проходили всюду примерно одинаково. Неподалеку от вахты ставили столы, покрытые красной скатертью. По одну сторону садились «генералы» по другую – делегаты от заключенных.

В 3-е лагерное отделение Кузнецов прибыл в сопровождении генерала Семенова и лагерной администрации. Уселись за стол переговоров.

От имени всех заключенных член комитета Тарковцаде в ультимативной форме предложил администрации лагеря покинуть зону.

Те с негодованием зашумели, но Кузнецов строго одернул:

– Исполните просьбу комитета, пожалуйста.

Тарковцаде, глядя в глаза Кузнецову, сказал:

– Первое наше требование выполнено. Хорошо. Второе. Прошу Вас, полковник, подтвердить каким-либо документом полномочия вашей комиссии.

– Я вам не обязан что-либо предъявлять. А вот к вам у меня есть конкретное встречное предложение. Если хотите, чтобы вас услышали, восстановите в зоне прежний порядок. Впустите надзирателей и оперативных работников. А главное завтра же выйдете на работу. На размышление даю вам 15 минут, – Кузнецов поднялся из-за стола, показывая, что разговор окончен.

– Полковник. Мы настаиваем и хотим увидеть подтверждение каким-либо документом, что ваша комиссия направлена в Норильск Советским правительством.

– А я вам еще раз повторяю. Разговор будет продолжен только после немедленного выхода на работу.

– У нас в лагере 275 советских офицеров, три Героя Советского Союза, в том числе полковник, Герой Советского Союза, начальник контрразведки 40-й армии Воробьев. Мы хотим знать о ваших полномочиях, – Торковцаде не спускал глаз с Кузнецова.

– Если вы хотите меня разжалобить, считайте, что вам это удалось. А я вам повторяться не буду, – Кузнецов заметно стал нервничать.

Член забастовочного комитета повернулся к соратникам.

– Теперь вы понимаете, товарищи, что это просто комиссия МВД. Та самая, на работников которой мы собираемся подать жалобу.

Он с презрением посмотрел на Кузнецова.

– Мы отказываемся от дальнейших переговоров с вами.

– Ну а вот это совсем напрасно, – Кузнецов повернулся к

Семенову: – С завтрашнего дня для этого отделения норму питания снизить в два раза.

Выходя из арочных ворот, наклонился к Семенову и сказал:

– Брось всех оперативников во все зоны. Подключи уголовников. Пусть под любым предлогом выдергивают комитетчиков. Я сам их потом допрошу.

Через день в лагерном пункте «Купец» обнаружили повешенными рядом на балке лицом друг к другу двух членов комитета – Вальяно и Быковского.

Настроение Кузнецова с каждым новым проведенным днем в Норильске ухудшалось. Быстрого наведения порядка не получилось. Восстание не было подавлено, а наоборот разрасталось. Его мысли были уже не о генеральских погонах, на которые он рассчитывал после возвращения в Москву, а о том, как сохранить полковничьи и свою шкуру. Занозой в заднице сидело 3-е «каторжное» отделение, где был сформирован основной забастовочный костяк, откуда шло практическое управление восстанием.

Просидев в раздумьях практически всю ночь, он решил произвести психологическую атаку на непокорное отделение.

Днем к лагерю подъехали более десятка машин. Солдаты в полной боевой готовности, в скатках за спинами начали окружать лагерь. На глазах у заключенных установили пулеметы. Вслед за ними надзиратели топорами начали прорубать проходы в колючей проволоке. Открыли ворота.

По радио Кузнецов обратился к лагерникам с призывом расправляться с членами комитета и уходить из лагеря. Его голос уже охрип, но ни один человек не вышел. Атака не удалась.

– Все. Мое терпение лопнуло. Да я же вас сук похороню всех здесь до единого, – в истерике прошептал он.

Первый день июля по-настоящему радовал летним теплом. Яркое солнце разбросало свои лучи над рудником «Медвежий ручей», заглядывая внутрь бараков и прогревая деревянные оштукатуренные стены. Практически все заключенные 1-го отделения высыпали во двор, сняв с себя робу подставляя свои бледные тела под теплый солнечный поток.

Московская комиссия в полном составе явилась на вахту. На входе висел черный флаг с красной полосой. Стол для переговоров не ставили.

– Убрать флаг. Построить отделение, – приказал Кузнецов.

Среди заключенных прокатился ропот. Нехотя, но начали подниматься и выстраиваться в ряды. Одеваться не стали, держа робу в руках, недовольно перекидываясь словами.

Обращаясь к гудящему строю Кузнецов начал говорить громко:

– Волынка переросла в контрреволюционный мятеж. Вы избрали органы власти, суд. Сформировали незаконные органы самообороны. А это не что иначе, как мятеж. Приказываю всем заключенным покинуть зону для фильтрации. В случае неподчинения конвой открывает огонь на поражение.

– Товарищи заключенные. Одумайтесь! Вас толкнули против Советской власти, – просто взвыл представитель Прокуратуры СССР Вавилов.

– Так если мы с тобой товарищи, вставай с нами рядом, – раздалось из толпы.

– Блефуешь, мразь! Нет у тебя права на расстрел.

– Предупреждаю последний раз! – Кузнецов повернул голову в сторону конвоя.

Залязгали затворы. Большая часть заключенных спешно направилась к выходу из лагеря. Те, кто остался, под истошные крики «Атас!» начали разбегаться и прятаться в бараках.

– Открывайте огонь! – махнул рукой Кузнецов.

Солдаты открыли стрельбу из автоматов и пулеметов. От бараков в разные стороны полетели щепки, разбитые стекла. Пули пробивали насквозь дощатые стены и перегородки, которые стали дымиться. Послышались крики и стоны раненых.

Через неделю усмирили и 6-ю «женскую» зону, которая в знак протеста против расстрела объявила голодовку.

Женщины стояли под лозунгом «Свободу – народам и Человеку», взявшись за руки плотными кольцами в три ряда, скандируя:

– Смерть или воля!

К ним вышел майор, представитель администрации, и сказал:

– Если вы, гражданки политические проститутки, шпионки и им подобные, не прекратите голодовку и забастовку, не выйдете из лагеря для фильтрации, то выйдете на свободу отсюда, когда растает этот снег, – показал пальцем на межгорье, где лежал снег, который не успевал растаять даже в самое теплое лето.

Женщины не расходились и продолжали скандировать:

– Смерть или воля!

Подогнали пожарные машины и в течение часа поливали ряды из брандспойта студеной водой. Потом солдаты, оставив оружие, взяли в руки палки и начали избивать женщин по чем попало. Окровавленные, избитые тела вытаскивали из зоны, волокли в тундру и бросали.

Восстание было подавлено. Членов комитетов, активистов после страшных избиений, пыток отправили по местным тюрьмам. Днем и ночью шли допросы. Держалось еще 5-е отделение.

Поздно вечером в комнату, где поселился Кузнецов, вбежал взлохмаченный испуганный Семенов.

– Ну что, полковник? Кажется, нам пришел конец!

– Кузнецов резко поднялся с кровати и упавшим голосом спросил:

– Что произошло?

– А то, что решением Пленума ЦК КПСС арестован Берия, Гоглидзе и все ближайшие помощники.

У полковника лицо исказилось в ужасной гримасе страха, веки стали дергаться. Он заметался по комнате, сбивая углы, как слепой при пожаре.

– В Москву. Срочно в Москву.

Вечером комиссия Кузнецова спешно покинула Норильск.

Администрация 5-го лагерного отделения, так и не дождавшись руководящих указаний на дальнейшие действия, решила взять инициативу на себя. Последовать примеру Кузнецова и подавить бунт силой.

К этому времени по Енисею прибыло два вооруженных полка войск МВД.

На оперативном заседании обсуждался план будущих действий. Руководитель разгрома, прилетевший из Красноярска, начальник Краевого Управления МВД генерал Павлючек, развалившись на стуле, внимательно слушал выступление докладчиков, делая какие-то пометки у себя в блокноте.

Старший оперуполномоченный Егоров, немного заикаясь, начал первым:

– Я организовал группу из уголовников, более сорока человек и откомандировал их в распоряжение начальника центральной тюрьмы «Каларгон» лейтенанта Ширяева. Задачей группы будет чинить самосуд и расправу над арестованными в ходе восстания активистами, чтобы навсегда отбить у них желание на бунты.

У Ширяева заблестели глаза, он радостно потер вспотевшие ладоши. Все его знали как убийцу и садиста, который переломал у себя в тюрьме не один десяток заключенных. Поэтому многие из окружающих его просто боялись.

– Ты только здорово не усердствуй. А то некому будет на комбинате работать, – вступил в разговор Павлючек. – В нашем распоряжении будет два вооруженных полка войск МВД. Плюс на предприятиях прошли партийные и комсомольские собрания. Из рядов добровольцев мы создали отряд. Ребята все надежные. Они себя уже сейчас называют «карателями».

– Правильно называют, товарищ генерал. Только карательными методами мы можем подавить этих недобитых фашистов! – Ширяев встал по стойке смирно.

– Да садись ты, – махнул рукой генерал.

Мрачное здание кирпичного завода, покрытое толстым слоем производственной пыли, отделялось от 5-го отделения рядами столбов с колючей проволокой. На смотровую вышку поднялись два офицера и начали устанавливать пулемет.

Полярное солнце, освещая крыши бараков, катилось по горизонту, чтобы подняться снова на востоке. Зона уже мирно спала, лишь кое-где еще был слышен негромкий разговор.

Часы показывали 23:45, когда в лагерь на полном ходу, сметая ворота, ворвалось десять автомашин с автоматчиками.

На крышах кабин были установлены пулеметы. Солдаты, выпрыгивая из машин, открыли огонь по баракам, стреляя короткими очередями. Пулеметные очереди в щепки разносили деревянную обшивку и штукатурку. Звон битого стекла и лязганье пуль об металлические решетки слились с криками и стонами, накрыв зону пеленой пороховых газов, дыма и пыли.

Заключенные, выскакивая из помещений, попадали под шквалистый огонь. Пытаясь найти укрытие от пуль, метались по двору и между бараками, как загнанные звери. Солдаты, прижавшись спинами к автомашинам, стреляли выборочно одиночными выстрелами.

Неудержимы были в своих стараниях добровольцы – «каратели». Они подбегали к входам в бараки, стреляли внутрь и в упор, расстреливая выбегающих заключенных. Опустошив свои рожки, расстреляв все патроны, уже откровенно стали добивать раненых прикладами и штыками, даже тех, кто уже стоял на коленях, обхватив руками голову.

Через полчаса в зоне началась фильтрация. Оставшихся в живых и руководителей мятежа, причастных к лагерному самоуправлению, машинами отправляли в центральную тюрьму на расправу к уголовникам.

Тяжелораненых пристреливали или добивали штыками. Остальных раненых стаскивали в одну кучу у ворот.

На территорию отделения въехало три пожарных машины. Струями воды под напором сначала прошлись по раненым, потом по двору и баракам, смывая кровь.

Убитых никто не считал. Их грузили в самосвалы, подводы и увозили в неизвестном направлении. Часть в спешном порядке закапывали бульдозером в ямы под горой Шмидта, часть отправляли в Дудинку, где тайно сгружали на левом берегу Енисея в нескольких километрах вниз по течению.

Августа Михайловна сидела у себя в кабинете, пересматривая заявки на дневное довольствие заключенных. Каждый день приходилось исключать из списков по пять – десять человек без каких-либо вразумительных документов и актов.

В дверь кабинета постучали:

– Августа Михайловна, вас вызывает начальник управления.

В кабинете начальника сидел незнакомый ей генерал, два офицера госбезопасности и ее непосредственный начальник.

– Здравствуйте, Августа Михайловна. Прочтите, пожалуйста, поочередно и внимательно, – генерал протянул ей три серых листка с телефонограммами.

Та взяла их в руки. Стала внимательно вчитываться в текст. Суть телеграмм была такова.

Начальник управления НКВД Диксона просит оказать ему посильную помощь в завершении строительства морского порта, и для проведения опалубочных работ ему необходимо 85 заключенных строителей.

Новый начальник Горлага Царев идет навстречу и в ответной телеграмме сообщает, что первого августа 1953 года заключенные в количестве 90 человек отправлены из Дудинки в Диксон такой-то баржой.

К этим двум телеграммам добавлялась еще одна с промежуточного поста Караул на Енисее. В ней сообщалось, что баржа с заключенными в районе поселка Казанцева села на мель и затонула.