Текст книги "Ничего не скажу"

Мистер И?

Хочется побрюзжать. Насчет падения нравов. Деградации нравственности. Девушка я пожилая, седогрудая. Имею право.

Итак.

Раньше говорили: «ну и что?», или «и что теперь?», или «и что дальше?», или «и какие выводы мы можем из этого сделать?», или «и что же из этого следует?» Много было вариантов. И всё – из нескольких слов. Хотя бы из двух-трех. В крайнем случае.

Теперь все не так. Всюду царит жесткая экономия и безоговорочная прагматика. Теперь все эти интеллигентско-мезозойские «и какие же меры следует предпринять в связи с данным событием?», «и что же мы предпримем, уважаемые коллеги, для решения данной проблемы?» и прочие мягкотелые риторические излишества заменены на простое «и?». Жесткое, прямое, безоговорочное.

Нынешние люди экономят на всем, хоть бы и на одном звуке. Было «вот как!» – стало «во как!» (или: «о как!»). Было «по фигу» – стало «пофиг».

Другой пример. Идет очередной сериал. Стосерийный товарняк с драками и лирическими отступлениями «про это». Герой, типа лесника или гаишника, лихо мочит двадцать нехороших бандитов. Бжик-бжик! Кхе-кхе!.. Бандиты изможденно мычат, корчатся на полу, вправляя себе выбитые челюсти, судорожно держась за причинные места и т. д.

Что бы сказал в этой ситуации герой лет тридцать-сорок тому назад? Он сказал бы: «Больше не будете нарушать закон». Или: «Будете знать, как обижать честных граждан». Или: «Так вам и надо, мерзавцы». Лет пятьдесят назад он сказал бы: «Впредь берегитесь, негодяи!» А лет сто назад – «Вы были неправы, господа».

Что говорят нынешние супергерои? Одну и ту же фразу, а именно: «Ну, как-то так…» Можете проверить.

Я уже не говорю о, так сказать, смене стилистических регистров. Например, «дама в теле» медленно мутировала в «полную женщину» и, наконец, в «жирную бабу». Грустно. Не насчет жира, а насчет стилистической мутации.

Есть такой человек – Федор Кусин. Вахтер в соседнем с моим доме. Удивительный персонаж.

У Эллочки-людоедочки словарный запас, как помнится, состоял их тридцати слов. По сравнению с Федей Кусиным Эллочка – просто Владимир Даль вкупе с Ожеговым, Солженицыным, а также Оксфордом и Кембриджем. Потому что словарный запас примерно сорокалетнего Кусина состоит из одного слова – «и?» Его так и зовут в доме и во всем районе: «мистер И?»

Я предполагаю, что Федор все-таки знает еще какие-нибудь слова. Вроде «селедка», «хлеб» и «буду поздно». Должен же он, например, покупать еду в магазине, или, скажем, о чем-то разговаривать с женой и ребенком (а они у него имеются). Но лично я от него не слышал ничего, кроме этого самого «и?». Причем он настолько расширил значение этого слова, что оно стало абсолютно универсальным. Примерно как индуистское «ом».

О Федоре Кусине у нас ходят легенды. Может быть, в них и есть доля преувеличения, или, научно выражаясь, апокрифичности. Но апокрифы на пустом месте не рождаются.

К примеру, гуляет по нашему району такая история.

Однажды Кусин шел к себе домой. Была зима (конец новогодних праздников), гололед.

Федор шел от своего приятеля Коли Хорькова. Я его знаю. Там они, как выражается Коля, «распогонили» бутылку «Путинки», поэтому Кусин продвигался не очень твердым шагом.

У самого подъезда он поскользнулся, сделал в воздухе изысканное антраша, как Цискаридзе, и изящно приземлился рожей в сугроб. Федор вынул свою пурпурную отмороженную моську из сугроба, некоторое время посидел молча, потом залихватски икнул и сказал: «И?»

Есть, как говорят, пять свидетелей этого события.

Слава Богу, Федор ничего себе не разбил и не повредил. Снег был тогда пушистый и мягкий, как лебяжий пух.

Что же он имел в виду, когда произносил свое сакраментальное «и?»? «И что дальше?» Вряд ли.

Это был как бы метафизический диалог с Судьбой. Некое подобие магической мантры. Русское загадочное «Ом». Куда более загадочное, чем исконно-индуистское. Некий мистический посыл китайскому «Дао».

Когда Федю приветствуют, он неизменно отвечает своей однозвучной мантрой, равнозначной ответному приветствию.

– Привет, Федь.

– И?

К этому все привыкли. Тем более что Кусин всегда бесконечно доброжелателен. У него широкое, как озеро Тити Кака, лицо. Когда Федор улыбается, оно становится горизонтальным овалом. У Кусина есть усы. Кроме клички «мистер И?» у него есть и другая кличка – «Усатое солнышко».

– Здорово, Федор!

– И?

– Я вчера на рыбалке был. На озере Рогозино.

– И?

– Щуку поймал. Полтора кило.

– И?

– Пожарил, съели с женой. Вкусно было.

– И?

«И действительно, – думает собеседник Кусина, – что – “и?” Рассказать про хороший, пардон, стул после жареной щуки? А смысл? Поймали щуку, враги живой природы, зажарили ее, бедную, съели. Сожрали, четче выражаясь. И? О бренность Бытия! О суета сует!..»

И вот в следующий раз этот человек по имени Хрендин (я его знаю), выезжая на очередную рыбалку, уже задумчив, как роденовский мыслитель.

Он ловит щуку. Но почему-то вдруг, поймав ее, отпускает обратно в озеро Рогозино. И щука прорывает лазурную твердь воды, ныряя в свое возвращенное щучье подводное счастье. А потом вдруг выныривает, и одним плавником смахивая слезу, другим робко машет рыбаку Хрендину, словно бы говоря: «Мистер Хрендин, я люблю тебя. Привет мистеру Кусину. Ты приедешь еще на мое озеро? Приедешь? И?..»

И Стёпа приедет. Но больше не будет ловить рыбу, особенно щук. Он привезет с собой много-много овощей и фруктов. И будет сидеть у костра и петь песни, например, Окуджавы. Или еще какого-нибудь Визбора… А то и самого Игоря Николаева…

Ну, как-то так…

Сны Колобка

У меня такое ощущение, что вся наша большая Страна вдруг дружно занялась гончарным делом.

Все в одночасье заделались матёрыми глиномесами. И месят ее, эту глину, и месят… Кругом гончарные мастерские, гончарные кружки; и группы, гончарные мастер-классы, курсы гончарного мастерства. Повсюду только и слышишь: «керамика», «политой обжиг», «терракота», «глазурованье», «шамотная масса», «глинистый мергель», «глинотерапия».

В целом мне это очень нравится. Всё не нюханье клея и даже не компьютерные стрелялки.

Потянуло людей наконец-то к земле, к органике, так сказать, к почве, к традиционным этим самым нашим ценностям. Что-то мне подсказывает, что какая-нибудь Кончита Вурст, не к ночи будь помянута, гончарным делом не увлекается. Не могу себе представить: сидит трансгендерная бородатая тетя и смиренно лепит свистульку для любимого дяди с шестым размером груди. Хотя в наши времена всякое может быть.

Больше всего мне – как лингвисту, филологу – нравится тот креатив, который гончары и гончарки проявляют в названиях своих групп, кружков, мастерских и прочего. Во многих случаях они объединяются не только в своей любви к лепке свистулек и всяких разных кружек и мисок, но и совсем по другим причинам.

Например: кружок принципиально незамужних гончарок «Глиномисски». Гончарная группа, наоборот, ветеранок брака: «Я его слепила из того, что было».

Мастерская поэтов-гончаров: «Глинада, Глинада моя!» Сидят, лепят и сочиняют. Перифразируя известные строки Владимира Владимировича Маяковского, «землю попашет, попишет стихи» – «глину помесит, попишет стихи».

Группа кулинаров-гурманов-гончаров: «Ели, пили – налепили». Готовят, едят, поют, лепят.

Для сравнения: кружок анонимных алкоголиков: «Пили, пили, налепили»…

Курсы для детей: «Глинарики» или «Гончарики». Можно – «Лепирики». Много чего можно.

Женские группы: «Глина Фемина», «Демиургини», «Глиномамки».

Просто: «Гончарный кружок». Или «Гончаручки». Даже совсем просто: «Лепилы». Или еще проще: «Лепо».

Конечно, в ход идут всякие литературные, исторические и прочие названия: «Гончаров и К», «Княгиня Глинская», «Наташки Гончаровы», «Глинка».

Есть даже «Глиняное Ребро» и «Глиномесса».

У меня на работе есть такой персонаж – Юлька Ладошкина.

Она уже дважды была разведенкой, анонимным алкоголиком (один раз), активисткой-феминисткой (один раз), естественно – посещала психологические расстановки. Увлекалась тантризмом, который бросила после какого-то, скажем так, не совсем удачного посещения тантрической бани где-то то ли в Балашихе, то ли в Долгопрудном. Потом был период заботы о бесхозных собаках, ну и много еще чего. Ничего не поделаешь: творческая личность.

И вот, наконец, после увлечения нумерологической астрологией и каббалой Юлька Ладошкина случайно посетила гончарную мастерскую с милым названием «Веселый Голем» и, так сказать, залипла там на несколько лет. И регулярно ходит туда до сих пор. Ничего мистического и каббалистического в «Веселом Големе» не было и нет.

Голем, как известно, персонаж еврейско-чешский.

Такой довольно странный глиняный чувак. Не поймёшь, хороший он или плохой. То ли доброзлодей, то ли злодобряк. Можно снять триллер, а можно – комедию.

Дело в том, что гончарную мастерскую «Веселый Голем» открыл чех, профессиональный гончар, который женился на русской и живет в Москве, – Мартин Бржиза. «Бржиза» по-чешски значит берёза. В мастерской его так все и зовут – пан Берёза.

Пан Берёза, как и большинство чехов, – человек неунывающий и веселый, типа бравого солдата Швейка. Поэтому вся зловещая демонология вокруг Голема его совершенно не интересует. Для него Голем – всего лишь прикольный глиняный чел. Точка.

В мастерскую к пану Березе ходит много людей. Здесь – лепи что хочешь. Но есть единственное условие: каждый должен хотя бы один раз слепить своего личного, персонального Веселого Голема. Так, как он его видит. Причем это должна быть самая первая работа человека в мастерской пана Берёзы. А значит, самая несуразная, дилетантская и, как следствие, – прикольная.

В мастерской есть целый музей таких Веселых Големов. Около двухсот экспонатов. На почетном месте – Веселый Голем от Юлии Ладошкиной.

Веселый Голем от Юлии Ладошкиной похож отчасти на динозавра, отчасти – на Чебурашку. Это – ушастый стегозавр, который хочет кровавого мяса и одновременно – любви и ласки. При этом он сверху обильно полит всеми видами глазури, как будто некими радостными карнавальными помоями. Каких только странных Веселых Големов там нет, но Юлькин – самый отвязный.

Сейчас Юлька – почти профессионал. У нее есть свой фирменный стиль.

Каждый уважающий себя креативный глиномес находит свой неповторимо-уникальный стиль. Например: «Горячее китайское барокко», «Арктический минимализм», «Брутальный эрокубизм», «Стиль французской поганки», «Зюзинское рококо», «Эльфийский фейк», «Семь оттенков невидимого», «Дзен-ампир» и т. д. и т. п.

У Юльки Ладошкиной стиль называется, я считаю, гениально: «Сны Колобка». То есть концепция у Ладошкиной беспроигрышная.

Наш фольклорный шарообразный придурок, согласно Юлькиной творческой идее, в своих снах как бы мечтает страстно изменить свою форму. Каждый раз по-новому.

В одном сне он хочет стать кривым подсвечником, в другом – чашей изобилия, в третьем – амфорой-тандыром и так далее.

Каждый раз Юлька начинает с того, что лепит, так сказать, первооснову мира – идеальный шар, «мировой ком», т. е. Колобка, а потом спрашивает:

– Кем сегодня себя видел во сне наш Колобок, пан Берёза?

– Сегодня, Юля, наш Колобок видел себя советской пивной кружкой, которая хочет за границу.

– Замечательно, пан Берёза. Немножко политизировано, но замечательно…

И через несколько часов глиняная сфера превращается в ладонях Ладошкиной, скажем, в странную, слегка деформированную кружку с мечтательно выпученным глазом на дне.

В следующий раз пан Берёза отвечает: Колобку приснилось, что он марсианин в нирване; потом – что он тендер на строительство Крымского моста; затем – что он летающий бэтман-таракан…

Как-то раз я зашел вместе с Юлей в мастерскую «Веселый Голем», слепил своего Веселого Голема. У меня получилось не очень. Какая-то глиняная свиноматка с семитским носом. Пан Берёза сказал:

– Это, Володя, бесподобно. Мы назовем ваш шедевр «Некошерный Голем».

Так я, хоть и как-то сбоку, но все же вошел в историю гончарного дела. А заодно и в историю чешской и еврейской культуры.

Я спросил пана Березу:

– И всё-таки. За что вы любите своё гончарное дело, пан Берёза?

Пан Берёза подумал и, густо оснащая речь чешскими пословицами, ответил так:

– Вы сами знаете, Володя, из чего Бог вылепил Адама. Мы с вами, Володя, всё-таки как-никак «образ и подобие»… не так ли?

– Конечно, пан Берёза…

– Мы, конечно, не Он. Но мелкая рыба, как говорят у нас, тоже рыба. Он лепил, и нам нужно лепить, не правда ли?

– Правда, пан Берёза.

– А если не лепить, как Он, то жизнь – кнедлик в горле, как мы говорим. Тогда жизнь – как пальто покойнику. А вот если лепить – это, как выражаются чехи, совсем другой кофе. Я ничего не понимаю в богословии и прочих высоких штуках. Это, выражаясь по-чешски, для меня – как испанская деревня. А вот свое гончарное ремесло я знаю всё-таки хорошо, да и Юля изучила его, сказав по-нашему, как свои ботинки. Она хороший человек, Юля. Она много пережила. И – возраст… Мы, чехи, любим говорить грубо. Грубо, но честно. Юля, да простит Бог чехов, женщина между сорока и смертью. И это нормально. У нее впереди много хорошего. Между сорока и смертью и есть самое-самое хорошее. Человек уже не лезет к другим, более сильным и важным, как мы говорим, в задницу с ботинками. Для него уже жизнь не противна, как квартплата. Это опять по-чешски. Он, человек, уже многое понимает и, как это по-русски… припадает… к глине. Можно так сказать?

– Конечно, пан Берёза… к земле.

– Вот-вот… «Жизнь в сорок лет только начинается»… Неплохая цитата из вашего синематографа.

– Да, так, пан Берёза. И в пятьдесят неслабо; начать всё с начала тоже. И в шестьдесят.

– Совершенно верно, Володя. Она всегда только начинается, Володя, эта жизнь. Она каждое утро – как ваш колобок, из которого можно что-то вылепить. Не так ли?

– Так, пан Берёза…

Наверное, я тоже когда-нибудь начну что-нибудь из чего-нибудь лепить. И каждый день – из колобка, символа, пардон, мирозданья. Воплощая в реальность сны мира.

Сильно сказал.

Тук-тук бхай-бхай!

Летом я летал в Дели. Как всегда, на конференцию по русскому языку и русской культуре. У меня был доклад на тему «Слова-биномы в современном русском языке».

Сначала не про Индию, а про эти самые «слова-биномы». Это, кстати, интересно. Не знаю, как вам, а мне – точно. А что по-настоящему интересно одному, то интересно всем. Проверено.

У нас в русском языке еще до т. н. развала СССР существовали такие слова, как: «диван-кровать», «штык-нож», «плащ-палатка»…

Нет, не могу: еще одно псевдонаучно-лирическое отступление.

Все повторяют за Фаиной Георгиевной Раневской: «Красота – страшная сила». А я хочу сказать: «Язык – страшная сила». Вот мы всё время после 1991 года долдоним: «развал», «развал»… (В лучшем случае – «распад»). Ну да, нехорошо получилось, безалаберно-трагично. Подло. Гадко. Обидно. Жалко.

А вот для сравнения, в состав Индии как минимум раньше входили: Пакистан (197 миллионов, на минуточку, населения), Бангладеж (165 миллионов), Непал (30 миллионов), Шри-Ланка (22 миллиона). Итого – 418 миллионов. Почти три России.

Территории тоже, мягко говоря, приличные (вместе – примерно 1150 квадратных километров, это учитывая, что современная Индия – под 3300).

И никто, ни один индиец, будь то священник-брахман, воин-кшатрий, торговец или крестьянин, вайшья, шудра-слуга или даже неприкасаемый, ни при каких обстоятельствах не говорит о «развале» Индии.

Потому что «развал» – депрессивное слово. Оно из прошлого неизбежно тянет негативный шлейф в будущее. А «Индия» и «депрессия» – «два слова несовместные». Ибо даже если всё было плохо, всё равно все было правильно. Поскольку – Карма. Надо учиться оптимизму у наших индоарийских товарищей. Они немножечко старше нас. Лет так тысячи на три-четыре.

Возвращаясь к словам-биномам («би» – два, «номос» – имя), раньше у нас были только «штык-нож» с «плащ-палаткой», а в 90-е хлынули тысячи английских «топ-менеджеров», «фейс-контролей» и «селфи-палок». В английском языке ведь куча коротких, как бульдожьи ножки, словечек: «топ», «пут», «гет»… По-английски хорошо собакам команды давать. Не то, что у нас: «телемотовелофотобаборадиомонтер» и тому подобное. Не слова – эпические полотна. Индийские сериалы. Анфилады ролей Армена Джигарханяна. И вот эти куцые английские словесные плевочки и липнут друг к другу, как спаривающиеся тараканы. Одиноко им, этим «путам» и «топам».

Когда у нас появились бесконечные англоязычные тараканьи «топ-модели» с «хэш-тегами», наши ученые сразу очень сильно озаботились, как же их писать: слитно, раздельно или через дефис: «айс крим», «айскрим» или «айс-крим»? Вселенская проблема! Типа «в чем смысл жизни?»

Американцы с англичанами вообще об этом не думают. Пишут как придется. Они прагматики: как ни напиши, все равно понятно. А наши – в орфографическом захвате. И это ясно. У нас, к примеру, напишешь в тесте по ЕГЭ «Москва-река» без дефиса или, наоборот, «река Москва» через дефис – иди в армию служить, чурка безграмотная. Плевок культуры. Отрыжка среднего образования.

И вот я сделал доклад на конференции, где изложил все вышесказанное, правда, другими словами, без «спаривающихся тараканов» и «ролей Джигарханяна». И пошел гулять по Дели.

Был август. Где-то 42 в тени. Влажность – 240 %. Ну, не 240, шучу, 85. В отеле ещё кондишены (или, опять же, кондишны»?) гудели, как свихнувшиеся шершни. А на улице и в «заведениях» – никаких кондиционеров. Сауна с хаммамом. Где хоть какая-нибудь тень – везде возлегают индийцы, как раки в кипятке. И вокруг – заливистое караоке клаксонов, исполняемое тысячами желто-зеленых моторикшей, которые называются тук-тук.

И тут я понял, что не зря выступал на конференции. Как правильно: «тук тук», «тук-тук», или «туктук»? «Вот в чем вопрос» (Шекспир).

Я залез в Интернет и, разумеется, нашел все варианты. Нашел даже вариант «тук, тук».

Сорок два – это всё-таки жарко. Плюс влажность. Чувствуешь, как безнадежно лопаются пузырьки пота где-то в трусах. Чуть хлопает влажный зной в ботинках, как в двух твоих персональных миниболотах. Дышишь, перекося рот, в сторону, чтобы при прямом дыхании не вспотели окончательно и бесповоротно очки. Иначе собьет тук-тук (или туктук, тук тук?) …

Словом, Индия.

Конечно, очень грязно. Пахнет просроченным ипритом. Или задумчивыми носками Василия Ивановича Чапаева. Или компостом, где упокоился древний крупнокалиберный ёжик. Трудно определиться.

Но – пахнет.

И к этому странно быстро привыкаешь. Ну пахнет и пахнет просроченными носками ежика Василия из компоста. Ну и что?..

Дели – город большой. Прост так пешком не обойдешь. Нужны колеса. Конечно, в Дели полно «ber»’ов. Но это скучно и не так дешево. А вот на тук-туках – весело, демократично, дешево и познавательно. Надо быть ближе к народу. Да, стрёмно, потому что гоняют они – мама не горюй. Но – это какая-никакая настоящая, народная Индия. Как писал Николай Рубцов:

 
Я уплыву на пароходе,
Потом поеду на подводе,
Потом ещё, на чем-то вроде,
Потом верхом, потом пешком
Пойду по волоку с мешком —
И буду жить в своем народе!
 

То есть, переводя на делийскую тематику, получается примерно следующим образом:

 
Салфеткой влажной вытру руки.
«Ну что, Шумахер, на тук-туке?..
И он ответит: «Не трухай!»
«Вези ж меня, потомок Шивы,
И пусть останемся мы живы…»
И улыбнется он: «Нехай!»
Ну, как-то так…
 

Водители тук-туков по-английски обычно совсем не говорят. Иногда говорят совсем немного. Иногда тут же находится с ломаным английским какой-нибудь сопровождающий. Брат или другой родственник туктукера. И начинается веселая «Туктукиада». Примерно такая. Подхожу к тук-туку. Водитель – благородный усато-бородатый старичок, очень напоминающий сильно загоревшего академика Павлова. Я:

– Кутб-Минар (или Кутб Минар?). Сто рупий.

Академик Павлов сочувствующе смотрит на меня, как на свою обреченную собачку, потом кричит куда-то в сторону:

– Раджниш!

Появляется сияющий Раджниш, парень лет двадцати пяти. Ковырнув в правой ноздре:

– Хеллоу, сэр!

– Хеллоу! Кутб Минар.

Ковырнув в левой ноздре:

– Четыреста рупий, сэр.

– Сто.

– Триста пятьдесят.

– Сто пятьдесят.

– Триста, сэр.

– Двести пятьдесят.

– Триста, сэр.

– Двести пятьдесят…

Всё, у меня Сталинград. Раджниш-Паулюс, ковырнув в левом ухе, не очень разочарованно:

– О’кей, сэр.

Мы садимся в тук тук.

Академик Павлов смачно плюёт в окно, бормочет что-то вроде:

– Бхагаван ке сатх… – и срывается сразу на восемьдесят, за десять секунд, как кудесник, совершив тройной обгон. Я шепчу «мама» и спрашиваю Раджниша:

– Что он сказал?

– Он сказал «с Богом» («уиз год»).

«А-а-а, – думаю я. – Интересно, с каким. У них их, как в Подмосковье яблок в этом году.

Раджниш, поковыряв одновременно в обоих ушах:

– Может, триста, сэр?..

– Двести пятьдесят.

– О’кей, сэр.

Мы едем, мягко говоря, с ветерком. Ветерок медленно, но бесповоротно, имплантирует мне очки в лицо. Раджниш, поковыряв одновременно в левом ухе и правой ноздре:

– Триста – это хорошо, сэр.

– Двести пятьдесят еще лучше.

– О’кей, сэр.

До чего же настырный этот мёсьё Ковыряев.

Мёсьё Ковыряев, совершив тщательные археологические раскопки в обеих ноздрях и аккуратно разместив раскопанные экспонаты в залах Музея Драной Майки:

– Кашемир, сэр.

– Что кашемир?

– Купить, сэр.

– Нет, спасибо.

– Очень хороший кашемир, сэр.

– Нет, не надо.

– Лучший кашемир в Индии, сэр.

– Нет.

Какое-то время Раджниш молчит и совсем ничего не ковыряет. Потом опять долго терзает обе ноздри и уверенно говорит:

– Кашемир – завтра, сэр.

– Хорошо, кашемир – завтра.

– О’кей, сэр.

Товарищ Ноздрев абсолютно доволен. Протерев левый глаз:

– А сегодня – чай, сэр.

– Нет, чай – завтра.

– Сегодня – это хорошо.

– А завтра – еще лучше.

– О’кей, сэр.

Начинается долгая и вдумчивая Археология Ушей. Артефакты ушиных раскопок – в залах Музея.

Засс…ых Шортов.

– Кашемир и чай в один день – трудно, сэр.

– Тогда чай – послезавтра.

– А может сегодня – чай, завтра – кашемир?

Ну, Бендер, ну, сына индийскоподданного…

Я:

– Сегодня – Кутб-Минар, завтра – кашемир, послезавтра – чай.

– О’кей, сэр. А послезавтра – пряности, species, сэр.

– Хорошо.

– О’кей, сэр.

Уховертка-носопырка счастлива. Я физически, как говорится, спинным мозгом, чувствую, как он про себя умножает двести пятьдесят на четыре. Сеньор археолог молча продолжает свои раскопки. «Ну, Шлиман, блин, ну, палка-копалка, – думаю я про себя. – Сильная личность. Типа шахтера Стаханова».

А академик Павлов мчит нас, словно легендарный Колесничий из «Махабхараты», куда-то в делийские дали, ровно каждые полминуты (я засёк) страстно плюя в окно. Отгоняя злых духов, наверное.

В Кутб-Минаре Раджниш долго уговаривает меня провести экскурсию за двести рупей. Я с трудом отстаиваю своё право на молчаливое одиночество.

Павлов-Шумахер и Шлиман-Стаханов ждут меня полтора часа, и мы возвращаемся.

Павлов довозит меня до отеля. Раджниш даёт мне свой телефон. Задушевно, с вибрирующем пальцем в левом ухе:

– Завтра – кашемир, сэр. Это очень важно, сэр.

– Оф корз, Раджниш. Вери импотнт.

Конечно, завтра не будет никакого кашемира. Это немножко нечестно, я понимаю. Но я еще целый день не выдержу такой матёрой археологии. Прости меня, разведчик носоухих недр Раджниш…

Завтра будут Ворота Индии.

И будет водитель тук-тука с бровями, как у Леонида Ильича Брежнева. И при нём – местный переводчик Суходрев. Он получит мою персональную кличку Херр Чесоткин. Потому что он перечешет у себя все, что можно, и под конец начнет чесать меня, чтоб я завтра поехал в магазин, где продают лучший в мире рис.

И потом будет еще много-много интересного.

А как писать «тук-тук» (а равно как и «бхай бхай), слитно, раздельно или через дефис, я так и не знаю, да простят меня Шива, Вишну, Брахма, Ганеша и все остальные индуистские боги, которых много, как яблок в Подмосковье в урожайный год, когда фактически каждое наливное яблочко кричит на языке Махатмы Ганди (сам слышал): «Хинди руси бхай бхай!»

И никаких «развалов» и «распадов».