Текст книги "Как убить муху (сборник)"

Окно как фактор слабоумия

«Итальянский концерт» Баха вызвал у отца такие рывки зевоты, что он складывал пополам своё сидящее тело, чтобы в смачном зевке не открыть свой огромный рот.

Концерт этот был нашей семье не нужен.

Отец в музыке ничего не смыслил, мама вообще не знала, что она, музыка, есть на белом свете, сестра Люся кроме Киркорова ничего больше не признавала, а у меня от всего, что связано с папиной инициативой, болели зубы, причём все двенадцать, оставшиеся после посещения папиного друга стоматолога.

Но отец был в нашей семье был непререкаемым авторитетом, и если он говорил, что надо идти на концерт, то все мы шли на концерт. Если он сказал, что пригласительные билеты на этот концерт, полученные им в виде приза за покупку десяти килограммов квашеной капусты из Голландии, не должны пропасть, значит пропасть они не должны.

И вот мы всей семьей сидим и не слушаем концерт, каждый по-своему.

Мама, сидя слева от папы, вяжет зимнее пальто для нашей собаки Шарлотки.

Люся – моя младшая сестра – спит у меня на плече.

Я пытаюсь, не слушая музыку, мечтать о моем завтрашнем свидании с Розой.

Отец, мучаясь зевотой, борется со своим ртом.

Шарлотка, подвывая альту, ходит по-маленькому то под одну ножку кресла, то под другую.

Наконец Шарлотка писать перестала, и концерт закончился.

Мама довязала пальто.

Люся проснулась.

У меня перестали ныть зубы.

А папа зевнул.

Широко, смачно.

Потом еще.

И еще.

И так раззевался, что мама засомневалась, сможет ли он управлять в таком состоянии нашим «Запорожцем».

На это отец жестами показал: «Все будет нормально». То есть в порядке.

Понятно, что говорить он не мог.

И мы, подчиняясь жестам папы, дружно уселись в наш заграничный автомобиль.

Я вам скажу, в машине ехать было нелегко. Она, подчиняясь зевкам папы, двигалась рывками и зигзагами.

К счастью, жили мы недалеко и доехали до дома без особых приключений, что, пожалуй, для этой ситуации было удивительно.

Когда все вылезли из «Запорожца», отцу, очевидно, уже надоело зевать. И от этого он стал злиться.

И злиться, естественно, на нас.

Шарлотка, как самое догадливое существо в нашей семье, поджала хвост, и, перестав лаять, спряталась за маму.

Мама тут же взялась за вязание.

Люся, как самая маленькая, значит, самая глупая, сказала папе:

– Папа, жалко, что сейчас зима. Если бы было лето, ты бы ртом мух наловил видимо-невидимо, – и от радости захлопала в ладоши.

Но папе это сообщение Люси не очень понравилось.

Я тоже хотел что-то сказать, но, посмотрев на папу, потом на Шарлотку, скулившую за спиной мамы, передумал и осторожно вошел в подъезд.

Электрического света в нашем подъезде не было уже лет десять. Но папа каждое утро брал из дома лампочки и вкручивал их на всех этажах. Хотя к вечеру их кто-то снова выкручивал.

Я думаю, это делала мама, иначе бы наш семейный бюджет не выдержал этой папиной инициативы.

Хотя он очень удивлялся, когда по утру дома открывал тумбочку, где брал лампочки, почему лампочки в ней никогда не кончаются.

Так вот, света в подъезде не было, потому что мама перед концертом лампочки успела вывернуть и положить обратно в тумбочку. А на улице было уже темно. И мы на ощупь в темноте потопали на наш четвертый этаж, спотыкаясь о бутылки, банки и храпящих по углам лестничных площадок местных пьяниц.

Наконец мы добрались до двери нашей квартиры.

Папа, зевая, нервно достал ключи и сунул один из них в дверной замок.

Поднатужился.

Крутанул, и бац – ключ обломился. Одна его половина осталась в замке.

Как оказалось, это был ключ от багажника нашего автомобиля.

Мы стояли у двери в полной темноте и тишине.

Тишину, правда, методично нарушало булькание папиных зевков.

Люся тут же вспомнила, что прошлый раз папа вставил ключ от почтового ящика, и мы попали домой только на третьи сутки.

Я ощупал замок, посветил спичкой и понял, что через дверь нам домой не попасть она у нас была металлическая, выбить невозможно. Только вырезать автогеном, что папа один раз уже делал. Но тогда сгорела вся мебель в нашей прихожей, а заодно и вся одежда.

Поэтому я подумал, что папа на этот раз придумает что-нибудь другое, новое, оригинальное.

И точно. В темноте вдруг раздалось: «Эврика!»

«Ага, – подумал я, – значит, папа перестал зевать».

Но лучше бы он не переставал, так как новый способ проникновения в нашу квартиру оказался намного опаснее прежнего.

Папа спустился вниз. Мы за ним. Папа вытащил из машины буксировочную веревку и сообщил нам, что, уходя на концерт, он, кажется, не закрыл в зале нашей многострадальной квартиры форточку.

И, осмотрев нашу немногочисленную семью, добавил:

– В эту форточку можно влезть.

Шарлотка тут же убежала писать.

Мама сказала, что ей некогда, – надо срочно довязать шарф.

Люся, как самая глупая, радостно захлопала в ладоши.

– Я пролезу! Я пролезу!

У меня вдруг неожиданно заболели зубы. И, что удивительно, безо всякой симфонический музыки.

Папа щелкнул Люську по носу и сказал, взяв уже меня за подбородок:

– Полезешь ты!

Он дал мне вместо страховочного пояса свой брючный ремень, и я полез с папой на крышу.

Мама с Люсей остались внизу. Они должны были направлять мой спуск на буксировочном тросе с крыши прямо в чрево открытой форточки.

Папа взял на себя роль лебедки.

Он привязал буксировочный трос к своему брючному ремню, который был уже на мне, и стал потихоньку спускать меня вниз.

У меня ныли зубы. Мысленно я уже прощался с Розой, Люсей, мамой и Шарлоткой.

Я даже перед тем, как лезть на крышу, отдал Люське два рубля – мою заначку, маме, сняв с ноги, дырявый носок, а Шарлотке конфетку-барбариску, завалявшуюся у меня в кармане брюк.

Фотографию Розы я оставил себе, решив, что если мне суждено будет погибнуть, то пусть это случится вместе с фото любимой девушки.

Хорошо, что квартира наша находилась на четвертом этаже пятиэтажного дома, и поэтому спускаться мне надо было не так много.

Папа шагами вымерил, где должна находиться форточка, и я поехал вниз.

Висеть на веревке на высоте пятого этажа, привязанным пусть даже за родительский ремень, скажу вам, не совсем удобно.

Ремень так перетянул меня, что я вот-вот мог переломиться пополам.

Снизу мама кричала:

– Левее!

Люся:

– Правее!

Шарлотка тоже что-то советовала, тявкая без передыха.

Отец от этих советов раскачивал меня из стороны в сторону, как две сардельки на веревочке. Мне даже сначала понравилось: словно на качелях – туда-сюда, туда-сюда.

Но вдруг я почувствовал, что брючный ремень стал потихоньку потрескивать.

«Ага, – подумал я, – ремень папашин слабоват».

На всем этаже открытая форточка была только одна, но она находилась гораздо левее меня.

Я стал кричать отцу: «Левее!» Он стал сносить меня правее.

Наконец я сообразил, что я вишу лицом к отцу, а раз так, то где у меня лево, там у него право, и наоборот.

Тогда я стал кричать: «Правее!»

И отец сдвинул меня к открытой форточке.

Я уцепился за нее. Хотел уже отвязать веревку от рвущегося ремня, но остановился, так как внизу мама с Люсей что-то громко мне кричали. А что, я не мог расслышать. Наверное, подбадривали.

Я сунул голову в форточку. Но в нашей квартире почему-то было светло и людно. Причем один людь схватил стул и огрел им меня по голове. А остальные радостно заорали, как оглашенные. Но, слава Богу, я успел выдернуть голову из форточки, и удар пришелся вскользь.

Как оказалось, форточка была чужая.

– А где же наша? – удивленно стал оглядывать я закрытые окна на нашем четвертом этаже.

Может, я еще долго бы искал открытые форточки, но ремень, разделявший меня надвое, стал трещать все громче и громче, угрожая вот-вот лопнуть. Поэтому, прикинув, где находится наша квартира, я, раскачавшись, выбил стекло в нашем окне и влетел в квартиру.

Поранился, но оказался дома.

Никакой открытой форточки, конечно, не было.

Я встал и, потирая ушибленные места, пошел открывать дверь.

Дверь я открыл, и вся семья, прибыв домой, радостно и восторженно стала поздравлять папу за его сообразительность и самоотверженность.

Но в разбитое мной окно дуло.

И папа предложил загородить окно шифоньером, отодвинув шифоньер от стены и придвинув его к окну, что мы тут же и сделали.

Попив чайку, мы все, веселые и довольные, что попали домой не через три дня, а через три часа, легли спать. Правда, одетые и под толстыми одеялами.

В окно сильно дуло.

Под утро наша квартира превратилась в жилище народов севера. Сосульки висели на люстре и маминых спицах.

Шарлотка дрожала так, будто ей воткнули в зад вибратор.

Люся на целых полчаса раньше убежала в школу.

Мама смылась к подружке.

Я засобирался в институт.

Папа позвонил себе на работу и сказал, что задержится на пару часов, объяснив, что надо сходить в ЖЭК, привести плотника, который вставит выбитое стекло.

Я, услышав папино заявление, робко посоветовал:

– Папа, а может, лучше Фёдорычу, соседу, бутылку поставить, он за десять минут стекло вставит.

Папа посмотрел на меня, как на полоумного.

– Сынок, мы живем в государстве, а Фёдорыч своими левыми заработками подрывает экономику нашего государства. От этого и рвутся брючные ремни, – глубокомысленно закончил он.

Аргумент рвущегося ремня был убийственным, и я, прекратив дискуссию, ретировался в институт.

Папа пошел в ЖЭК.

В ЖЭКе папу встретили хорошо.

Велели написать заявление на имя начальника, причем в заявлении надо было подробно объяснить, почему надо вставлять стекло в нашей квартире.

– Как почему? – удивился папа. – Потому что стекла нет.

– А почему его нет?

– Потому что его выбил мой сын.

– А почему он его выбил?

– Потому что я сломал ключ в замке.

– А почему вы сломали ключ?

– Потому что я зевал.

– А почему вы зевали?

– Потому что слушал симфонический оркестр.

– А почему вы слушали симфонический оркестр?

– Потому что купил квашеную голландскую капусту.

– А зачем вам нужна была квашеная капуста, да еще голландская?

– …….

– Ну, вот видите, мы и установили истину. Стекло вы разбили из-за голландцев, а это уже спецзаказ.

На заявлении папы начальник ЖЭКа написал: «Разрешаю установку стекла при согласовании с международным отделом».

И папа направился в международный отдел согласовывать свое заявление. Он обошел все закоулки ЖЭКа, но такого отдела так и не обнаружил. Был отдел метел, сектор лопат, управление дворников, лифтеров, сантехников, отделение мусора и даже департамент разбитых стекол. Но международного отдела нигде не было, и о нем никто не слышал.

Папа, прошлявшись полдня в ЖЭКе в поисках международного отдела, решил уточнить его местонахождение у самого начальника.

Опять пришел к нему.

Стал объяснять, что никто в его учреждении не знает, где этот международный отдел, в котором он должен согласовать свое заявление на установку стекла в своей квартире вместо разбитого.

Начальник удивился:

– Как не можете найти? Вера… – вызвал он секретаршу. – Вера, где у нас расположен международный отдел?

– А у нас его нет.

– Как нет?

– Так нет. А зачем он нам? Мы иностранцев не обслуживаем.

– До сегодняшнего дня, может, и не обслуживали. А вот господин в своем заявлении прямо заявил, что из-за голландской капусты произошло разбитие стекла. Значит, международные дела. Так ты говоришь, нет отдела. Создадим. Печатай приказ о создании международного отдела при нашем ЖЭКе в связи с наплывом заявлений от граждан о международном вмешательстве в быт нашего микрорайона. А вы, товарищ, зайдите завтра, я к этому времени решу данный вопрос. А заявленьице пока оставьте у нас.

Папа отдал заявление и пошел домой.

На работу идти было уже бесполезно, рабочий день подходил к концу.

Дома папа утеплил шифоньер, прикрывающий разбитое окно, одеждой и тряпками.

Створки пришлось забить гвоздями, так как стоило их приоткрыть, как холод улицы врывался в наше жилище.

Вечером все кое-как перекусили и разбрелись кто куда.

Мама с Шарлоткой ушли гулять, потому что на улице было теплее, чем дома.

Люсю забрала сердобольная соседка.

А я, еще раз посоветовав папе обратиться к Федорычу, ушел на дискотеку.

Утром папа, снова отпросившись с работы, пошел в ЖЭК.

Начальник встретил его радостно:

– Порядок. Международный отдел утвердили моментально. Правда, начальника прислали сверху. Но заместитель мой. И финансирование приличное. В общем, прямо по коридору.

С этими словами он отдал папе его заявление.

Папа пошел прямо по коридору и уткнулся в дверь, на которой было написано: «Главное управление по международным проблемам ЖЭКа № 5».

Начальник этого главного управления, взяв заявление папы, долго его изучал и наконец выдавил:

– Подождите в коридоре, мы должны проконсультироваться у своих голландских коллег.

Папа вышел в коридор и стал ждать.

Ждать ему пришлось долго. До конца дня.

ЖЭК уже стал пустеть, когда из кабинета «Главного управления по международным проблемам ЖЭКа № 5» вышел его начальник.

– А, это вы. Вы что-то ждете? – удивился начальник.

Папа к его удивлению добавил своего удивления.

Тогда начальник от папиного удивления перестал удивляться и вспомнил, что же ждет папа, и со словами: «В порядке исключения как первому посетителю» размашисто написал на заявлении: «Не возражаю».

Схватив бумажку, папа помчался в департамент разбитых стекол, но там уже никого не было.

Дома папа гордо показывал нам свое заявление с двумя резолюциями и долго разъяснял, для чего нужна была виза международного отдела на его заявлении об установке стекла в наше окно.

Люся, как самая глупая, прямо спросила:

– А при чем здесь голландская капуста, папа?

Папа иронически посмотрел на нее и, улыбнувшись уголками губ, ответил:

– Подрастешь, малышка, узнаешь.

Мы с мамой сделали вид, что нам-то все здесь ясно, как божий день. А день, к сожалению, уже закончился. Стало темно и холодно.

Вся наша семья, радостная от того, что каким-то образом приобщилась к европейской стране Голландии, начала радостно замерзать.

Сердобольные соседи предложили переночевать у себя. Мы все согласились. Кроме папы.

Папа стойко перенес и эту ночь. А утром по привычке позвонил на работу и бодрым голосом опять отпросился на пару часов, заверив начальника, что у него все уже в «шляпе», только стекло вставить осталось.

ЖЭК встретил папу привычной деловитостью и солидностью. На его фасаде рядом с табличкой главного международного отдела висела еще более новая табличка «Подотдел симфонической музыки ЖЭКа №.5».

Папа вздрогнул.

Интуитивно, без мысли. Мысли его пока были радостны.

В департаменте разбитых стекол его приняли сразу. «Хороший признак», – отметил папа. Начальница – дородная женщина с огромным пучком волос на голове – взяла его заявление и объяснила, что раз в нем есть упоминание о симфоническом оркестре, то это надо завизировать и в подотделе симфонической музыки ЖЭКа.

– А когда он возник? – поинтересовался папа.

– Вчера. А разве это важно? – ответила женщина с огромным пучком на голове.

Папа пошел в симфонический подотдел.

Там, надо отдать должное новому подотделу, папе пообещали быстро изучить его вопрос и так же быстро подписать его заявление.

И правда в отличие от главного управления по международным проблемам папа получил свое заявление за час до прекращения работы ЖЭКа.

Уставший и голодный папа потопал в департамент выбитых стекол.

Там, проворчав что-то про идиотов, которые приходят в конце рабочего дня, ему выдали направление к конструктору оконных проемов. Он должен утвердить конструкцию рамы, в которую надо вставить стекло.

Папа, еле передвигая ноги, побрел искать конструктора. Через полчаса он нашел лишь дверь конструктора, причем уже запертую.

Уборщица, проходя мимо папы и выплеснув ему на брюки полведра грязной воды, проворчала:

– И чего все тут ходят. Неужели не видят, что закрыто? Завтра приходите.

Папа послушно кивнул – завтра, значит завтра – и потопал домой.

Дома папа всем сообщил, что завтра он приведет конструктора, и тот вставит стекло.

– Папа, – спросила его наша глупая Люся, – а почему наш сосед дядя Федорыч не конструктор, а стекла вставляет?

Папа посмотрел на Люсю, погладил ее по головке и сказал:

– Федорыч – это спекулянт своего труда, а конструктор из ЖЭКа – труженик нашего родного государства. Вот поэтому должен вставлять стекло представитель государственного органа. Квартира-то наша дана нам государством.

Люся из сказанного ничего не поняла и, запрыгав на одной ножке, ускакала к соседке отогреваться.

Я к слову сказал, что конструктор – это не столяр, и он, насколько я знаю, конструирует на бумаге, а не бегает вставлять стекла. Папа посмотрел на меня так же, как и на Люсю, и ответил:

– А где ты видел, сынок, в ЖЭКах международные и симфонические отделы и управления?

Я честно ответил, что не видел.

– Ну вот, а говоришь, что конструкторы не могут вставлять стекла. В нашем ЖЭКе все возможно.

После такого довода я согласился с тем, что завтра папа приведет конструктора, который запросто вставит нам оконное стекло.

Уснули мы с надеждой. Правда, как и прежде, кто где. Один лишь папа стойко переносил все тяготы морозных российских ночей, проводя их в нашей квартире.

Утром папа, как всегда, отпросился с работы на пару часов и пошел в ЖЭК, где ему нужен был конструктор.

Конструктор пришел на работу только к обеду.

– Что поделаешь, – объяснили папе, – творческий человек.

Творческий человек объяснил папе, что никакого стекла он вставлять не будет. Он лишь осмотрит конструкцию окна и определит, какой формы надо вырезать стекло, а также его марку и структуру.

– Тогда пойдемте и сделаем хотя бы это, – попросил его папа.

– Вы оставьте адрес, а я на днях зайду.

– «На днях» это когда? – попытался уточнить папа.

– «На днях» это на днях, – уточнил конструктор. – Но предупреждаю, если дома никого не будет на днях, то я больше к вам не приду.

– Но… – пытался что-то возразить папа.

– И точка, – оборвал его конструктор.

– Хорошо, – согласился папа и побрел домой.

Дома он послал маму к себе на работу, чтобы та отнесла его заявление на недельный административный отпуск.

Вы спросите, почему он вместо себя не оставил ждать конструктора маму.

Не мог он оставить ждать конструктора маму. И никого другого тоже.

Папа все любил делать сам.

Не оттого, что он умел делать все и за всех, просто он считал, что все остальные в семье не смогут сделать все так правильно и точно, как сделает он, самый умный и честный.

Прошло трое суток. Конструктор не приходил.

Дважды за это время Фёдорыч пытался прорваться в нашу квартиру и вставить стекло самовольно. Но папа жестко пресекал эти попытки.

Я, видя, что папу заклинило, не стал вмешиваться в его творческий процесс ожидания «пришествия» конструктора. И когда папа уже совсем отчаялся, тот явился.

Папа так обрадовался этому «явлению», что сам без помощников отодвинул шифоньер, закрывающий разбитое окно.

Конструктор осмотрел пустое место, что-то чиркнул на папином заявлении и быстро двинулся к выходу.

В окно сильно дуло.

– А что дальше? – закричал вдогонку папа.

С лестницы конструктор прокричал:

– А это не ко мне. Идите в ЖЭК.

Так как время до закрытия еще оставалось, папа рысью побежал в ЖЭК.

В департаменте выбитых стекол посмотрели равнодушно на отметку конструктора и, отдав заявление назад папе, сказали:

– Теперь ждите сметчика.

– Кого? – уточнил папа.

– Сметчика.

– Какого сметчика?

– Обыкновенного, который установит объем работы и оценит ее, то есть осметит. Чего непонятного?

Папа заметно скис.

– Понятно, – ответил он и угрюмо пошел к двери.

Но при выходе обернулся и спросил:

– Скажите, пожалуйста, а когда вы вставите стекло?

– Когда надо, тогда и вставим, – ответили ехидно папе и, когда он уже закрывал дверь, добавили: – Ходят тут всякие, отвлекают от важных государственных дел.

Папа закрыл дверь, посмотрел на ее вывеску. Там было написано: «Департамент выбитых стекол». «Какие же у них еще могут быть важные дела?» – подумал папа и покорно пошел домой ждать сметчика.

За время ожидания папе пришлось еще дважды отбиваться от нахального Фёдорыча, который не оставил своих нелегальных попыток по установке стекла в нашей квартире. Папа стоял насмерть, как при военных действиях на границе, пресекая попытки соседа вставить нам выбитое стекло.

Сметчик, а вернее сметчица – толстая женщина – пришла на третий день. Она долго отпыхивалась, стоя в прихожей, поблагодарила папу, что в квартире свежий воздух, и тут же отругала, что он умудрился иметь выбитое стекло на четвертом этаже в доме без лифта.

Отпыхтев, она все же помогла папе отодвинуть шифоньер и, окинув взглядом окно, тут же его осметила. Что-то чиркнула себе в блокнот и на папином заявлении и пошла к выходу, отказавшись помочь папе придвинуть шифоньер обратно.

Папа, задвигая шифоньер в одиночестве, прохрипел:

– А что дальше?

– А дальше идите в ЖЭК за «бегунком».

– За каким еще «бегунком»? – взвыл папа, опустив шифоньер себе на ногу.

Внизу хлопнула дверь подъезда, и папин крик души и тела остался без ответа.

На этот раз сметчица посетила папу в полдень, и он, одолжив у сердобольного и вечно пьяного Федорыча костыль, поковылял в родной ЖЭК.

Войдя в ЖЭК, заглянул в приемную начальника. Секретарша спряталась за компьютером.

Папа закрыл дверь и пошел в департамент выбитых стекол. Там у папы забрали испещренное визами заявление об установке выбитого стекла и дали вместо слесаря «бегунок» – небольшой листочек бумаги, где столбиком были расположены названия каких-то организаций.

Папа недоуменно повертел «бегунок» и спросил, оперевшись на костыль:

– А что мне с этим листочком делать?

– А что с листочками делают? – вопросом на вопрос ответила въедливая сотрудница департамента выбитых стекол.

Папа пожал плечами, но на всякий случай ответил:

– Ну, иногда с ними ходят в туалет.

– Что? – возмутилась сотрудница. – «Бегунок», бумагу государственной важности, и в туалет? Ну и ну. Идите, гражданин, поставьте визы против каждой организации, а потом приходите, если сможете, и мы тогда посмотрим, куда вы ее использовали – в туалет или по государственному назначению.

– Простите, – пролепетал папа и выскользнул в коридор.

Там он стал изучать список.

На первом месте там стояла пожарная служба.

Вторым – комитет экологии.

Далее – санитария, налоги, милиция, стандартизация, статистика, здравоохранение, образование, инженерная защита города, благоустройство, землеустройство и, наконец, жирафоведение.

После прочтения этого списка папа загрустил.

Так хотелось пожить в квартире, где во всех окнах вставлены стекла и не так холодно, как на улице. Но, судя по списку, этот процесс оттягивается на неопределенное время.

Папа покорно вздохнул и снова заглянул в департамент разбитых стекол.

– А вы не подскажете, где находятся все эти организации? – попытался папа облегчить себе задачу по беганью с «бегунком».

Но обиженная сотрудница тоже стояла насмерть.

– Что? – возмутилась она. – Вы не знаете, где находятся эти уважаемые государственные учреждения?

– Нет, знать-то знаю, конечно, но некоторые, например, Жирафоведение, не знаю.

– Не знаете? А туалеты где, вы знаете?

– Туалеты? – наивный папа упрек принял за очередной вопрос. – Туалет знаю, а вот где Жирафоведение не знаю.

Тут сотрудница департамента выбитых стекол совсем вышла из себя. Она встала, обошла папу и, открыв дверь, закричала:

– Люди, посмотрите-ка на этого заявителя, где находятся туалеты, он знает, а где Жирафоведение – не знает.

После такого обращения к массам папе стало очень стыдно, что он, где туалет, знает, а где Жирафоведение – нет. И он позорно ретировался из милого его сердцу департамента выбитых стекол.

Дома мы тоже по очереди тщательно изучили этот важный документ. Каждый, кто к нему прикасался, задавал вопросы папе.

Папа, как старожил нашего ЖЭКа, нам все обстоятельно пояснял.

Я спросил:

– А зачем вопрос установки стекла надо согласовывать с пожарниками?

Папа предположил:

– Вот если у нас в квартире будет пожар, а наше окно будет очень маленьким, то как в него сможет влезть толстый пожарный, чтобы залить водой нашу квартиру?

– Да, – восхищенно изумились мы мудрости составителя «бегунка».

И так папа объяснил нам все пункты этого документа. Единственно, что он не смог объяснить, это необходимость присутствия в этом списке Жирафоведения.

Мы все глубоко задумались над этой загадкой. Но нам все объяснила Люся.

А я знаю зачем, – просто сказала она нам. – Если к нам в город случайно зайдет жираф из Африки, то как его кормить будут? Конечно, из нашего окна.

– Гениально, – сказал папа, с большим уважением посмотрел на «бегунок» и, бережно сложив его, убрал в свой паспорт, а паспорт положил во внутренний карман пиджака поближе к сердцу.

На следующий день папа сходил на работу и уволился.

Процесс установки стекла потребовал от папы полной самоотдачи. Как и положено, первый свой визит папа нанес пожарникам. Те быстро приехали на место прямо с папой, осмотрели окно, примерились и, сказав: «Порядок», разрешили вставлять стекло. При этом, правда, содрали с папы за обследование окна сумму, равную трем бутылкам водки.

Папа заплатил. Благо, у него были накопления за последние десять лет честной и ежедневной работы в должности главного бухгалтера.

В милиции папе предписали приварить к окну металлические решетки.

Папа заплатил за разрешение поставить на свое окно решетки и дал подписку, что, как только ему вставят стекло, он приварит и решетку.

Когда он поинтересовался на всякий случай, почему решетка нужна только на одном окне, ему объяснили:

– Говорим для непонятливых: чтобы жулики не залезли.

Папа опять ничего не понял, но мудро решил, что милиции виднее. Наверное, они заранее знают, в какое окно полезет жулик. С этими мыслями папа пришел в санэпидемстанцию. Там ему велели купить порошок от крыс и им посыпать рамы перед вставлением стекла, так как крысы – самые прожорливые животные и могут сгрызть: раму, и окно опять вывалится и разобьется. Папа, услышав это страшное предупреждение и представив свои новые хождения по ЖЭКу в случае пожирания крысами деревянных рам, аж задрожал от страха и купил сразу две порции этого замечательного порошка, и целых два дня морил дома раму.

И нас заодно.

В управлении экологии ему предписали покрыть стекло экологически чистой пленкой из бензолпронитроотравителя.

Папа заплатил за пленку и, завернув ее в газетку, понес эту экологическую драгоценность домой.

Правда, у самого дома газетку почему-то разъело, и папа, напугавшись, прикопал пока пленку в палисаднике у подъезда.

Позднее в этом месте то и дело находили дохлых кошек и собак. Но может, это просто совпадение.

В инженерной защите города папу заставили укрепить фундамент в доме прямо под окном, так как стекло несомненно усилит нагрузку на старый фундамент, который может дать осадку, и дом развалится.

Папа заплатил и за фундамент.

Еще два месяца папа ходил по инстанциям и учреждениям, согласовывая и подписывая «бегунок», платя при этом везде деньги. И, когда у нашей семьи осталось финансовых запасов ровно на одни сутки, папа подписал почти весь «бегунок», все, кроме Жирафоведения, так как никто не знал, где это учреждение находится.

И папа пошел в местный зоопарк.

Там, к его несчастью, была только корова, коза и три поросенка, и те принадлежали местному сторожу.

В клетках хищников директор зоопарка организовал ночную дискотеку, в берлоге бурого медведя – гостиницу, а в берлоге белого – оптовую торговлю мороженными морепродуктами.

Ни предприимчивый директор, ни озабоченный своим стадом сторож не слышали ни о жирафоведении, ни о кормлении случайно зашедших жирафов в наш город из окна нашей квартиры на четвертом этаже.

И папа, почитав специальную литературу в детской библиотеке при нашем же ЖЭКе, выяснил, что жирафы водятся в Африке. В Африканских саваннах.

И, собрав семейный совет, поставил вопрос ребром:

– Нужны деньги на экспедицию в Африку. Если я не попаду в Африку и там не завизирую «бегунок» нашего ЖЭКа, не видать нам нового стекла, как своих ушей.

– Папа, – предложил я, – а может, мне поехать в Африку? Все-таки я разбил то стекло.

Папа возразил:

– Нет, сынок. Ты – исполнитель, а идеолог – я. Вдобавок я не могу рисковать твоей молодостью. В Африке много львов и крокодилов, а это опасно для твоей молодой жизни.

Глупая Люся опять задала глупый вопрос:

– Папа, а для «старой» жизни львы и крокодилы не опасны?

Папа посмотрел с сочувствием на глупую Люсю, свою дочь, и, вздохнув, ответил:

– Старая жизнь, дочка, не такая сладкая, как молодая. Зачастую она очень горькая. А кому хочется горького?

– Никому, – согласилась Люся.

Но философия философией, а у нас ребром стоял вопрос: где взять деньги на поездку папы в Африку к жирафам.

Мама предложила продать все свои вязанные вещи, Люся – свои куклы, я – Розу своему сокурснику: он давно имеет виды на мою толстушку.

Подсчитав приблизительный доход от наших продаж, мы поняли, что этого хватит папе только на билет в автобус до аэропорта.

Тогда папа мужественно предложил продать нашу многострадальную квартиру. Тем более, что в ней давно уже никто, кроме папы, и не жил.

А раз он уезжает в Африку, то и квартира ему не нужна.

Решили – сделали.

И вот папа улетел в Африку.

Прошло несколько лет.

Я закончил институт и, помня папины слова о величии нашего ЖЭКа, устроился в наш же ЖЭК дворником.

Люся, хоть и глупая, памятуя, что рано или поздно в нашей жизни придется выезжать за справками в Африку, вышла замуж за негра из Бурнинат-Фосотто. Заодно она надеялась встретить там папу, уехавшего много лет назад делать в Африке отметку в «бегунке» ЖЭКа, где я теперь работаю.

Мама открыла кооператив по вязанию теплой одежды для собачек и разбогатела. А разбогатев, выкупила нашу квартиру назад.

Когда мы в нее въехали, квартира оказалась со вставленным стеклом.

Прежним хозяевам Фёдорыч вставил стекло в течение десяти минут за стакан технического спирта, разбавленного для забористости мебельным лаком.

А о нашем папе, исчезнувшем бесследно в Африке в поисках таинственного Жирафоведения, так ничего и не известно.

Люся в своих редких письмах пишет, что папу, наверное, съели людоеды, или он сам стал жирафом. Местные шаманы иногда проделывают с путешественниками и то, и другое в зависимости от настроения и времени года.

Может, это и так, но я иногда, когда подметаю улицу у коттеджа нашей начальницы департамента выбитых стекол, встречаю ее с мужчиной – ее новым мужем, удивительно похожим на нашего папу. Правда у этого мужчины, в отличие от папы, усы и борода.

Но если эти предметы мужской атрибутики сбрить, просто вылитый папа.

И я думаю: а что, если это действительно наш папа, очевидно, он опять что-то задумал, и, как всегда, гениальное.

Может, в Африке у него не все получилось. Может, жирафов не нашел, а может, местные чиновники там писать не умеют и не завизировали «бегунок» нашего ЖЭКа, вот он и пошел другим путем.