Текст книги "Фустанелла"

Глава 9. Операция «Меркурий»

Немцы рассчитывали быстро сломить сопротивление англичан, ведь весь бронетанковый потенциал союзников исчислялся двадцатью пятью танками с бронебойными снарядами, малоэффективными для подавления наступающей пехоты, а артиллерия оборонительных рубежей состояла всего из восьмидесяти пяти пушек.

Доставить неприятности двадцатитысячному контингенту крылатой гвардии с шевронами пикирующего орла, состоящей из элитных добровольцев, могли лишь ручные пулеметы «брен» и станковые «виккерсы», но внезапность высадки с неба должна была решить и эту проблему. Тем более что четверть парашютистов была оснащена новейшими пистолетами-автоматами Хуго Шмайссера со складывающимися прикладами и под завязку экипирована гранатами.

Греков немцы не просто недооценивали, они фактически списали их со счетов, будучи уверенными в их деморализации после подписанной в Афинах генералами греческой армии капитуляции.

Остатки разбитой греческой армии, еще и вооруженной устаревшими австро-венгерскими карабинами и французскими винтовками «гра» образца 1874 года, не представляли, по мнению Курта Штудента, из себя серьезной угрозы.

…Адонис находился в составе эвакуирующейся с материка 20-й дивизии, вернее того, что от нее осталось. Отступающие греческие войска, а кроме части Адониса последний бой готова была принять еще одна потрепанная и обескровленная 12-я дивизия, на острове встречала критская жандармерия… Разместить девять тысяч солдат можно было лишь в поле и у подножия гор.

Война мало походила на победоносную прогулку. Адонис уже видел сотни смертей своих товарищей, а также неразбериху, переходящую в хаос, дезертирство и обидное пренебрежение, которыми веяло от английских военных в отношении греческих офицеров и солдат.

В такой суматохе было не до выводов, но очевидным казался факт, что толку от англичан мало. К тому же они утратили господство в воздухе. Пикирующие бомбардировщики гитлеровцев бомбили по скоплениям войск безнаказанно и не переставая. Поэтому перебираться на остров, возможно, лучше было не на английском линкоре или эсминце, а на рыболовецких шхунах. Немецкие летчики не тратили бомбы на мелкие посудины.

Недобитые немцами части переправились с Пелопоннеса на Крит с большими потерями. Но не успели они окопаться и подготовиться к неминуемому штурму с севера, как дозорные оповестили командующего критской группировкой австралийского генерала Бернарда Фрейберга о том, что немцы атакуют не с моря, как ожидалось и к чему все готовились, а с воздуха. Генерал даже не понял сперва, о чем идет речь.

Зато это сразу же осознали греческие аборигены, обычные селяне. Они первыми заметили, что с неба в этом проклятом мае 1941 года валит сущий град из белых грибов. Это были парашютисты люфтваффе, гордость Геринга, подопечные Курта Штудента. Они сыпались на Малеме и окрестности, прыгая из сотен «юнкерсов».

Пресечь этот внезапный камнепад одна зенитная батарея, поделенная между двумя аэродромами, физически не могла. Жители рыбацких деревушек не усидели дома, когда поняли, что защитники не справляются. Они достали из чуланов карабины, сняли со стен кинжалы, вооружились кто во что горазд. Кто не раздобыл винтовки, надеялся получить ее в бою. Поначалу сгодились серпы и вилы. Это были греки. И они сражались на своей земле.

Благо немцы путались в стропах под шквальным огнем. Да и разброс высадки был значительным. До контейнеров с тяжелым оружием, сброшенных парашютами другого цвета для опознания, десантникам нужно было еще добежать. Пули греков, англичан, австралийцев и новозеландцев разили немцев сотнями, но небо превратилось в сплошную белую завесу.

Планеры и транспортная авиация сбрасывали все новых и новых парашютистов, и в конце концов немцы выбили англичан и их союзников из Малеме.

Путь для переброски основных сил был расчищен. Получив контроль над аэродромом, гитлеровцы получили воздушный мост, по которому на Крит могли доставлять артиллерию и горных егерей.

Участь острова была предрешена. Самая быстро вращающаяся планета солнечной системы Меркурий завершила свой цикл. Все произошло действительно очень быстро. Но Гитлер не ожидал потерять убитыми четыре тысячи своих отборных солдат, каждого пятого парашютиста. Потери англичан и разгром греческой армии слабо утешили фюрера.

Вызвав Штудента в Берлин для награждения, он сказал ему следующее:

– Вы справились, но почему допустили такие потери?

– Причин было несколько, мой фюрер. Первая – мы рисковали изначально, высаживаясь на неподготовленный плацдарм. Второе – мы были неправильно информированы абвером по поводу лояльности островитян к Германии.

– Что это значит? Поясните, как именно Канарис поставил вас в заблуждение.

– Местное население оказало немыслимое сопротивление.

– Население? Греки? Их армия капитулировала в апреле, вы имеете в виду гражданских?

– Да, мой фюрер, у греков напрочь отсутствуют кодекс воинской доблести и принятое у нас понятие о правилах ведения войны, согласно которому никому, кроме профессиональных военных, не позволяется принимать участие в боях. Обычные селяне творили в отношении наших солдат истинные зверства. Включая пытки и увечья.

– Подробнее…

– У меня в папке рапорт генерала Рингеля. Он объясняет наши тяжелые потери резнёй парашютистов критянами.

– Вы рассказали об этом рейхсмаршалу Герингу?

– Еще не успел, мой фюрер. Прибыв в Берлин, я сразу же явился по вашему приказанию в рейхсканцелярию.

– Тогда я сам с ним свяжусь. Я запрещаю отныне использовать мой десант для подобных операций. Мне не нужны пирровы победы! Немедленно приступите к расследованию и репрессиям! Накажите этих греков! Мы не должны допускать партизанщины. Выжечь каленым немецким железом! Сломите их дух!

31 мая Курт Штудент издал приказ приступить к репрессиям местного населения и исполнять их без судебных формальностей специальными расстрельными командами из тех самых парашютистов, которым критяне доставили наибольшие неудобства.

Глава 10. Отец

– Вы не видели Линоса? – спрашивала жителей деревушки Катерина. Но не получала ответа. Люди боялись высунуть нос из своих домов.

Немецкие танки уже были на острове, а на крыше трофейной английской «Матильды»[13]13
  «Матильда» – средний пехотный танк армии Великобритании и ее сателлитов. Отличался надежной броней. Спроектирован в 1938 году и выпускался до 1943 года.


[Закрыть], припарковавшейся у дома старосты Ксенофонта, сидели самодовольные парашютисты в шортах.

Немцы уже сорвали с древка и растоптали греческий флаг, повесили на его место свой, красный со свастикой в белом круге. Бело-голубое полотнище лежало в пыли, что скрупулезно запечатлел дотошный немецкий фотограф, снующий здесь ради пропагандистской машины рейха.

Старосте деревни приказали собрать всех мужчин. От подростков до стариков. Явились не все. И тогда немецкий офицер решил обойти жилища. Женщины визжали, предчувствуя страшное, но мужчины угрюмо шли под конвоем к разбитому у дома кириоса Ксенофонта винограднику.

Катерина прибежала к отчему дому, когда к нему только начал стекаться народ с окрестностей. Увидев сорванный греческий флаг, она не смогла пройти мимо и подняла его. Отряхнув знамя от пыли, она сжала его в своей ладони. Но парочка немецких солдат-юмористов принялись вырывать флаг у симпатичной девушки.

Десантники не видели в беспомощной критянке никакой угрозы, поэтому игра их забавляла. Катерина же «крыла» их на греческом языке всеми имеющимися в ее словарном запасе оскорблениями и проклятиями. Она не отпускала знамя до того момента, пока в ее руках не остался лишь его кусок. Оторванные части немцы использовали как тряпки. Пытаясь как можно больше разозлить девушку, они протирали ими башню трофейного пехотного танка.

Вскоре явился другой немецкий офицер, знающий греческий, но говорящий на нем со странным акцентом, в котором старики сразу распознали турецкий. Это не предвещало ничего хорошего. Так решил и кириос Ксенофонт.

«Турок» начал свой допрос, не удосужившись войти в дом, словно его поджимало время. Он сел на табуретку перед заслуженными стариками и сложил руки, показывая тем самым, кто здесь хозяин положения.

Этого всегда чисто выбритого, аккуратно зачесанного на пробор человека с щегольскими усиками и постоянно юркающими хитрыми карими глазами звали Фриц Шуберт. Такое имя он выбрал себе в Германии, окончательно забыв родное и привычное – Петрос Константинидис.

Фриц действительно говорил на греческом с турецким акцентом. Ведь он был родом из Смирны, откуда бежал еще мальчишкой во время турецкой резни 1922 года с помощью немецкой дипмиссии. Его приютила семья видного члена НСДАП.

Петросу дали не только крышу над головой, но и образование, влюбили в музыку австрийского композитора, в честь которого он и стал в последствие Фрицом Шубертом.

Немцы спасли его, а англичане, на взгляд Фрица, толкнули тогда его народ на бойню, что и стало причиной геноцида. Так он оправдывал свой коллаборационизм и вовсе не считал себя предателем. Он служил верой и правдой тем, кто сохранил ему жизнь. Выслуживался как мог.

Что до жизней своих соплеменников, то до них ему не было дела. Греки не способны были себя защитить в Смирне, оставив свои торговые лавки, ремесленные мастерские и дома. Слабым оказался и его отец, не уберегший семью и сложивший голову так бездарно.

Фриц Шуберт возненавидел за это всех греков. И не только за это. Он помнил то, что произошло задолго до резни в Смирне, то, что случилось во время «потопа» и после «исхода».

…Его отец нещадно эксплуатировал своих соплеменников-батраков на фамильной табачной плантации. Нерадивых сек плетью до крови. Однажды маленький Петрос стал свидетелем нападения на отца уставших от его побоев наемных рабочих. Они набросились на него во время сиесты за то, что тот запретил «лодырям, не заслуживающим отдыха» расслабляться до заката солнца.

Отец вызвал османских полицейских, и те усмирили бунт. Сборщики табака затаили обиду. Когда наступили тревожные времена и погромы, эти «бездельники» вынашивали планы отомстить плантатору, притворившись турецкими мародерами.

Петрос хорошо усвоил, что отец боялся своих соплеменников ничуть не меньше сторонников Ататюрка. Может быть, поэтому он замешкался, не вывез семью и капиталы до того, как стало совсем поздно. Как он допустил, что в их дом ворвались эти нищие?! Да, Петрос помнил все. Как отец приказал забиться под кровать и как он спрятался сам вместо того, чтобы выгнать бандитов, осмелившихся на такое. Они топтали своими грязными башмаками их натертый до блеска пол. И он видел эту нечищеную обувь, слышал их злобные реплики.

Его сердце стучало как неистовый барабан, когда бородатый батрак решил заглянуть под кровать. Он едва не засунул свою волосатую руку, чтобы нащупать там живое съежившееся создание, переставшее дышать от страха и немощи. Они не пощадили бы сына своего угнетателя. Но в это мгновение с улицы от стоявшего на стреме подельника донесся сигнал о приближении турок.

Пронесло, но эта история стала еще одной причиной, возбуждавшей в сыне плантатора, ставшего пасынком немецкого аристократа, отвращение к собственной крови…

Своим рвением Фриц Шуберт заслужил полное доверие оккупационных властей. Ему поручили не только сформировать администрацию окрестных сел вокруг Ретимно, но и набрать зондеркоманду из бывших уголовников. Он получил власть, и собирался насладиться ею в полной мере.

По ночам Фрица все еще мучали видения, одолевали ужасы, свидетелем которых он был в Смирне, но его страхи делали Шуберта монстром, а не праведником. В отличие от тех, кто пережил те дни, он ожесточился и потерял всякую жалость. Никто не пожалел его тогда, и он не станет никого жалеть сейчас. Каждый грек был сам за себя. Они сами себя предали. И пусть они считают его предателем – мало кто отважится бросить ему это оскорбление в лицо. А если не уследит за своим языком – получит пулю. Власть не терпит сострадания, Фриц отвлекал себя музыкой, когда творил бесчинства.

«Турок» куда-то спешил. Это было понятно еще и потому, что он не намеревался выслушивать ответы старосты или кого бы то ни было до конца, собираясь приступить к приготовленной заранее экзекуции. Что именно хотели предпринять немцы и этот «турок», жители деревни не знали, но были готовы к самому страшному. Хотя и надеялись на то, что Господь смилостивится и убережет от самого плохого.

– Вы заслуживаете немедленной казни! – неумолимо вещал Фриц, пока конвоиры отделяли женщин, дочерей и детей от мужчин.

Когда слово «казнь» прозвучало, то оно казалось каким-то будничным, механическим, несерьезным. До самого последнего момента надежда еще теплилась в сердцах жен. Ну не может же будущий убийца быть столь хладнокровным. Он рассуждал, беседовал, манипулировал своими подчиненными, отдавал какие-то распоряжения. Во всех этих действиях прослеживалась какая-то логика, угадывался порядок, а порядок вряд ли может быть связан с чем-то плохим. Разберутся, оправдаются, они ведь не солдаты, их мужчины. И разве удержишь их дома, когда вокруг творится такое…

Женщины верещали, что-то доказывая, к чему-то призывая. Но немецкий офицер тряс окровавленным серпом и пробитой немецкой каской, обнаруженной на греческом дворе. Улики фотографировал военный репортер, полагая, что уникальная съемка вещественных доказательств станет не свидетельством военного преступления, а оправданием жестокости гитлеровцев в отношении мирного населения.

– Вы не хотите выдать обезображенные трупы немецкий солдат и офицеров! Это отягощает вашу вину. Она доказана. Вам не отвертеться.

Здесь был и отец Георгиос. Его притащили из монастыря. Немцы уже побывали там с обыском и пришли ни с чем. Они не придали значения саженцу лимонного дерева, торчащему прямо под сенью оливы из взрыхленного холма. Лишь доложили Шуберту, что монахи сажали деревья, выбрав для этого не самое подходящее время, хоть настоятель и утверждал, что конец весны – лучшее время для подобной затеи. Стоило выкопать деревце, и они обнаружили бы обезображенный труп. Но, похоже, монахам удалось отвертеться.

Священник и послушники конечно же были заодно с односельчанами. Они стали соучастниками «преступления». Отец Георгиос действительно сделал много чего, что гарантировало ему попадание в расстрельный список Шуберта.

Во-первых, он позволил англичанам при отходе превратить его обитель в точку радиообмена, а во-вторых, он действительно приказал монахам-послушникам закопать несколько убитых немцев в монастырском саду у вековой оливы и скрыть могилы с помощью саженцев. Немцы не обнаружили свежие закопанные ямы лишь по причине своей невнимательности. Рыскать в лабиринтах монастыря они не стали еще и по причине засевшего глубоко в душе страха перед сверхъестественным. Тормошить то, что не поддается объяснению, они не собирались.

Шуберт обладал звериным чутьем. Он собирался наведаться в монастырь лично, чтобы убедиться в тонкостях выращивания лимонов, однако столкнулся в деревне с молчаливым сопротивлением своей миссии. Хотя некоторые не понимали его нынешней власти над жизнью и смертью, особенно раздражал староста…

Теперь было поздно рассуждать о том, что греки не проявили предусмотрительности, не скрылись в горах, в пещерах, в землянках монахов-схимников. Они встретили беду в своих жилищах, действительно не осознавая до конца, что именно им грозит.

Единственным человеком, кто не тешил себя иллюзиями, был кириос Ксенофонт, отец Катерины. Он смотрел на «турка», не опуская глаз и не закрывая лицо ладонью, как молодые мужчины. Его не донимал пот, не тревожило раскаяние. Грек должен защищать свою землю с оружием в руках – таково было его убеждение. Он был доволен, что его сын не находился среди тех, кого этот холеный «турок» в немецкой форме определил вправо, туда, где стояла шеренга скучающих немцев, держащих наготове свои винтовки. Наверняка шустрый Линос где-то спрятался, и правильно сделал.

– Тебе нужны признания? – спросил Ксенофонт Фрица. – Для отчета? Или ты копаешь по собственной инициативе?

– Мне нужна правда, – ответил Фриц.

– Ты ведь знаешь правду…

– Знаю.

– Зачем же мучаешь людей?

– Ты, старик, не знаешь, что такое настоящее мучение.

– А ты? Если ты знаешь все про мучения, к чему мучаешь других?

– Это ты о тех, кто убивал немецких парашютистов, закалывал их вилами, стрелял в упор и резал серпами?

– Ты определил для своей казни не имеющих к этому никакого отношения.

– Тогда выдай мне тех, кто виноват. И я отпущу этих бедолаг.

– Я. Это сделал я. Один. Так и запиши в своем талмуде.

– Ты? Один? Хочешь смерти?

– Хочу жизни для остальных греков.

– Думаешь, кто-нибудь из них вступился бы за тебя, старик?

– Каждый. Любой из них…

– Ты заблуждаешься. Глупец. Но я не стану тебя разубеждать. Для меня очевидно другое. Что ты слишком высокомерен, а высокомерие выдаешь за великодушие. Твой героизм меня не впечатляет, но твоему ложному признанию я доверюсь. И расстреляю тебя вместе с ними. С теми, кто, как ты считаешь, отдал бы свою жизнь, чтобы спасти тебя. Вправо его. Хотя постой! Эй вы, кто из вас хочет спасти этого старика от смерти ценой своей жизни?! Он признался в убийстве немецких десантников. Но я готов расстрелять вместо него кого-нибудь другого. Любого из вас.

Ни один не вызвался.

– Вот видишь? – торжествующе изрек Фриц.

Вдруг из толпы селян женского пола вырвалась девушка с обрывком флага. Она упала на колени и крикнула:

– Я… Меня!

– Эту дуру определить в бордель! В Ретимно! – приказал Шуберт порученцу и отмахнулся.

Конвойный толкнул кириоса Ксенофонта прикладом, и отец Катерины оказался в толпе приговоренных.

Залп прозвучал по команде «турка». Греки падали, сраженные немецкими пулями, у ветвистой оливы.

Женщины рыдали, склонившись над мужьями и сыновьями. На острове быстро темнеет весной, критское солнце погасло.

Расстрельная команда Шуберта закончила свое дело. В Ретимно уставшего и разбитого Фрица ждала музыка великого австрийского гения. Один освобожденный им уголовник неплохо орудовал смычком, скрипка – не то что критская лира. Она пронзительна. В ней нет столько боли… А эта дерзкая девчонка. Она хороша. И он собирался ее смирить. Как смирили греков в Смирне.

Глава 11. Партизаны

Марионетка рейха, армейский генерал с неблагозвучной на греческий слух турецкой фамилией Цолакоглу, подписал от имени Греции капитуляцию в Афинах. Тем самым Гитлер словно насмехался над независимостью Эллады.

Презрение к своему союзнику Бенито Муссолини Гитлер не проявлял, но немецкие генералы намекали на то, что итальянцы не заслужили верховодить в Греции, так как не умеют воевать и провалили свое вторжение. По их мнению, хваленые чернорубашечники Муссолини, его ряженные как петухи стрелки-берсальеры в своих смешных шапках с перьями не смогли бы одолеть греческую армию без помощи победоносной армии рейха. Поэтому все лавры по праву принадлежали только Германии.

Муссолини отрезали внушительный кусок от греческого пирога, но в столице, Македонии и на Крите хозяйничали «представители высшей расы».

Греция, по мнению фюрера, была обречена на вассалитет и абсолютное, беспрекословное подчинение великой Германии, как когда-то она была вынуждена забыть о своей свободе под натиском и владычеством могущественных османов…

Но для греков война не закончилась. Народ, конечно, все еще рассчитывал на англичан, но более полагался на себя.

Очень скоро в горах Эпира, в долинах Фессалии, в Аттике и на Крите появились мелкие разрозненные отряды под командованием офицеров разгромленной греческой армии.

Рыбаки предоставляли свои баркасы, вооружали их пулеметами, создавая подобие флота. Бывшие артиллеристы окапывались в предгорьях, перетаскивая трофейные итальянские пушки в тайные схроны. Кавалеристы всеми правдами и неправдами добывали лошадей для создания первой партизанской илы[14]14
  Ила – (греч. Ίλη) – основная тактическая единица конницы в армиях государств Древней Греции и кавалерии греческой армии периода тройственной оккупации. Ила последних двух веков соответствует кавалерийской или танковой роте.


[Закрыть].

Ну а монахи закатали рукава, чтобы снабжать партизан продовольствием. Женщины же готовили им еду в землянках, собирали урожаи оливок и зерна.

Сопротивление из городов и сел ушло в горы, так как там легче было противостоять как тройной оккупации немцев, итальянцев и болгар, так и местным предателям-коллаборационистам из «батальонов безопасности», жандармерии и местным нацистам.

Только через год после оккупации и раздела страны в Элладе появилась мощная партизанская армия – ЭЛАС[15]15
  ЭЛАС – народно-освободительная армия Греции (греч. Ελληνικός Λαϊκός Απελευθερωτικός Στρατός – ΕΛΑΣ). Наряду с югославской партизанской армией Тито крупнейшее и наиболее боеспособное в Европе партизанское формирование Греческого Сопротивления. Была способна действовать полностью независимо от помощи союзников.


[Закрыть], которая объявила на освобожденных территориях независимую республику, подчиняющуюся «Горному правительству». Сперва она противостояла оккупантам и их пособникам, но вскоре стала непримиримым врагом ЭДЕС – еще одного, не такого мощного, но тоже крупного партизанского соединения во главе с Наполеоном Зервасом, живущим на подачки английской разведки авантюристом.

Ну а в 1941-м партизаны, да и подполье только набирали обороты. Так что заброшенные в захваченную Грецию английские разведчики из Управления специальных операций сперва и понятия не имели, с кем устанавливать контакты.

В таком же неведении пребывали и Иван Троян со своей группой.

Советские диверсанты, приземлившиеся на парашютах в живописной долине у горного хребта Пинд, посчитали невозможным оставаться в Фессалии, кишащей подразделениями стран «оси». С помощью проводника-коммуниста они дошли до Афин. По его словам, в столице действовало подполье, способное снабдить русских нужной информацией по поводу дислокации партизанских соединений и обеспечить картами.

Информация оказалась ложной. Над Акрополем развевался немецкий военный флаг со свастикой, в городе шли облавы. Гестапо расстреливало без разбору любого, кого местные коллаборационисты обвиняли в прокоммунистических симпатиях. Под раздачу попадали и монархисты, и республиканцы. Лишь лояльные к марионеточному правительству и германофилы имели шансы выжить.

Троян посчитал, что связь с сопротивлением через этого проводника ненадежна, и решил пробираться в Пирей, где жил еще один связной. Прибыв в третий по величине греческий город и узнав, что человек, которого он искал, находится в гестапо, Троян отправился в порт, где нанял затхлую барку. Он решил держать курс на Эгейские острова. Нужно было переждать.

Оставаться в больших городах он не планировал изначально, ориентируясь на горы, однако реальная ситуация внесла свои коррективы в маршрут группы.

Пришлось пробираться еще южнее. Уже в море зоркий хозяин барки увидел патрульные итальянские катера и дал право руля, резко сменив курс. Итальянцы шли в сторону Афин, видимо не придав значения ветхой посудине, то ли идущей наперекор волне, то ли легшей в дрейф.

Похоже, единственным в тот период местом, где оказалось возможным укрыться до установления надежной связи с партизанами на материке, являлся Крит…

«Укрыться» – термин для деятельного Трояна, конечно, был неподходящим. В Самарийском ущелье советский офицер развернул бурную деятельность по налаживанию контактов с местными ополченцами и бывшими военными Эллады, не успевшими эвакуироваться в Александрию вместе с имперскими частями Великобритании.

Отряды были разбросаны по всему Криту. Непролазные Белые горы стали убежищем партизан. Рылись землянки, окопы, из сосновых бревен сооружались блиндажи. Очень скоро Троян посчитал, что парни – а в отряде бывшего командира греческих эвзонов Лефтериса насчитывалось не менее полусотни бойцов – засиделись в лагере, и предложил дерзкую вылазку уже спустя пять дней после интервенции острова, когда в городах и деревнях Крита начались репрессии в отношении местного населения.

Фриц Шуберт с упоением предвкушал в самой ближайшей перспективе сексуальное развлечение. Его воображение рисовало картинки немыслимого удовлетворения и упоения своей властью над очаровательной пленницей. Он не сомневался, что сумеет ее смирить, невзирая на то что девушка только что лишилась родного отца. Подавить ее дух окончательно, по мнению немецкого офицера, не представляло большого труда, ведь лишать воли непокорных, строптивых и свободолюбивых греков и гречанок было его даром.

Катерина ехала в легковом автомобиле самого Шуберта, прижатая с двух сторон его приближенными головорезами, обязанными Фрицу по гроб жизни за то, что вызволил их из греческих застенков. Командир расстрельной зондеркоманды находился на переднем сиденье. Шутце – водитель топил на газ, стараясь не отставать от авангарда колонны – мотоцикла полевой жандармерии люфтваффе «цюндапп» с коляской, на кронштейне которой был закреплен пулемет MG-34.

Сзади на приличном расстоянии тащился грузовик с парашютистами, не очень-то довольными, что по приказу командования любимцев Геринга превратили в заурядных палачей. Их успокаивало лишь то, что полицейские функции на десантников люфтваффе наложили до момента, пока Шуберт не укомплектует полностью свое подразделение выпущенными из тюрем Ханьи, Ретимно и Ираклиона уголовниками.

То и дело Шуберт оборачивался, чтобы, пусть пока и на расстоянии, оценить прелести девушки похотливым взглядом. Она была поистине хороша. Уголок его рта вытягивался в пошлой улыбке, но Катерина не замечала этого надменного взора, предваряющего животные намерения, убийцы ее отца.

Все, что было до этого дня, расплылось в тумане. Мир перевернулся. Она пребывала в шоковом состоянии, не отдавая отчета тому, что произошедшее нельзя изменить, его не отменишь, не отсрочишь, не вычеркнешь из жизни. Ее отец больше никогда не отругает ее, не приласкает, она не выслушает его нравоучений и не улыбнется его шутке, он больше не скажет ей «эвхаристо» за его излюбленное, приготовленное дочерью лакомство – рыбный суп какавью с лавровым листом и душистым перцем. Его больше нет…

…Троян действовал, как в Испании. Сначала Неваляшка «снял» пулеметчика с горжетом полевой жандармерии на груди, расположившегося в коляске «цюндаппа». Потом две гранаты угодили в грузовик, и он загорелся.

Автомобиль Шуберта оказался зажатым на грунтовой дороге. Вторая пуля снайпера угодила в голову шутце, но тот вцепился за руль мертвой хваткой, что сделало невозможным дальнейшее движение «мерседеса».

Немцы никак не ожидали нарваться на партизан в непосредственной близости от Ретимно и залива Суда. Перестрелка продолжалась не менее двадцати минут. Внезапность помогла партизанам уничтожить половину парашютистов. Остальные же бросились врассыпную, когда увидели, что гауптштурмфюрер со своими охранниками нырнули в канаву и пятятся к лесу.

Атака и быстротечный бой оказались результативными: партизаны уничтожили восемь нацистов, взяли трофейный пулемет, семь карабинов и пять автоматов. Этот арсенал появился как нельзя кстати. Им можно было вооружить еще один отряд, ведь добровольцы скапливались в горах с геометрической прогрессией.

Троян отдал приказ снять с гитлеровских жандармов форму, посчитав, что она обязательно пригодится в будущих вылазках. Транспорт гитлеровцев могли счесть на данном этапе бесполезной обузой и сжечь, но Троян и тут проявил «хозяйственность», приказав спрятать и «цюндапп», и автомобиль.

Затащить мотоцикл с коляской в укромное место оказалось делом нелегким, но вполне выполнимым. А вот с автомобилем сложнее – пришлось закопать машину у подножия горы, прикрыть ветвями платанового дерева и засыпать слоем земли и грудой камней. Занятие рискованное, с учетом того что к разгромленной группе Шуберта в любой момент могло подоспеть подкрепление, но Троян настоял на своем.

– Транспорт пригодится, когда будем выбираться на материк, чтобы освободить Афины! – отрезал командир, словно знал наверняка, что немцы проиграют войну…

Сперва казалось непонятным, что делать с девушкой по имени Катерина, которую обнаружили в машине сидящей как затравленный зверек. Видимо, паника не дала немцам сообразить, как поступить с пленницей – они позаботились лишь о том, как унести свои ноги. Ну что ж, в партизанском отряде сгодится кухарка и прачка…