Текст книги "«Кроваво-Красная» Армия. По чьей вине?"

Владимир Бешанов
«Кроваво-Красная» Армия. По чьей вине?

Вступление

«Злодейства крупные и серьезные нередко именуются блестящими и, в качестве таковых, заносятся на скрижали Истории».

М.Е. Салтыков-Щедрин

Вначале появился призрак – призрак Коммунизма. Первыми явление зафиксировали в 1848 году выдающиеся ученые-медиумы Карл Маркс и Фридрих Энгельс, вооруженные самой передовой и безошибочной собственного сочинения теорией. Призрак бродил по Европе, тряс позаимствованными у пролетариата цепями, уверял, что у рабочих нет отечества, предлагал им «соединяться», записываться в ряды могильщиков буржуазии и «разрушить все, что до сих пор охраняло и обеспечивало частную собственность». Пророчества коммунистического Духа два классика марксизма изложили в знаменитом «Манифесте».

Манифест, «с гениальной ясностью и яркостью» обрисовавший новое, коммунистическое «миросозерцание», призывал всех угнетенных к насильственному свержению существующего общественного и политического строя, установлению диктатуры пролетариата, уничтожению классов и частной собственности. Вслед за этим, по мысли авторов, раньше или позже, неизбежно должен был наступить Коммунизм – высшая и конечная стадия развития человеческого общества, рай на земле: фабрики – у рабочих, земля – у крестьян, женщины – в общем пользовании.

Международный пролетарский гимн – «Интернационал» – определял четкую программу действий и конечную цель коммунистического движения:

 
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был ничем, тот станет всем.
 

Правда, наряду с пассажами о «завоевании демократии» в Манифесте проскальзывали термины вроде: «экспроприация», «деспотическое вмешательство», «конфискация имущества» – конечно, исключительно в отношении «эксплуататоров», но также и «промышленные армии», в которые для удобства строительства нового мира предлагалось мобилизовать освобожденных пролетариев.

Делать революцию предпочтительнее в развитых промышленных странах, где пролетариат наиболее сконцентрирован и организован. Поэтому долгое время коммунисты всех мастей, в том числе и русские социал-демократы, пытались поднять рабочих на правое дело в какой-нибудь Германии или Швейцарии. Но самым слабым звеном «в империалистической цепи» оказалась Российская империя.

25 октября 1917 года власть в России захватили левые радикалы.

Они тут же окрестили государственный переворот, совершенный на германские деньги штыками «интернационалистов» и одуревших от безделья матросов, «пролетарской диктатурой», собственную власть – «властью рабочих и крестьян» и от имени последних принялись истреблять и тех и других, и всех несогласных.

Послеоктябрьская история первого в мире социалистического государства показывает, что вся политика строилась в соответствии с тремя пунктами «Интернационала»: разрушение, построение, назначение на должности.

Какое отношение к пролетариату имели никогда и нигде не работавшие литератор В.И. Ульянов (Ленин), кавказский абрек И.В. Джугашвили (Сталин), польский боевик Ф. Э. Дзержинский, журналист– космополит Л. Д. Бронштейн (Троцкий) или екатеринбургский мафиозо Я.М. Свердлов – сказать трудно.

Для чего они все это затеяли?

Чтобы наесться до отвала кетовой икры, о которой и через 20 лет с ностальгией вспоминал загнанный сталинскими волкодавами в мексиканское захолустье Троцкий: «…этой неизменной икрой окрашены не в моей только памяти первые годы революции»?

А что дальше?

Ограбить всех сограждан? Реставрировать феодализм в отдельно взятой стране? На горе всем буржуям раздуть мировой пожар? Да какая разница, главное – сама Власть. Ленин так и писал членам ЦК за сутки до переворота: «Взятие власти есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия».

Деятель Великой французской революции Жорж Дантон объяснил доступно: «Революция – это просто перераспределение собственности». Проще говоря, основу мировоззрения любого революционера составляет шариковское «отобрать и поделить».

Действительно, на первом месте в ленинской программе действий стоял пункт об «экспроприации экспроприаторов». Это значит – всеобщий грабеж. В перспективе населению обещали светлое будущее, сортиры из золота и кухарок, которые будут управлять государством. А пока – «грабь награбленное», разрушай «мир насилья».

Самое простое дело – разрушать. Правоверные марксисты, защитники угнетенных и обездоленных, спасители Отечества, уверенно определяли, что именно нужно разрушить.

К «миру насилья» относились: монархия, государственный аппарат, духовенство, армия и флот, капиталисты, дворянство, купечество, произведения искусства, шедевры архитектуры, «плохие» книги, буржуазные писатели, поэты и философы, научные направления, крестьяне (богатеи и середняки, кулаки и подкулачники), интеллигенция и многое другое, что определяло устои государственности и составляло национальную гордость.

В итоге разрушать и уничтожать пришлось очень многое, ибо те, «кто был ничем, а стал всем», имели довольно специфичные взгляды при полном отсутствии таких «буржуазных» понятий, как совесть и мораль:

«Мы в вечную нравственность не верим и обман всяких сказок о нравственности разоблачаем… Для нас нравственность подчинена интересам классовой борьбы пролетариата».

Под шум всеобщего грабежа с помощью ЧК и «бьющей через край энергии масс» большевики довольно быстро установили в стране «высшую форму государственности» – Советскую власть.

Но что же взамен монархии или буржуазной республики могли предложить стране Ленин и К°?

В апреле 1918 года в статье «Очередные задачи Советской власти» Владимир Ильич обрисовал вкратце свою модель идеального общества:

«Первым шагом освобождения трудящихся… является конфискация помещичьих земель, введение рабочего контроля, национализация банков. Следующими шагами будут национализация фабрик и заводов, принудительная организация всего населения в потребительские общества, являющиеся в то же время обществами сбыта продуктов, государственная монополия торговли хлебом и другими необходимыми продуктами…

…от трудовой повинности в применении к богатым Советская власть должна будет перейти, а вернее, одновременно должна будет поставить задачу применения соответствующих принципов к большинству трудящихся, рабочих и крестьян».

Со времен хрущевских разоблачений культа личности нам внушали, что Ленин составил рецепты построения коммунизма, а Сталин их спрятал и ленинские идеи извратил. Клевета! Никто ничего не скрывал, наоборот, заставляли конспектировать на занятиях по истории Партии: принудительная организация, хлебная пайка и трудовая повинность – главные условия на пути к освобождению трудящихся от «капиталистической каторги».

Далее еще интереснее:

«Что же касается карательных мер за несоблюдение трудовой дисциплины, то они должны быть строже. Необходима кара вплоть до тюремного заключения. Увольнение с завода тоже может применяться, но характер его совершенно изменяется. При капиталистическом строе увольнение было нарушением гражданской сделки. Теперь же при нарушении трудовой дисциплины, особенно при введении трудовой повинности, совершается уже уголовное преступление (!), и за это должна быть наложена определенная кара». Виновных в нарушении дисциплины «надо уметь находить, отдавать под суд и карать беспощадно».

Вот оно, освобождение труда! Позднее Сталин, развивая положения «основоположника», пожизненно закрепил крестьянина за колхозом, рабочего за предприятием, а уж как он умел «находить» и «карать»!

Осуществлять пролетарскую диктатуру, принудительно организовывать должна, естественно, самая передовая партия во главе с «вождем мирового пролетариата». А как же! За это и боролись!

А нельзя ли поменьше диктатуры? Нельзя ни в коем случае:

«…беспрекословное подчинение единой воле, безусловно, необходимо.

И вся наша задача, задача партии коммунистов… встать во главе истомленной и устало ищущей выхода массы, повести ее по верному пути, по пути трудовой дисциплины, по пути согласования задач митингования об условиях работы и задач беспрекословного повиновения воле советского руководителя, диктатора во время работы…

…нужна железная рука…

Подчинение, и притом беспрекословное, единоличным распоряжениям советских руководителей, диктаторов, выборных или назначенных… снабженных диктаторскими полномочиями».

Вот и вся «диктатура пролетариата».

(Карл Фридрихович Маркс-унд-Энгельс, обличая капиталистическую эксплуатацию, писал: «Массы рабочих, скученные на фабрике, организованные по-солдатски, как рядовые промышленной армии, они становятся под надзор целой иерархии унтер-офицеров и офицеров. Они – рабы не только класса буржуазии, ежедневно и ежечасно их порабощает машина, надсмотрщик и прежде всего сам отдельный буржуа-фабрикант».

Последнее, по мнению классиков, особенно обидно. Но стоит отдельного фабриканта поменять на отдельного пролетарского диктатора да назвать его народным комиссаром, и рабочие – уже не рабы, а самые свободные люди, и даже владельцы этой фабрики и этих машин.)

Куда же под столь чутким руководством должна была прийти «истомленная масса»? Какова конечная цель?

Вот и ответ:

«Если бы мы смогли через малое число времени осуществить государственный капитализм (?!), это было бы победой. Только государственный капитализм, только тщательная постановка дела учета и контроля, только строжайшая организация и трудовая дисциплина приведут нас к социализму. А без этого социализма нет…

Государственно-монополистический капитализм есть полнейшая материальная подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой (ступенькой) и ступенькой, называемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет».

Иными словами то же самое сформулировал писатель Владимир Солоухин (1924–1997): «Осуществить полный учет и контроль над каждым граммом и над каждой штукой чего бы то ни было произведенного в стране. Все, что бы ни производилось в стране, держать в своих руках, а потом распределять по своему усмотрению. Благодаря такому контролю и распределению, держать в подчинении и трудовой повинности всех без исключения живущих в стране людей, все поголовное население. Чтобы оно подчинялось единой воле как один человек. Вот это и есть социализм. То есть самая высшая и самая массовая форма рабства».

А по Ленину – первая фаза коммунистического общества. Орднунг. Да он и думал-то на немецком языке.

Ах да, еще «плюс электрификация всей страны».

Конечно, всякие «прихвостни и прихлебатели буржуазии», пугая народ, рисовали социализм как однообразную, монотонную, серую казарму. Но на то они и «лакеи денежного мешка» и «холопы эксплуататоров».

На деле же бояться народу нечего.

Во-первых, никаких тебе эксплуататоров, а только родные красные диктаторы, днем и ночью о народе болеющие.

Во-вторых, при социализме произойдет «великая смена труда подневольного трудом на себя, планомерно организованном в гигантском общегосударственном (в известной мере и в интернациональном, мировом) масштабе».

В-третьих, пролетарии, рационально и строго по-отечески управляемые диктаторами, смогут соревноваться в работе, «проявлять себя, развернуть свои способности, обнаружить таланты».

В-четвертых, в нерабочее время все дружно будут ходить на субботники и митинги, где разрешается призывать братьев по классу трудиться еще лучше и млеть от слова «гегемон».

В-пятых, население «поголовно» будет управлять государством: «Целью нашей является бесплатное выполнение государственных обязанностей по отбытии 8-часового урока производительной работы». Например, отстоял токарь смену у станка, выдал план и – в министерство, управлять.

Наконец, где-то в далеком далеке коммунизм вступит в свою высшую фазу. Для этого нужно только освободить трудящихся всего мира и принудительно их организовать по марксистской схеме. После чего государство само собой отомрет, наступит полная свобода, всеобщее благоденствие и изобилие. Непонятно только, куда денется расплодившееся в планетарном масштабе племя красных диктаторов.

– Эх, Петька, знаешь, какая жизнь наступит? Помирать не надо!

Как ни странно, но очень и очень многих почему-то не вдохновили идеи строительства гигантской электрифицированной «зоны». Даже союзники в захвате власти – анархисты и бомбисты-эсеры – отшатнулись от большевиков и тут же были зачислены в «контру».

Не страшно. Ради мировой революции и счастья пролетариата Владимир Ильич готов был истребить 90 % населения России. Не зря им так восхищался Троцкий:

«У Ленина твердая рука. И вокруг него – крепкое ядро таких же, как он, решительных и непримиримых людей».

Правда, по признанию самих вождей, среди этих решительных людей было немало – 90 человек из каждых 100 – мерзавцев, жуликов, «бездарных и бессовестных комиссаров» и прочей «коммунистической сволочи», достойной быть повешенной «сугубо на вонючей веревке». Но именно такие и требовались: «Партия не пансион благородных девиц, иной мерзавец потому-то и ценен, что он мерзавец».

Вроде харьковского чекиста Ивановича, в полной мере подчинившего нравственность интересам классовой борьбы: «Бывало раньше совесть во мне заговорит, да теперь прошло – научил товарищ стакан крови человеческой выпить: выпил – сердце каменным стало».

На досуге, напившись крови, «веселые чудовища» большевизма изливали душу в поэзии:

 
Нет большей радости, нет лучших музык,
Как хруст ломаемых жизней и костей.
Вот отчего, когда томятся наши взоры
И начинает страсть в груди вскипать,
Черкнуть мне хочется на вашем приговоре
Одно бестрепетное: «К стенке! Расстрелять!»
 

Вот почему история о городке под названием Чевенгур, поведанная писателем Андреем Платоновым (1899–1951), – вовсе не роман и не гипербола, а подлинная летопись установления «высшей формы государственности» в какой-нибудь Астрахани, Архангельске или Сызрани.

«Надо поскорее начинать социализм. – Горит энтузиазмом местный председатель ревкома. – В первую очередь необходимо ликвидировать плоть нетрудовых элементов…

У Чепурного после краткой жизни в Чевенгуре начало болеть сердце от присутствия в городе густой мелкой буржуазии. И тут он начал мучиться всем телом – для коммунизма почва в Чевенгуре оказалась слишком узка и засорена имуществом и имущими людьми; а надо было немедленно определить коммунизм на живую базу… Пробыв председателем ревкома месяца два, Чепурный замучился – буржуазия живет, коммунизма нет…

А потом Чепурный захотел отмучиться и вызвал председателя чрезвычайки Пиюсю. «Очистить мне город от гнетущего элемента!» – приказал Чепурный.

«Можно», – послушался Пиюся. Он собрался перебить в Чевенгуре всех жителей, с чем облегченно согласился Чепурный.

– Ты понимаешь – это будет добрей! – уговаривал он Пиюсю. – Иначе, брат, весь народ помрет на переходных ступенях. И потом, буржуи и теперь все равно не люди: я читал, что человек, как родился от обезьяны, так ее и убил. Вот ты и вспомни, раз есть пролетариат, то к чему ж буржуазия? Это прямо некрасиво!

(Запись из дневника Короленко от 29 марта 1918 года: «Разговор с заместителем начальника ЧК Украины о массовых безрассудных расстрелах: – Товарищ Короленко, но ведь это же на благо народа! – и пытливо смотрит на меня».)

Пиюся был знаком с буржуазией лично: он помнил чевенгурские улицы и ясно представлял себе наружность каждого домовладельца. Кроме того, Пиюся знал их способ жизни и пропитания и согласен был убить любого из них вручную, даже без применения оружия. Со дня своего назначения председателем чрезвычайки он не имел душевного покоя и все время раздражался: ведь ежедневно мелкая буржуазия ела советский хлеб, жила в его домах и находилась поперек революции тихой стервой.

(Достаточно почитать указания Ленина представителям Советской власти на местах и легко представить, как точно также Предсовнаркома маялся всем телом в Кремле от присутствия в стране буржуазии, как не давали ему покоя «неправедные тысчонки» в чужих кубышках, как убеждал он председателя чрезвычайки Дзержинского «немедленно определить коммунизм на живую базу»: расстреливать, расстреливать и расстреливать, «не допуская идиотской волокиты».

Чего стоит один только циркуляр о расказачивании:

«Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам…»

Или инструкции Е.Б. Бош – «активной участницы борьбы за советскую власть»:

«Повесить, непременно повесить, дабы народ видел, не менее 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц. Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал…»)

Однако, после поголовного уничтожения «натуральной» буржуазии в городе еще осталось много всякого народу, почти все – не члены большевистской партячейки. И коммунизм в Чевенгуре все не наступал.

«Я полагаю, – рассудочно округлял Прокофий, – одно: раз у Карла Маркса не сказано про остаточные классы, так их и быть не может. А они есть – выйди на улицу: либо вдова, либо приказчик, либо сокращенный начальник пролетариата. Как же быть, скажи, пожалуйста!

А я полагаю, поскольку их быть, по Карлу Марксу, не может, постольку же их быть и не должно.

А они живут и косвенно нас угнетают – как же так?..

Я исхожу так: необходимо остатки населения вывести из Чевенгура сколько возможно далеко, чтобы они заблудились…

Чепурный с затяжкой понюхал табаку и продолжительно ощущал его вкус.

Теперь ему стало хорошо: класс остаточной сволочи будет выведен за черту уезда, а в Чевенгуре наступит коммунизм, потому как нечему быть».

Так как «остаточная сволочь» далеко уйти не смогла и не захотела, ее пришлось расстрелять из пулеметов. Наконец, сбылась мечта предревкома: «В городе осталось одиннадцать человек жителей… Солнце уже высоко взошло, и в Чевенгуре, должно быть, с утра наступил коммунизм».

Это и есть ленинская методика строительства коммунизма: стрелять и вешать, вешать и стрелять, до тех пор, пока «масса» не станет абсолютно покорной, управляемой, бесконечно влюбленной в родную Советскую власть и «самого человечного человека».

Один из главных специалистов по «ликвидации плоти нетрудовых элементов», член коллегии ВЧК М.И. Лацис (Ян Судрабс) через газету «Красный террор» инструктировал коллег:

«Не ищите в деле обвинительных улик; восстал ли он против Советов с оружием или на словах. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какого он образования и какова его профессия. Все эти вопросы и должны решить судьбу обвиняемого».

И сладострастно защелкали курками наганов товарищи Эйдуки, Орловы, Кедровы, Ивановичи, Шульманы, Саенки, Розы Шварц, Ревекки Майзель и прочие Бела Куны, готовые днем и ночью в революционно-кокаиновом угаре «дырявить затылки», «пускать в расход», «отправлять в штаб Духонина», «шлепать», «цокать», «разменивать», «запечатывать».

Поскольку против этих уголовников и маргиналов поднялась почти вся мыслящая и созидательная часть России, эту часть нации пришлось истребить. Первый пункт программы построения светлого будущего, как известно, был выполнен и перевыполнен. Это не требовало особых знаний, а лишь определенных качеств организаторов и исполнителей.

«Ну вот, – удовлетворенно вздохнул Вождь, – мы Россию завоевали, теперь надо научиться Россией управлять».

Строить «новый мир» оказалось гораздо труднее. Во-первых, выяснилось – «завоеватели» сами не знают, что, собственно говоря, надлежит строить. Во-вторых, не хватало рабочих рук, мирных дней, материалов и сырья, производственных площадей, знаний, опытных специалистов. При этом, в условиях непрерывного «обострения классовой борьбы», нужно было вести непрерывную борьбу с вредителями, шпионами, чуждыми элементами, лодырями, несунами, разрухой, вшами и т. д.

К тому же в предельно короткие сроки удалось разрушить действительно все «до основанья», а коммунизм так и не наступил. Поэтому создавать заново потребовалось очень многое, и это должен был делать «новый» человек, которого тоже еще предстояло «произвести». Старые специалисты, интеллигенция – «говно», по ленинскому определению, – для построения светлого будущего не годились.

Впрочем, и сам Ленин для этого был мало пригоден, потому почти сразу по окончании польской кампании, похоронившей надежды на революцию в Европе, затосковал и умер.

Все, что он умел, это «с самой бешеной и беспощадной энергией» разрушать, давить, экспроприировать. Все, что его действительно увлекало до последних дней, это повышение «массовидности» и принципиальное оправдание террора. Никакой созидательной деятельностью, даже в минимальном объеме, Ленин никогда в жизни не занимался. Он не посадил дерево, не построил дома, не вырастил ребенка. От него осталось только «дело» и тело. И на краю могилы он продолжал потрясать крепким кулачком: «Мы еще вернемся к террору!»

 
Спи, Ильич ты мой прекрасный,
Баюшки-баю.
Тихо светит месяц ясный
В мавзолей твою…
 

Знамя борьбы за всеобщее счастье подхватили верные ленинцы.