Текст книги "Вера и рыцарь ее сердца. Книга первая. Все мы родом из детства"

Глава 3

Теперь Вера сидела в комнате, как мышка в норке. «Тише, мыши, кот на крыше… Тише, мыши, кот на крыше…» – навязчиво повторяла девочка одну и ту же детскую присказку. Ей были уже не нужны артисты из Ленинграда, которых грозилась выписать для нее мама каждый раз, когда Вере становилось скучно, как и игрушки. Теперь все, что было в детстве не имело никакого значения, потому что ей было страшно, страшно до колики в животе, но она не жаловалась.

Вера ждала момента, когда мама или папа расскажет о том плохом поступке, за который ее наказали. Как просить прощения, если не знаешь за что, и поэтому Вера ждала сразу наказания, после которого она будет прощена за все, чтобы опять все стало, как было прежде.

После «той ночи» с девочкой никто не говорил, ее закрыли в маминой спальне и о ней забыли. В туалет девочка ходила не тогда, когда ей хотелось, а в положенное время, как на перемену, еду приносила мама и тоже по расписанию. Хотя у Веры совсем не было аппетита, а мама строго следила, чтобы дочерью съедалось всё, что лежало на тарелке. Девочка давилась едой и ела, давилась и ела. Она не перечила маме, она ее боялась, и боялась так, что каждый раз, когда слышались мамины шаги за дверью Веру начинало тошнить и нестерпимо хотелось в туалет.

Своего отца Вера не видела: он уходил на работу с самого утра, а вечером занимался с воспитанием брата, потому что Саша вдруг стал негодным мальчиком.

– Пусть он и негодный, но я его люблю и негодного, – так думала Вера о брате, сострадательно вздыхая, когда за стенкой слышался, то плачь брата, то его короткие вскрикивания под ударами ремня. Теперь Саша являлся к ней во сне, весь окровавленный и жалкий. Вера начинала плакать вместе с ним и просыпалась мокрая от слез, но теперь девочка не бежала к родителям за утешением. Она была ими закрыта в дальней комнате и у нее не было утешающего. .

После этой страшной ночи прошла неделя, в наступившие выходные дни папа увез Сашу в деревню к своим родителям, в Алтайский край. Теперь Вере разрешалось выходить из комнаты и есть на кухне. Это было хорошо. Дома как будто бы ничего не изменилось, но Вера чувствовала себя в нем не так, как раньше, веселой домашней девочкой, она чувствовала себя в нем маленькой беспризорницей.

Правда, беспризорники, которых Верочка видела в детских фильмах про революцию, имели плохую рваную одежду, а ее одежда была чистая и заштопанная, если те беспризорники жили на улицах, то она – у себя дома, если у киношных беспризорников не было родителей, и каждый взрослый их мог обидеть, то у Веры родители были, и они ее обижали, потому что она потеряла какую-то честь, хотя никогда ее не имела.

В тот день, когда папа с Сашей уехали из дома, Вера с мамой ужинали вдвоем на кухне. Ели они в молчании, и обе смотрели в свою тарелку. «Пюре с изюмом» было Вериной любимой едой. Мама выливала в кастрюльку с отварной картошкой кипящий жир, в котором плавали кусочки зажаренного сала с луком, и скалкой толкла картошку. В результате получалась вкуснятина, которую девочка и называла «пюре с изюмом».

Вера съела свою порцию с удовольствием. От горячей картошки с салом пришла сытость, но ей очень хотелось еще и радости, но радость не пришла, испугавшись маминого строгого вида.

После ужина мама привела Веру в детскую спальню и начала говорить учительским тоном. У Веры опять заболел живот, но она терпела боль и смотрела во все глаза на «чужую» маму.

– Саша признался, что трогал тебя ночью! – проговорила мама в тишине трехкомнатной квартиры.

– Мама, а почему меня нельзя трогать? – спросила Вера, запинаясь. – Я что, такая плохая?

– Сейчас я тебе всё по порядку объясню. Ты уже достаточно взрослая, чтобы знать все, что знают взрослые люди!

Так начала Римма беседу с дочерью о половом воспитании, не обращая внимания на вопросы дочери, перед которой на столе были разложены пластилиновые изделия.

Римма взяла двумя пальцами самый большой коричневый шарик, приплюснутый по бокам, приложила к нему два шарика поменьше и сказала строгим тоном: – Смотри, это то, что есть у мужчин… между ног, трусах Это называется мужскими половыми органами.

Вера внимательно смотрела на пластилиновые шарики и ее глаза округлились в удивлении. Сочувствие к мужчинам переполнило ее всю, от макушки до самых пяток. Какие безобразные «какашки» висели у них впереди уже с рождения!

– Ох, как, наверное, неловко ходить с этими мужскими п-п-половыми шариками, – доверчиво прошептала Вера маме, но мама не собиралась сочувствовать ни мужчинам, ни дочери, она продолжала вести познавательную беседу.

Указывая на хлебные крошки, прилепленные на кончике самого большого пластилинового изделия, мама ввела дочь в изумление. Оказалось, что эти зернышки попадают в живот к женщине, когда к ее телу прикасаются мужчины, и из них внутри живота появляются детки.

Всё, что потом говорила мама, говорилось впустую, потому что все умственные усилия девочки сконцентрировались на этих зернышках, которые все-таки больше напоминали хлебные крошки, чем маленьких человечков.

– Саша меня касался этими противными колбасками с зернышками? – размышляла она серьезно, – Касался, касался, ведь он сам в этом признался перед тем, как папа его увез в деревню к бабушке. … Брр, как это, должно быть, противно. Конечно, теперь понятно, почему у меня болит живот, потому что у меня в животе ворочается мой ребеночек. Ему у меня в животе очень темно и страшно.

В конце беседы девочка с нежностью обхватила свой животик и обратилась к маме, которая с чувством исполненного долга уже готовилась ко сну.

– Мама, я теперь стала беременная. У меня скоро родится ребенок. … И это будет мальчик. Давай назовем его Сашей?

Вера говорила очень убежденно, и настала мамина очередь удивляться, но это замешательство длилось недолго.

– Так, – сказала она строго, – Ты эту глупость выбрось из головы, потому что это не твое дело. Ты девочка, которая потеряла честь, и ты за это будешь наказана папой, когда он приедет домой. А теперь без лишних слов иди спать в Сашину кровать.

Папа приехал на следующий день после этого разговора о половом воспитании. Перед ужином Вера добровольно легла на ковер и приготовилась перенести десять положенных ударов ремнем за потерю девичьей чести. Папа бил ее не пряжкой, как брата, а ремнем, но бил с силой. Вера не плакала и не стонала, она хотела лишь одного: прощения и возврата к прежней жизни, возврата в свое детство, но детство к ней так и не вернулось.

Теперь Римма постоянно находилась рядом с дочерью. Она взяла отпуск на работе, чтобы оберегать Веру круглосуточно, но ей это не удавалось, дочь разочаровывала ее всё больше и больше. Страх опять вернулся к Римме, и он оказался сильнее, чем любая надежда на благополучный исход исправления ее испорченных детей.

Ровно через две недели после приезда папы домашнее спокойствие взорвалось от ее истошного крика.

– С кем ты ходила за угол школы? Или это случилось с тобой в туалете? – выпытывала мама ужасную «правду» у дочери. Вера не понимала, как ей надо ответить правильно, и отвечала невпопад, за это она была избита уже мамой, от ударов палкой на ее теле появились болючие кровоподтеки. Потом мама успокаивалась, положила палку на видное место и выключила телевизор, по которому шла развлекательная программа.

– Что разлеглась на полу? Не хочешь признаваться, будешь битой! А теперь сядь на стул и говори мне правду. Ты убегала с мальчиком за угол!

Девочка послушно кивнула.

– Он тебя трогал и надругался над тобой!

Вера опять послушно кивнула головой.

– Завтра мы пойдем в милицию, и ты там расскажешь свой позор.

– Хорошо, мама, – прошептала девочка вспухшими губами.

Довольная признанием дочери, Римма отправила ее в ванну, чтобы девочка могла привести себя в божеский вид, а потом стала готовить ужин. Умытая Вера покорно сидела на стульчике рядом, хотя от запахов еды у нее еще больше болела голова. Пришедшему с работы Володе очень не понравился несчастный вид ребенка и после ужина он сразу отправился спать. Вера видела, что папа устал и был рад, что ее воспитанием занялась мама. Она сочувствовала своим родителям, ведь они считали ее очень плохой девочкой без чести, а любить такую нехорошую девочку им было трудно. Когда и папа перестал ее любить, то он уже не рассказывал ей о звездах, о притяжении Солнца и Луны, а только вздыхал и проходил мимо.

В милицию мама привела Веру ранним утром следующего дня. На девочке было одето школьное платье, закрывающее ее руки и шею, на голове до самых ушей была натянута вязаная шапочка, из-под которой торчали две длинные косички. Каждое движение вызывало боль во всем теле, но Вера терпела, как того хотела мама.

У женщины-милиционера, с которой мама вела беседу, были добрые светло-зеленые глаза. Эта доброта совсем не сочеталась с ее темно-синей строгой милицейской формой. Милиционерша смотрела на маму с явным неодобрением, но вежливо слушала и что-то записывала на листок. Вере так хотелось довериться этой женщине и рассказать всю правду, которую она знала, но тогда бы она предала свою родную маму, поэтому она молчала и смотрела в окно, за которым пели птицы. В тайне девочка гордилась своей мамой, сильной и умной, которая проведет вокруг пальца любого милиционера.

Неожиданно тетя-милиционер обратилась к самой Вере с вопросом, который та проворонила.

– Всё правильно. Всё так и было! – с готовностью ответила она на всякий случай.

– Что правильно? – милиционерша вдруг улыбнулась девочке и повторила свой вопрос: – Ты готова завтра пойти со мной в школу и показать нам мальчика, который трогал тебя в туалете?

Тут Вера растерянно посмотрела на маму.

– Конечно, она покажет нам этого малолетнего развратника! – ответила Римма за дочь, а та утвердительно кивнула головой.

Вера была в замешательстве и замолчала, теперь умела хорошо молчать, в молчании хорошо думается, а думать девочке было необходимо. Октябренок не может предать невинного, даже под угрозой смерти! Нет, Вера не станет искать несуществующего мальчика, которого можно обвинить только в том, что у него впереди висят три «коричневые колбаски».

Настало утро.

– Мама, я не пойду в школу. Я не знаю того мальчика, о котором ты говорила в милиции. Я не могу его выдумать.

Уверенный отказ дочери остановил Римму, которая была готова перешагнуть порог дома. Девочка упрямо стояла у тумбочки с телефоном, спрятав руки за спиной, и спокойно смотрела перед собой. Такое сопротивление дочери надо было сломить во чтобы-то ни стало, потому что ребенок не может знать той беды, от которой ее уберегают родители, а Римма ради спасения Веры жертвует всем, своей работой, своей репутацией!

– О, это отцовское упрямство я в тебе переборю!

Бросив на тумбочку ключи от квартиры, Римма зашла в дом и закрыла за собой дверь.

– Раздевайся! – приказала она, а сама стала звонить в полицию, чтобы сообщить, что опознания преступника не будет, так как ее дочь заболела.

Раздевалась девочка медленно, как только она натянула на себя домашний халатик, Римма повела ее в свою спальню, в ее руках был кухонный нож и бельевая веревка.

– Вытяни руки! – потребовала мама, и Вера послушно вытянула руки перед собой. Римма с силой завела руки дочери за спину и связала веревкой. Девочка в испуге повернула голову назад, чтобы понять, что с ней будет дальше, и тут-то она поняла правду: ее родную маму погубила злая колдунья, которая приняла мамино обличие и обманула папу, став ему женой, а его детям – мачехой! Горько стало на душе у Веры, слезы посыпались из глаз девочки от жалости к своей настоящей маме, которая сейчас замерзает на дне пруда, опутанная сине-зеленой тиной, как об этом писалось в сказах со счастливым концом. Жаль, что сказки не сбываются в жизни.

Из печальных раздумий ее вывел резкий толчок в грудь, она неуклюже упала на пол, оказалось, что и ее ноги тоже были связаны бельевой веревкой.

– Если ты живешь, как собака, своим телом развлекаешь других собак, то и живи по-собачьи.

Это было последнее, что слышала Вера. Дверь за мамой закрылась на замок, и девочка осталась лежать на полу одна-одинешенька. Горькие рыдания сотрясли ее, и душа безропотно приняла долю сироты.

Вера уже теряла счет дням и ночам. Наверное, прошла неделя с тех пор, как ее бросили на пол в маминой спальне. Если папа днем был дома, значит, наступили выходные дни. Папу она видела мельком, когда ходила в туалет. Он сидел обычно на кухне и даже украдкой не смотрел на Веру, так она была ему противна. Девочку никто теперь не расчесывал и не умывал. В каждой комнате были вставлены замки, чтобы никто-никто в мире больше не надругался над ней.

Володя пытался заступиться за дочь, и тогда Римма переставала развязывать руки дочери перед едой. Оказывается, кушать без рук очень трудно для человека. Девочке приходилось лизать языком кашу с блюдца, поставленного перед ее носом, как собачонка. Это у нее получилось, но пить языком она так и не смогла.

У Веры было много времени думать и о своей собачьей жизни. Раньше она жалела собак, но теперь девочка поняла, что собачья жизнь совсем не такая уж плохая. Они бегают по городу, кусаются, если их обижают, и у них очень ловкий сильный язык, которым можно хорошо лакать воду или молоко. Веру мучила жажда, но пить она боялась, потому что для нее стало пыткой терпеть до того времени, когда мама поведет ее в туалет. Онемевшие руки не могли быстро двигаться после освобождения от веревки. Нужно было какое-то время переждать, чтобы они опять начали подчиняться воле девочки, и капли мочи непроизвольно стекали по ее ногам еще до того, как она садилась на унитаз. Конечно, это очень не нравилось маме.

Когда Вера впервые пописала в трусы прямо на полу в маминой спальне, а потом долго лежала сначала в теплой луже, а потом в холодной, то она уже не сомневалась, что для нее уготовлена самая настоящая собачья жизнь. Конечно, она была не милым белым пуделем, а жалкой побитой дворняжкой, которая виляет хвостом и ползает на своем брюшке, выпрашивая у прохожих обглоданную косточку или маленький кусочек хлеба. Чтобы совсем не сделать собакой, девочка решила пойти в школу и указать на кого-нибудь мальчишку, который разделит с ней несправедливость собачьей жизни.

Веру водили по классам. Она стояла перед старшеклассниками, ребята старших классов сидели за своими партами и внимательно смотрели на незнакомую маленькую девочку, на ее маму, на женщину в милицейской форме и на директора школы, которого все знали в лицо.

Вера выбрала для мамы жертву в виде высокого рыжего мальчика и ей было уже совершенно все равно, что теперь с ним станет, потому что ее собственная закончилась. Школьники смеялись над ней, когда ее за руку по коридору водила мама, то в класс, то в туалет, потому что она не знали того, что знала одна она.

Во-первых, они не знали, что у нее есть внутреннее сердце, которое никто не сможет обидеть, это внутреннее сердце могло говорить и утешать.

Во-вторых, никто из школьников не догадывались о том, что это счастье, просто ходить в школу. Многие из них приходили в школу недовольными, учились из-под палки, а Вера приходила в школу отдыхать от домашнего кошмара.

Незаметно наступила зима с морозами и снегами. Теперь мама боролась с теми негодными дяденьками, которым дочь без чести давала себя трогать в теплом подвале, тогда мама била Веру под громкую музыку радио, применяя для битья старый шланг от стиральной машины, который не оставлял синих пятен на ее теле. Иногда, девочка сутками сидела закрытой в комнате, она не могла видеть через замерзшее стекло улицу, но веселые голоса идущих в школу детей радовали ее, эти голоса напоминали ей о детстве, из которого она так быстро выросла.

Уже то, что руки ее были не связаны веревкой, было для девочки, если не счастьем, то большим облегчением в жизни. Самым мучительным испытанием для девочки, привязанной к стулу бельевой веревкой, было по-прежнему ожидание прихода мамы, чтобы та повела ее в туалет.

В канун Нового Года Римме самой надоела эта борьба с невидимым врагом, и она решила сберечь «остаток» девичьей чести дочери операционным путем.

Это был обычный зимний вечер, за окном трещал мороз, Веру положили на спину на стол в детской спальне, ее ноги были широко раздвинуты и привязаны к столу. Настольная лампа освещала промежность девочки и нежное тепло исходило от нее. Потом мама что-то сшивала у Веры внизу живота, сидя между ее бедрами. Когда игла прокалывала кожу было больно, но стыд лежать в таком положении был гораздо сильнее этой боли, и у девочки кружилась голова от отвращения к самой себе.

Когда все закончилось, Римма уложила дочь на диване, где мирно мигал в углу черно-белый телевизор, потом укрывала ее одеяльцем и кормила из ложечки куриным супом.

Это было давно забытое удовольствие, которое вместе с супом разливалось по всему телу Веры и проникало так глубоко, что достигало даже ее внутреннего сердца. Как же она соскучилась по заботливой маме. Это был самый прекрасный вечер, вечер ее мечты.

После Нового года Римма стала работать врачом в детском саду, и после школы забирала Веру к себе на работу, где девочка играла среди детей и на какое-то время забывала свою настоящую жизнь. Иногда, Римма опять начинала мучить дочь подозрениями, а после допроса била все-тем же шлангом от стиральной машинки, от ударов которого не возникало синяков. Постепенно Вера стала привыкать к жизни в маминых застенках, зато теперь она с большей силой научилась ценить минуты затишья в своей жизни. Друзей у нее не стало, а гуляла девочка только с папой.

Наступила весна, стало пригревать солнце и чувствовалось, как в природе зарождалась радость от пробуждения от сна. Сугробы таяли, превращаясь в прекрасные ледяные замки, и Вера могла часами любоваться их острыми башенками, резными балкончиками и узорчатыми окошечками, но с наступлением весеннего тепла ледяные замки проседали и в них появлялись угольные камушки.

Когда вовсю зажурчали весенние ручьи, то Вера очень боялась пропустить появление первой травинки, которая неожиданно выпрыгнет из-под земли, такая нежная и такая зеленая, потом зажмуриться от солнца и улыбнется ей и всему миру.

Был радостный погожий денек, когда Вера с папой пошли гулять к старому дому, где когда-то жила она и ее друг Булат. У Веры появилось странное чувство потери, когда она увидела, как весело играют незнакомые дети в ее старом дворе. Вера не была на них в обиде, только ее внутреннее сердце очень затосковало.

Потом в скверике она качалась на качелях, и слышала тихое пение ветерка. Когда папа вел ее домой, то говорил больше он сам, а Вера с удовольствием слушала его рассказы о звездах и вулканах, о морях и океанах. Когда они, довольные прогулкой, пришли домой, их встретила у порога мама, глаза которой глаза светились холодно-синим светом. «Сейчас начнется…» – только и успела подумать девочка, приготовившись к обвинению, но папа загородил ее от мамы.

– Римма, успокойся. Я сам свидетель! Никто не прикасался к Вере!

– Тебе нельзя доверять ребенка, простофиля! – набросилась она на него с кулаками, но папа поймал мамины руки в свои руки и еще раз спокойно проговорил:

– Никто не прикасался к Вере. Она невиновна.

– Ах, так! – закричала на весь дом мама. – Я вам устрою гуляние!

Высвободив свои руки, она толкнула дочь в комнату и закрыла дверь изнутри. Папа остался по другую сторону двери. В этот день мама била Веру особенно жестоко, и одним их ударов сломала ее мизинец, а папа что-то кричал и кричал за дверью. Необычная злость с головой охватила девочку, стонущую от боли. Это была ненависть к своему отцу. Он хотел правды! Кому нужна была его правда, когда у Веры не было силы жить! От боли потемнело в глазах, боль становилась невыносимой, а мама продолжала бить и бить ее несчастное тело, потом Веру вырвало прямо на пол. Поскользнувшись на блевотине, она упала и осталась лежать, покорно скрестив избитые руки на груди.

– Да, да! Мама, всё было, как ты говоришь! Всё было, как ты говоришь! – быстро-быстро забормотала Вера, – А ты, там за дверью, ты, замолчи! Замолчи, это я приказываю тебе! Ты для меня – никто!

Володя растерялся и притих, притихла и Римма. Это был самый страшный день в Вериной жизни. День, когда она поняла, что никто, никто на свете, не может ее защитить! Папа перестал быть героем ее жизни, теперь надеяться было не на кого.

– Ленину тоже не нужны такие вруньи, как я – подумала она, и последняя надежда на радость погасла в ее жизни.