Текст книги "Норильские рассказы"

– Слушай комиссар! Что ты здесь херней страдаешь? Ребята ранены, из такой передряги героями вышли. Ты глаза открой. Посмотри на это фашистское танковое кладбище, – уполномоченный показал в сторону заснеженного поля, чернеющего дымящей, сожженной, взорванной и развороченной техники.

– Так вижу. Но кто-то взрывал, под танки ложился, а кто-то и пальцы себе отстреливал.

Такая обида меня пронзила. И я не сдержался:

– Ах ты, сука трусливая!

Не помню, как все произошло, но вмазал я ему раненой рукой от всей души. И надо было такому случиться, политрук упал и затылком ударился об ящик с минами. Сильно ударился, пока везли в лазарет в сознание так и не пришел. Через день военный трибунал дивизии приговорил меня к пяти годам. После оглашения наказания подошел ко мне «особист», снял со своей гимнастерки медаль и, глядя мне глаза, сказал:

– Ты просто опередил меня, Нестеров, – и сунул мне ее в руку.

Из-за ранения в штрафбат не отправили. Так как политрук помер, состоялся еще один суд, и тройка постоянных членов приговорила меня уже по статье 58. Долго искали, к какому пункту меня привязать. Остановились на 58—8 «За покушение на жизнь представителя Советской власти».

– Ну, ты жиган! – с нескрываемой гордостью сказал Пахарь. Оба надолго замолчали.

– Чем тебе наш зверь угрожал? Смотрю, тебя даже через пресс-хату не пустили.

– Стрельнул мимо меня и сказал, живи пока.

– Значит, подлянку задумал «Ворошиловский стрелок». От него политические просто так не отползают, только зажмурившись, уходят. Я дам тебе наводку. Просись в клозет. Вторая доска справа, на потолке. Там схрон – пилка металлическая. Забери, может пригодиться. У них летом есть развлекаловка одна у озера – «Ночной пляж» называется. Разденут догола и посадят на чурбан, вмороженный в берег. А кандалы в скобу проденут. И будут иметь тебя комарики с мошкой всю ночь во все дыры. А потом, что останется от тебя, песцам на хавку. От кандалов не уйдешь, там цепь стальная, зубы обломаешь, а скобу соплей перепилить можно. Будет выбор, садись на крайний правый, там металл мягкий, наш кузнец старался. Встанешь на лыжи, хлебалом не щелкай, канай к шпалам. Там каждые три часа змея ползет на Дудинку. Гайдамаки за тобой только после утреннего развода нагрянут.

– А тебя что ждет?

– Я еще хочу зубы посушить. Хозяин крысу во мне увидел, укачало его по ходу, хочет взять меня за жабры, но сам он конь бздливый. Потому что, по птичьим меркам, он петух, а я вор в законе. Боится, кипишь в зонах начнётся, а это для него вилы. Да и огорчил он меня очень. По вывеске вмазал, юшку пустил, богоны продырявив. Так масть легла, задолжал я ему сегодня, а долг не отдать – мне западло. Я с крематория слиняю, но клыки покажу. Уж очень хочется мне взять его под красный галстук.

По двору в угольник протащили еще одно тело. Возвращаясь назад, двое уголовников остановились у стены рядом с Пахарем, на его колени упала заточка. Он незаметным движением спрятал ее в сапог.

– Ты, что ли, Миноукладчик? Тебя охранка велела в «стойло» привести. Определили тебе «ночной пляж».

– Братва! Дайте чушкану в гальюн метнуться. А то уже завонял все кругом. Зенки аж режет, – Пахарь подмигнул своему соседу.

– Ладно. Давай мухой. Веревку не глотай.

Миноукладчик пробежал через двор и закрыл за собой дверь клозета. Один из уголовников посмотрел на законника и спросил:

– А ты что, Пахарь, так за него мазу держишь? Он же фашист.

– Откуда это жижа булькает? Ты, бивень обломанный, куда ты рога суешь? Хлебало закрой. Ты сявка, мне предьяву выдвигать. Слушай сюда. Скажи операм, что Пахарь перетереть с хозяином хочет. Ушки держите вострее, дело у меня кипишное намечается. Может в жмурики поиграть придётся. Миноукладчик – пацан по теме. Его не калечить, должен я ему…

– Базара нет.

Из гальюна вышел Нестеров и, подойдя к Пахарю, сказал:

– Ну, прощай! Наверное, уже не свидимся. Спасибо за табачок. За то, что выслушал.

– Чеши с богом, жиган! – авторитет достал спичечный коробок, высыпал на ладонь горсть стрептоцида и опрокинул в рот.

Троица, по привычке закинув руки за спину, направились в центральный блок.

Ровно в одиннадцать вечера двое охранников под конвоем вывели за ворота Миноукладчика. На его руках висели кандалы с массивной цепью, которая свисала до земли. Каждый шаг сопровождался ритмичным звоном, который заглушил проходящий мимо товарный состав. С башенной вышки, перегнувшись через перила, за их передвижением наблюдал часовой:

– На пляж?! – поинтересовался он.

– А куда еще. В расход мы и во дворе бы пустили, – конвоиры дружно рассмеялись.

Миноукладчик шел, обреченно опустив голову. В его сознании никак не укладывалась мысль. Откуда у живущих в одной стране людей накопилось столько злобы и ненависти друг к другу. У людей, вместе идущих под общими лозунгами к одной, большой великой цели – светлому будущему. Как так получилось, что «светлое будущее» разделилось? И одни пошли к «светлому» с ружьями, а другие к «будущему» под ружьем? Шли по одному тоннелю. Те, которые шли с ружьями, через прицел отыскивали это «светлое» в конце тоннеля. А те, что шли под ружьем, постоянно натыкались на стенку «будущего», даже не дойдя до конца тоннеля.

Обойдя тюрьму, направились к небольшому озерку, окруженному густым кустарником багульника и голубики. Из травы с шумом поднялся на крыло выводок куропатки черноуски. Береговой склон был усыпан сплошным ковром брусники с крупными зрелыми ягодами. На поверхности из земли торчали четыре пенька с закрепленными насквозь металлическими скобами. Бревна лиственниц уходили глубоко в мерзлоту.

– Раздевайся, фашист, и выбирай, где сядешь, – охранники, не выпуская из вида заключенного, отмахиваясь от комаров, собирали в ладони зрелую бруснику и, закидывая головы, забрасывали ее горстями в рот.

– Трусы тоже скидывай, а бахилы можешь оставить.

Миноукладчик подошел к крайнему пеньку и начал стягивать с себя одежду. Незаметным движением бросил под ноги кусок пилки по металлу и втоптал в торфяной покров. Насытившись брусникой, охранники уложили одежду заключенного на дальний пенек и занялись кандалами. Заведя цепь под скобу, закрыли на руках браслеты. Обреченный на мучительную смерть, сидел на пеньке, низко опустив голову. Спина и ноги то и дело подергивались от первых укусов облепивших его комаров.

– Ну, загорай! Спокойной ночи, – охранники весело рассмеялись, закинули за спины автоматы и направились в обратный путь, временами нагибаясь к кустам, чтобы сорвать сочную, спелую голубику.

Солнце скатилось за горизонт. Миноукладчик все интенсивнее подергивал всем корпусом. Комары на Севере, размером в разы превышающие своих «материковых» собратьев, тучей стали планировать вокруг своей жертвы. Атаку начали с предварительных облетов и накинулись в таком количестве, что многим не осталось свободного места на теле. В ожидании своей очереди с пронзительным писком они кружили вокруг. Мошка, эта беспощадная тварь, находясь в постоянном поиске, зависла над жертвой гудящей тучей, образовав даже тень на земле. Насекомые-вампиры, способные свести с ума, напали, облепив и окружив со всех сторон, начали проникать в глаза, уши, рот. Умудряясь пролезть в интимные места, разрывали нежную кожу так, что панически хотелось бежать без оглядки. Места укусов стали раздуваться, опухать. Стараясь хоть как-то отмахнуться от летающих тварей, бедняга судорожно дотянулся до ножовочного полотна и интенсивно начал перепиливать скобу. Пахарь не обманул. Толстая, на вид прочная стальная скоба, оказалась мягким, не закаленным металлом. Через полчаса она разделилась на две части. От резкого рывка кольца цепи раздвинули пропил, и заключенный, ощутив свободу, бросился на траву спиной, перевернулся несколько раз, затем торопливо спустился к озеру и погрузился под воду с головой. Вода окрасилась кровью. Просидев долго в озере, выскочив на берег, судорожно натянул на себя брюки, но не мог сообразить, как натянуть рубаху – цепи мешали просунуть руки в рукава. Наконец, догадался. Цепь одел на шею, и рубаха накрыла плечи, прилипая к мокрому телу.

Вокруг стемнело, но это были еще не те темные ночи, которые наступали в сентябре. По всему небосводу протянулось гигантское черное крыло невидимой птицы, подсвеченное алыми лучами глубоко упавшего за горизонт солнца.

В это время со стороны тюрьмы начали доноситься крики, затем завыла сирена. На вышках вспыхнули прожекторы. Потревоженные бакланы, мирно сидящие на мусорных отходах, взмыли вверх и устроили настоящий птичий гвалт. Миноукладчик, раздвигая ногами кусты, бросился бежать от «ночного пляжа».

А в тюрьме происходило следующее. Ширяев закончил допрашивать очередного комитетчика, когда тот был уже не в состоянии что-либо говорить и соображать. Подошел к баку с водой и, глядя на портрет вождя, стал отмывать запачканные кровью руки. Радостная, язвительная улыбка гуляла по его лицу. «Пахарь попросил встречи, завилял задом. Я сломал его, совсем не напрягаясь», – эта мысль заводила и будоражила его. Ему не терпелось увидеть лицо поверженного и униженного вора в законе. Поднявшись по ступенькам, он вышел из своего кабинета, прошел коридор и направился к двери внутреннего двора, ударом ноги открыл ее.

Солнце только что скрылось за высоким бетонным забором, отблесками отражаясь на колючей проволоке, протянутой в несколько рядов. Перистые облака зависли в небе, рисуя серебристое, гигантское крыло птицы.

Пахарь, увидев Ширяева, поднялся с земли, припадая на простреленную ногу. Одной рукой оперся о стену, другой начал поглаживать место раны, не выпуская из вида приближающего начальника тюрьмы. Ширяев подошел вплотную к поверженному, как ему казалось, противнику и начал пристально вглядываться в его глаза, отыскивая в них покорность, смятение и страх. Но вместо этого увидел сияющее лицо, по которому гуляла ироническая, издевательская улыбка. От приступа бешенства у начальника тюрьмы стали вздуваться вены на висках, уши заложило пульсирующими ударами.

– У меня нет на тебя времени. Говори что хотел, – он был на грани нервного срыва.

– Не гони, Хозяин. Ты зенки в гору подними. Зыришь в небе это крыло свободы?

Ширяев запрокинул голову вверх, и тут же Пахарь полоснул по его шее заточкой. С хрипом, обхватив руками перерезанное горло, начальник тюрьмы опустился на колени.

– Сдохни, падла! Мразь конченая! – авторитет плюнул в обмякшее тело, вытер заточку об гимнастерку на сгорбленной спине Ширяева и, оглядываясь по сторонам, прихрамывая, направился к пристройке с углем.

Начальника Каларгона обнаружили, когда пришла подвода за трупами, и над тюрьмой зажглись фонари. Поднялся переполох. Охрана загнала всех заключенных в камеры. Оперативники начали допросы всех свободно ходивших до этого уголовников. Бейнер, почувствовав себя начальником, метался по тюрьме, раздавая команды всем, даже оперативным офицерам, пока один из них не одернул его в грубой форме.

– Старшина! Ты много на себя берешь. Удила закуси и слушай сюда. Чтобы не взяли всех за жопу, быстро наведи порядок в камерах, убери все следы. Срочно освободи угольник. В Норильске уже знают о случившемся. В Каларгон выехала группа во главе с начальником Норильлага генералом Царевым, с ними подвязались несколько человек из Московской комиссии. Ты представляешь, какой кипишь здесь скоро будет?

Старшина сразу охладил свой пыл и тут же накинулся на «похоронную» команду:

– Что рот открыли? Быстро освобождайте угольник и на шахту.

– Да у нас все готово!

– Так какого хрена стоите?

– Ждем пропуск.

– Распахивай! – Бейнер подбежал к воротам и стал открывать их изнутри. Два охранника кинулись ему помогать.

– Но! Пошла.– Бесконвойный ухватил вожжи и запрыгнул на телегу, второй шел рядом. Лошадь, тряся головой и отбиваясь хвостом от комаров, потянула в темноту телегу, накрытую плотным брезентом. Через сотню метров от тюрьмы телега остановилась.

– Пахарь. Вылезай. – Один из трупов зашевелился и, матерясь, стал выбираться наверх.

– Держи котомку. Душегрейка, хачка, мажуха, пуля, деготь, домино, спички. Все что смогли.

Законник взял в руки мешок и закинул за спину.

– Мужики! Бугру наказ передайте, пусть маляву в зону кинет. Косяков на мне нет. Кумовская мутка гнилой заход вдувала, но жабрами на перо села. Пахарь с кичи свалил, на лыжи встал. Предьяву на вышку ждать не стал. На воле лепить горбатого будет, пока на стрелку не выйдет и вид не оформит. Должок вам сходняк оформит. Ну, бывайте. Фарта вам!

Лошадь потащила телегу к шахте освещенной несколькими фонарями. А человек с котомкой через плечо, припадая на одну ногу, направился к железнодорожной насыпи.

Пахарь лежал в небольшой яме заросшей багульником и внимательно всматривался в темноту. Впереди в свете луны отражались две стальные жилы железнодорожных путей. Вдруг он услышал рядом металлическое бряканье. Слева от него мелькнула какая-то тень. Заточка тут же оказалась у него в руке. Темный силуэт приближался к его убежищу короткими перебежками и, припав к земле, вдруг замер без движений. Бряканье металла прекратилось. Где-то далеко, сквозь темно-серую пелену ночи стал пробиваться свет прожектора паровоза, нарушая тишину короткими гудками, он извещал о своем приближении.

На сторожевой вышке тюрьмы вспыхнул прожектор, лучом врезался в тундру. Развернулся, припал к земле, и побежал между стальными жилами по шпалам, лестницей убегающим вдаль. Пахарь повернул голову на бок и щекой вжался в траву. Его взгляд уперся в освещенное отблеском прожектора опухшее, искусанное комарами и мошкой лицо Миноукладчика.

– Жиган! Неужели слетел с крючка?

– Пахарь, ты?!

Радостная улыбка расплылась на их лицах.

Паровоз, с шипением выбрасывая пар по сторонам, снизил скорость и остановился. Отдышавшись, сделал длинный гудок и, ударяя буферами, скрипя тормозными колодками, тронулся с места. Две тени бросились к нему.

Портрет Сталина в профиль смотрел с паровоза на проплывающие мимо бетонные стены, обнесенные металлическими прутьями, на оконные проемы с массивными решетками, на цилиндрические сторожевые вышки с бдительной охраной, на высокий забор, который в свете фонарей по всему периметру щетинился множеством рядов из колючей проволоки, на Каларгонскую тюрьму – Норильскую Голгофу.

Освещая дорогу мощным прожектором, набирая скорость, поезд тянул состав, все дальше увозя двух людей, лежащих на полу тамбура товарного вагона.