Текст книги "Жить не обязательно"

6. Уныние

Между тем подошла пора устраиваться на ночь. Полярный день ещё не кончился, но солнце уже надолго исчезало в закатном дыму. Сегодняшний туманный вечер был особенно мрачным.

Сашка выгреб угли из костра на месте предыдущей ночёвки и накидал туда влажного мха, чтоб быстрее остыло и бокам было мягче, а из углей раздул ещё один костёр метрах в пяти от «спального места». Муки голода не ослабевали, но хуже было сознание полной безнадёги: без оружия еды не добыть, скоро так ослабнет, что и бургомистров прогнать не сможет, расклюют ещё живого.

Опять стрелял по уткам, и опять промахнулся.

И прижался спиной к валуну и заплакал.

И расплакался горько, как в детстве.

И смахивал слёзы, но они текли.

И пусть. Некого стесняться.

Наверное, от слёз и стало море солёным, от горя всякой твари живой.

Вернулся от ручья, вконец обессиленный, постелил себе доски, накидал на них высохший мох и лёг, глотая слюну.

Спал плохо, часто просыпался, ходил подновлять нодьи, да сторожко осматривал ближние торосы.

С «босыми» у охотника сложился вооружённый нейтралитет. Чаще всего медведи убегали сами, едва завидев человека или услышав лай собаки. Сашка не убегал. Не убежишь. Зимой и летом носил он с собой кроме карабина ракетницу или фальшфейер[4]4
  Фальшфейер – небольшой сигнальный факел, горящий даже под водой.


[Закрыть].

Лишь однажды медведь побежал прямо на него и не остановился на выстрел из ракетницы, хотя горящий комок заряда закрутился в снегу рядом с ним.

Сашка припал на колено и с расстояния в десять метров выстрелил ему в голову. И промахнулся. Свинцовый кончик тяжёлой пули оставил синюю черту между коротких ушей.

Медведь стал тормозить, вытянув вперёд лапы и припав на зад.

Вторая пуля попала ему в горло.

Когда успокоилось дыхание, охотник медленно подошёл. Это был небольшой, чуть крупнее пестуна, самец. Наверное, трёхгодовалый. И очень худой: кожа и кости. Жёлтые глаза его уже остыли, но крупные квадратные лапы всё ещё бежали, чёрные когти, длиной с мужской палец, всё ещё скребли лёд.

А его скребла совесть. Зря убил. Струсил. Мишка уже понял свою оплошность и стал отворачивать. В нападении не зверь был виноват – человек.

Он только что добыл нерпу, освежевал её, снял шкуру, сложил её конвертиком и спрятал в рюкзак, а печень, самую вкуснятину, понёс домой на палочке, не хотелось рюкзак пачкать.

Этот запах и учуял голодный мишка.

Только сейчас, страдая от болей в желудке, Сашка понял и того, обезумевшего от голода, медведя.

7. Странный сон и чайка

И приснился охотнику странный сон: будто он дома, в семье, и будто они с младшим братом занимаются непонятным делом: кладут на стакан лист бумаги и вдавливают его внутрь стакана баночкой из-под клея.

Бумага сминается, они вынимаем её за ребристые края и ставят рядом со стаканом. Получается странный такой ребристый сосуд бумажный. И они делают много таких сосудов, и младший брат всё время вопросительно смотрит на старшего.

В сильном возбуждении Сашка проснулся. Стало ясно, как сделать кастрюлю из куска толстой, плохо гнущейся жести!

Тут же раскочегарил посильнее нодью и бросил на неё донышко от бочки. Жесть надо нагреть докрасна, а потом дать медленно остыть, «отпустить», как говорят кузнецы.

Отпущенная жесть – мягкая и хорошо гнётся!

Пока крышка нагревалась, парень выбрал досочкой в песке небольшую ямку и подыскал обломок бревна для трамбовки.

Когда донышко остыло, он уложил его поверх ямки и стал бить сверху трамбовкой, пока жесть не вмялась в песок.

Так он стал обладетелем «корзины для бумаг» – кастрюлей! А ещё говорят, что нет вещих снов!

Ещё бы чего в эту кастрюлю положить!

Вполне довольный собой, улёгся на тёплые доски и засыпал ноги тёплым мохом – кр-р-расота!

Но заснуть не успел.

Из тумана возник бургомистр. Вразвалочку подошёл поближе и стал охотника рассматривать.

– Что, опять крови хочется? – Сашка кинул в птицу обгорелой палочкой. Но чайка лишь пригнулась, как боксёр на ринге, она не сочла нужным улететь.

Лук под рукой. До разбойника метра три-четыре. Стрела с гвоздиком вместо наконечника.

Чайку откинуло в сторону вверх лапами.

Ага!

Гарт вскочил, но бургомистр со стрелой в боку уже улепётывал к морю. Сейчас переберётся через барьер и уплывёт!

Догнал у самых льдин и свернул птице шею.

Весу в ней было килограмма два.

Но странно: голод, мучивший парня без малого трое суток, вдруг пропал. Лишь одышка непонятная появилась, пока догонял добычу. Да и не едят чаек, не слыхал никогда.

И никакой радости, что наконец-то есть еда, почему-то не было.

Сашка попытался ощипать птицу, как гуся или утку, но перо оказалось очень крепким, аж пальцы заболели.

Вспомнилось, что его сосед, Полукарпыч, летом обувается в «чуни» из шкуры гагары. И по дому в них ходит, и за водой на речку. Влаги эти самодельные калоши не пропускают, нога всегда сухая.

«Чайки, – те же гагары. Тоже всё время на воде или в воздухе. Должна и у них крепкая кожа быть, перо и пух непромокаемые».

Он отвязал нож с древка, снял шкуру с чайки, как с песца, чулком, и затолкал её под мох, на мерзлоту.

«Ещё одну чайку добуду, шкуры выделаю – вот тебе и носки готовые!»

Любопытствуя, почему эта птица такая тощая, вскрыл её желудок.

Остатки рыбы и тёмный комок с радужными разводами.

Осторожно вынул комок палочкой и расправил его на камне – промасленная тряпка. Кусок ветоши, каким механики моторы обтирают!

Ну и ну! От жадности заглотил или на «масло» позарился?

Мясо у птицы было только на грудине. Отделил его ножом. Получилось два куска граммов по триста. Остатки тушки тоже собрался под мох положить, как вдруг рядом тявкнул песец. Наверное, тот самый, что подбирал на берегу моря дохлых рыбок.

– Держи, земляк! Пируем сегодня. Голодовка кончилась! – и бросил «земляку» бренные останки бургомистра.

Песец тявкнул:

– Вау! (Спасибо!) – Осторожно подобрал подачку, отбежал за ближнюю кочку и приступил к трапезе.

А Сашка поджарил кусок мяса на палочке и съел, макая это своеобразное жаркое в морскую воду. Мясо было жёстким и пахло рыбой, но всё же это была еда.

8. Белуха, сайка и «босой»

Сытого охотника стало в сон клонить. «Пожрали, – теперь можно и поспать!» – жаба-сын из мультфильма «Дюймовочка» знал, что говорил.

Но перед сном Сашка всё же твёрдо (уж-ж-жасно-преуж-ж-жасно твёрдо) решил отныне жить по велению разума, поэтому обошёл костры, подбросил толстых дров, опять крепко-накрепко привязал нож к древку из лиственничной палки и положил это «копьё» под левую руку. Левша.

И приснилось ему, будто он на тренировке у штангистов.

И парни они крепкие, ноги толстые, морды красные.

И стали приседать с грузом и пыхтят, и пыхтят.

И так уж пыхтят, что охотник проснулся.

А пыхтение всё сильней и сильней.

Гарт вскочил и глянул на море.

Туман отошёл к берегам.

Из синей воды то и дело показывались длинные белые скобки, тут же исчезали и появлялись вновь. Над морем стоял лёгкий дымок, с пыхтением вылетавший из этих скобок. Чайки то и дело выхватывали из синевы блестящих рыбок, на льду подпрыгивал и тявкал песец.

Белуха!

Белуха идёт!

Белуха сайку гоняет!

Гарт во всю прыть кинулся к морю с «кастрюлей» в руке.

Белухи – это матово-белые, весом до двух тонн киты. Питаются они в основном рыбой-сайкой, косяки которой загоняют в бухты. Во время охоты белухи даже не поднимают голов над водой. Только колесо спины увидишь, фонтан пара из дыхала разглядишь и тяжёлый вздох услышишь.

Сайка – это небольшая, длиной с мужскую ладонь, рыбка, родня трески. Спинка у неё чёрная, брюшко белое, а жабры красные. Голова большая, в треть туловища, рот огромный. Тоже небось хапает рачков только так!

Спасаясь от китов, сайка жмётся на мелководье и со страху даже на камни выпрыгивает. Тут её и ловят люди, чайки, песцы и все, кому не лень.

Решив стать рыбаком, Гарт первым делом разделся догола (после рыбалки всё сухое надеть) и перебрался через барьер. Между льдом и водой отлив обнажил узкую полосу песка, на которой лежали мятые медузы, длинные ленты морской капусты, какие-то дохлые «ракоскорпионы» и всякая мелочь пузатая.

А в море жировали кроме белухи многочисленные нерпы, моржи и лахтаки. Это такие усатые тюлени побольше нерпы, но поменьше моржа. Их ещё морскими зайцами называют.

Сашка забрёл выше коленей в воду возле большого камня, где кипела вода. Слой рыбок там шёл плотной массой. Он завязал снизу штанины на брюках и гостеприимно подставил косяку штаны.

Через пару минут вывалил добычу в кастрюлю. С горкой!

Счастье какое!

Тут же откусил от нескольких рыбок головы и съёл тушки сырыми. Непорядок с этим рыбным народом: в «рассоле» живёт, а пресный! Запил рассолом.

Вторую и третью порцию рыбы он просто вывалил в ямку: потом подберёт.

И вдруг – как в плечо толкнули.

Оглянулся.

В воде у самого берега, брёл «босой». То и дело останавливался и взмахивал лапой. Целый дождь стеклянно-сверкающих рыбок взлетал вверх. Умка не спеша подбирал их с песка и опять заходил в воду. Брюхо его раздулось, как бочка.

Сашка дал задний ход.

Мишка не чуял человека: ветер дул с его стороны, а видят медведи плохо.

Гарт затянул поясную верёвку на своих полных рыбацкого счастья штанах, боком-боком пробрался к барьеру и стал карабкаться по льдинам наверх. И они конечно же стали осыпаться и шуршать!

Когда в первый раз перелезал, хоть бы одна хрупнула. А теперь, как назло, стали катиться вниз!

Охотник был на гребне барьера, когда медведь поднял голову. Он заметил человека и стал нюхать воздух.

«Не унюхаешь, потапыч! Ветер в мою пользу!»

Сашка быстро спустился и быстро надел куртку. Если вдруг это медведица, неудобно как-то нагишом перед дамой.

Схватил свои полные штаны и поволок их домой. До первой нодьи было метров сто.

И тут увидел, что «босой» поднялся на берег и бодрым маршевым шагом следует за ним.

Дыма он учуять не мог: ветер дул с моря на сушу.

Гарт развязал одну штанину и побежал. Задом-задом. Лицом к медведю, спиной к нодье. Полоса чёрно-белых рыбок покрыла красный мох.

«Кушай, миша, кушай, гостюшка дорогой, пока я огонь раскочегарю!»

Но медведь лишь слегка притормозил, видать, рыба ему надоела.

Сашка скинул куртку: «Пока обнюхивает, упею добежать!»

Но михайло размышлению предпочитал действие.

Он понял, что его дурят и перешёл на рысь.

Гарт бросил рыбу и перешёл на галоп.

На аллюр три креста, – фьюить!

С разгону сиганул через костёр, присел, развернулся и бросил в набегающего зверя пару горящих палок.

Они не долетели и должного действия не произвели. «Босой» лишь наклонил горбатую треугольную башку и стал осторожно головни обнюхивать.

Этот скот или никогда дыма не чуял, или из другой галактики пожаловал!

Медведь стал обходить костёр кругом, попал наконец в струю горячего дыма и отшатнулся.

Сашка вынул из костра головню подлинее и облил её соляркой.

Палка ярко вспыхнула, он заорал и сунул огонь прямо нахалу в морду.

Мишка отбежал в сторону и медленно, нехотя, пошёл прочь. Дойдя до штанов с рыбой, распорол их одним ударом и стал Сашкину добычу пожирать.

Вот злодей!

У парня в глазах потемнело.

Он вновь с криком атаковал грабителя огнём.

Когда «босой» побежал, бросил в него самодельное копьё.

И попал!

Потапыч извернулся, зубами вырвал копьё из ляжки, бросился удирать вдоль берега и вскоре скрылся из глаз.

«Во как я его! Бежит, аж шуба заворачивается!»

Подобрав копьё, вытирать его не стал.

«Отныне я – уж-ж-жасно хр-р-рабрый и чр-р-резвычайно могучий охотник по прозвищу Меткое Копьё, и пусть кровь врага напоминает о победе!»

Выбрав валун повыше, Меткое Копьё влез на него и осмотрелся.

Но никаких «босых» в пределах видимости не было.

Нервная лихорадка требовала выхода.

Сбрасывая возбуждение, бодро нарезал у костра штук пять кругов почёта и, потрясая окровавленным копьём, исполнил дикий танец Храброго Охотника.

Пора было одеваться.

Но идти на берег как-то не хотелось. А вдруг ещё один «босой» за камнем прячется?

Потоптался, потоптался у огня и решил, что среди храбрых охотников наверняка попадаются и осторожные, которые днём с огнём ходят.

И сделал себе факел из бересты.

Облачившись, немного прогулялся по пляжу, пособирал морской капусты.

И нашёл оба весла! Они, целёхонькие, лежали недалеко от того места, где потерпевший кораблекрушение выбрался на берег. Жаль, топоры плохо плавают. А как бы сейчас пригодился!

Этим же вечером, заготавливая дрова для костра, Гарт неожиданно открыл убежище своего знакомого, папы-варакушки.

Под широкой доской среди древесной мелочи и трухи обнаружилось сплетённое из травинок уютное гнёздышко.

Четверо оперившихся птенчиков было в птичьем домике. Двое ещё открывали жёлтые ротики и призывно пищали, а двое поникли головками, наверное, уже погибли…

Взрослые птицы отлетели в сторону. Невзрачная самочка нахохлилась и превратилась в рыжевато-серый шарик, самец же пропел печально: твить-тюрлю-тюрлю! – и уставился на человека чёрными дробинками глаз.

«Накорми малых сих», – опять услышал голос.

– Ай, соседушки мои! Голодаете, махонькие? У меня рыбы-во! Я – щас!

Вспомнилась учительница биологии: «взрослые птицы могут некоторое время обходиться без еды, но птенцам даже малейшая голодовка противопоказана: она приводит к необратимым изменениям в организме и к смерти малыша».

У костра Гарт распластал ножом несколько рыбок и вырезал из их спинок с десяток длинных «червей».

Быстро вернулся ко гнезду и положил по два «червяка» в открывшиеся ему навстречу жёлтые зевы. Два птенчика проглотили еду, двое были уже мертвы, и Гарт осторожно удалил трупики из гнезда.

Несколько «толстых жирных червяков» оставил на досочке у самого гнезда, вернулся к огню и стал наблюдать за поведением взрослых птиц.

Они сначала с недоверием попрыгали рядом с угощением. Затем папа-варакушка решился и проглотил одного «червяка». Удовлетворённо пискнул, и сразу же к нему подлетела самочка и тоже съела полоску рыбы.

Будем жить, земляки!

9. Сережет

Весь оставшийся день Гарт потратил на перетаскивание рыбы, изготовление иголки из куска алюминиевой проволоки, зашивание штанов и стирку. Штаны изнутри покрылись рыбной слизью, а куртку медведь пожамкал и оторвал карман.

Куртка у Гарта была что надо! У знакомого прапорщика он выменял офицерскую шинель на два «хвоста» – две невыделанные песцовые шкурки. Одна милая вдовушка, умница и рукодельница, эту шинель обрезала, подшила, пристрочила к ней накладные карманы и просторный капюшон.

Гарт стал захаживать к этой милой даме в гости, и у них сложились хорошие отношения. Она работала в бухгалтерии рыбозавода. Звали её Сережет Азретовна, для Гарта она стала Серёжей. Когда пришла пора улетать на зимовку и Гарт стал укладывать рюкзак, Серёжа спросила:

– Опять, что ли, без напарника, один-одинёшенек?

– Ты же знаешь, у нас многие так живут.

– Не так чтоб и многие. И опытные.

– И я пятый год.

– В тундре второй.

– Второй не первый.

Она вздохнула тяжело:

– Не выпадай из руки Господней, и пусть не сжимает Он ладонь свою слишком сильно! Осторожней там. Мой вот так же уехал – и всё. Искали-искали, весной вытаял в торосах…

– Ну, что ты меня живого хоронишь. Нельзя же так в дорогу!

– Не сердись. Тяжело мне. Как заново… – И она глянула на Сашку чёрными кавказскими глазами.

Отцом Сережет был «горный орёл», из ссыльных балкарцев. Он и настоял на этом имени. Гарт как то спросил Серёжу об отце. Но она лишь отмахнулась:

– Уехал, когда разрешили кавказцам домой. Плохо помню его. Здесь родилась, здесь выросла. После школы съездила к нему. Две недели не выдержала. Другое там всё: и обычаи, и природа, и люди. Не моё. Вернулась…

На зимовке парень часто вспоминал Сережет. Куртка сидела как влитая, а связанная её руками шапочка из козьей шерсти была удобной и тёплой.

А сейчас, вспоминая утонувшую лодку, три дня голодовки и стремительный драп от «босого», Сашка подумал: «А не слишком ли ты сжимаешь ладонь свою, Господи?»

Громко прочитал Отче наш и успокоился.

Есть великая, укрепляющая дух сила «в звучаньи слов живых».

Гарт часто обращался к Господу словами этой молитвы.

И странно: в переводе на современный русский или современный немецкий язык она хоть и звучит высоко и торжественно, но не имеет того волшебства, того переполняющего душу восторга, как если её читаешь вслух на церковно-славянском или на старонемецком языке.

Что-то теряется в переводе на современные наши бегло-разговорные языки. Но что? Смысл ведь, главное ведь, квинтэссенция ведь остаётся.

Наверное, всё дело в речитативе. Очевидно, правильное проговаривание слогов тоже имеет значение в формировании звуковой волны, настраивающей наше сознание на восприятие высокого, небесного, вечного.

Рядом с «домашним камнем» мох с тундры был уже вчистую ободран и вытоптан. Там обнаружилось глинистое место. Сашка заострил дощечку и выкопал в глине яму до мерзлоты. Насыпал туда рыбу, залил морской водой, – вроде как рассол, – и уложил сверху листья морской капусты, резерв питания.

Вечером изготовил себе деревянную тарелку и ложку, сварил в самодельной кастрюле фирменное блюдо «сайка-чайка», в которое вместо соли добавил морской воды, и со вкусом поужинал. «Hunger ist der beste Koch!» (Голод – лучший повар).

10. Дальняя прогулка

Утром «кораблекрушенец» сделал куском обсидиана четыре царапины на домашнем камне.

Четыре дня.

Живой, здоровый.

А кашель сам пройдёт.

Позавтракал остатками ужина, связал из жердей две треноги, уложил на них поперечину, стал доставать из ямы рыбу и развешивать её, чтоб завялилась.

Для этого он наделал много крючочков из найденной алюминиевой проволоки. Рыбку протыкал крючком через глаза и подвешивал к поперечине.

Через день подсохнет, заветрится, и можно есть, как семечки.

Так развешивал, пока не надоело, штук двести нанизал.

Сходил на берег и оставил у гнезда варакушек с десяток рыбок.

Решив отложить охоту на уток, Сашка стал стаскивать к кострам любой подходящий для строительства избушки-времянки кусок дерева: доску, рейку, ящик, бревно, горбыль.

Предпочитал, конечно, доски. Они попадались не часто. Много досок и обломков досок он бездумно истопил за эти дни, и теперь приходилось всё тащить издалека.

В одном месте обнаружил пять средней толщины брёвен в шесть шагов длиной и переволок их по воде к месту своей «высадки» на берег. Растает лёд, – сколотить плотик, искать карабин.

В другом месте нашёл старую-престарую замасленную телогрейку, дырявые валенки, кирзовый сапог, несколько ящиков из-под водки, поломанную раскладушку и мотоциклетную шину. Очевидно, этот мусор когда-то был выброшен на лёд, а течением льдину прибило к острову. Другая льдина вытолкнула первую на берег, а затем лёд растаял.

Всё это богатство Сашка перетащил к себе: авось пригодится.

Поднимая кусок доски, неожиданно обнаружил под ней большого лемминга. Толстый до безобразия, лежал он на боку в уютном тёплом гнёздышке из мха и шерсти и не сделал попытки убежать, а лишь болезненно пискнул и закрыл лапками глаза.

Как человечек испуганный!

Решил, наверное, что уж-ж-жасное чудовище его съест.

Толстый живот этой красноватой мыши жил отдельной жизнью: там что-то билось, толкалось и явно просилось наружу.

Гарт сообразил, что это «Мадам Лемнинг». И такая она толстая, потому что рожать собралась. Может, вот сейчас, в эти минуты и родит. И человеку, существу из другого мира, тут делать нечего.

Извинившись, он аккуратно положил доску на место и присыпал древесной трухой и мхом, как и было.

Постепенно промысловик уходил всё дальше от берега. Разжёг догорающим факелом ещё один костёр и продолжил свой путь уже без огня в руках.

Через каждые двести-триста метров попадались ручьи. В устьях ручьёв кружились маленькие кулички-плавунчики или утки-морянки, несколько раз по-над берегом пролетели кряквы, чайки-моёвки гомонили над водой.

Обувь оставляла желать лучшего. Пока он двигался по песчаной береговой полосе, проблем не было, но стоило отвернуть в тундру, которая летом болото, как деревянные подошвы пропитались водой, рукавные носки намокли и холод сжал подошвы ног. Вскоре Сашка перестал чувствовать ступни, они стали как деревянные.

В походе сделал важное открытие: на острове есть или недавно были олени и волки.

Об этом говорили остатки волчьей трапезы в низине, на берегу ручья.

Чисто обработанные песцами и чайками белые кости крупного быка ещё держались на сухожилиях, не успевшие превратиться в рога мягкие панты были обгрызены почти до самой головы, – от силы с неделю лежит здесь этот остов.

Песец-щенок (наверное, давний знакомый) в чёрно-бурой детской шубке с увлечением грыз копыто и, облизываясь, отскочил в сторону, когда человек приблизился, щенку всё ещё хватало еды на остатках волчьей трапезы.

Гарт пошёл по этому ручью вверх. Он тёк с горки, на вершине которой стояла триангуляционная вышка.

Подле треноги – едва различимые следы гусениц вездехода, значит, весной по большому снегу работали здесь геодезисты – небольшая бухта ржавой железной проволоки, одна бутылка из-под водки, другая из-под шампанского (неплохо жили мужики!), изъеденные ржавчиной пустые консервные банки и с десяток больших гвоздей-двухсоток.

С вышки хорошо просматривался весь остров. Гарт вспомнил карту. Размерами остров был примерно десять на шесть километров и имел форму сапога с широким голенищем на северной стороне и шпорой на южной оконечности. От «голенища» отходила низкая широкая отмель, напоминающая собой размотавшуюся портянку. «Шпора» представляла собой скалистый островок, соединённый с основным массивом тонкой перемычкой. Рассматривая этот остров на карте, понимаешь, почему первооткрыватели назвали его «Ботфорт».

Ботфорт и есть.

Базовая Сашкина изба печальным кубиком виднелась на соседнем острове. Всего-то десять километров. Неужели не удастся подтащить к берегу и поднять лодку и придётся куковать на этом «сапоге» до ледостава?

«Таймыр, пёс мой верный! Как ты там? С голоду пухнешь или леммингов ловишь?»

На юго-западной стороне Ботфорта Сашка заметил три рыжих пятна, очевидно, бочки, и решил перекатить их к дому.

Перевёл свой взгляд на «шпору», и сердце так и забилось: олени!

Табунок голов на десять – двенадцать. Чёрными пятнами выделялись их тела на буро-зелёной тундре. Двое или трое лежали, остальные мирно паслись. Значит, волки далеко, иначе олешки не пошли бы в узкое место, где их можно передушить за пару минут.

Надо будет поменьше топить. До стада километров пять-шесть, и ветер сейчас не в их сторону, но если почуют дым – уйдут. Переплывут пролив, исчезнут на материке.

Сашка прихватил с собой найденное богатство: проволоку, гвозди, бутылки, и в прекрасном настроении поскакал с горки вниз.