Текст книги "Норильские рассказы"

– Володя. Ты, наверное, своего пса в ежовых рукавицах держишь, что ему стало невмоготу. А то я гляжу, в последнее время какие-то песцы очень странные бегают, на твоего пса похожие.

– Хорошо, что мамонты вымерли, а то он и мамонтиху бы уломал.

Мы дружно рассмеялись. Но в завершение разговора врезались в память слова, сказанные Серегой к концу связи:

– Володя. Я слышал от ненцев, что пары волков создаются на всю жизнь. Если с одним что-то случится, то новая пара уже не создается. Что-то вроде лебединой верности. А если твой пес действительно загулял с волчицей, считай, что ты его потерял. Назад он не вернется.

В конце апреля, когда под солнцем в горах можно было уже загорать, а ночи уже становились белыми, на территории нашего хозяйства произошла трагедия.

Ранним утром, когда мы занимались по хозяйству, услышали звук двигателя приближающего к нам снегохода. Вадим посмотрел в бинокль и сказал:

– Вася едет. А за ним бежит его дог.

Вася, наш знакомый, жил и работал в Талнахе. Весной часто ездил к своим друзьям гидрологам, которые базировались на берегу озера примерно в тридцати километрах от нас. Иногда по дороге сворачивал к нам. Попив чайку, обогревшись, следовал дальше.

Любую беседу переводил на рассказы о своем немецком доге, которого два года назад за немалые деньги приобрел щенком на выставке «Зооветснаба» в Москве. Собака была с родословной и привезена в Москву из Германии.

Мы уже устали слушать о том, с каким трудом ему удалось купить для собаки комбинезоны из разных тканей и непромокаемые силиконовые собачьи ботинки, в какие деньги обходится ему питание для собаки, прививки, миски, чашки и прочая утварь. С гордостью он делал акцент на том, что хочет вырастить из дога настоящего бойца, поэтому постоянно берет его на прогулки, когда выезжает на снегоходе.

Мы с Вадимом с любопытством ожидали появления Василия и его обожаемого дога. Солнце приятно пригревало, но уже не ослепляло, как днем, и можно было обходиться без темных очков. Звук мотора был слышен уже рядом. Шкалик как вожак и охранник выдвинулся вперед. Снегоход, перевалив через последний подъем у избы, остановился рядом с нами. Из саней, накрытых брезентом, торчали две канистры с бензином.

Вася сполз с сидения, улыбаясь, направился в нашу сторону. По утоптанной снегоходом колее, широко расставляя лапы, бежал глянцево-черного окраса дог в ярко-красном комбинезоне. Массивная голова на высоко поставленной шее повернулась в сторону собак. Не останавливаясь, дог налетел на Шкалика, сбил его с ног своей мощной грудью. Мы закричали, чтобы Вася придержал свою собаку. Вася схватил дога, а я ухватил Шкалика за шею. Пес тихо рычал, весь подрагивал мелким ознобом, и пристально смотрел на черное чудовище. Я успокаивал его, поглаживая по голове.

Зашли в избу. Вася достал бутылку водки. Сели за стол. Мы с Вадимом пить отказались. Настроение было испорчено. Я переживал о Шкалике, зная, какая сейчас злоба и обида переполняет его как хозяина и как вожака.

Вася налил себе полстакана, выпил. Закусывая балыком, поглаживая по мощной спине дога, начал вновь расхваливать своего пса. Допив стакан, он вдруг повернулся ко мне и с загоревшей искоркой в глазах сказал:

– Володь. Пусть собаки подерутся.

Я опешил.

– Ты что, Вася, охренел? Из твоего дога дерьма выпадает больше, чем весит мой Шкалик.

Вася не унимался. Ему очень хотелось увидеть бойцовые качества своего дога. Его подстегивал азарт и выпитая водка.

Мне было жаль мою собаку. С другой стороны, я чувствовал, что Шкалику нанесена смертельная обида. Как хозяина, его унизили в собственном доме, на его же территории. Я видел, какой ненавистью налились глаза Шкалика, когда я держал его, предотвращая схватку. Он же был настоящим бойцом и вырос не в теплых домашних условиях. Тренировал и натаскивал себя сам.

Вася не унимался. Подумав, я дал добро. Но договорились, что в критической ситуации для собак мы их сразу растаскиваем.

Вышли на двор. Вася снял со своего любимца комбинезон и бросил в сани. Привязали остальных собак, чтобы они не вмешались в драку. Я подошел к Шкалику, обхватил его за шею и начал шептать:

– Шкалик. Сейчас выбежит эта породистая тварь. Сделай ее. Я же знаю. Ты можешь.

Шкалик весь ощетинился и подобрался для прыжка. Налитые кровью глаза сверкали безумным блеском. Мы отошли в сторону. Вася хлопнул по массивной голове дога и крикнул:

– Взять его!

Дог развернул свое массивное тело, широко расставляя лапы, ринулся вперед, чуть заведя шею вбок. Грудью, как в первый раз, сбил с ног Шкалика. Пролетев кубарем, Шкалик вновь вскочил на лапы, внимательно следя за догом. Верхняя губа приподнялась, обнажая клыки. От второго удара Шкалик увернулся и, сделав резкий мгновенный разворот, в последний момент успел ухватить зубами лоснящееся бедро противника. На черной шерсти дога появилась кровавая рваная полоса.

Дог, промахнувшись, по инерции проскочил несколько метров и начал разворачивать свой мощный корпус, отыскивая своего противника. Дальнейшее произошло мгновенно. Шкалик молниеносным прыжком всем телом влетел в передние лапы черного монстра. Не устояв от сильного удара, дог припал к земле, с головой зарывшись в снежный сугроб. Затем вскочил, подставляя под удар бок. На снегу остался кровавый след.

Шкалик со свирепым рычанием вонзил клыки в черную шею, отскочил и снова нанес удар. Затем, вцепившись, завис на шее дога, продолжая рвать ее. Я бросился к Шкалику и повис на нем, удерживая его от дальнейших нападок.

Задние лапы дога начали подгибаться, он завалился на бок, тяжелое дыхание перешло в хрип.

Вася, еще не осознавая, что произошло, неуверенной походкой подошел к собаке. На шее из двух глубоких рваных ран, пульсируя, вырывался фонтан алой крови, окрашивая снег. Раны были смертельными, через десять минут все было кончено. Дог, дернулся и, вытянув скрещенные лапы, замер. Привязанные собаки перестали лаять и начали выть.

Вася, не переставая лить слезы и причитать, допил водку. Погрузил пса в сани, завел снегоход, не прощаясь, поехал обратно в Талнах, забыв о своих друзьях гидрологах, к которым держал путь.

Мы, молча, смотрели ему вслед. Нам было откровенно жаль дога. Он погиб из-за безрассудных амбиций своего хозяина. Но чувство гордости за нашу собаку переполняло нас.

– Мне кажется, есть повод накатить! – Вадим хитро посмотрел на меня.

– Согласен! И наруби оленины нашему герою.

Я позвал Шкалика в избу. Пес лег у моих ног, вытянул вперед лапы и внимательно посмотрел на меня. Прошка спрыгнул с печки и улегся рядом. Зашел Вадим, положил перед собакой нарубленные куски оленины. Из-под стола выскочил белый горностай, которому Вадим дал кличку Плюшкин, ухватил большой кусок оленины своими маленькими зубками и попытался утащить его под стол, но никак не мог сдвинуть с места. Шкалик грыз кость, не обращая внимания на горностая. Прошка встал, потянулся и ударил лапой воришку, но тот и не думал отпускать кусок.

– Ты, Плюшкин! У тебя в закромах продуктов уже на десять зимовок.

Вадим взял горностая за черную кисточку хвоста, стараясь оттащить от куска, но все было бесполезно. Мы дружно рассмеялись. Это был последний месяц моей работы и проживания в промысловом хозяйстве.

Перед Первомайскими праздниками я собрал свой нехитрый скарб, загрузил в сани рыбу, песцовые и соболиные шкуры. На прощанье обнялись с Вадимом и Федей.

Утро было солнечным и очень теплым. В протоках по краю берегов уже кое-где проступала вода. Окинув последним взглядом избу, согревавшую меня четыре полярных зимы, летнюю кухню, названную «Ресторан Чир», торчащую из снега трубу бани, сруб которой был врыт прямо в берег, я завел «Буран».

– А где Шкалик? – спросил я у Вадима.

– Я его уже двое суток не вижу. В тундре гуляет, наверное, – ответил Вадим.

Раскачивая снегоход, чтобы оторвать примерзшие к снегу гусеницы, я нажал на гашетку. «Буран» с характерным потрескиванием из выхлопной трубы тронулся с места.

«Может и хорошо, что не простился со Шкаликом», – подумал я. – «Надо будет смотреть ему в глаза. А как объяснить, что город не для него? Там он просто погибнет от тепла, уюта и сытной жизни».

Проехав несколько километров, я приблизился к самому узкому месту реки и увидел, как наперерез из береговых кустов выскочил Шкалик. Он сел на накатанный снегоходом след, точно в том месте, где когда-то впервые увидел песца, попавшего в капкан, и услышал от меня команду:

– Взять его!

Я слез с «Бурана», подошел к нему и, опустившись на колени, обнял его за шею. Шкалик, вяло вилял хвостом и, повернув голову, смотрел отсутствующим взглядом в сторону возвышающихся вдали гор озера Глубокое.

– Прощай, Шкалик! – не слыша своего голоса, прохрипел я. Шкалик посмотрел на меня, как мне показалось, с укором. И не потому, что я оставляю его здесь, не беру с собой. Его обида была в том, что я не остаюсь с ним. Я взобрался на сиденье «Бурана». Собака сидела и не трогалась с места, пристально смотрела на меня с последней надеждой, умоляя остаться. Сердце мое разрывалось. Я больше не мог смотреть в эти умные глаза.

Нажал на гашетку и объехал Шкалика. Проехав сто метров, на изгибе реки я обернулся. Пес сидел все на том же месте, не двигаясь. Вдруг он поднял голову вверх и завыл так, что слезы ручьем потекли по моему лицу.

Я не знал, было ли это знаком прощания со мной или сигналом волчице, что теперь у него осталась только одна семья.

«Буран» с каждой минутой увозил меня все дальше и дальше, увеличивая расстояние между нами. А вой Шкалика еще долго преследовал меня и преследует до сих пор.

Шкалик после моего отъезда на точке больше не появлялся.

Когда началась навигация, Вадима и Федю перебросили на другой участок озера Глубокое.

Осенью у Вадима случился приступ аппендицита. Довести до города его не успели. На причале, где ждала его скорая помощь, он потерял сознание и умер прямо в машине скорой помощи.

Прошла зима. А при наступлении весны многие «буранисты», вездеходчики рассказывали, что в районе озера Гудок часто видели волков.

Один из них отделялся от стаи, выбегал на протоптанный «буранами» след. Садился и внимательно вглядывался в приближающиеся снегоходы. Сидел так, пока было безопасное расстояние. Затем вскакивал и бежал к волкам, уводя их в лесной массив. Среди диких собратьев он выделялся темной шерстью и лохматым загнутым хвостом.

Дядя

Михаил Спицын уже три часа летел в самолете. Вздрагивая всем корпусом, Ил-14 шел на посадку, пробиваясь через заслон плотных облаков. Удары иногда были очень жесткие. В салоне возникал ропот, кто-то не выдерживал и панически вскрикивал. Тогда в проходе появлялась стюардесса, мило улыбаясь, призывала к спокойствию и терпению, успокаивая словами:

– Товарищи! Над Красноярском сильная облачность.

Михаил вжался в кресло всем своим массивным телом. При каждом новом провале самолета к горлу подкатывало все, что было съедено и выпито накануне. В нижней части тела все происходило наоборот. Ему казалось, что все его мужское хозяйство отрывалось, падало вниз, ударяясь, закатывалось под сиденье. Потом возвращалось, для того, чтобы вновь оторваться на следующем провале. Он считал минуты до посадки. Это был его первый за тридцать один год жизни полет на самолете, а также первый перелет по маршруту Норильск – Красноярск.

1949 году в 17 лет он вместе с отцом, инвалидом войны, был осужден по статье за вредительство. Утопив в болоте трактор, отец получил десять лет, Михаил – 5 лет. Сидели в Туруханском лагере. Через 2 года отец умер практически у него на руках. А когда пришло письмо, извещающее о смерти матери, здоровый парень взбунтовался. Вступил в перебранку с охраной. Перебранка закончилась потасовкой. Очнулся в карцере. А после выхода получил еще привесок в 5 лет.

Директор Норильского комбината Зверев как-то в беседе по телефону пожаловался заместителю Лаврентия Берии, бывшему директору этого комбината А. П. Завенягину о катастрофической нехватке рабочих на строительстве. Авраамий Павлович, в свою очередь, обратился с просьбой к Берии со словами:

– Лаврентий Павлович. Вы знаете, как Стране необходим никель.

Норильский комбинат запускает новые мощности, а стройка постоянно испытывает нехватку рабочей силы. Тысячи бездельников сидят по тюрьмам, едят народный хлеб, считая себя несправедливо осужденными. Нужно бросить их в Норильск на строительство, тем самым наполнив жизнь каждого новым содержанием – работать на благо Родины, чтобы каждый из них не ощущал себя несправедливо осужденным «врагом народа».

– Подготовь документ. Сколько тебе надо там рабочих, – Лаврентий подошел к окну. – А скажи, Авраамий. Что действительно холодно в Норильске?

Не зная, к чему клонит министр, Завенягин ответил твердо:

– Холодно только три месяца, Лаврентий. А девять месяцев охрененно холодно. Но жить можно!

Скоро к Красноярску потянулись этапы из особо режимных лагерей Караганды и осужденных националистов Украины.

Так Михаил и еще около двухсот заключенных оказались на барже. Шесть суток пути вниз по Енисею. Дудинка встретила мрачными домами в виде бараков, промозглым дождем и холодным северным ветром.

Этап выстроили для переклички прямо на причале. Рядом с ним оказался китаец. Он толкнул в бок Спицына и спросил:

– Твоя нарам ехал? – Михаил утвердительно кивнул головой.

– Комму нарам, хоросо! – с завистью сказал китаец, подтягивая коротенькую курточку к ушам.

А моя низьма ехал.

– Под нарами, что ли? – Уточнил Спицын. Китаец утвердительно закивал головой:

– Та. Та! Низьма нарам ехал. Комму нарам, хоросо! Комму низьма, хероза, хероза!

До Норильска добирались двое суток пешком вдоль полотна узкоколейки, под непрерывный лай собак и окрики конвойных. В Кайеркане несколько десятков заключенных оставили для работы на угольной шахте. Остальные двинулись дальше. В Норильске заключенных распредели по отделениям. В отделения распределяли по статьям.

Два года Михаил работал на строительстве дороги Норильск – Валек. Возводили насыпь, в тачках перевозя дробленую породу. Несколько отделений каждое утро под маршевые звуки оркестра направлялись к месту работы. Под звуки марша возвращались в бараки. Если происходил какой-то несчастный случай с тяжелым исходом, работа прекращалась. Пострадавшего на носилках выносили вперед. За носилками пристраивались оркестранты, за ними заключенные. И под звуки «Прощание Славянки» возвращались в бараки.

После восстания и расстрела заключенных в 1953 году Норильлаг ликвидировали. Судимость со Спицына сняли, но реабилитировали только 1958 году. Потом работал слесарем в Центральной автотранспортной канторе. Плел тросы, стропы. Производил ремонт грузоподъемных машин. К своему первому отпуску накопил приличную сумму денег. Его не огорчало, что ожидаемый много лет отдых пришелся на конец февраля. Профсоюз выделил путевку в санаторий «Заполярье». Планы на будущее строил грандиозные. Решил остаться в Норильске. Главное для него было, за время отпуска найти невесту. Жениться. А потом получить вызов для нее и привезти в город.

Наконец самолет коснулся земли. Пробежал по дорожке, вырулил к стоянке. Подали трап.

В здание аэропорта «Северный» Спицын зашел небрежной походкой. Доха из волчьих шкур, сшитая мехом наружу, переливалась серовато-рыжеватым оттенком. В местах образующихся при ходьбе складок через первый слой шерсти из жестких остевых волос пробивался водонепроницаемый подшерсток. Пола, откидываясь при каждом шаге, показывала внутренность подкладки из блестящей шлифованной кожи. На ногах красовались белые фетровые бурки. Низ и передок бурок стягивали союзки из хромовой кожи коричневого цвета. В руке красовался новенький чемодан с металлическими уголками, изготовленный из плотного картона. Коричневый цвет чемодана гармонировал с цветом союзок на бурках. На шее красовался длинный серый вязаный шарф, свисающий до полы.

Появление крепкого элегантного мужчины в здании аэропорта не осталось незамеченным. Встречные, проходя мимо, с любопытством оборачивались. Женщины, взглянув, опускали глаза, но не выпускали из виду. Мужчины со скрытой завистью начинали осматривать себя, сравнивая. Пронесся шепот:

– Не иначе как артист какой-то! Ну, конечно, из Москвы.

Этот шепот уловили его уши. Спина при каждом новом шаге выпрямлялась. Походка становилась еще более раскрепощенной. Такое внимание к себе он не испытывал с периода оглашения приговора суда, 14 лет назад.

Ему очень хотелось по «нужде», но решил перетерпеть и дальше держать свою марку. Не «опускаться» до того, чтобы пойти в общий туалет. Хотя «опускаться» было не нужно. Туалет находился слева от привокзальной площади.

Выйдя из здания со словами: «Любезнейший. Ты свободен?» – важно уселся в такси.

– Гостиница «Север»! – прозвучало как «Москва – Кремль».

Такси остановилось у гостиницы. Спицын расплатился по счетчику и столько же дал сверху. Прошел в холл. Подойдя к стойке администратора, протянул паспорт, отпускной лист и путевку. Изучив документы, уже перезревшая девушка с каменным лицом и пустым взглядом положила документы на журнал. Полистала календарь. Задумалась, глядя Михаилу в подбородок, через сжатые зубы выронила из себя:

– Только на шесть мест.

«Наверное, ей мужика очень хочется», – сделал вывод Михаил, обратив внимание на манеру говорить через стиснутые зубы, этой «увядающей хризантемы». Приподнялся на цыпочки, чтобы администратор могла увидеть его одежду и оценить его статус. Но та, уронив глаза в журнал, не проявляла к нему никакого интереса.

«Что тебе тогда надо?» – недоумевал он. Попросил ее вернуть ему паспорт на время. Засунул туда пятерку. Вернул паспорт назад. Девушка очнулась, ожила и начала проявлять интерес к жизни и стоящему напротив мужчине.

– Извините! Могу только двухместный на сутки.

– Большое вам мерси! – Михаил подхватил чемодан и поднялся на второй этаж.

Зашел в номер. Обнаружив, что один, бросил доху на кровать и, сбивая углы, ринулся в туалет.

Вернувшись, упал на кровать, с нетерпением поглядывая на часы. До открытия ресторана оставалось полчаса.

Через двадцать минут начал одеваться. Накинул через голову «алкоголичку» – так называлась белая майка, высокие хлопчатобумажные носки, брюки-рейтузы, отделанные широкой резинкой по талии. Сверху накинул куртку с контрастной кокеткой и несколькими накладными карманами, в народе получившую название «хулиганка». Застегнул молнию на груди. Натянул бурки. Рукой взъерошил свой чуб. Достал из чемодана одеколон «Шипр», обильно сбрызнул себя всесоюзной парфюмерией. Стойкий аромат бергамота завис в воздухе. Повертелся, подпрыгивая у зеркала, чтобы видеть себя в полный рост. Взял с собой двести рублей, разложив по карманам.

Официантка почувствовала денежного клиента сразу. Любезно улыбалась, кокетничала, выпытывая, откуда занесло сюда такого дорогого гостя. Узнав, состроила глазки и упорхнула, неприлично раскидывая бедра по сторонам. Заказ принимала, показывая себя, как на подиуме. Поворачиваясь то в фас, то в профиль, старалась выпятить вперед грудь размером с детский кулачок.

Спицын застенчиво опустил глаза и начал изучать меню. Название многих блюд он не знал. Некоторые не мог прочитать с первого раза. Поэтому старания ее не оценил и сделал традиционный заказ: пятьсот грамм водки, селедка, отбивная.

Зал постепенно заполнялся. Уже хорошо приняв на грудь и разобравшись с селедкой, откинулся на стуле. Начал изучать гостей ресторана. Разномастная, в основном молодая галдящая публика пила и закусывала, не обращая на него никакого внимания.

«Жаль, что нельзя сидеть здесь в дохе», – подумал Михаил. – «Тогда на меня бы точно обратили внимание».

Заиграл оркестр. Публика зашевелилась, загудела. Михаил заерзал на стуле. Ноги тянули его в центр зала. Знакомая до боли мелодии «Лучший город земли» звучала вызывающе. Но когда выскочившие начали выписывать причудливые движения ногами и руками, порыв Михаила сразу охладился. Таких движений в танцах он еще не видел, и понятно, что так танцевать не мог. Он загрустил.

Следующая песня «Хорошие девчата, заветные подруги» снова оживила его, но пока он высматривал, кого пригласить на танец, за столиками остались две убогие участницы «продразверстки».

Он закурил. Когда музыка закончилась, начал высматривать себе девушку для того, чтобы сыграть на опережение. Положил глаз на даму, сидящую через два стола с обреченным лицом, изучающую вилку, которую вертела перед собой. Ее напарник, плешивый толстячок, уминал куриную ножку, то и дело шмыгая носом и вытирая его рукавом. Цель была обозначена.

Заиграла музыка. Рванувший было со старта Михаил вдруг тормознул так, что кожаные набойки его бурок задымились. Под песню «Нам бы, нам бы всем на дно» из кинофильма «Человек-амфибия» зал опять замелькал ритмичными движениями рук и ног. Он не знал, что на танцевальных площадках Советского Союза уже давно набрал обороты модный танец твист. Из-за большого расстояния этот популярный и запрещенный в то время танец смог добраться по Енисею только до Игарки и завис там, в порту небольшого ресторана. Ему понадобится еще более двух лет, чтобы преодолеть полярный круг и ворваться в Норильск.

Вдруг кто-то повис на его шее, обнимая, ударяя в грудь, хлопая по его плечам, сжимая руки с постоянными возгласами:

– Дядя! Дядя! – его тискал молодой человек, не давая открыть рот.

Спицын опешил, ожидая разъяснения. Молодой человек был неудержим. Со словами:

– Дядя, дорогой! Как же я рад тебя видеть! – он поднял руку.

Улыбающаяся официантка, лавируя между столиками, вмиг оказалась рядом. Молодой человек, взъерошенный, раскрасневшийся, с горящими глазами, глядя ей в лицо, заговорил быстро:

– Представляете, какая радость. Я дядю встретил! Сегодня мой день. Я угощаю!

После этих слов, мило улыбаясь официантке и поочередно сгибая пальцы на руках начал свой заказ:

– Значит так. Салат «Одесский кучерявец». Селедку под шубой. Каре барашка, чтобы с корочкой. Грибной кокот, с ароматом трюфеля. Солянка мясная, – посмотрел на Михаила.

– Дядя, вы будете солянку?

Еще не пришедший в себя Михаил ответил неопределенно.

– Две солянки, – уточнил «племянник».

– А пить мы будем непременно коньяк. И непременно «Двин». Для начала грамм эдак пятьсот. Брусничный морс. На десерт салат фруктовый. Ну, я думаю, пока все.

Приподняв руками отсутствующие груди, официантка состроила глазки и упорхнула. Заказ удивительно быстро оказался на столе. Разлив, по стопкам коньяк и произнеся, коротко:

– За встречу. Дядя! – «племянник» с аппетитом начал опрокидывать в себя принесенное официанткой.

Время шло. Оркестр продолжал играть. Михаил никак не мог реализовать себя в танце с приглянувшейся ему женщиной. К микрофону подошел молодой человек и, чуть не крича, объявил:

– А сейчас в исполнении нашего ансамбля прозвучит песня Chubby Checker and Dee Dee Sharp – Slow Twist.

Зал взорвался и ринулся плясать, не ожидая начала музыки. Десяток мужских и женских тел, ритмично двигая руками и ногами, погрузились в танец. Втягиваясь в стул, Михаил понял, насколько он отстал от современной жизни. Сократить это расстояние будет очень трудно. Осознание этого начинало его злить. Опрокинув с «племянником» очередную стопку коньяка, он направился в туалет. Музыка так ударяла по стенам, что писсуар вздрагивал.

Вернувшись, он обнаружил сытого довольного «племянника», доедавшего десерт. Изрядно загрустив, Михаил потянулся за папиросами и вспомнил.

Как-то в лагерь пронесли брошюру. В ней было написано о существовании 12-ти половых заповедей революционного пролетариата, мужчин и женщин СССР, изложенные в труде советского психиатра профессора А. Б. Залкинда. Брошюру, закатываясь от смеха, комментируя, зачитали до дыр, так как она была очень актуальна для заключенных.

Михаил, внимательно вглядываясь в лица женщин, еще не терял надежды встретить ту, с которой бы мог нарушить, по крайней мере, три из этих двенадцати заповедей.

9-ю: Половой подбор должен строиться по линии классовой, революционно-пролетарской целесообразности. В любовных отношениях не должны вноситься элементы флирта, ухаживания, кокетства и прочие методы полового завоевания.

6-ю: Нельзя часто менять половой объект.

5-ю: Половой акт не должен часто повторяться.

Когда зазвучала знакомая мелодия «Подмосковные вечера», он не сразу среагировал и сидел, наклонив голову. Вдруг его взору предстали две появившиеся стройные женские ножки в изящных модных туфельках. Он поднял голову и не поверил своим глазам. Перед ним стояла пышная, красивая, элегантная женщина. Немного смущаясь, она вдохнула в Михаила жизнь, произнеся слегка дрожащим от волнения голосом:

– Не могли бы вы пригласить даму на танец? – И не ожидая ответа, протянула вперед руки. Михаила подбросило как на ухабе. Сердце забарабанило по вискам. Глаза, уткнувшись в глубокую ложбинку на груди, провалились внутрь и, обласканные исходящим теплом, заискрились. Он пошатнулся. Нашел равновесие, ухватив ее руки. На приличном расстоянии друг от друга, они вошли в танец.

Как только обворожительная пара занялась настройкой контакта, «племянник» встал и поспешил в сторону кухни. Поравнялся с официанткой. Чмокнул ее в губы. Махнул всем рукой, накинул пальто, крикнул:

– Клава, я ушел. Закрой за мной.

Нежная мелодия заполнила все пространство. С каждым тактом обворожительная особа незаметными движениями сокращала дистанцию между ними. Вот она без колебаний перешагнула черту неприличной близости для танцующих граждан советской эпохи. У Михаила началась нервная дрожь. А когда божественное создание впечатало свою грудь в его крепкое тело, припала к нему, при этом немного застонав и подрагивая, он замер на мгновение. Как будто вновь выслушал приговор суда 1949 года. Пробивший его озноб перешел в жар и начал выплескивать из него поток слов, как закипевший чайник выплескивает горячую воду через носик. Из его рта посыпались комплименты и восхищение ее красотой, потом обещания «Я ваш навеки», «С неба звездочку достану», пересекаясь с клятвой типа «Век свободы не видать». Страстные слова текли горным, стремительным ручьем, вливаясь в ее уши. Она, закатив глаза, слушала, мило улыбалась, иногда откровенно вздыхая. Тогда он не мог себе предположить, что через несколько десятков лет из подобных ресторанных посиделок и завистливых мужских взглядов на чужих женщин родиться популярный шлягер «Ах, какая женщина, какая женщина».

Танец был невероятно скоротечен, как скоротечно все прекрасное. Проводив даму, направился к своему столу и не сразу обнаружил отсутствие «племянника». Ему было не до «родственника». В голове все пуржило, он подбирал слова, которые непременно должен сказать даме и непременно в следующем танце. Он уже мысленно думал о том, как они перешагнут порог его номера, чтобы нарушить 5-ю заповедь революционного пролетариата несколько раз.

Опрокинув в себя рюмку с остатком коньяка, заметил торопливо скользящую к его столику официантку. Мило улыбаясь, она прошептала:

– А где ваш племянник? – не дожидаясь ответа, достала из большого кармана на фартуке блокнот.

– Счет, пожалуйста! – положила на столик листок и начала убирать приборы.

Только сейчас Михаил заметил отсутствие «племянника». Завертев головой, обнаружил, что музыканты упаковывают инструменты, а столики изрядно опустели. Его взгляд не мог отыскать ни «племянника», ни обворожительную даму.

Сбегал в раздевалку и заглянул в туалет, «племянник» как провалился. Пурга в голове стала утихать. Мысли начали проясняться, наступило разочаровывающее осознание ситуации. Выхода не было, пришлось платить по счетам. Вернувшись к себе в номер, встал у зеркала, смотря на свое отражение начал колотить себя полбу, приговаривая:

– Ну, что, лох! Ведь говорил тебе – не дядя! Так нет! Дядя! Дядя!

Утром он выехал из гостиницы и направился на железнодорожный вокзал. На этот же день купил билет в купейный вагон Красноярск – Адлер. Просидел в здании вокзала в ожидании поезда.

В купе он был один, и это радовало. Когда поезд тронулся, повесил доху на крючок, получил постельное белье. Заправил постель. Неприятный осадок от посещения ресторана угнетал. Но его сознание будоражили постоянные всплески воспоминаний, как женская грудь впечатывается в него и прилипает к его телу. Эту теплоту и дрожь он будет помнить еще долго.

Чтоб отвлечь себя, отправился в вагон-ресторан. За день он изрядно проголодался. За окном было темно. Мелькали силуэты заснеженных деревьев. В ресторане пробыл более часа. Выпил, поужинал. Вернувшись в купе, улегся на нижнюю полку. Мысли унесли его на Юг. Он никогда не был в Сочи. Море видел только в кинофильмах. Углубившись в раздумья, мысленно начал прогуливаться по набережной.

Постепенно он провалился в дремоту. В сознании, где-то глубоко, услышал едва различимый женский голос, что проехали Мариинскую, следующая Анжерская, стоянка 2 минуты.

Проснулся от подергивания ноги. Чьи-то руки пытались стянуть с него бурки. Сначала подергали за одну бурку, чуть стащив ее, затем другую. Не открывая глаз, Спицын сжал кулаки, ожидая продолжения. Ждал когда процесс дойдет до завершения, чтобы уже потом, очень больно наказать воришку. Чужие руки аккуратно, сделали еще одну попытку. Опять чуть стащив обе бурки. Поезд подошел к Анжерской, скрипя тормозами и ударяясь буферами, сделал остановку. Неведомый человек замер, прекратил снимать бурки и вдруг схватил с вешалки доху. Дверь купе захлопнулась. Спицын рывков вскочил на ноги и упал, словно подкошенный. В приспущенных бурках бежать он не мог и, пытаясь снять их, вывалился в коридор. По проходу бежал молодой человек, зажав под мышками его доху. Перед тамбуром оглянулся, помахал рукой и крикнул:

– Пока, дядя!

Сбросив бурки, в одних носках Спицын ринулся вдогонку. Тамбур был пуст. Вагонная дверь была приоткрыта, в темноте проема проглядывали мрачные одноэтажные деревянные строения. Раздался гудок, поезд тронулся с места.

Через минуту в тамбуре появилась проводница и со словами:

– О! А че это дверь открыта? – закрыла ее на ключ. Посмотрела на взъерошенного и обалдевшего Спицына, спросила:

– Че такой. Че случилось, что ли?

– Да вот, «племянника» проводил. Второго за два дня. И что-то тоскливо стало.

– А че в эту дверь-то провожал? Там и перрона нет.

– А ему здесь ближе. Да и торопился очень. Толком и попрощаться не успели.

– Че, расстались-то надолго?

– С этими надолго. Скорее навсегда.

– Хорошо, наверное, когда большая родня. А расставаться всегда тоскливо.

– Ну, с тем, с чем я расстался, настолько тоскливо, что и взвыть в пору. А такую родню лучше вообще не иметь.

Михаил направился в свое купе. Вслед проводница громко сказала: