Текст книги "Я, или Человек без тела (сборник)"

4

Поезд «Полыноград-Энск», с промежуточной остановкой в Климу, вышел точно по расписанию: в двадцать три десять.

Половина купе пустовала, по этому направлению ранней весной ездили мало, но Министерство путей сообщения было, как всегда, ожидаемо-расточительно-беспечным – лишние, совершенно ненужные вагоны, не отцеплялись, вхолостую тащились за электровозом, стуча по рельсам колёсными парами.

Готлиб подъехал на вокзал к самому отправлению. Я видел, как он, не торопясь, идёт по перрону в своём сером пальто и с непокрытой головой. В руке кейс, лицо, как всегда, спокойное, ни за что не скажешь, что человек опаздывает. Готлиб запрыгнул в вагон, вошёл в купе, снял пальто, аккуратно повесил на плечики, бережно разгладив каждую складочку, и, сев напротив меня, сказал:

– Ну, что, поехали?

И поезд тронулся.

– Ты выяснил, кто заказал статью? – спросил я.

Готлиб кивнул:

– Чиз. Собственно говоря, сомнений у меня и не было.

Готлиб вытащил из внутреннего кармана диск в бумажном конверте и протянул его мне.

– Что это?

– Информация на Пупынина Павла Андреевича. Миронов дал мне этот диск перед самым моим уходом из офиса. – Готлиб посмотрел на часы. – В двадцать два сорок. По твоей математичке данных пока нет. Миронов не успел. Но к нашему возвращению будет. А пока известно только то, что она в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году уволилась из средней школы номер семнадцать города Полынограда, в связи с выходом на пенсию.

– А это ты смотрел? – я имел в виду Пупково досье.

– Смотрел. Не могу же я тебе подсовывать совсем уж слепую информацию? Правда, мельком. Торопился, боялся, что на поезд опоздаю.

«Судя по тому, как ты прогуливался по перрону, – подумал я, – не очень-то ты и боялся. Думаю, что поезд без тебя не отправили бы»

Я открыл свой дорожный ноутбук.

– Не терпится? – спросил Готлиб.

– Спать не хочется, – слукавил я. – Нужно же чем-то время убить.

С экрана монитора на меня смотрел Пупок. Если бы я встретил Пупка на улице, я бы его, конечно, не узнал.

Пашка всегда был самым большим в классе. Большим и сильным. На физкультуре мы стояли с Пупком первыми. Сначала он, как самый высокий, после него я, ниже сантиметра на три.

На фотографии Пупок показался мне маленьким и тщедушным. На худощавом с глубокими провалами щёк лице – снисходительная и немного грустная улыбка. Да, точно! Пупок всегда так улыбался. Редкие волосы зачёсаны наверх, открывая широкий, но не очень высокий лоб, перечёркнутый косой линией шрама. Интересно, в какой переделке его так расписали? И как это он умудрился потерять свою легендарную шевелюру? Волосы у Пупка в юношестве были густые и волнистые, закрывали уши; Пупку всегда приходилось скандалить с завучем по поводу их длины. Девчонкам нашим Пупок нравился.

Я стал читать текст, изредка отрываясь и снова вглядываясь в фотографию школьного товарища.

Ого! А Пупок-то, оказывается, стал уголовником! Хотя это можно было предполагать… До четырнадцати лет Паша трижды привлекался по сто шестнадцатой статье. Сидел только в третий раз – три месяца в СИЗО.

– Отто, что такое сто шестнадцатая? – спросил я у Готлиба.

– Побои, – откликнулся Готлиб, зевнув. – Драчуном был твой приятель в детстве.

Впервые Пупок попал на зону в четырнадцать лет. По сто шестьдесят первой и сто шестьдесят второй статьям. Я спросил о них у Отто, и он разъяснил мне, что сто шестьдесят первая – это грабёж, а сто шестьдесят вторая – разбой. Я не знал, в чём состоит разница, но выяснять не стал. Когда Пупок через пять лет вышел на свободу, он не стал осваивать остальные статьи уголовного кодекса, а прочно остановился на сто пятьдесят восьмой (кража). Пункты были разные, а статья одна и та же.

Я подсчитал. Выходило, что на зоне Пупок прожил почти всю свою непутёвую жизнь. Из тридцати лет, начиная с четырнадцатилетнего возраста, он провёл за решёткой и за колючей проволокой в общей сложности двадцать три, и был осуждён за свою жизнь девять раз.

Я подумал: а могла ли сложиться у Пупка судьба по-другому?.. Наверное, нет. Каждому – своё в этой жизни, у каждого – свой крест и свои грехи, и только каждый (сам!) будет за эти грехи отвечать. Перед кем? Перед своим персональным Человеком Без Тела? Или перед теми, кто ждёт его по ту сторону порога?

А у каждого ли человека есть свой Человек Без Тела? Есть ли он у Пупка?

А у Готлиба?

Я исподтишка взглянул на Отто. Он сидел с закрытыми глазами, откинувшись головой на кожаную, прилепленную к стенке купе, подушку, а на его губах дремала лёгкая улыбка. Возможно в эту самую минуту он общался со своим Человеком Без Тела. Нет. Вряд ли. Вряд ли он тогда бы улыбался. Я не сомневался: грехов у Готлиба было ничуть не меньше, чем у меня.

Итак, Пупок – вор. А чем занимался я, когда Пупок воровал и сидел за колючей проволокой, отбывая наказание?

Сначала я таскал баулы с барахлом из Польши и Турции. Потом пытался организовывать бизнес и неоднократно прогорал, брал деньги взаймы, а когда подходил срок расчёта, перезанимал, и отдавал. Надеялся, что уж эта-то сделка будет удачной. Иногда меня посещала госпожа удача, а иногда результат был печальный. Я потуже затягивал пояс и начинал всё с начала. Меня кидали, я скрипел зубами, но не сдавался. Я рвался наверх. Я пытался вынырнуть и глотнуть свежего воздуха.

И я вынырнул. В девяносто четвёртом, десять лет назад, я заработал на одной очень рискованной сделке довольно приличные деньги и основал инвестиционную компанию. Я задышал полной грудью, потому что стал свободным. Деньги – это свобода. А может быть, я не прав? Может, я ошибался всю свою жизнь? Может, главное не деньги? Может, свобода – это нечто иное, и Пупок знает о ней гораздо больше меня?

Но… дальше.

Последний раз Пупок освободился в две тысячи третьем, в мае, меньше года назад. Десять месяцев Пупок на свободе. Как следовало из записей детектива Миронова, Пупок завязал. С чего бы это? Всю жизнь быть вором и вдруг попытаться начать жизнь заново? Наверное, Миронов ошибся. Просто десять месяцев Пупок не попадался. А может быть, ошибаюсь я?..

Только теперь, когда досье на Павла Пупынина находилось у меня в руках, а точнее, в моём ноутбуке, я задал себе вопрос: зачем я просил Готлиба собрать эти данные? Мне было интересно узнать, как сложилась судьба одного из многих моих школьных приятелей? Почему именно его? Я захотел узнать, жив Пупок или нет. А зачем мне это было нужно?.. Я хотел с ним встретиться. А зачем мне нужна эта встреча? Что она мне даст? Что изменится, если я встречусь с человеком, которого не видел три четверти своей жизни? Ровным счётом ничего!

А может быть, меня подтолкнул к этому Человек Без Тела? Или для чего-то требовательно просигналила одна из периферийных ячеек моего подсознания? А может быть, моё подсознание и есть – Человек Без Тела?

Так или иначе, я должен увидеть Пупка и поговорить с ним. Я не знал зачем, но точно знал: так надо.

Я посмотрел в конец досье. Место прописки. Ага. Фактический адрес проживания. Город Полыноград, улица Звонкая, дом… Я открыл карту Полынограда. Так и есть, южная окраина. Эти места я знал плохо, редко там бывал.

– Давай-ка, Коля, спать укладываться станем, – предложил Готлиб. – Завтра день тяжёлый.

– Давай, – согласился я.

Спать не хотелось, но досье я уже прочитал, а больше делать было нечего.

В Клим поезд прибыл в восемь часов утра. Нас встречали. Мы даже в гостиницу заезжать не стали, сразу поехали на «Водопад», только Готлиб с нами не поехал, у него в Климу были свои дела.

На объекте Прохоров, Судниченко и Мурашкин, не мешкая, приступили к делу. Мне и Саше делать здесь было совершенно нечего, а когда водоканальский начальник участка пришёл и сообщил, что руководство на объект приехать не сможет, по причине своего срочного отбытия в область, и будет в Климу только через три дня, если только его, руководство, не задержат в области ещё какие-нибудь дела, я плюнул, и мы с моим телохранителем поехали в гостиницу. То, что руководство «Водоканала», опасаясь моих вопросов и предполагая, каким будет заключение экспертов, решило нас продинамить, я не сомневался, и пожалел, что приехал. Из номера позвонил Готлибу на мобильный, и рассказал ему о фокусе, который выкинули директор «Водоканала» и его главный инженер.

Отто не удивился.

– Я предполагал нечто подобное и принял меры, – сказал он. – Завтра к обеду Каштанов и Лапкин будут в конторе. Не переживай. Отдохни денёк, я вижу – тебе надо. Походи по городу, воздухом весенним подыши. Можно было бы их и сегодня… попросить приехать, но я не успею все свои дела прокрутить. А чтобы завтрашние переговоры прошли успешно, мне сегодня предстоит много с кем пообщаться.

Директора Климского «Водоканала» звали Каштановым Иваном Алексеевичем, а главного инженера Лапкиным Игорем Александровичем.

– Если ты всё знал заранее, почему не предупредил? – возмутился я.

– Во-первых: не знал, а предполагал. И, заметь, принял меры. А во-вторых: тебе не лишним будет отдохнуть денёк-другой от работы и от своей Вики. Я неправ?

Про Вику Готлиб, естественно, знал, но, как выясняется, знал и о моих с Викой проблемах. А ведь я ему ничего не рассказывал. Страшный человек Отто Генрихович Готлиб! Знает всё. Почти как Человек Без Тела.

Человек Без Тела…

Я думаю о Человеке Без Тела, будто он реально существует… А разве это не так?..

– Вечером увидимся, – пообещал Готлиб. – Может быть, я появлюсь поздно. Не ложись спать, меня дождись… Да! И не пренебрегай во время прогулки присутствием своего телохранителя. Это не Полыноград, где мы полностью контролируем ситуацию. Здесь всё-таки чужая территория.

– Хорошо, до встречи…

Я пошёл прогуляться, Саша Пономарь увязался за мной. Под его охраной я чувствовал себя неуютно, как под конвоем, меня эта опека раздражала, хотя я и понимал, что Саша просто-напросто выполняет свою работу. Он старался быть незаметным. Наверное, это у него получалось неплохо, но я всё равно ощущал его присутствие.

Город Клим был не большим, но и не маленьким. В нём проживало около ста двадцати пяти тысяч человек. Здесь было всё, что имеется сейчас в любом городе: бары, пиццерии, казино, модные бутики и большие стеклянные супермаркеты. Дома в Климу, в основном, были старыми, хрущёвской застройки. И серыми.

Посреди улицы, на которой я оказался, проходили трамвайные рельсы. В Полынограде трамваев нет, их ликвидировали, как пережиток эпохи застоя, лет десять назад. Рельсы и шпалы разобрали, а по расширенным дорогам пустили коммерческие автобусы и маршрутные такси. А в моём детстве трамвай был, пожалуй, самым популярным средством передвижения. Проезд на автобусе стоил шесть копеек, на троллейбусе пять, метро не было – его и сейчас нет в Полынограде. Трамвай был самым демократичным средством передвижения (три копейки платишь и едешь через весь город – с северной окраины до южной!). Мы пацанами катались зимой, скользя валенками по рельсам, прицепившись сзади трамвая. А летом, как обезьянки, облепляли лесенку, которая шла на крышу трамвая, и так ехали. Это называлось: прокатиться на колбасе.

Из-за поворота выехал красно-белый, с детства знакомый очертаниями вагончик, и, звякнув, остановился прямёхонько возле меня. Я стоял и ждал, когда он тронется, а потом, когда дверь поехала, закрываясь, вскочил на подножку. Саша не успел.

Сам не знаю, зачем я это сделал. Наверное, хотел остаться один. А может, меня толкнул в спину Человек Без Тела?.. Хотя чем он мог толкнуть, если у него нет рук?

Бред! Я, наверное, схожу с ума…

Через мутное забрызганное весенней грязью стекло я наблюдал, как Саша заметался по улице в поисках такси или левака. С удовлетворением заметил, что улица пуста. Скорей всего, Саше меня не догнать, и всё-таки на следующей остановке нужно сойти. Сойти и затеряться в лабиринте домов спального микрорайона.

Трамвай шёл по прямой и немного вниз. Слева от меня потянулся длиннющий серый бетонный забор, на котором аршинными буквами было написано: «Да здравствует то, благодаря чему мы, не смотря ни на что!» А справа – череда одинаковых, таких же серых, как забор, панельных пятиэтажек. Небо над Климом было низким, тяжёлым и, конечно, серым. А каким ему быть в самом начале марта? Мне показалось, что я еду в полутёмном тоннеле, и что он бесконечен.

Едва трамвай остановился, я сошёл и нырнул в переулок. С полкилометра я прошёл быстрым шагом по грязным пешеходным дорожкам между домами. Внутри микрорайона было ещё много снега, он лежал грязными сугробами на детских площадках и под окнами домов. Из сугробов торчали вытаявшие горлышки пластиковых бутылок, обрывки бумаги и полиэтилена, и прочий мусор. А чёрный лёд пешеходных дорожек являл собой конгломерат из грязи, окурков и зелёных инсулиновых шприцов. Во дворах почти не было людей. Всё казалось заброшенным и навевало тоску.

И вдруг всё изменилось. Нет, мусор никуда не делся, и сугробы не стали вдруг белоснежными, и шприцы по-прежнему хрустели под ногами. И людей не прибавилось. Но неожиданно всё стало другим, не таким унылым и заброшенным, потому что небо посветлело и выглянуло солнце. Дома неожиданно расступились, и я увидел впереди голубое небо и услышал шум города. Я вышел на белый свет и оказался на перекрёстке широкой оживлённой улицы. Люди, сосредоточенно о чём-то думая, двигались мимо меня в обоих направлениях. Они спешили по своим делам и не обращали на меня внимания. Машины шли плотным потоком, как в большом городе.

И вдруг я увидел Машу.

Я сразу её узнал. И не удивился.

Словно я шёл на встречу с ней, словно я точно знал – куда и когда мне нужно было выйти, чтобы встретить её.

Человек Без Тела? Его штучки?

Маша стояла на противоположной стороне улицы у светофора и ждала, когда зажжётся разрешающий зелёный. На ней был белый пуховик, а на голове – белая вязаная шапочка.

Зажёгся зелёный, и Маша двинулась мне навстречу. Я стоял на тротуаре перед перекрёстком и смотрел на неё. Мне показалось, что и Маша смотрит на меня, но она меня не видела. Или не узнавала. Она ступила на тротуар и хотела обойти меня, стоявшего как столб, но я её окликнул:

– Маша!

Она подняла глаза и посмотрела на меня удивлённо и с улыбкой, как смотрят на незнакомого человека, который явно обознался, но случайно угадал имя. И вдруг во взгляде серых, таких знакомых глаз мелькнуло что-то похожее на суеверный страх, словно она увидела человека, которого давно считала покойником.

– Ты?

– Машка! Машка. Маша. Машенька, – я произносил её имя и наслаждался тем, как оно звучит. Как давно я не произносил его вслух! – Мы встретились. Я знал…

– Ты искал меня? – Маша глядела на меня и грустно улыбалась.

– Нет… Да… Не знаю… Наверное, искал.

– Ты меня не искал, – сказала Маша. Без обиды, просто сказала то, что было на самом деле. – Что ты делаешь в Климу?

– Машка! – я снял перчатки и взял Машины руки в свои. На ней не было перчаток, может быть, они лежали в сумочке, переброшенной через плечо, а может, она забыла их дома. Руки у Маши были холодные. – Ты замёрзла? У тебя руки, как ледышки.

– Я оставила перчатки на работе. Думала, что положила в сумочку, а когда хотела их надеть…

– Зайдём куда-нибудь? – предложил я, оглядываясь по сторонам в поисках какой-нибудь пиццерии или ресторана.

– Давай, – пожала плечами Маша. – Тут недалеко есть кафе.

Кафе было действительно недалеко. Когда мы зашли в него, я удивился – до чего это кафе похоже на ресторанчик «Семь струн». Тот же уют, та же тишина и та же лаконичность обстановки.

– Здесь всегда так тихо? – спросил я.

– Да. Тут даже по вечерам тихо. Это не молодёжный клуб, сюда ходят люди степенные и пожилые. – Маша усмехнулась: – Вроде нас с тобой.

– Ну, это ты, Маша… Какие же мы с тобой пожилые? Вон, у тебя ни одного седого волоска!

Я провёл рукой по Машиным волосам, они были точь-в-точь такими, как и двадцать восемь лет назад: пепельными и матово-шелковистыми. Свою белую вязаную шапочку Маша сняла сразу, как мы вошли, и, аккуратно сложив, сунула в карман пуховика. Мне очень хотелось прикоснуться к её волосам губами, но я сдержался, не зная, как Маша на это отреагирует.

– Просто хорошая краска, – улыбнулась она, поправляя причёску.

Я помог Маше снять пуховик. Не удержался и легко прикоснулся губами к волосам, они пахли ромашкой. Маша не заметила. Потом я разделся сам и сдал вещи в гардероб. В зале находилось четыре человека, не считая гардеробщика, который тут же ушёл за перегородку, и бармена за стойкой – две парочки таких же, как мы с Машей – среднего возраста.

– Ты хочешь есть? – спросил я, когда мы выбрали столик.

– Я спать хочу, – честно призналась Маша. – Я с ночного дежурства. А перед дежурством смену отработала. Думала, приду домой и упаду, как подкошенная. Устала… Но если желаешь даму угостить, закажи кофе.

– Тогда я тоже выпью чашечку.

Пока мы ожидали заказанный кофе, я рассматривал Машу.

Если она и изменилась, то только стала ещё красивее: или это я хотел видеть её такой, или во всём было виновато освещение. У Маши были длинные и пушистые ресницы, такие же длинные и такие же пушистые, как и тогда, когда мы с ней впервые встретились. Косметики на ней было мало, но ей это и не нужно: Маша не утратила к сорока четырём годам ни свежести кожи лица, ни яркости губ. На ней был тонкий чёрный свитерок, выгодно подчёркивающий достоинства её фигуры. Маша заметила мой интерес, засмущалась и попросила:

– Дай мне сигарету.

Я достал пачку «Мальборо» и протянул Маше сигарету, щёлкнул зажигалкой, закурил сам. Сигарета Маше не шла. Совершенно не шла. Держала она её неумело и затягивалась не глубоко.

– А ведь ты не куришь, – сказал я.

– Курю. Иногда.

Я смотрел на Машины пальцы, в которых дымилась сигарета. Ногти были коротко острижены, непокрыты лаком, но в полном порядке.

– Где ты работаешь?

– В больнице. Медсестрой… – Маша затушила сигарету. – А ведь ты не ответил на мой вопрос.

– На какой?

– Что ты делаешь в Климу.

– Командировка.

– Ты работаешь в каком-то государственном учреждении?

– У меня собственный бизнес. Занимаюсь инвестиционными проектами. Внедряю в производство идеи и открытия учёных. Компании моей десять лет. А до этого… чем только не занимался. Перечислять времени не хватит. Да и неинтересно. Крутился, одним словом. Порой тяжко приходилось. А сейчас…

– Сейчас, судя по одёжке, и вообще – вид у тебя вполне респектабельный, не бедствуешь, – сказала Маша, и, взяв мою руку, стала её рассматривать. – А ведь у тебя рука не похожа на руку бизнесмена. У бизнесменов другие руки: короткопалые с плоскими широкими ногтями. А у тебя пальцы длинные, и ногти длинные, как у врача или музыканта.

– Ты занимаешься хиромантией? – усмехнулся я.

– Нет, Колун, хиромантией я не занимаюсь. Просто прочитала об этом в каком-то журнале. Теперь уже не помню, в каком. Наверное, это ерунда… – Маша отпустила мою руку, хотя я чувствовал – она видит, что мне приятны её прикосновения и тепло её рук. – А занимаюсь я тем, что с утра до вечера, да и ночью, ставлю больным уколы и капельницы, даю им таблетки, делаю перевязки. Я, Колун, реанимационная медсестра. И времени на всякие глупости у меня не остаётся. И стихов я больше не пишу. Уже давно. – Маша говорила это без всякой обиды на свою жизнь, и уж совсем не для того, чтобы вызвать у меня жалость. – Я много времени провожу на работе. Ты же знаешь: в медсёстры не рвутся, их всегда не хватает. Вот и приходится… Но я люблю свою работу. Знаешь, как приятно наблюдать, как человек выздоравливает? Как у него появляется аппетит. Как он делает первые шаги. Как у него снова возникает желание жить. Ведь некоторые себя заживо хоронят, прощаются с родственниками. А потом, когда операция проходит успешно, они словно заново рождаются… Ты женат?

Я даже вздрогнул от неожиданности её вопроса.

– Нет. И никогда не был. А ты… замужем?

– Была. Недолго. Два года всего. – Маша замолчала. Она взяла чашку кофе (я даже не заметил, когда нам его принесли) и с удовольствием вдохнула кофейный аромат. – Здесь всегда хороший кофе. Умеют варить. Мы с Ваней сюда часто ходили, недалеко от дома. Ваня – это мой муж. Он умер два года назад. Я вышла за него, когда мне было уже сорок. А в сорок два я стала вдовой. Вот так.

Я тоже сделал глоток. Кофе уже немного остыл.

– От чего умер твой муж?

– Рак мозга. Неоперабельная опухоль. Он лежал в той больнице, где я теперь работаю. Я сутками сидела в палате у его кровати. Выполняла обязанности и медсестры, и нянечки, и санитарки. Привыкла. А когда Ваня умер, я пришла к главврачу и сказала, что хочу здесь работать. Сначала работала санитаркой, потом окончила курсы и стала медсестрой.

Я снова закурил. Предложил Маше, но она отрицательно качнула головой:

– Ты прав, я не курю. И никогда не курила.

– А теперь у тебя кто-нибудь есть?.. Прости… Вопрос бестактный.

– Я живу одна, если тебя это интересует. Мама жива и здорова. Работает в нашей городской библиотеке. Ей уже шестьдесят пять, но она ещё работает. Библиотекарей теперь не больше, чем медсестёр. Живёт она с моим отчимом на другом конце города. Я часто у них бываю. А я живу в квартире моего бывшего мужа. Одна. Но в гости я тебя не приглашу.

– Почему? Тебе неприятно меня видеть?

– Если бы было неприятно, я бы не стала с тобой разговаривать. И не пошла бы с тобой в это кафе. Нет, Колун, я, правда, рада, что встретила тебя.

– Тогда почему?

– Ни к чему это. Во-первых, я устала. Мне надо отдохнуть, а завтра снова на работу. А во-вторых, и это главное… Не знаю, согласишься ты со мной или нет… Мы увиделись, посидели, попили кофе, рассказали друг другу то, что сочли нужным и возможным. И всё. Этого достаточно. Мы с тобой, Колун, не сможем быть вместе. Мы всегда жили в разных измерениях и находились на противоположных полюсах. Помнишь, даже в школьном журнале наши фамилии стояли в разных концах списка. Моя фамилия была первой, а твоя последней. Абарова. Якушев.

– А теперь как звучит твоя фамилия? – почему-то с ревностью спросил я, но Маша не заметила этой глупой нотки, ответила, пожав плечами:

– Так же – Абарова… И мы ещё дальше удалились друг от друга. Только теперь вверху ты. Ты – преуспевающий бизнесмен, а я простая медсестра. У нас не может быть ничего общего.

– Ты ошибаешься, – горячо возразил я. – У нас очень много общего. Мы с тобой – люди одного поколения, и, наверное, нам по душе одно и то же. Мы учились в одном классе в одной школе, мы сидели за одной партой. Мы… – Я споткнулся, увидев, как вспыхнули огнём её глаза, но огонь этот был холодным.

– Мы недолго за ней сидели, – жёстко сказала Маша.

Я смотрел в её серые глаза и видел, что холодный огонь в них утихает, и они становятся влажными.

Я вспомнил, как однажды во время урока Маша вскочила с места, и, прижав носовой платочек ко рту, опрометью выбежала из класса. На урок она так и не вернулась, и вообще ушла домой, на переменке взяла портфель и ушла. Наверное, отравилась беляшом, сказала она мне. В тот день у меня были соревнования, и вечером мы с Машей не встречались. А на следующий день всё повторилось. Маша была бледной, её тошнило. Учительница, теперь уже не помню, кто, кажется, Софья Абрамовна, да, точно, она, вышла в коридор вместе с Машей, и они за дверями о чём-то долго разговаривали. А потом Маша перестала ходить в школу. Классу было объявлено, что Маша заболела и лежит в больнице. Лишь я один знал, что случилось с ней на самом деле.

Беременна! Маша ждёт ребёнка! Ребёнка от меня.

Когда я узнал о том, что Маша беременна, я испугался.

Сначала я ни о чём не догадывался, думал, что Маша отравилась несвежим беляшом, как она мне и сказала. Обеспокоенный её самочувствием, после уроков я прибежал к ней домой. Маша была дома одна. Я полез к ней обниматься, но она меня оттолкнула:

– Доигрались уже. У нас ребёнок будет.

– Какой ребёнок? – не понял я.

– Маленький.

И тут до меня дошло.

– Какой ребёнок?! – повторил я, но уже с другой интонацией. – Ведь мы ещё сами дети.

– А что ты предлагаешь?

– Ну… не знаю. Посоветуйся с мамой.

– Уже советовалась.

– И что?

– Она уговаривает меня сделать аборт.

– И правильно. Ты только подумай, что будет, если ты родишь! Всё насмарку! Твой филфак, мой технический. Всё! А как мы его будем воспитывать? Я не умею ничего… Я не знаю, что скажут мне мои родители…

– Уходи! – зло сказала Маша.

И я ушёл. Ведь я же был гордый. Хоть и напуганный.

А когда Машина мама, Ольга Сергеевна, пришла к нам домой и всё рассказала моим родителям, я испугался ещё сильнее. Наверное, это был мой первый самый жуткий страх. Кажется, что никаких других чувств, кроме страха, в моей душе не было. Что же теперь будет, думал я, что же теперь со мной будет?

Ольга Сергеевна и мои родители долго разговаривали при закрытых дверях. Когда она вышла из гостиной, я собирался на тренировку, зашнуровывал кеды. Ольга Сергеевна остановилась около меня, посмотрела прямо в глаза и сказала:

– А ты похож на своего отца. – И добавила грустно: – Ваш с Марией ребёнок мог бы быть красивым и сильным.

Мог бы! Как я обрадовался тогда этим словам. Значит, ребёнка не будет! Значит, жизнь продолжается!

Маша не хотела со мной разговаривать. Я звонил ей по телефону, а она вешала трубку. Я приходил к ней домой, она не открывала мне дверь.

А потом Маша и Ольга Сергеевна куда-то переехали.

Родители никогда не поднимали этой темы. Как-то раз отец зашёл в мою комнату и положил пачку презервативов на письменный стол.

– Чтобы не было последствий надо пользоваться вот этим, – сказал он мне и пошёл смотреть телевизор.

С Машей я встретился только через полтора года, в августе тысяча девятьсот семьдесят шестого. Мы с приятелями, сдав последний вступительный экзамен в Полыноградский инженерно-строительный институт, выходили из главного корпуса, намереваясь отметить это дело, плотно посидев в пивбаре. Мы шли шумной гурьбой, что-то весело обсуждая, а Маша шла по противоположной стороне улицы. Я столкнулся с ней взглядом. Маша как-то сжалась и почти бегом направилась в переулок.

Я не стал её догонять.

Маша смотрела на меня как-то пристально, словно хотела разглядеть в моих глазах… я не знаю, может быть, раскаяние, может, отголоски былой любви… Наверное, всё-таки увидела то, что хотела, потому что повторила эту фразу уже не так жёстко, мне даже показалось, что её слова прозвучали ласково:

– Мы недолго сидели с тобой за одной партой, Колун.

Я склонил голову и поцеловал Машину руку. Я надолго задержал её руку в своей, но Маша её не вырывала.

– Прости меня, – сказал я тихо, – прости… – я очень хотел сказать: «прости, любимая», но не смог, мне было стыдно и очень больно. И я думал, что Маша мне не поверит.

Маша положила вторую руку на мою голову.

– Ты прав, общего у нас много. У нас его даже больше, чем ты можешь себе представить, – говорила она, вороша мои волосы. – Но всё в прошлом. Всё было. Бы-ло. Теперь всё иначе. И хватит на эту тему. Пойдём. Ты проводишь меня до дома, как тогда, в детстве. И пойдёшь к себе домой.

– Мой дом в Полынограде.

– Значит, пойдёшь в гостиницу. А по дороге ты расскажешь мне о себе. О том, как ты жил эти годы.

– Да я тебе уже всё о себе рассказал, – говорил я уже на улице, ведя Машу под руку. Мне было очень приятно держать её под руку и замечать, что на нас смотрят. С завистью. Прохожие мужики мне завидовали. – Жизнь у меня не очень-то наполнена событиями. Я зарабатываю деньги. С утра до вечера. Зачем они мне, сам не знаю. У меня нет ни жены, ни ребёнка. Мне некому завещать своё дело.

– А ты что, умирать собрался?

– Нет, но… – я вдруг вспомнил Человека Без Тела. Что-то давненько он не приходил меня истязать, – в жизни всякое может случиться.

– Это точно, – заметила Маша. – Твои родители живы?

– Мама умерла. Её нет уже четыре года. А отец жив.

– Сколько ему теперь?

– Семьдесят шесть.

– Передай ему привет от меня.

– Хорошо, передам, – пообещал я совершенно машинально, даже не подумав о том, что мой отец никогда Машу не видал.

– Ну, вот мы и пришли, – сообщила мне Маша, остановившись возле кирпичной девятиэтажки. – Вон мои окна, на предпоследнем этаже.

– Может быть, всё-таки пригласишь на чашечку кофе?

– Много кофе пить вредно, – улыбнулась Маша, и я подумал, что сейчас смогу её уговорить.

Но тут у меня в кармане запищал мобильник.

– Прости, – сказал я. – Это, наверное, начальник моей службы безопасности. – Алло?

Это звонил не Готлиб, это была Вика.

– Коля! Артур умер!

– Как? – у меня похолодело в груди.

– От передозировки. Он вернул долг, а те сто долларов, это были не проценты… ему на дозу нужны были деньги. – Вика разрыдалась в трубку.

– Когда это произошло?

– Ночью сегодня. Артур с вечера запёрся у себя в комнате. Мама рано утром стучалась, он не открывает. Соседей позвала, мне позвонила. Замок сломали, а он там… мёртвый.

– Не реви, – как можно спокойно сказал я. – Не реви и успокойся. Я приеду и решу все проблемы.

– Коля, приезжай, пожалуйста! – рыдала Вика. – Поскорей приезжай. Маме плохо, с сердцем плохо. Скорая сейчас должна приехать. В доме милиция была. Артура забрали, в морг увезли. Денег нет. Я не знаю, что делать. Приезжай!

– Я сейчас выезжаю. Утром буду. Всё.

Маша снисходительно улыбалась, глядя на меня. О чём шла речь, она не слышала, но Вика так кричала, что Маше стало понятно: я не с начальником службы безопасности разговариваю, а с какой-то истеричкой.

– Начальник твоей службы безопасности – женщина?

– Нет, он мужчина. А сейчас мне звонила…

– Твоя любовница, – продолжила за меня Маша. – Она соскучилась и желает тебя срочно видеть?

Я не стал отнекиваться.

– Да, это звонила моя любовница. У неё младший брат умер. Он был наркоманом.

– Прости. – Маша перестала улыбаться. – Тогда тебе действительно надо ехать.

– Я не хочу расставаться с тобой вот так.

– Поезжай, Колун, тебе, правда, надо. А если захочешь меня увидеть, – она пожала плечами, – где живу и где работаю, ты знаешь. Может, и встретимся… когда-нибудь.

– Я вернусь.

Маша улыбнулась и поцеловала меня в щёку.