Текст книги "Девочка на джипе (сборник)"

Я приеду на закате

1

Невысокий бородатый парень в черной майке, хмурясь, свел двери вагончика, и – в замкнутом его пространстве, набитом пассажирами, духота стала еще сильней, удушливей. Несколько повременив, смахнув со лба капли пота, он нажал контрольную кнопку. Где-то в глубине подгорной станции фуникулера раздался звонок. Подвешенная на толстом тросе «ладья» качнулась, поплыла в поднебесье, и разновозрастная публика, устремив взгляды на вершину Машука, напряглась в начавшемся полете. Окружающий пейзаж: потемневшее от жары шоссе, санаторные здания среди берез и елей, киоски-магазинчики, ресторан с верандой побежали назад и в разные стороны, а гора стала подвигаться, как бы падать навстречу. И с обеих сторон замелькали растрепанные макушки кленов и каких-то щетинистых деревьев, дебри обескровленных солнцем кустарников, – трасса, огибая по воздуху скалистые уступы и расщелины, вела к домику верхней станции и к телевышке, маячившей по ночам разноцветными огнями.

У Светланы, смотревшей в окошко на мимо летящий с ускорением склон, неожиданно стеснило в груди. «Угораздило Илону назначить рандеву! А ты скитайся, – с раздражением подумала она, крепче берясь за столбик-поручень и слыша над головой унылый рокот катящегося по тросу колеса. – Вечером я хотя бы на скамье посидела…» Ее вдруг шатнуло, как если бы пол покосился. И тут же предательски обмякли ноги. Она очень испугалась, не понимая, что с ней, сжала веки и точно с головой окунулась в мутную горячую воду… «Женщине плохо! Держите, чтоб не упала!» – это восклицание соседки было последним, что уловила, теряя сознание…

– Вдыхайте глубоко! Еще! – донесся мужской голос как будто с небес, и она, вырываясь из небытия, поспешно открыла глаза. И вскрикнула, обнаружив себя в руках огромного небритого верзилы. Его лицо, как и фигуры пассажиров, двоилось, словно бы зрение утратило резкость.

– Пустите меня! Что вы позволяете… – еле шевеля губами, возмущенно вымолвила Светлана не в силах двинуться.

Но голос ее у стоящей рядом осанистой дамы, с подсиненными волосами, вызвал лишь укоризненную усмешку:

– Ну, и напугали вы нас! Белая как стена – и падает… Спасибо, мужчина подхватил…

– Глубже вдох! – с вежливой настойчивостью твердил этот незнакомец, ослабив, однако, объятья. – Не волнуйтесь, я – врач. Вы слышите меня?

– Да, вроде бы…

– У кого есть вода? Или сок? – громко обратился он к пассажирам. Миловидная девушка протянула бутылочку «спрайта». Светлана выпила ее крупными глотками.

– Еще минута – и будем на месте. Что с вами? Перегрелись? Или не в ладах с высотой?

– Не знаю… Жарко очень! – Светлана, придя в себя, постаралась встать ровно, выпрямиться. – У меня пониженное давление. А высота не причем. Мы с дочкой на Колесе обозрения…

– Я подставлю ладонь, а вы упирайтесь в нее затылком, давите крепче!

Она напряглась, качнулась назад, перевела дыхание. Точно туман упал с глаз, и она вблизи рассмотрела доктора. Первым впечатлением было, что перед ней преогромный ежик. На вытянутом, заросшем недельной щетиной лице выпирал заостренный, как у зверька, нос, синие глаза под надбровными дугами казались колючими и насмешливыми, и, вдобавок ко всему, на голове щетинились, серебрясь, темные волосы. И вместе с тем, этот рослый господин, в широких фирменных шортах и «барселоновской» сорочке с красно-синими продольными полосами, выглядел вполне располагающе.

– Мне лучше, – слабо улыбнулась Светлана и поспешно взялась за поручень.

Между тем «ладья» сбавила ход. Близ «причала» притормозила, останавливаясь, и в открытую форточку хлынул ветерок. Светлана обратила к нему лицо, – стало легче. Пассажиры оживленно загомонили. Проводник двумя руками раздвинул двери (уже с другой стороны), и Светлана первой оказалась у бетонированного «пятачка». Преодолевая скованность, ступила ногами на твердь и поднялась по лестнице. От кафешек к новоприбывшим кинулись фотографы. Светлана, подставляя лицо ветру, свернула вправо, к смотровой площадке.

Силы возвращались, – и тревога в душе меркла. Захватило дух от поднебесной панорамы Кавказского хребта, от зубчатой линии уходящих вдаль гор, едва проступающих в знойной лиловато-синей дымке, – особняком на широкой опоре стоял окутанный облачной накидкой Эльбрус, похожий на громадную альпинистскую палатку, подпертую двумя палками. А в подгорье, словно на макетном столе, открылся вид размашистого города, пестрота домов-кубиков и высотных зданий, зеленовато-серый разлив садов и аллей, за ним – голубоватая туфелька озера, а внизу, у горной подошвы, – извилистая струна Подкумка, с серебряными застругами перекатов.

– Красотища?

Светлана, узнав голос, оглянулась. «Ёжик», в светозащитных очках, с лоснящимся от пота лицом, стоял сзади в напряженной позе, точно телохранитель из боевика. Она, улыбнувшись, тоже опустила на глаза свои воздетые поверх бейсболки фирменные «Версаче», кивнула:

– Здорово! Всё это было много веков до нас и останется после…

– Вы так думаете? – иронично переспросил он. – Конечно, не Рио-де-Жанейро, но… Занимательно! Всего тысяча метров над уровнем моря… Как себя чувствуете?

– Отлично. Спа-си-бо большое! – с подчеркнутой любезностью отозвалась Светлана, скорей, по привычке, как делала прежде, чтобы отвязаться от назойливых ухажеров.

«Ёжик» насмешливо фыркнул, заметив, что Светлана собирается уйти.

– Извините, но – долг. Клятва Гиппократа, так сказать, обязывает. Позвольте ручку. Мне, мадам, необходимо проверить ваш пульс.

Это напористое требование она восприняла настороженно, заподозрив, что никакой это не доктор, а искатель приключений, ловкий, находчивый, на ходу сочиняющий бабник.

– Ой, не надо! – довольно резко отказалась она. – Нет необходимости утруждать вас. Я чувствую себя, как космонавт. Еще раз благодарю.

– Ein Moment! – хмурясь, воскликнул «лжелекарь» и шагнул к ней. Движением плеча он подал вперед висевшую на ремешке сумку, запустил в нее свою длинную ладонь. – Возьмите. Это моя визитка.

– Мне неловко, честное слово! Не такая я хилая… – уже с отчуждением возразила Светлана, убирая в сумку, где были айфон и деньги, перламутровую картонку. – Всего доброго!

– И вот что! Я бы рекомендовал вам обследоваться. С аритмией не шутят.

Светлана, удерживая на лице прежнее недоверчивое выражение, – заметила его разочарование (губы угрюмо сжались) – и двинулась по косогору, заросшему разнотравьем, к столбам с дощечками-указателями, на которых значилось расстояние до городов. Над пожухлыми цветами пропархивали бабочки и шустрые горные пчелы. Светлана сняла очки и убрала их в сумку. С этого места открывался простор на восток. Распахивалась степь, исполосованная дорогами, лесополосами, в черных делянах пашен, с золотистыми полями подсолнечника; еще дальше, в знойном августовском мареве проступали очертания станицы. В небе висел единственный клочок облака. И почему-то возникло ощущение, что смотрит она в иллюминатор самолета…

– Нашли свой город? – грянул за спиной знакомый голос.

– Его здесь нет. Наш таежный поселок не велик, – ответила Светлана, не поворачивая головы.

– А мой есть!

Больше она не отозвалась и долго простояла, отгоняя навязчивые сомнения, – то ли он, действительно, врач и тревожится о ее здоровье, то ли «Кобелино» из анекдота. Когда же обернулась, – никого рядом уже не было.

2

Несмотря на высоту, и здесь ощущался зной. Светлана, поправив желтенькую, под цвет майки, бейсболку, и собранные на затылке волосы, внимательно огляделась. Две лавки под молодыми пихтами были заняты. Оставалось либо подняться на второй этаж домика, на котором красовалась вывеска кафе, чтобы природой любоваться под защитой кондиционера, либо спуститься по асфальту вглубь леса. Ей попросту захотелось побыть одной.

Привядшие кроны ясеней, дубков, диких яблонь вдоль обочин не укрывали от лучей. Светлана ускорила шаг. За поворотом, у высоченных елей показалось здание. Площадка кафе ютилась под раскидистыми лапами. Лишь за одним из столиков, в отдалении, сидела парочка. Светлана выбрала место в противоположном конце. Здесь было уютно и не так жарко. Почти у ног, за каменным парапетом, уходил вниз склон, благодаря чему открывались степные горизонты, небо и величавый Бештау. Правда, видны были лишь три его вершины, в участках леса, в песочных проплешинах и синеватом отблеске скал. Она сдернула бейсболку и повесила ее на спинку стула. Стащила резинку, скрепляющую волосы, и растрепала их, укладывая на плечах. Посмотрела вдаль. И вновь нашла схожесть с тем, как если бы смотрела на землю с высоты, в окно авиалайнера…

Послезавтра она покидала Пятигорск. И эта двухнедельная жизнь по расписанию, – с определенным временем приема пищи и хождениями к минеральному источнику на «водопой», посещениями врачей и процедурами, с дискотеками и автобусными экскурсиями по Кавказу, с постоянно обновляющимся составом отдыхающих и бесконечной женской болтовней о болезнях, способах похудания и омоложении, – вся эта добровольная кутерьма завершалась. И слава богу! Переносить жару не осталось уже терпения, которым, казалось, с преизбытком запаслась на своем Севере. Восемь часов лёта, с пересадками в Москве и Сургуте, и она – в своем поселке нефтяников, возведенном близ скважин в глухой тайге. «Светланка, у нас тут такое творится, – караул! – прислала вчера сообщение по интернету Ванда. – Снежный буран вторые сутки…»

Но вместе с тем она уже привыкла к беззаботности, умиротворяющему курортному бытию, хотя ничем особенным пребывание здесь не отмечено. Разве знакомством с адвокатом из Подмосковья, красавцем под пятьдесят? Ей нравились мужчины такого типа: черноволосые, смуглые, с мужественными чертами лица, – похожие на Антонио Бандераса. Однако, как в песне, «встреча была коротка…» Непривыкший церемониться с женщинами, этот щеголь, пригласив в ресторан, стал там держаться повелителем. Прежде всего, потребовал сертификаты вин, обстоятельно обсуждал с метрдотелем, каковы их достоинства. Наконец для «дамы» выбрал бутылку сравнительно дешевого белого «Токая». Венгерское вино, на самом деле, оказалось чудесным, с мускатным привкусом. Черногривый донжуан, то и дело повторявший: «Я, как уважаемый человек», – частил с тостами, выказывая не только страсть к болтовне, но и умение шутить с утонченным цинизмом.

Полный невежда в искусстве, он быстро ей надоел. К тому же, обошелся только закусками. И надо было сразу уйти. Она же из-за деликатности тянула, да еще и согласилась посмотреть, как устроился «уважаемый человек». А в его одноместном номере, под стать водевилям, оказалась… внезапно приехавшая жена, особа весьма дородная. Римский профиль красавца и бронебойный кулак ревнивицы встретились на лету. С разбитым носом, матерясь, «изменник» кинулся под кран, а Светлана – к выходу, слыша ругань. В таких случаях объяснения, конечно, бессмысленны…

С улыбкой к столику подпорхнула молоденькая блондинка, подала меню в толстой обложке, похожей на наградные папки. Еловая ветка, свисающая за ее головой, походила на шляпку.

– Мне двойной «эспрессо». Он у вас зерновой? – уточнила Светлана.

– Конечно! А еще есть интересные салатики, – кокетливо добавила официантка. – И шашлычок очень вкусный! Много чего…

Светлана перевела взгляд в солнечное подстепье, ощущая, как славно здесь, в затененной тишине. И настроение улучшилось, и мысли обретали ясность и значимость, и всем проблемам, верилось, найдется решение …

В музыкальной школе, где она была завучем и вела класс фортепиано, конечно, уже составляют расписание, и директор, Илья Моисеевич, бывший флейтист «Мариинки», нервничает, что рядом нет помощницы. Как всякий пожилой, хвативший лиха человек, он, где надо и не надо, суетится, брюзжит, горячится. За неделю до начала учебного года она, Светлана Леонидовна, займет место за своим столом и, выслушав педагогов, уже в четырнадцатый раз постарается учесть просьбы и всех примирить. Хотя, разумеется, недовольные окажутся…

Кофе оказался скверным, сваренным в турке. И наверняка – из переваренной, много раз использованной бурды. Светлана сделала несколько глотков и отставила чашку. Во рту приторно горчило. Она с трудом подавила праведное возмущение.

– Девушка!

Официантка подошла, вопросительно округлив глаза, хотя по интонации клиентки наверняка поняла ее недовольство.

– Вы принесли отраву. Сварите, пожалуйста, настоящий кофе!

– Что вы кричите? – обиделась плутовка, преображаясь и кривя напомаженные малиновые губы. – Другие хвалят, а вам, женщина, не угодишь.

Между тем, играя глазками, она цапнула чашку и быстро унесла. «Денечек! – взгрустнулось Светлане. – То в обморок бросило, то пойло подсунули. Остается, чтобы на обратном пути вагончик с орлом столкнулся!» Она вспомнила о визитке и с любопытством достала ее. На перламутровом поле значилось: «Мефодий Андреевич Ладыгин. Кардиохирург. Доктор медицинских наук. Профессор. Член международной ассоциации…» Ниже более мелким почерком указывался номер телефона и адрес кардиологического Центра в Санкт-Петербурге.

– Ого! – не сдержала Светлана удивления. – Круто.

И сожаление за свой ненужный гонор ворохнулось в душе. И почему-то остро отозвалось чувство одиночества, – эта подкатывающая исподволь, неизъяснимая жалость к себе, что многое сложилось в жизни иначе, не так, как надеялась…

Она рано вышла замуж, еще учась в новосибирской консерватории. Была обоюдная любовь, как будто предопределенная служением музыке и скрепленная ею навек. Но продлилась эта идиллия всего три года, до рождения Аленки. Дмитрий, любимый и импозантный супруг, с букетом бордовых роз встретил в роддоме, а вечером объявил, что переселяется к матери, поскольку плач малышки будет вредить творчеству, разучиванию скрипичных партий. Полгода он навещал семью, изредка оставался ночевать. А когда Светлана с дочуркой из-за безденежья перебралась со съемной квартиры к своим родителям, подал на развод. И вскоре выгодно женился…

И это было только первым предательством, вступительным аккордом диссонансной жизненной симфонии. В год обвала рубля, в правление «царя-демократа Бориса», когда месяцами задерживались зарплаты и пенсии, а цены росли как на дрожжах, умерла бабушка Зина. Инсульт разбил отца, превратив его, тренера по лыжному спорту, в неподвижного калеку. Даже теперь было мучительно вспоминать об унижениях, которые познала в девяностые годы. Мама работала инженером в КБ, получая в месяц «деревянными рублями» – миллион. Такой суммы тогда хватало, чтобы купить в культмаге резиновую лодку. Светлана помнила это потому, что отцовскую «Омегу», уже не новую, сторговали соседу дешевле. И приходилось им на пару мыть по вечерам офисы и магазины, подъезды и туалеты, чтобы хватало «гайдаровских деньжат» на хлеб и продукты, коммунальные услуги и лекарства.

Каждый день с одиннадцати, кроме воскресенья, Светлана спешила на репетиции филармонического оркестра. Оттуда ехала на автобусе и метро, с тремя пересадками, на окраину Новосибирска, в музыкальную школу, куда устроилась на полставки. А после уроков – в детсад за дочкой, затем домой, чтобы поужинать перед вечерней «сменой». Сил и времени ей, двадцатипятилетней, тогда хватало на всё, за исключением личной жизни. И вот однажды в риэлторское агентство нагрянул, несмотря на поздний час, его владелец. Элегантный мужчина средних лет крайне удивился, что у него в офисе орудует шваброй «такая хорошенькая девушка», поскольку договор заключал с ее матерью. Он подробно расспросил Светлану о семейном и материальном положении, загорелся глазами и – предложил работу секретаря-референта, назначив оклад, превышающий ее общий месячный заработок.

Светлана с юности пользовалась у мужчин успехом, как аксиому затвердила, что красива и имеет, благодаря этому, преимущество перед другими женщинами. И, предвидя, что рано или поздно станет любовницей шефа (это как бы общепринято и воспринимается в качестве дополнительной нагрузки), была вынуждена из-за тяжелой болезни отца и других трудностей в семье дать согласие. Пока осваивала документацию, знакомилась с партнерами агентства и надзорными органами, Владимир Геннадьевич вел себя корректно. Окончив курс секретарей, Светлана со свойственной ей сметкой легко «влилась в коллектив». День ото дня шеф становился доверчивей. Несколько раз в офис наведывалась его супруга, юркая, молодящаяся, точно травести на сцене, коротко подстриженная дурнушка. Она внимательно рассмотрела Светлану, поговорила с ней и, очевидно, одобрила выбор благоверного. А он, между тем, целенаправленно приручал секретаршу, дарил подарки. И когда градус взаимоотношений поднялся до нужной близости, отправился с ней в соседний город. Разумеется, командировка была надуманной. И в первый же вечер, явившись в ее номер с шампанским, признался, что «влюблен по уши», стал сулить золотые горы и обещать развестись с женой…

Поездки, впрочем, были редки. «Рандеву» обычно случались на даче или в кабинете шефа. При этом она сразу пресекла эротические фантазии Владимира Геннадьевича, посоветовав экспериментами заниматься с собственной женой. Будни чередовались праздниками. И первоначальное чувство самоосуждения за связь с женатым мужчиной вспоминалось всё реже, сменилось привычкой, – разве мало женщин в ее положении? Более того, она начинала привязываться к «Володюшке», как называла его вне работы, скучать и как будто даже любить…

Цены на недвижимость росли, особенно в столице. И шеф надумал покорить Москву, хотя конъюнктура в городе была устойчива. Бес, видимо, обуял! Он без конца твердил о проектах, выгодах и рисках, о взятках московским муниципалам, о желательной поддержке криминальных «авторитетов», о баснословной прибыли. Но дела, по всему, в Белокаменной застопорились. И на третий раз он настоял, чтобы с ним поехала Светлана. Поселились в элитной гостинице, вечер провели в ресторане. А когда вернулись в номер, то увидели в нем гостей, двух небрежно одетых мужчин, напоминающих зэков. Вели они себя вызывающе. Были пьяны, и при появлении хозяев тотчас выставили бутылку водки, потребовали, чтобы «братан Вован», как окрестили подельника, «сбегал за закусью». И тот засуетился, на ходу бросил Светлане, что «только спустится в буфет». Когда за ним запер дверь один из «братков» и, войдя в комнату, показал Светлане ключ, она похолодела. «Слушай, а ты, в натуре, по кайфу. Командир твой смотался. Вся ночь – наша!» – по-блатному, с радостным запалом цедил этот с отвисшей губой зверь. А второй, разя перегаром, принялся расстегивать ремень…

Точно слыша за спиной голос, подсказавший ей выход, Светлана попросила сигарету, хотя никогда не курила. Затем взяла со столика зажигалку и, хмельно пошатываясь, направилась в ванную. Там, запершись, убедилась, что глазок противопожарной сигнализации помигивает, и с сухого конца подожгла полотенце. Огонь занялся, комнатенка постепенно наполнилась дымом. Его не сразу учуяли «гости». Бросились выбивать дверь ванной, но за малым не успели, – безотказно сработал датчик. Взвыла сирена. Дежурная по этажу и какие-то люди появились в номере вовремя, когда Светлане уже стало трудно дышать…

Так свершилось второе предательство. С тех пор Светлана возненавидела гостиницы. И, вернувшись в свой город, не смогла быстро побороть депрессию. А суть ее была в том, что целых два года провела точно в плену, не в ладу со своей совестью. Понимала и прежде, что зависит от низкого человека, готового на любую подлость, но – всё ждала, ломала себя. И то, что случилось в Москве, – перст божий. Она как будто очнулась, ощутив себя забрызганной грязью. И захотелось вымыться, отринуть эти годы. Светлану во многом изменили те дни прозрения, и – жизнь повернулась к ней неведомой прежде стороной, побудив действовать. И она решила уехать. Благо, двоюродная сестра Ванда, служившая в администрации таежного поселка, приглашала к себе, обещая хорошо оплачиваемую работу и казенную квартиру. И Светлана строила планы, что всё начнет с белого листа.

Но вот поселилась она в тайге, сработалась с коллегами в школе и доме культуры, обрела подруг. Оставалось только познакомиться с достойным кандидатом в мужья. Но население поселка преимущественно составляли мужики из вахтовых смен, «женихи на час». Надежда рухнула – и в личной жизни повторилось то же самое, – стала любовницей тренера по каратэ, отца троих детей. И эта вялотекущая связь тянулась, тянулась несколько лет…

– Ваш заказ, – сквозь зубы бросила официантка, ставя на столик чашку с блюдцем.

– О! Даже блюдечко. Благодарю, – с сарказмом похвалила Светлана, и только сейчас обнаружила, что держит в руке радужно поблескивающую визитку…

3

Мефодий неспроста досадовал на себя. Надо же, встретить у кассы такую привлекательную женщину, оказаться рядом с ней в вагончике, получить шанс познакомиться, представ в роли врача «неотложки», и – так бездарно расстаться! Что-то было в ней необъяснимое. «Ну да ладно! – смирял он свой пыл. – Видимо, у мадам завышенные требования». Однако при мысли о том, что о его визитке, – знаке внимания профессора, – мечтают десятки людей, а эта красотка сунула ее в сумку и ушла без единого слова, вновь разгоралось самолюбие…

Потягивая баварское пиво в кафе на втором этаже, Мефодий созерцал в широкое окно взгорье и окрестные долины. Он фанатически любил лыжи, не жалея денег, при первой возможности отправлялся за границу. И сейчас казнился, что теряет время в провинциальной глухомани, никому, в сущности, здесь особенно не нужный. Вспомнились Альпы, Монтженевр, горнолыжный курорт на итальянско-французской границе. Лезвием полоснуло по душе воспоминание о Терезе, о роковом февральском дне…

Убивая время, несколько раз спускался к посадочной площадке, высматривал, нет ли поблизости его «пациентки». Но она как сквозь землю провалилась! После пива, – чего с ним давно не случалось, – заказал еще сто граммов виски со льдом. И, захмелев, подойдя к стойке, решил от скуки разыграть бармена.

– Вас как зовут?

– Гамлет.

– Великое имя! Слушайте, между нами… Вы случайно не видели? Минуту назад за окном пролетело существо, вроде пузатенького малыша.

Рослый здоровяк, в светлой сорочке с красной «бабочкой», носатый, длиннолицый, с недоумением вскинул брови:

– Вы о чем?

– Мальчишка с крылышками и луком… – понизил Мефодий голос. – Прямо за окном…

Собеседник напряженно шевельнул ушами, гадая: пьяный перед ним или сумасшедший? И ответил, на всякий случай, уклончиво:

– Мне некогда рассматривать, да. Я на рабочем месте!

– Жаль, что не заметили, – вздохнул Мефодий. – А этот амур выстрелил и попал стрелой в меня.

Только теперь Гамлет догадался, что клиент «заливает». Он неприязненно поморщился:

– «Приколы нашего городка»?

– Что вы! Слушайте… Если появится красивая женщина в желтой майке, скажите, что ее разыскивает полиция. Пусть ожидает здесь.

– Скажу! – рявкнул сбитый с толку бармен. – Скажу, да…

И всякий раз, когда ускользал вниз вагончик, Мефодий спускался, надеясь на встречу с красавицей. Становилось всё тягостней. Разочарование от приезда на курорт росло. Поддавшись на уговоры Игоря, товарища по аспирантуре, главного врача санатория, он взял отпуск на неделю. Казалось, удалится от дел, отключит смартфон и планшет, укроется в городе, связанном с судьбой Лермонтова, любимого писателя, и ощутит блаженство в долгожданном уединении.

Но смартфон отключить было невозможно, хотя бы потому, что его пациенты проходили реабилитацию, и он контролировал назначения коллег. Несколько раз за день перезванивались они с Игорем, который умудрялся выкраивать часок-другой для встреч с приятелем. За зеленым чаем, который предпочитали оба, вспоминали учебу и круг научных «светил», обсуждали проблемы здравоохранения, возмущаясь убийственным образованием интернов, коррупцией, очевидным ухудшением здоровья нации. С горечью констатировал Мефодий, насколько отстала наша кардиохирургия от германской, израильской, американской. Количество его коллег и профильных клиник в расчете на численность населения у нас ничтожно мало. А квотами в центральные институты пользуются преимущественно избранные, хотя и выделяются кое-какие крохи для простолюдинов. Умирают десятки тысяч людей, которых можно спасти. От этих продолжительных бесед оставался в душе осадок, – и сами они были не ангелами, принимали подношения, варились в котле отлаженной системы наживы, сломать которую вдвоем, разумеется, не под силу…

В сауне, где побывали однажды, стол накрывала хорошенькая медсестра. На поощрительный взгляд Игоря, желавшего удружить приятелю-холостяку, он лишь устало качнул головой. Неизбывная память о Терезе мгновенно встала преградой. Рубеж в сорок пять лет был преодолен, и прежнее молодечество, азарт, эпикурейство уступили место остылой иронии и сдержанности. Он уже начал уставать после многочасовых операций, не торопился к друзьям в бильярдную, паб или в тренажерный зал, реже встречался с сыном-студентом. Досаждала бессонница, и не раз он порывался бросить эту изматывающую кабалу и уйти из Центра. Устроиться кардиологом в обычную поликлинику. Даже прикидывал, когда на это решится. Но каждым утром, захватывая и подчиняя, жизнь несла его вперед знакомой, за годы набитой колеей…

Вопреки заблуждениям пациентов, Мефодий не был чудотворцем. Да, весь мир клином сошелся на любимом деле, и по праву считался Ладыгин классным кардиохирургом. Не раз оперировал за рубежом. Однако круговерть планёрок, операций, обходов, консультаций, лекций, руководство диссертантами – этот спрессованный, расписанный по часам режим не давал даже подумать о себе отвлеченно. А еще общественная обуза, участие в симпозиумах и конференциях. Подобно своим сослуживцам, он не замечал текучести времени, перемен в мире, событий, узнавая о них от знакомых или натыкаясь на информацию в интернете. Поневоле читал не классику, а монографии и научные журналы. И недаром свидания с Терезой укорачивались раз от раза…

Мефодий навек запомнил день, когда впервые увидел жену пациента, пришедшую в палату предоперационной подготовки. Как пошутила Тереза при знакомстве, ее «падре» преподнес советскому народу «подарок» по окончании университета и вернулся на Кубу. Латиноамериканская броская красота, смугловатая кожа, точеная фигура, – разве могло это оставить равнодушным? И Мефодий, оказавшись с ней рядом, задохнулся от изумления. Мелькнула в голове шальная мысль, что будет обладать этой синьорой…

Операционный план по шунтированию, который разработал до мелочей, в ходе проведения усложнился. Пришлось двумя стентами усилить кровоток левого желудочка. Сверх того, выявилась почечная «хроника», и реаниматологи изрядно потрудились, пока стабилизировали давление больного. Муж Терезы, к счастью, быстро пошел на поправку. А когда на третий день назначили в малой дозировке красное сухое вино, он уверовал в Мефодия Андреевича, как в бога! И, дождавшись выписки, пригласил к себе домой, на «пикничок». Два этих противоречивых понятия легко совместились, когда служебный «БМВ» хозяина привез профессора в загородное поместье. Выяснилось, что Эдуард Семенович начинал административный взлет еще с «собчаковской» мэрии, занимаясь проблемами ЖКХ, а теперь был «особой, приближенной к губернатору».

Пикник собрал бизнес-элиту. Центром внимания, разумеется, должен был стать «великий хирург и профессор», как представил его владелец усадьбы, сродни царской резиденции. Мефодий не терпел дифирамбов, и неучтиво оборвал тамаду, воротилу автомобильного бизнеса, напомнив, что всё зависит от Бога, – он располагает, а мы лишь предполагаем. С таким утверждением валютные миллионеры, должно быть, не совсем согласились. Но ведь были они людьми отменной породы, преодолевшими тернии девяностых и – что немаловажно – оставшимися в живых, и о присутствии «спасителя» хозяина, коль он сам того хотел, без промедления забыли, играя после застолья в преферанс и уйдя в витиеватость своего многозначительного общения.

А Мефодий, все больше волнуясь, кожей чувствовал присутствие хозяйки. Он следил за ней, замечая, как двигается, разговаривает, улыбается. Тереза была чертовки маняща: в облегающем платье цвета спелой вишни, с асимметричной прической, в ландышевом облачке «парфюма». Гостьи, женщины исключительно гламурные, уступали ей внешне, и это понимала она сама, и была весела и великодушна. Предлагала напитки, то и дело острила. И наконец «похитила» профессора, уведя на второй этаж. Подвыпившие женщины жаждали танцев. И вытащили Мефодия на середину гостиной, окружили, завихлялись, отдаваясь музыке, – ритмичной, страстной, как будто всё разрешающей. И он, ошалев от суматохи, огромный и неуклюжий слон, тоже «ломал» нечто рок-н-ролльное, двигал руками, как поршнями, вертелся туда-сюда, пыхтя и порыкивая. Когда зазвучал обволакивающий голос Тони Брекстон, решительно пригласил хозяйку на танец. Она, посмеиваясь, слушала его бред о своих нежных руках, о переполняющем его чувстве преклонения пред ее карибской красотой. И вдруг, прижавшись губами к его щеке, с озорным бесстыдством шепнула: «Извините, а я вас… просто хочу…»

Дома Мефодий обнаружил в подаренном альбоме репродукций белый конверт с банковской пластиковой картой на свое имя. На ней, как обнаружилось, числился ровно миллион рублей…

4

Через полгода он развелся с женой. Принял это решение – точно в бездну шагнул. Испытанием стало не только расставание с Майей, возненавидевшей его, с сыном-подростком, но и объяснение с престарелой тещей, профессором Шиловской. В обличительной речи она напомнила, как неотесанный деревенский парень, ни рожи, ни кожи, бедный студентик, стал ухлестывать за ее дочкой, однокурсницей, каким был стеснительным, как приглашали они его на ужин, чтобы спасти от голода. Коварный карьерист и хитрец принудил девушку выйти замуж, хотя она как мать была категорически против. Он, Ладыгин, не только добился прописки, но и, благодаря ей, профессору, поступил в аспирантуру, устроился в Центр. А теперь, как законченный негодяй, бросает семью…

Мучила совесть, и проблескивало в сознании, что теща во многом права. Да и материально она в значительной мере помогала. Самобичевание прошло отнюдь не сразу, как и привычка поворачивать машину от Центра направо, к прежнему дому. Он купил квартиру в новом микрорайоне, взяв кредит. А обставила ее щедрая подруга, потребовав сделать это в ультимативном тоне. «Я люблю комфорт, – непреклонно заявила она. – Кое-что уже присмотрела. Мы достойны кусочка рая на Земле!»

Тереза, со своим «а ля Фидель» темпераментом, была непредсказуема и на редкость неутомима: в бизнесе, в заграничных путешествиях, в постели, за рулем авто, в застольях, когда все прочие перепивались и раскисали. Порой скупилась до скаредности, порой сорила деньгами. На свидания почти всегда опаздывала, случалось, срывала, но нередко являлась среди ночи и оставалась до утра. Их роман будет длиться, как казалось обоим, вечность. Неизменно приветливый Эдуард Семенович, как будто ничего не замечал…