Текст книги "Жизнь Маяковского. Верить в революцию"

В ноябре 1935 года Ленинград жил своей «обычной напряженной жизнью». Проработки, аресты, высылки шли в Смольном, в районах, на предприятиях, причем не только среди «бывших», но и среди партийных работников, в среде творческой интеллигенции и среди работников правоохранительных органов.

Если полистать справочники «Весь Петроград» последних предреволюционных лет – 1915, 1916, 1917-го, то на соответствующих страницах можно прочитать: «…Брик Лили Юр. Ул. Жуковского, 7. Т. 12528… Брик Ос. Макс. Ул. Жуковского, 7. Т. 12528…» Брики давно уже перебрались в Москву, имели в ней кооперативную квартиру на Арбате в Спасопесковском переулке (оплаченную, кстати сказать, еще Маяковским незадолго до его гибели). И вот – воистину «ирония судьбы» – именно в это неспокойное время 1935 года они волею обстоятельств вновь оказались в Ленинграде. Еще вчера бывшая актриса немого кино Лили Юрьевна с этакой небрежностью могла сказать: «Звоните, мой телефон – Смольный, 25–99». Сегодня, однако, «снаряды стали рваться слишком близко», как бы не задело осколками.

В этих условиях идея написания письма Сталину «вдовой Маяковского», дабы получить своего рода «охранную грамоту», казалось бы, была вполне подходящей. Однако даже мудрый Осип Максимович Брик, всегда умевший найти «дополнительный выход в запасном варианте», вряд ли самостоятельно решился бы подсказать Лиле Юрьевне такую рискованную идею. Еще менее вероятно, что «совет» написать такое письмо дал В. М. Примаков (как об этом «вспоминает» Л. Ю. Брик). Трудно даже представить, чтобы руководитель такого ранга мог одобрить (не говоря уж о том, чтобы «посоветовать»!) написание собственной «женой» какой-либо жалобы в Кремль. Это тем более невероятно, что, по выдвигаемой мемуаристами версии, непосредственным поводом к написанию письма Брик явилось якобы то, что был «рассыпан набор» книги стихотворений и поэм Маяковского в одном из ленинградских издательств. Стоит также напомнить, что по указанию Ежова осенью 1935 года аресты и высылки в Ленинграде затронули многих троцкистов, к которым принадлежал и В. М. Примаков. Нет, Примаков, при всем своем «сочувствии» Брик, ничего подобного ей, конечно, не «советовал». Ясно, что ему никак не могла прийти в голову идея напомнить о себе Сталину столь экстравагантным образом.

Читатель, конечно, уже догадался, что письмо Л. Ю. Брик положил на стол Сталину не кто иной, как Яков Саулович Агранов (сам или его подчиненный).

А теперь спросим себя: могла ли Лиля Юрьевна написать подобное письмо, предварительно не «согласовав» хотя бы общий его смысл да и саму возможность обращения к Сталину с Аграновым, своим хорошим знакомым и в то же время информатором Сталина о умонастроениях творческой интеллигенции? Понятно, что такая согласованность была. Более того, именно Яков Саулович и «посоветовал» Брик – причем посоветовал очень настоятельно – написать это письмо.

Можно предположить, что первоначально эта идея была подсказана Аграновым Лиле Юрьевне по телефону. Однако нельзя исключить и личного участия (в Ленинграде ли, в Москве ли) Агранова в составлении письма Брик. Поэтому рассмотрим сначала именно «очный» вариант участия Агранова в подготовке письма, попутно проведя анализ некоторых высказываний самой Брик.

Итак, Яков Саулович «на чае» у Бриков слушает сетования Лили Юрьевны на сложные обстоятельства жизни вообще и проблемы с наследием Маяковского в частности. И здесь, возможно, в ответ на ее просьбы как-то на кого-то «нажать», что-то «подтолкнуть» – ведь «Янек» теперь столь авторитетная и грозная фигура – он и советует Лиле Юрьевне написать письмо Сталину, так как «кроме Сталина этих вопросов никто не решит». При этом он обещает обеспечить благоприятную реакцию Сталина.

Обратимся к воспоминаниям Л. Ю. Брик. «Он (Примаков)… – заявляет она, – посоветовал мне писать коротко, не больше странички машинописного текста, иначе, мол, Сталин не прочтет…» (курсив мой. – В. Д.). В принципе такой совет мог дать и В. М. Примаков (если бы он вообще «советовал» писать), человек военный и одновременно способный литератор, знающий цену краткости. Однако вряд ли он мог бы столь категорично судить о литературных вкусах Сталина. Очевидно, что этот деловой совет также принадлежит Агранову, хорошо знавшему тогдашние взгляды Сталина на творчество советских писателей.

Как же ответила Брик на этот настоятельный совет?.. «Я сказала: «Напишу то, что считаю нужным. А не прочтет, ну и пусть не прочтет (курсив мой. – В. Д.), что же поделаешь! Других-то помощников все равно нет»…»

Вот тебе на! Не поразительно ли? И сама Лиля Юрьевна, и прочие мемуаристы настойчиво внушают нам, что этот «мужественный поступок» Брик совершен с единственной целью – помочь Маяковскому (Л. Ю.: «У меня сердце стыло от боли, от страданий за Маяковского… Мне очень хотелось помочь Володе… Он заслуживал этого…» И т. п.) И вдруг такой пассаж!

Становится понятным, что, во-первых, письму заранее была обеспечена гарантия попасть на стол Сталина и, во-вторых, что реальным инициатором письма была отнюдь не Брик (со всеми ее страданиями и стынущим сердцем), а Агранов. Для самой Лили Юрьевны вполне достаточно было бы и небольшого вмешательства Якова Сауловича. Еще в 1930 году Агранов сумел организовать такое постановление ВЦИК и СНК РСФСР, которое на всю жизнь обеспечило «вдове Маяковского» весьма безбедное существование. Нынешние же возможности Якова Сауловича были несравнимо больше.

Воспоминания Л. Ю. Брик представляют собой удивительный сплав мифотворчества, а то и просто элементарной лжи с отдельными верными и точными деталями событий.

Ложь – в первую очередь там, где дело касается упоминания невыгодных для нее фактов и фамилий. Правда же – там, где дело идет о вроде бы нейтральных, на первый взгляд мелких деталях, но деталях, ярко окрашенных эмоциями и потому четко запомнившихся мемуаристке, упоминаемых ею именно для придания большей жизненности всей излагаемой легенде.

Вернемся, однако, к самим воспоминаниям: «Мы прочитали его (письмо. – В. Д.) с друзьями, что-то уточнили, что-то поправили, и уже готовый текст я передала Примакову…» В контексте предшествующих мемуарных фраз смысл этого предложения представляется явно алогичным. Конечно, Примаков – человек занятой. Но не для «жены» же! И если именно он «посоветовал» написать письмо Сталину и он же «посоветовал писать коротко», то разве слова «мы прочитали его с друзьями, что-то уточнили, что-то поправили» Примакова не касаются? Примаков был лично знаком с Маяковским, интересовался его творчеством. Он не мог не принять участия в обсуждении письма, коль скоро он так «сочувствовал переживаниям» Лили Юрьевны, письма, которое она написала «по совету Примакова»! А если так, то почему же «и уже готовый текст я передала Примакову» (курсив мой. – В. Д.)? И почему «передала», а не, допустим, «он взял для передачи»?

Все, однако, становится вполне логичным, если там, где речь идет о «советчике», вместо Примакова подставить фамилию Агранова. Возможно, Агранов принял какое-то участие и в предварительном обсуждении вопросов, поднимаемых в письме. А затем тщательно отпечатанный «уже готовый текст» Брик передала Агранову.

Перейдем ко второму варианту – телефонному обсуждению идеи письма Аграновым и Л.Брик…

21 ноября 1935 года все центральные газеты опубликовали постановление ЦИК и СНК СССР о присвоении видным военачальникам званий маршалов Советского Союза. Одновременно ряду лиц высшего начальствующего состава Красной Армии присваивалось звание комкора, и среди них – Примакову Виталию Марковичу. Это, конечно, был вполне достойный повод (и даже необходимость) для Агранова – позвонить в Ленинград, чтобы поздравить В. М. Примакова («Кремль вызывает Смольный»). Неизвестно, удалось ли Агранову поздравить Примакова лично или того не оказалось на месте, но Лиля Юрьевна на месте была. Так что, возможно, после традиционных обменов любезностями Брик перешла на сетования об уже известных нам неувязках да сложностях жизни, возможно прося какой-то помощи. Тут-то Яков Саулович и посоветовал Лиле Юрьевне, причем посоветовал весьма настоятельно, написать письмо Сталину (только «коротко», не больше странички… иначе Сталин не прочтет), пообещав соответствующим образом передать его руководителю партии и государства.

Так 24 ноября 1935 года родилось это письмо, «и уже готовый текст» оказался у Агранова[12]12
  В Государственном музее В. В. Маяковского хранится запись беседы с Б. Я. Горожаниной, вдовой друга Маяковского В. М. Горожанина, которому поэт посвятил стихотворение «Солдатам Дзержинского». В этой записи о письме Л. Брик Сталину говорится: «Это письмо Сталину написано в квартире Агранова в Кремле (бывшая квартира Енукидзе). В этот день в этой квартире собрались Я. С. Агранов с женой Валей… были В. Э. Мейерхольд с З. Райх, В. М. Горожанин с Бертой Яковлевной и Примаков В. М. с Лилей Брик. Собрались по случаю, обсудить вопрос, как увековечить память Маяковского».


[Закрыть].

«Словом, все обошлось хорошо… Сталин в тот же день получил мое письмо… А утром мне позвонили из ЦК и попросили немедленно приехать в Москву». Можно понять, что «в тот же день» означает «в тот же день, как письмо оказалось у Агранова». При этом последовательность фраз – «все обошлось хорошо… А утром мне позвонили…» – говорит также и о том, что Лиля Юрьевна узнала, что «Сталин… получил письмо» еще до (!) звонка ей из ЦК.

27 и 29 ноября центральные газеты сообщили об очередном постановлении ЦИК и СНК СССР. Г. Г. Ягоде было присвоено звание Генерального комиссара Государственной безопасности. Группа руководящих лиц ГУГБ НКВД была утверждена в званиях комиссаров Государственной безопасности 1-го и 2-го рангов. Среди шести комиссаров 1-го ранга первой идет фамилия Я. С. Агранова. «Правда», «Известия», «Красная звезда» помещают портреты и Г. Ягоды, и этих его ближайших сотрудников. Кстати, среди комиссаров 2-го ранга – Паукер Карл Викторович, начальник оперативного отдела ГУГБ НКВД СССР. Он же – комендант Кремля и фактический начальник его охраны. Это давно уже отнюдь не рядовая должность!

Теперь уже у Лили Юрьевны появился повод позвонить и поздравить Якова Сауловича. Он-то, видимо, и попросил ее срочно приехать в Москву. Ну а дальше уж – «… все обошлось хорошо… А утром…» и т. д.

Итак, «Сталин… получил мое письмо». Точнее, не «получил», а Я. С. Агранов ему «доложил». В целом Сталин был доволен результатами работы Якова Сауловича. В свою очередь, Агранов был вполне в курсе планов Сталина по этому вопросу. Так что резолюция на письме Брик была весьма благоприятная. Приведем здесь ее полностью:

«Тов. Ежов! Очень прошу Вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом нашей Советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям – преступление. Жалоба Брик, по-моему, правильна. Свяжитесь с ней (с Брик) или вызовите ее в Москву, привлеките к делу Таль и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, все, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов. Привет! И. Сталин».

Не затруднился Сталин и вопросом, кому поручить «восстановление справедливости» в отношении Маяковского. (А возможно, это ему подсказал Я. Агранов). Казалось бы, дело касается чисто литературных вопросов. Уже функционирует унитарный Союз писателей – «инженеров человеческих душ», под рукой – сменивший Луначарского нарком просвещения А. С. Бубнов, зав. Отделом печати ЦК ВКП(б) Б. М. Таль, рядом – такие специалисты по части идеологии и словесности, как Л. З. Мехлис, А. С. Щербаков… Но – нет. Письмо прошло по линии НКВД, через Агранова, и исполнение поручено Н. Ежову, в то время, как мы уже знаем, ревностному куратору органов внутренних дел от ЦК партии, а фактически – от Сталина.

Исполнитель столь же зловещ, сколь вроде бы и неожиданен. Однако, как видим, его появление вполне логично следует из изложенной версии событий. Особенно несвойственен Ежову, так сказать, «позитивный характер» следующей из резолюции работы – пропаганды наследия погибшего поэта. Правда, есть в резолюции и знакомые слова: «Безразличие… преступление. Жалоба Брик… правильна…» (курсив мой. – В. Д.).

Наблюдательный читатель мог обратить внимание и на такие любопытные совпадения. В некрологе на смерть Маяковского «Памяти друга», подписанном Я. Аграновым и другими, в первой же фразе говорится о гибели «одного из крупнейших писателей-революционеров нашей эпохи». В тексте самого письма Л. Ю. Брик есть такие слова: «Прошло почти шесть лет со дня смерти Маяковского, и он еще никем не заменен и как был, так и остался крупнейшим поэтом нашей революции». В резолюции Сталина – «Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом нашей Советской эпохи» (курсив мой. – В. Д.). Что это? Словесные штампы «нашей эпохи»? Возможно, возможно…

Впрочем, ни Сталин, ни авторы некролога или письма в своих определениях не были оригинальны. Еще в 1923 году Лев Троцкий писал: «Маяковский – большой… огромный талант. Принятие Маяковским революции естественнее, чем у кого бы то ни было из русских поэтов…»[13]13
  См.: Троцкий Л. Д. Литература и революция. М., 1924. C. 110; Он же. Футуризм // Владимир Маяковский: Pro et contra. М., 2006. С. 811–812.


[Закрыть] А. В. Луначарский в сопроводительном письме для загранпредставительств при отъезде поэта в заграничную поездку в 1924 году указывал: «Маяковский является одним из крупнейших и талантливейших поэтов современной России». Так что для появления очередной легендарной фразы Сталину вместе с Аграновым долго думать не требовалось.

Здесь, однако, мы должны сделать еще один экскурс в прошлое. Дело в том, что у Агранова, помимо вроде бы альтруистической «борьбы за справедливость» в отношении Маяковского или желания помочь Л. Брик, был еще и определенный личный интерес именно в таком обороте дела.

Маяковского довольно сильно травили его противники при жизни. Далеко не все они унялись и после его смерти.

15 апреля 1930 года в «Правде» был опубликован уже цитировавшийся выше некролог «Памяти друга», подписанный группой товарищей поэта. А 26 апреля 1930 года группа руководителей РАПП (Л. Авербах, В. Ермилов, B. Киршон, Ю. Либединский, А. Селивановский, В. Сутырин, А. Фадеев) направила письмо Сталину и Молотову. В нем, в частности, говорилось:

«Уважаемые тов. Сталин и Молотов.

Как и следовало ожидать, самоубийство В. Маяковского сильно обострило ряд болезненных явлений в среде советского правительства и части молодежи… Ошибка родилась из того, что некоторые коммунисты от имени группы «близких друзей Маяковского» выступили вместе с «лефовцами» со статьей в «Правде» (№ 104) и тем самым стерли черту между партийной оценкой Маяковского и апологетически-спекулятивной позицией его бывших литературных соратников…»[14]14
  Цит. по: Правда. 1988. 22 июля. С. 4.


[Закрыть]

Это был уже прямой упрек ему, коммунисту Агранову, чья подпись стоит первой в «группе товарищей». Конечно, нет сведений, знал ли Яков Саулович о письме рапповцев, но по роду своей деятельности должен был знать. Кляуза была тем более неприятна, что задевала служебный авторитет крупного чекиста в глазах его молодых сотрудников. В свое время именно Агранов ввел таких чекистов, как М. Горб, Эльберт, З. Волович, в круг «лефовцев». И подписи некоторых из них также появились в числе «группы друзей» под некрологом.

Этим, однако, дело не ограничилось. В развитие идей рапповской кляузы по официальному поручению Я. М. Молотова (и, очевидно, с согласия Сталина) 19 мая 1930 года в «Правде» была опубликована статья Л. Авербаха, В. Сутырина и Ф. Панферова «Памяти Маяковского». Как видим, даже своим названием она «уточняла» предшествующую – «Памяти друга».

Вот несколько фраз из этой большой «подвальной» статьи: «Вступая в РАПП, Маяковский говорил: «РЕФ… это та дорога, которая ведет по пути в РАПП… «Партийный ли вы сейчас?» – спрашивали его. – «Нет… Приобретенные навыки в дореволюционные годы крепко сидят…» Эти откровенные и правдивые слова дают очень много для понимания Маяковского, – куда больше, чем устные и печатные воздыхания многих «посмертных друзей» Маяковского, канонизирующих поэта как непогрешимого пролетарского классика… Вся жизнь и творчество Маяковского были и останутся навсегда примером того, как надо перестраиваться и как трудно перестраиваться…» и т. д. и т. п.

А вскоре Л. Авербах издал свою брошюру под тем же названием – «Памяти Маяковского», повторявшую положения правдинской статьи и выдержавшую в 1930–1931 годах три (!) издания. (Таков парадокс: один из первейших хулителей Маяковского при его жизни умудрился стать первым автором книги о поэте после его смерти. Как видим, шустрые умельцы «перестраиваться» и обвинять других в собственных грехах были и в те времена.)

Вернемся, однако, к статье в «Правде». Это уже был печатный (и где – в центральном органе партии!) «щелчок по носу» Агранову. Но, похоже, что в своем поучающем раже авторы явно «превысили свои полномочия». В то время, в 1930 году, у Якова Сауловича еще не было реальных возможностей воздействия на эту группу РАПП, возглавляемую Авербахом, родственником и протеже его прямого начальника – Г. Ягоды. Теперь, в 1935 году, такой случай представился.

К этому времени РАПП был распущен. В августе 1934 года состоялся I Всесоюзный съезд Союза писателей. Дело было, конечно, уже не в мелочной отместке Авербаху и прочим. Своей резолюцией Сталин ставил как бы «знак качества» и подтверждал справедливость оценок Маяковского, данных авторами «Памяти друга» еще в 1930 году. Еще заметим – у рапповцев: «…жизнь и творчество Маяковского были и останутся навсегда… как надо перестраиваться и как трудно…» У Сталина, в назидание оным: «Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим… Безразличие к его памяти и его произведениям…» (курсив мой. – В. Д.). Поэтому-то Яков Саулович и не стал предпринимать каких-то самостоятельных шагов по ускорению выполнения даже ранее принятых решений об увековечивании памяти Маяковского. Указание на высшем уровне – вот это было весомо!

Но еще более важным было для Агранова понимание того, что, организовывая письмо Брик Сталину, он, в сущности, просто предвосхищал, угадывал желание самого Сталина, ибо тот уже сам ждал повода, чтобы лично вмешаться в текущий литературный процесс в стране. Созданный как бы для удобства административного управления творческой интеллигенцией, единый Союз советских писателей пока не во всем оправдывал ожидания Сталина.

Выступивший на I Съезде писателей с докладом о задачах поэтического творчества в СССР Н. И. Бухарин заявил, что выступает по поручению партии.… Кратко отметив заслуги В. Маяковского и Демьяна Бедного, упомянув об отдельных удачах ряда молодых авторов, он в качестве образца для советских поэтов назвал Б. Пастернака.

Что ж, сделано это было не без своеобразного одобрения самого Сталина, несколько ранее удостоившего Пастернака телефонным разговором о судьбе недавно высланного в Воронеж О. Мандельштама, ордер на арест которого был подписан, кстати сказать, Аграновым. Думаю, что смягчение участи Мандельштама связано не столько с чьим-то конкретным заступничеством, сколько с пониманием Сталиным необходимости создания благоприятной атмосферы перед приближающимся I Всесоюзным съездом писателей. Известно, что Н. И. Бухарин написал Сталину записку по поводу Мандельштама, где была фраза: «Пастернак тоже беспокоится…» Похоже, в данном случае общение Бухарина со Сталиным не ограничивалось только разговором об арестованном поэте. Видимо, в июне 1934 года речь шла о предстоящем съезде писателей, о докладе на нем Бухарина и об особой роли Б. Пастернака в советской поэзии. Так что Бухарин имел не только «поручение партии» выступить на съезде писателей. В той или иной форме имелось и личное одобрение Сталиным общей направленности бухаринского выступления.

Борис Пастернак, поэт далекий от повседневных горячих тем, трудно воспринимаемый читательскими массами, в принципе устраивал Сталина в роли «первого поэта страны», отведенной ему Бухариным. Но каковы же ответные шаги? Конечно, Пастернак сейчас активно переводит грузинских поэтов, в том числе и их стихи о Сталине. Но сам что-то не спешит с похожими. А в сборнике «Второе рождение» (1934 г.) большое стихотворение «Волны», написанное к тому же на темы Грузии, он посвятил… Н. Бухарину!

Сталин знал, что на съезде писателей слова Бухарина о Маяковском и Пастернаке не нашли поддержки. Однако летом 1935 года следует еще один жест сталинской милости: по личному распоряжению Сталина Пастернак включается в состав немногочисленной советской делегации на Парижский конгресс в защиту культуры. Там его дружно приветствуют как крупнейшего поэта Советской страны. И что же? В октябре Пастернак уже ходатайствует перед Сталиным об освобождении арестованных близких родственников А. Ахматовой. (За какой-то застольный анекдот были арестованы Н. Н. Пунин, муж Ахматовой, и Л. Н. Гумилев, ее сын.) Через несколько дней они были освобождены. Но эта «неуправляемость» Пастернака стала уже раздражать Сталина.

Все-таки самый лучший писатель – это… мертвый писатель. Такой уже не опасен, нового он не напишет и не скажет. А если он был лучшим, то и останется лучшим. Так что, указав на недооценку Маяковского, можно не только отметить еще одну ошибку Бухарина. Чаще вспоминая Маяковского, можно поменьше говорить и о Пастернаке. Наконец, положительная оценка Маяковского, безусловно, встретит благоприятный отклик среди молодых партийных и творческих работников.

Был и еще один повод для такого оборота дела. Сталин в 30-е годы внимательно следил за политическими выступлениями оппозиционеров за рубежом. И в первую очередь – за публикациями Троцкого. (Кстати, предоставление всех подобных материалов было весьма важной обязанностью зав. Отделом печати ЦК ВКП(б) Б. М. Таля – одного из адресатов рассматриваемой резолюции вождя.) Вскоре после гибели Маяковского в берлинском журнале «Die Literaturische Welt» (№ 39 от 23 сентября 1930 г.) появилась статья Л. Д. Троцкого «О положении советского писателя». В ней есть такие слова: «Маяковский не сделался основоположником пролетарской литературы и не мог им сделаться, – не мог по тем же основаниям, по каким невозможно построение социализма в одной стране»[15]15
  См. также: Троцкий Л. Д. Самоубийство В. Маяковского // Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). Париж, 1930. Май. № 11. С. 39–40.


[Закрыть].

К концу 1935 года социализм в СССР, по словам Сталина, был «в основном построен». Пора было официально утвердить и главного поэта «нашей эпохи».

Как видим, нет ничего удивительного в том, что Сталин положительно реагировал на письмо Брик, что «все обошлось хорошо…». И надо сказать, этот тщательно продуманный Аграновым ход оказался действительно очень эффективным.