Текст книги "Колбаса"

Потом несколько молодых людей проходят в кабинет Пал Палыча: «Все, папаша, отсиделся, отвоевался, пора освободить помещение».

ПАЛ ПАЛЫЧ. Как?! Меня нельзя! Я не могу! Как же мое кресло?

МОЛОДЫЕ ЛЮДИ. Не можешь без кресла, значит, освобождаем вместе с креслом. (И начинают отодвигать его вместе с креслом.)

ПАЛ ПАЛЫЧ (хватается за стол, кричит). Зоя! Милиция! Помогите. (И уже совсем истошно.) Караул, грабят!!

Зоя от криков вскакивает, но, видя, что никто на эти крики не обращает внимания, и все так же продолжают по-деловому двигать и переставлять мебель, опять садится на свой стул, закрывает лицо руками: что-то будет?

Звучит траурная музыка Бетховена.

Занавес.

Действие второе

Сцена первая

Бар. Звучит музыка Юрия Лозы.

За стойкой бармен трясет шейкером. Несколько столиков.

За одним Художник, Ева и Чижиков пьют водку.

За другим – спиной к зрителям сидит Убийца, он пьет пиво.

За третьим – молодые люди, современные бизнесмены, пьют «колу».

У входа в ливрее швейцара стоит Сумасшедший.

ХУДОЖНИК (бармену). Человек, еще по одной.

Бармен разливает и несет.

ЧИЖИКОВ. Ну, что выставка, успешна?

ХУДОЖНИК. Класс! Три картины загнал. Теперь гуляем.

ЧИЖИКОВ. Вот и хорошо. Значит, Ева моя?

ХУДОЖНИК. Ты что?! У меня же запой начинается. Кто за мной ухаживать будет?

ЧИЖИКОВ. А Фикус?

ХУДОЖНИК. Хамло твой Фикус. Я его в музей сдал. Так что теперь мне без Евы опять никак нельзя. (По-отечески гладит Еву по голове.)

ЧИЖИКОВ. Опять обманул. Я же из-за тебя фальшивомонетчиком стал. (Пытается сделать вид, будто плачет.)

ХУДОЖНИК. А я вот сейчас встану и скажу всем, что ты фальшивку своему шефу подкинул. Тебя – хап, и никакой Евы не надо будет. Будешь одни бананы с воблой жрать.

ЧИЖИКОВ (испуганно). Какие бананы с воблой?

ХУДОЖНИК Это я тебе в тюрьму такие передачки буду носить. (Заливисто хохочет, достает сигару.) Ева!

Ева тут же щелкает зажигалкой.

ХУДОЖНИК. Видишь. Как же я тебе ее отдам?

ЧИЖИКОВ. И я такую же хочу.

ХУДОЖНИК. А зачем она тебе? Ты же не пьешь.

ЧИЖИКОВ. Женюсь.

ХУДОЖНИК. Женится он, ха-ха! Ты, может, и в постель с нею ляжешь?

ЧИЖИКОВ (с вызовом). И лягу!

ХУДОЖНИК. Ха-ха, ляжет он. Так зачем тебе тогда Ева? Бери стиральную машину и ложись. А еще лучше – пылесос. Ха-ха. Я же тебе говорил: она ма-ши-на.

ЧИЖИКОВ. Ну и пусть. (Начинает загибать пальцы.) Зато не ест, не пьет, не спит, не ругается. (Перечисляет и вдруг неожиданно кричит.) Люблю ее! (Вскакивает и с готовым кулаком бросается на Художника.) Отдай, говорю!

Художник приподнимается, кладет руку ему на плечо и усаживает.

ХУДОЖНИК. Человек, еще по одной! У нас тут траур. Ева, следи за нормой. ЕВА (четко козырнув). Есть!

Дверь в бар открывается, входит Зоя с красивой пухленькой подругой.

Убийца вскакивает, подбегает к ним, бережно берет Подругу под локоток и приглашает обеих к своему столику.

ПОДРУГА. Зоя, знакомься – друг семьи.

ЗОЯ (Убийце). Зоя, подруга вашей знакомой, но не ее семьи.

Проходят к столику.

ЧИЖИКОВ. Зойка приперлась, я смываюсь.

ХУДОЖНИК. Пойдем и мы с тобой, бедолага.

И они боком, боком, пока вновь пришедшие здороваются и оглядываются, уходят.

СУМАСШЕДШИЙ (резво открывая дверь). Заходите еще, заходите. (И выставляет перед каждым руку ладонью вверх, прося на чай.)

Художник сует ему в ладонь деньги. Чижиков будто не понимает, зачем ему суют под нос ладонь, рассматривает ее удивленно, потом трет ладонь Сумасшедшего своим указательным пальцем, палец свой нюхает, жмет удивленно плечами – рука как рука – и выходит из кафе-бара.

Ева чмокает Сумасшедшего в щечку и под руку с Художником выходит.

УБИЙЦА (проводив взглядом троицу, подходит к швейцару и спрашивает).

Кто такие?

СУМАСШЕДШИЙ. Художник. Знаменитость.

УБИЙЦА. А ты откуда знаешь?

СУМАСШЕДШИЙ. А я когда сумасшедшим был, жил у него в соседях.

УБИЙЦА. Как сумасшедшим?

СУМАСШЕДШИЙ. Было дело… А теперь я уже не сумасшедший, у меня только справка – и все. Меня потому в вышибалы и приняли. С дурака что возьмешь? В смысле, если врежу кому. Я от санитаров много чему научился!

Он вдруг с криком встает в стойку. Убийца отскакивает от него и подходит к бармену. Зоя разговаривает со своей Подругой.

ПОДРУГА. Смотри-ка, те вон сразу убежали, будто напугались чего-то.

ЗОЯ. Да знаю я их. Один так, половик, работал у нас на побегушках, а другой – хороший художник, но пьяница горький. А девка с ними… она что-то вроде кухонной машины.

ПОДРУГА. Какой машины?

ЗОЯ. Ну, я слышала, будто он нашел ее где-то, а у нее брелок на шее был с надписью: «Домохозяйка для одиноких мужчин».

ПОДРУГА. А откуда она такая взялась?

ЗОЯ. Черт ее знает. Говорят, из будущего. Там, в будущем, женщины будто только спят с мужиками и по магазинам ходят за нарядами. А за них всю работу по дому делают такие вот машины.

ПОДРУГА (шепотом, оглядываясь). Зой, а Зой, а он, этот художник, с ней спит, с этой машиной, или нет?

ЗОЯ. Кто его знает. Трезвый, может, и не спит, а по пьянке, сама знаешь, нашим мужикам все равно, с кем спать, лишь бы шевелилось.

ПОДРУГА. А для нас, сегодняшних женщин, таких машин нет?

ЗОЯ (отвлеченно). Не знаю, не слышала.

ПОДРУГА. Узнай, а, Зой.

ЗОЯ. А ты у мужа своего спроси. Он-то у тебя спец по женской части.

ПОДРУГА. Он у меня несчастный. Никто его не понимает. Никак он не может найти своего места в жизни, вот и мучается: то пьет, то гуляет. Но я-то его понимаю и все поэтому прощаю.

В это время еще громче звучит песня Лозы: «Плот ты мой, плот».

ПОДРУГА (всхлипнув). Вот и песня его…

ЗОЯ. Ему за сорок, а он все песни про плоть поет. (Показывает на Убийцу.) Ну, а этот-то долго еще терпеть его будет?

ПОДРУГА (вытирая слезы). Не знаю. Все замуж зовет. Брось, говорит, своего алкаша. А как я его брошу? Он такой несчастный, нигде не работает, все себя ищет и не находит. Пить несчастному приходится.

ЗОЯ (смотрит на нее укоризненно). Ох, девонька, и задурил же он тебе голову.

ПОДРУГА. Зой, я-то ладно, а ты-то как, шеф твой, ох, и шалун был, даже ко мне на одной вечеринке приставал. А помнишь, как он электрические лампочки ел по пьянке? (Показывает.) Засунет в рот – хрясь, и глотает. А может, он их и не ел, а Зой?

ЗОЯ. Ел, не ел, какая разница… Он хуже вычудил: в кресло свое служебное врос, а там, наверху, видимо, узнали и обрадовались – прямо вместе с креслом отправили в музей.

ПОДРУГА. Кто же его, такого солидного, смог отправить?

ЗОЯ. «Кто-кто»… Вроде с виду и никто, наподобие вон тех, что «колу» пьют.

Показывает на столик, за которым, сидят молодые люди, то и дело заказывая то «колу», то сок, от чет бармен морщится, как от зубной боли. Они пересыпают свою речь чужими словами: дисконты, акцизы, дилеры и т. п.

ЗОЯ. Так что мы уж думали, будто навечно у кормушки. И поливать я его хотела, он мне и денег дал на лейку… Ан нет – увезли в музей.

ПОДРУГА. В какой музей?

ЗОЯ. В наш краеведческий. Жалко мне его. Раньше все ругалась, к жене ревновала, а сейчас жалко. Навещаю иногда.

ПОДРУГА. Ох уж, мужики эти! И зачем они на наши шеи навязались? Все беды, говорят, от них. Вот бы все они вдруг исчезли, представляешь, какая бы жизнь прекрасная пошла? Ни войн тебе, ни драк, ни открытий разных вредных. Давно бы мы, женщины, коммунизм построили по всей планете.

ЗОЯ. Да брось ты! Что мы без них делать-то будем?

ПОДРУГА. Это точно… Это я так, мечтаю. Без них скучно было бы. Кто нам нервы трепать будет? Вот и этот-то мой… то есть наш друг семьи (она показывает на Убийцу, сидящего у барной стойки на высоком стуле), все твердит: «Если не уйдешь от своего мучителя, убью».

Обе смотрят на Убийцу.

ЗОЯ (задумчиво). Раз так говорит, значит, любит.

Обе задумываются, делают по глотку из кофейных чашек.

ЗОЯ (все задумчиво). А кого он убить-то хочет?

ПОДРУГА. Кого. Наверное, его, моего.

ЗОЯ (задумчиво). Да?

Обе опять смотрят на Убийцу, он опять оборачивается на них и, весело улыбаясь, машет им рукой.

ЗОЯ. Врет, не убьет.

ПОДРУГА. Ты думаешь?

ЗОЯ (как бы рассуждая сама с собой). А раз так, значит, и врет, что любит. ПОДРУГА. Врет, что любит?

Обе опять смотрят на Убийцу, ему надоело улыбаться и он делает зверское выражение на только что улыбающемся лице.

ПОДРУГИ (обе). Ой!

ЗОЯ. Нет, пожалуй, этот убьет.

ПОДРУГА (удовлетворенно). Ну вот, значит, любит.

И обе удовлетворенные своими выводами облегченно вздыхают и задумчиво пьют кофе. Высвечивается бар.

У бара Убийца разворачивается, смотрит на подруг, а потом поворачивается к Бармену. Тот в очередной раз услышал от столика с молодыми людьми «Еще «колы»!» и сморщился, как от лимона. Отморщившись, его лицо принимает обычный надменно-равнодушный вид. Убийца достает пачку денег и хрустит ею. Бармен, увидев деньги, моментально становится внимательным и услужливым.

УБИЙЦА. Бутылку шампанского за тот столик. (Он показывает на подруг, пьющих кофе, и подает крупную купюру.) Сдачи не надо.

БАРМЕН (буквально изгибается дугой).

Сей момент!

УБИЙЦА. А ты ничего, можешь!

БАРМЕН. Любой каприз!

УБИЙЦА (оценивающе глядя на бармена). Деньги уважаешь?

БАРМЕН. Их только дурак не уважает.

В это время начинает звучать музыка группы «АББА» – «Мани, мани, мани…»

УБИЙЦА. Соображаешь. А сколько стоит жизнь человеческая, знаешь? БАРМЕН. Конечно. Пятнадцать копеек.

УБИЙЦА. Что как дешево?

БАРМЕН. Узнать в горсправке адрес. Доехать. Уехать. Вот и закончилась жизнь.

УБИЙЦА (оглядываясь по сторонам). Понятно. А заработать хочешь?

БАРМЕН. Кто не хочет?

УБИЙЦА. Хлопнуть одного надо.

БАРМЕН. Смотря кого и почем.

УБИЙЦА. Мужа вон той блондинки.

БАРМЕН. Шишка?

УБИЙЦА. Да нет. Обыкновенный, как все: песни поет по вечерам, а днем за бабами волочится.

БАРМЕН. Ясно. (Сразу делается главнее.) Сколько?

УБИЙЦА. Пять.

БАРМЕН. Мало. Десять.

УБИЙЦА (чуть подумав). Годится.

БАРМЕН. Адрес и деньги неси завтра.

Они говорят и дальше, но уже тише, тише и тише.

Кто-то рвется в бар.

СУМАСШЕДШИЙ. Куда лезешь, не видишь, я стою. (Бьет кого-то за дверью и говорит с сожалением.) Эх жаль, нет рядом любимых санитаров. Мы бы с ними вмиг навели порядок, вот специалисты, так специалисты.

Молодые люди опять кричат: «Бармен, «колы»!» И опять «займ, дисконт, дистрибьютер».

СУМАСШЕДШИЙ (продолжая). Сразу бы все замолчали, перестали бы просить «Колу» всякую.

Опять кого-то рвущегося в бар бьет через полуоткрьипую дверь.

СУМАСШЕДШИЙ. Куда лезешь, не видишь, я стою?!

УБИЙЦА (с бутылкой шампанского подходит к подругам). Девочки, угощаю! ПОДРУГА. Чего это ты такой веселый?

УБИЙЦА. Дело одно решил.

Убийца весело чмокает Подругу в щечку. Зоя, глядя на них, вздыхает.

В это время музыка резко обрывается. Диктор зачитывает правительственное сообщение: «По настоятельной просьбе народа и с одобрения палаты, правительство решило с целью предотвращения задержек по выплате пенсий ввести с завтрашнего дня налог на продолжительность жизни. Он взимается с мужчин старше шестидесяти лет и с женщин старше пятидесяти пяти.

Тем самым деньги на пенсии поступят в бюджет от самих пенсионеров».

Молодые люди, пьющие колу, кричат «ура!» и аплодируют.

Бармен равнодушно трясет шейкер.

ЗОЯ. Надо же, что придумали! Пойду в музей, к Пал Палычу.

ПОДРУГА. Мне лично все равно: пенсию я не получаю, а до пятидесяти пяти мне еще далеко. Пусть себе вводят.

УБИЙЦА. Ха, вот-ведь придумали. Надо спешить. (Отвернувшись от подруг, говорит в зал.) А то, чего доброго, введут налог на убийства. (Бежит к Бармену.)

СУМАСШЕДШИЙ. Да, до такого даже самый заслуженный клиент моей любимой психушки не смог бы додуматься. (Снимает швейцарскую фуражку и бросает на пол). Хватит, стулом был, премьером был (загибает пальцы), швейцаром быть надоело, пойду в демократы, хочу тоже законы писать, налоги идиотские вводить.

Свет гаснет, продолжает транслироваться сообщение о введении налога на жизнь: «Внимание, внимание! Все люди, достигшие пенсионного возраста, обязаны платить налог на жизнь налог взимается…»

Сцена вторая

Музей

Почти в центре сцены стоит огромный куб из стекла, в нем – вросший в кресло Пал Палыч. На кубе музейные таблички: «Экспонат», «Начальник», «Руками не трогать».

Рядом с кубом стоит Фикус, на нем наискось таблички: «Экспонат», «Фикус разумный».

Оба экспоната дремлют.

Наконец включается свет и становятся слышны голоса посетителей.

Фикус и Пал Палыч вздрагивают.

Оба одновременно потягиваются. Раскланиваются друг с другом.

В начале сцены звучала тихая музыка, а затем, как только включился свет, зазвучала бравурная.

Входит, шаркая подошвами, служительница музея, здоровается с Пал Палычем и Фикусом, вешает на них дополнительные таблички: на Пал Палыча – «Кормить разрешается», на Фикус – «Поливать водкой запрещается».

ПАЛ ПАЛЫЧ. Что нового, Матрена Ивановна?

МАТРЕНА ИВАНОВНА. Налог новый ввели, то ли на жизнь, то ли на смерть, не поймешь. Одно понятно: велят умирать побыстрее, мешаем, мол, им.

ПАЛ ПАЛЫЧ. Кому это «им»?

МАТРЕНА ИВАНОВНА. Да уж знамо кому… (Уходит, бормоча что-то себе под нос.)

ПАЛ ПАЛЫЧ (Фикусу). Вот видишь, там уже с ума помаленьку сходят, а мы с тобой здесь – в сытости и тепле. Правда, ты без водки, я без Зойки.

Входят Зоя под руку с Художником и Чижиков под руку с Евой.

Пал Палыч вначале радостно пытается подскочить, но, увидев Художника рядом с Зоей, замирает.

Фикус радостно хлопает листьями.

Звучит песня «Разлука, ты, разлука…» Зоя подходит к Пал Палычу, высвобождая свою руку из руки Художника. Тот курит сигару и, оставив ее с Пал Палычем, подходит вместе с Чижиковым и Евой к Фикусу.

Зоя молча достает чашку и, подвязав слюнявчик, начинает кормить Пал Палыча, который, видимо, что-то поняв, после каждой ложки отворачивается.

ЧИЖИКОВ (хвастливо). А мне Еву отдали.

ХУДОЖНИК. Тебе Евой заплатили.

ЧИЖИКОВ (с вызовом). Пусть так. Главное, теперь она моя. (Достает сигарету и говорит нарочито громко.) Ева, огня!

Ева моментально щелкает зажигалкой и подносит ему.

Чижиков торжествующе обводит взглядом окружающих.

ХУДОЖНИК. Ева, огня!

Ева моментально подносит зажигалку и ему. Художник щелкает Чижикова по носу. Чижиков от огорчения ломает сигарету и, оглянувшись по сторонам, подходит к Зое с Пал Палычем.

ЧИЖИКОВ. Пал Палыч, а помните девятьсот тысяч, которые я вам дал в тот день, когда вас сняли? (Пал Палыч делает вид, что не понимает, о чем разговор.) Так они фальшивые!

Пал Палыч вздрагивает. Зоя замирает. Чижиков, довольный, что сделал гадость, уходит со сцены, утаскивая за собой Еву.

ПАЛ ПАЛЫЧ И ЗОЯ (одновременно). Как фальшивая?!

Художник отходит от Фикуса, напоследок пыхнув на него дымом. Фикус радостно тянется к табачному облаку.

ХУДОЖНИК (Пал Палычу и Зое). Точно, фальшивая. Ее вон тот пьянчуга облезлый нарисовал. Заменил единицу на девятку – и готово!

Показывает на Фикус, который при этих словах съеживается в комок.

Зоя отскакивает от Пал Палыча, из рук ее падают плошка, ложка. Хватает свою сумочку, роется в ней.

ЗОЯ. Я нутром чуяла: тут какой-то подвох, раз сказал, чтобы я лейку на эти деньги купила. Негодяй! Ладно, я ее отложила на черный день (Роется и наконец находит бумажку.) Нашла! (Бросает купюру в лицо Пал Палычу.) Правильно тебя в музей засадили!

Зоя выбегает.

Художник медленно, торжественно, как человек тоже сделавший свое черное дело, огибает Пал Палыча и Фикус, медленно читает таблички, напевая при этом «Сердце красавиц склонно к измене…»

Потом уходит и он.

Пал Палыч судорожно хватает фальшивую купюру. Суетится, не зная, что с нею делать, куда сунуть.

В зал входят Пролетарии.

Пал Палыч зажимает полумиллионную бумажку в кулаке.

Пролетарии осматривают Фикус, а затем замечают Пал Палыча и вытягиваются в струнку, рассмотрев пониже таблички «Экспонат» надпись «Начальник».

Робко подходят и вдруг падают на колени.

ПАЛ ПАЛЫЧ. Что вы, что вы… Встаньте!

ПРОЛЕТАРИИ (хором, мотая головами). Не встанем!

Оба восхищенно и преданно смотрят на Пал Палыча.

ПАЛ ПАЛЫЧ. Нет, встаньте!

ПРОЛЕТАРИИ. Не встанем (и вдобавок начинают кланяться: стукаются лбами об пол.)

ПАЛ ПАЛЫЧ (громко, властно). Встать, немедленно!

ПРОЛЕТАРИИ (от крика подскакивают и оказываются на ногах. Лица их сияют, они радостно машут руками, делают салюты, голосуют). Вот это по нашему! Вот это как прежде! Спасибо! Большое спасибо! Словно опять в нашем приятном и привычном прошлом! (Блаженно закатывая глаза и обращаясь друг к другу.) А помнишь, как пятилетки в два дня делали?.. а помнишь субботники… а помнишь воскресники… а помнишь… и от полноты чувств они, обнявшись, начинают плакать.)

ПАЛ ПАЛЫЧ. Стоп, стоп. Ну что вы? Здесь плакать не положено – здесь музей. Лучше бы сходили к этим новым начальникам да устроили бы там бунт.

ПРОЛЕТАРИИ (испуганно). Что вы, что вы, мы бунтовать не будем.

ПАЛ ПАЛЫЧ. Почему?

ПРОЛЕТАРИИ. Боимся.

ПАЛ ПАЛЫЧ. Чего?

ПРОЛЕТАРИИ. Что обещать перестанут.

ПАЛ ПАЛЫЧ. Чего обещать?

ПРОЛЕТАРИИ. Скорой лучшей жизни.

ПАЛ ПАЛЫЧ (после паузы). И что, давно так обещают?

ПРОЛЕТАРИИ. Давно, как перестройка началась. Да мы не верим. Но уж больно красиво обещают – послушаешь и жить хочется. А бунтовать что толку, напугаются, разбегутся, кто нам врать будет?

ПАЛ ПАЛЫЧ. Да, невесело. Так вы бы тогда хоть в свою любимую пивную сходили, глядишь, там найдете начальника.

ПРОЛЕТАРИИ. Нет. Начальники сейчас в пивные не ходят, все больше на теннис и презентации. А нас туда не пускают даже полы подметать, говорят, что мы делаем все не так. У них, оказывается, при любой работе думать надо, а мы думать не умеем, нас этому не учил никто. Мы только вспоминать можем, а думать не получается. Нам бы старого начальника да старый заводик по выпуску чего-нибудь шибко совсем ненужного. (Оглядываясь по сторонам). Давайте, мы вас выкрадем?

ПАЛ ПАЛЫЧ. Что вы, что вы! (Он испуганно машет руками и обращает внимание на фальшивку в кулаке.) Вот мне тут секретарша деньги принесла. Держите… (И ласково.) Идите, ребята, в свою любимую пивную, закусите колбаской и – домой, телевизор смотреть.

Пролетарии, представив такую идиллическую картину, смотрят друг на друга. Встают, отряхивают колени, берут деньги, рассматривают, перешептываются.

ПЕРВЫЙ ПРОЛЕТАРИЙ. Какая-то новая.

ВТОРОЙ ПРОЛЕТАРИЙ. Никогда о таких не слыхал.

ПЕРВЫЙ ПРОЛЕТАРИЙ. Может, ненастоящая?

ВТОРОЙ ПРОЛЕТАРИЙ. Дурак, ее же начальник дал.

ПЕРВЫЙ ПРОЛЕТАРИЙ. Сам дурак! Где ты видел, чтобы начальники что-то настоящее давали?

ВТОРОЙ ПРОЛЕТАРИЙ. Плевать! Бежим скорее, может, на нее и вправду хоть пивка плеснут.

Пролетарии убегают.

ПАЛ ПАЛЫЧ (радостно). Насилу избавился.

Фикус начинает трепыхаться и возмущенно жестикулировать ветками и листьями.

ПАЛ ПАЛЫЧ (смотрит на возмущения Фикуса). Считаешь, что зря отдал?

Фикус кивает ветвями, что «да».

ПАЛ ПАЛЫЧ. Глупый, это же фальшивые деньги, зачем они мне? Еще чего доброго найдут и пересадят из музея в камеру с решетками.

Фикус продолжает возмущенно колыхаться.

ПАЛ ПАЛЫЧ. Чего расшумелся? Об этих малых беспокоишься? Так ты не беспокойся, ты же видишь, они – это сейчас никому не нужный элемент. Вымрут скоро и сами не заметят как, а если поймают с фальшивкой, глядишь, еще хоть немного, да поживут в тюрьме, там и кормят бесплатно, и на прогулки возят, (и добавляет ворчливо) в отличие от нас.

Из-за сцены доносится голос: «Подарок жене хочу купить, что-нибудь этакое, такое, не как у всех».

В сопровождении Матрены Ивановны входят Убийца с красивой Зоиной Подругой.

ПОДРУГА. Ба, да это же начальник Зойкин!

Все устремляются к Пал Палычу, читают надписи.

ПОДРУГА. Купи мне его.

УБИЙЦА. Зачем?

ПОДРУГА. Купи, обещал ведь свадебный подарок. Обещал?

УБИЙЦА. А я здесь зачем, по-твоему? Мы и пришли подарок выбирать. ПОДРУГА (обнимая куб, где находится Пал Палыч). Он мне моего безвременно ушедшего мужа напоминает: такой же беспомощный и беззащитный.

Пал Палыч при этих словах весь сжимается и строит жалостливое выражение лица.

Убийца растерянно оглядывается, видит Фикус и подталкивает Матрену Ивановну.

МАТРЕНА ИВАНОВНА (с видом экскурсовода, как бы продолжая). А вот Фикус, живой и разумный.

Подруга, всхлипывая, присаживается на стульчик.

ПОДРУГА. Как мне тяжело! Он так неожиданно умер… мой бедный муж. МАТРЕНА ИВАНОВНА (талдычит свое). Вот Фикус, живой и разумный.

ПОДРУГА (прижимаясь к Убийце). Ладно, хоть ты рядом.

МАТРЕНА ИВАНОВНА. А вот Фикус, живой и разумный.

ПОДРУГА (не обращая на нее внимания). Какой ты внимательный!

Еще теснее прижимается к Убийце.

УБИЙЦА. Да, я очень внимательный.

МАТРЕНА ИВАНОВНА. Вот Фикус, живой и разумный.

ПОДРУГА (как будто впервые слышит). Ой, смотри, фикус.

Подбегает к Фикусу, гладит его. Фикус преображается: поднимает ветки, выпрямляется, даже вроде бы урчит от удовольствия.

УБИЙЦА (в сторону). Лучше его куплю. Фикус в семейной, жизни не помешает. (При этих словах Фикус едва ли не расцветает.) А будет мешать, (Фикус настораживается) знаем, что с ним делать. Опыт имеется. (Фикус трясется от страха. Убийца читает табличку «Водкой не поливать».) Ага, в случае чего вот этим и отравлю. (Фикус этих последних слов не слышит и продолжает трястись от страха).

МАТРЕНА ИВАНОВНА. А вот Фикус, живой и разумный.

Убийца толкает Матрену Ивановну, та вздрагивает, как бы проснувшись, и удивленно оглядывает всех.

МАТРЕНА ИВАНОВНА. А вот Фи…

УБИЙЦА. Да-да, Фикус, Фикус, слышали уже. Я его покупаю.

МАТРЕНА ИВАНОВНА. Платите в кассу.

Убийца упирается в кадку Фикуса и толкает ее со сцены. Фикус возмущается, цепляется за все, что попадается на его пути.

Пал Палыч равнодушно смотрит на все, что творится вокруг него.

ПОДРУГА (радостно щебечет, уже забыв обо всем). А я его поставлю у трюмо. (Вслед Убийце.) А ты по утрам поливать его будешь! Водичкой!

Радостно хлопает в ладоши и легкой припрыжкой покидает сцену.

УБИЙЦА (злорадно). Я налью ему водички. Он быстро у меня напьется. (И так хитро показывает бутылку водки, которая у него в кармане).

Фикус наконец видит, чем его хотят отравить. Он счастлив.

УБИЙЦА (прячет свою бутылку и увозит Фикус, повторяя). Я напою его водичкой, в случае чего…

Матрена Ивановна шаркает следом.

ПАЛ ПАЛЫЧ. Опять один. (Ерзает в кресле). Как раньше, у себя в кабинете.

Тихо и незаметно входит Семен Михалыч. Раскладывает складной стульчик и присаживается. Пал Палыч его пока не видит.

ПАЛ ПАЛЫЧ. А что, здесь совсем и неплохо. Вот бы вечно здесь находиться.

СЕМЕН МИХАЛЫЧ. Вечного ничего нет, Паша.

ПАЛ ПАЛЫЧ (вздрагивает и только теперь замечает Семен Михалыча). Семен Михалыч! Как ты незаметно вошел. Я даже напугался.

СЕМЕН МИХАЛЫЧ. А чего тебе пугаться, Паша? Ты при деле, хоть и сняли тебя все-таки.

ПАЛ ПАЛЫЧ (при этих словах начинает всхипывать). Да, сняли.

СЕМЕН МИХАЛЫЧ. Не помогло тебе даже врастание.

ПАЛ ПАЛЫЧ. Не помогло. Надо было у судьбы просить чего-то другого, глядишь, до сих пор сидел бы в своем кабинете.

СЕМЕН МИХАЛЫЧ. Да нет, Паша, не сидел бы. Чего уж просил Суворов у царицы, пустяк, казалось бы, и то выгнали. Прошло, видимо, наше с тобой время. У меня вон орден отобрали, говорят, это символ старой бюрократии. Можно подумать, это не мы им страну построили. И сами они не от нас родились, а с неба свалились. Вот помрем – хватятся.

ПАЛ ПАЛЫЧ. А помирать-то старики стали?

СЕМЕН МИХАЛЫЧ. Стали. А куда денешься? Слышал, наверное: налог ввели на жизнь, тут поневоле помрешь. Все делают, чтобы быстрее мы этот мир оставили – пенсий не дают, а после нового налога говорят, что мы же в этом и виноваты, долго, мол, живем. Ввели похороны бесплатные. Знай себе умирай с песнями.

ПАЛ ПАЛЫЧ. Что ты все о грустном, да о грустном?

СЕМЕН МИХАЛЫЧ. А как не грустить, Паша. Ты вот в музее. При довольствии, а меня кормить бесплатно никто не хочет.

ПАЛ ПАЛЫЧ. Ну, и как же ты дальше жить будешь, Семен Михалыч?

СЕМЕН МИХАЛЫЧ. Пойду в один бар швейцаром наниматься. Форму выдадут, и поесть всегда будет. От клиентов, говорят, объедков полно остается. Там до меня какой-то малый работал со справкой из дурдома, выказал рвение в боях с клиентами, так его за это каким-то крупным деятелем избрали, даже, говорят, законопроекты предлагать начал. А если кто «за» не голосует, так он тому сразу в зубы. И ему ничего: раньше справка была, теперь – неприкосновенность.

Хотя зря он, по-моему, из швейцаров ушел. Швейцар – это все же профессия верная, а там, где он сейчас, все временное и не постоянное. Сегодня ты съел, завтра тебя съели. (Кряхтя Семен Михалыч поднимается со своего стульчика, складывает его, подходит к Пал Палычу, читает таблички, качает головой.) Ну, вот и повидались. Пойду я, Паша. Бывай.

Забирает стульчик и уходит.

ПАЛ ПАЛЫЧ. Бывай-бывай, Семен Михалыч… (Задумчиво.) И чего он приходил? А ведь он и в тот день, когда меня с должности сняли, приходил. (Испуганно.) И сегодня вот так же – все сидел и вещал. (Крутится на месте.) Как бы чего не вышло. Впрочем, что еще может быть хуже, чем есть.

Звучит тихая музыка. Посетителей нет. Пал Палыч начинает дремать.

И вдруг – грохот, бравая рэп-музыка, и в зал вваливается целая орда маленьких людей в форменных темно-синих френчах. Лица ярко-желтые, глаза узкие, волосы черные с проборами, выкрикивают слова, похоже, на каком-то азиатском языке. Некоторые из них начинают раскачивать стеклянный куб с Пал Палычем, таблички с грохотом падают. Пал Палыч в ужасе закрывает голову руками.

С другого конца сцены вкатывают похожий куб, но побольше, и еще один такой же, какой был у Пал Палыча. Люди с желтыми лицами подбирают упавшие таблички и вешают на новые экспонаты.

В кубе побольше – знакомые нам молодые люди с банками «колы» в руках. Они все так же выкрикивают иностранные слова: «фикшен», «банкротство», «обвал», «депрессия» и тому подобное. На их кубе вешают табличку «Бывшие Новые Русские». В другом кубе – наш Сумасшедший, на него вешают табличку «Бывший русский Демократ».

Среди всей этой суеты неспешно ходит Матрена Ивановна со шваброй, прибирает зал.

НАЛ ПАЛЫЧ. Матрена, что здесь происходит?

МАТРЕНА ИВАНОВНА. Экспонаты меняют.

МАЛ ПАЛЫЧ. А кто это такие? Которые Новых Русских приволокли?

МАТРЕНА ИВАНОВНА. Какие-то новее Новых.

ПАЛ ПАЛЫЧ. А меня куда? В запасник?

МАТРЕНА ИВАНОВНА. Нет. Эти запасников не признают, велели все ликвидировать.

ПАЛ ПАЛЫЧ. Так что же, значит, на свалку?

МАТРЕНА ИВАНОВНА. А у них и свалок нет. Скорее всего на переделку.

ПАЛ ПАЛЫЧ. И что из меня сделать можно?

МАТРЕНА ИВАНОВНА. А кто их знает? Колбасу, наверное. Ее сейчас из любого дерьма делают. (И шаркая уходит ворча.) Одних привозят, других увозят! И когда это кончится?

К этому времени новые кубы уже установлены, В них новые экспонаты толкаются, о чем-то спорят, показывают пальцами на Пал Палыча, смеются. Слышны обрывки иностранных слов, а еще: «увозят этого», «туда ему и дорога», «а мы при деле», «с нами все в порядке», «будем в тепле и сытости». И, успокаивая друг друга: «с нами-то так не поступят», «мы же им дорогу расчистили», «не с неба же они свалились», «не такие же они дураки, как мы?».

СУМАСШЕДШИЙ (чешется). Ладно, побыл демократом, хватит. Буду теперь Тузиком – гав… гав… (и, свернувшись клубком, ложится спать.)

Пал Палыч, видя, что его увозят, вдруг вскакивает, его зеленые путы рвутся.

ПАЛ ПАЛЫЧ (кричит что есть мочи). Люди! Помогите! (Все замирают.) Спасите! Караул! Что я вам сделал!! (В ответ тишина.)

Тогда желтые люди начинают опять осторожно двигать Пал Палыча.

ПАЛ ПАЛЫЧ. Не хочу быть колбасой! Я хочу остаться человеком (и уже жалобно-просяще). Спасите…

Желтые люди смотрят на зал. И видя, что все молчат, с криками и плясками увозят Пал Палыча.

Пал Палыч, поняв, что его никто не собирается спасать, падает в кресло и рыдает громко, навзрыд.

Молодые люди в кубе успокаиваются. Сумасшедший спит, подвывая во сне.

Свет гаснет.

Звучит модная на этот день западная песня на иностранном языке.

Занавес закрывается.

Сверху опускается точно такой же плакат, как и в начале спектакля, только с рекламным текстом:

«Чилдраны» ешьте колбасу —

самый калорийный продукт

нашего времени!»

КОНЕЦ