Текст книги "Жить не обязательно"

16. Тет-а-тет

Вдруг на ящик рядом с ним присел парень в длинной белой рубашке, с широкими крыльями за спиной, а лицом – ну точь-в-точь как Сашка в семнадцать лет. Если это «голос», то наконец-то представилась возможность его увидеть!

– А скажи, дружок, как тебя зовут? Пора знакомиться.

– Александрос, – ответил «дружок», как ждал.

– А что значит твоё имя? Поясни.

– Защитник человеков.

– Хорош защитник! Ни слова, ни намёка, что буря идёт!

– Мы не властны над погодой. Разумные люди сами знают погоду наперёд.

– Благодарю за «шпильку». Но мог бы намекнуть, что лодка затонет, я-то надеялся проскочить прибойную полосу, даже голенища сапог не поднял, их и сорвало. Бегал потом босой.

– Я тоже растерялся. Никогда такого шторма не видал. Но всё же подсказал тебе, куда плыть и где вылезть, чтоб о камни не ударило.

– Э-э, нет! Полоску ту песчаную я сам узрел. Никакого «голоса» не припоминаю.

– Ты был в таком состоянии, что действовал по наитию и как бы не слышал меня. Вспомни же и вторую «калитку». И бензобак от мотора, вытолкнутый как бы случайной льдиной именно в эту прореху в ледяном заборе.

– Хм-м… А песенка про пегого бычка с выходом на арбалет – твоя работа?

– Моя, – не стал отпираться Александрос.

– А сон как сделать кастрюлю?

– Тоже моя идея. И позволь заметить, что ты не очень-то быстро соображаешь: три раза пришлось по голове постучать.

– Ка-а-кой ты вежливый!

– Себя вспомни. Ты очень вежлив, мысленно всё возражая? – И ангел надул губы, как мальчишка.

– Ишь какой!

– Да уж. Весь в тебя.

– Скажи, а канистра, бочка, морж, сайка – это тоже ты?

– Дохлый морж и рыба тут ни при чём. Бочку ты тоже сам заметил. А вот канистра – да, это я тебе несколько раз повторил: «Посмотри!».

– Спасибо от души. Без этой «шапки» голову застудил бы.

– Пустяки. Работа у нас такая… Но ты кой-чего не заметил, за что я тоже жду от тебя спасибо. Благодарность – это та субстанция, которая нам нужна, как человекам хлеб.

– Я с некоторых пор чувствую и присутствие твоё и подсказки. Арбалет и кастрюля, – вот вроде и всё… Нет, постой! Спасибо, что вывел меня на берег между камней. Подсозние – штука непонятная… Как ты это сделал? Не волю же мою сломал?

– Конечно нет. Это запрещено. Можно лишь намекнуть. Подсказать. Сослаться на похожий случай. Человек должен сам принимать решения.

– А почему же столько неправильных и даже гибельных для себя решений принимает человек?

– А потому что… видишь, я светлый! – Александрос качнул сияющим белым крылом. – А есть ещё чёрные. Место светлого – справа, место чёрного – слева. А хозяина чёрных Христос назвал «человекоубийцей от начала» (Евангелие от Иоанна, гл. 8). Погибель человеков – радость для него.

– Но если ты такой умненький и всё тебе заранее известно, то «скажи: мне, кудесник, любимец богов, что сбудется в жизни со мною?»

– Не кудесник и не любимец, а всего лишь служебный дух. И прошу язычников не вспоминать, не люблю я этого.

– Ладно. Спасибо за добрые вести.

– Не стоит. Такая наша работа. Ангел – значит: вестник.

– Меня сейчас очень беспокоит моё здоровье, дорогой мой вестник, а ты ведь знаешь будущее. Скажи…

– Не скажу! – с раздражением буркнул Александрос.

– Почему? (не слезу с него, пока не узнаю!)

– Можешь не верить, но будущее нам известно ещё меньше, чем вам.

Гарт крайне изумился:

– Ничего нам не известно! Мы тыкаемся во все углы, как слепые котята.

– Неправда! Ты ведь с утра планируешь день и чем тебе заняться?

– Так.

– И неделю, и месяц, и год, и жизнь ведь планируешь примерно?

– Вот именно, примерно!

– А точнее и нельзя, ты не один на свете. Будущее своё ты каждую секунду творишь из настоящего вместе с Ним: прямо пойдёшь – женату быть, направо пойдёшь – богату быть, налево пойдёшь – убиту быть. А вот наше будущее целиком от вашего зависит. А моё – от твоего. Понял?

– Не так что б очень.

– Опять ёрничать?.. Ну, мне пора! – Глаза ангела были полны слёз. – Я существо подневольное. Не понимаете вы, люди, какое это счастье самому выбирать свой путь!

– Помоги, Александрос! Помоги выздороветь! Не оставляй меня одного, защитник мой!

– Я не волен оставить тебя, даже если б и захотел. Но и мне надо время от времени по своим делам. Я скоро вернусь. Я рядом.

– Скажи по крайней мере надо ли пить таблетки?

– Конечно, надо! Нельзя долго терпеть головную боль.

– А потом?

– А потом… Как станешь засыпать, позови (это я, пожалуй, могу тебе сказать) в свой сон Петра, соседа своего. Он всю жизнь в тундре. Опытный. А мне пора.

«А говорил, будущего не знаешь!» – хотел Гарт крикнуть ему вслед, но Александрос неожиданно исчез, как растворился, лишь лёгкое сияние ещё мерцало над старым ящиком у костра.

17. Не храбрый портняжка

Оставшись один, рыбак кинулся проверять аптечку.

Осталось две таблетки аспирина, а «поносных», как и было – пять.

Сашка хотел их выкинуть, а потом подумал: «Стоп! А вдруг – это самое… к бронхиту ещё и диарея привяжется? Не-ет, пусть лежат пока».

Но никаких таблеток пить не стал, решив выдержать характер и узнать, сможет ли вообще утром подняться.

Уложив по бревну на обе нодьи, он опять залез в спальник, хорошенько подоткнул мох под бока, прочитал на ночь Отче наш, а закончил молитву так: «А теперь, Господи, если есть на то воля Твоя, пусть придёт в мой сон Пётр Поликарпович Ольховик, мой сосед и коллега. Поговорить надо. Аминь».

Но заснуть не смог. Кашель душил его. И сильно душил. При каждом приступе, казалось, голова лопнет.

Пришлось нарушить слово и выпить таблетку аспирина. Головная боль уменьшилась, но кашель всё так же разрывал лёгкие.

Убедившись, что заснуть не удастся, Сашка решил приняться за чуни.

Покрутил шкурки в руках, ещё раз промял их и примерил на ноги – годится! А шить там всего ничего: три-четыре стежка в носке, бывшее птичье горло затянуть, да завязочки пришить.

Долго-долго, по стежку-стежочку шил он эти галоши-тапочки. Когда стали готовы, положил в них стельки из сухого мха – красота, а не лапти!

Прошёлся в них у костра – слишком мягкие, каждый камешек стопа чувствует. Тогда опять обул свои деревянные сандалии и привязал их к ногам. Вот теперь – самое то!

Опробовал новую обувь прогулкой к ручью. Постирал свои носки-рукава и повесил их на колышек у костра. Высохнут – на место пришить.

Под утро, когда солнышко явственно пошло вверх, тоже подтянул постель повыше и попытался заснуть в положении сидя, но только смежил веки, как обратил внимание на возмущённые крики чаек, всё ещё пировавших на моржовой шкуре недалеко от бивака.

«Мишка, что ли?» – охотник выглянул из-за камня.

Шкуру с увлечением теребили медведица и два медвежонка.

«Босая» пыталась отгрызть кусок от толстой роговой пластины, в которую за эти дни превратилась и без того жёсткая кожа моржа, а малыши просто лизали то, что им осталось от чаек, совсем как собаки вылизывают тарелку.

Гарт взял в руки дымящуюся головню и поднялся над камнем:

– Эй, мамаша! Не наевшись, не налижешься! Во-он там целый моржина на берегу лежит. Бегите скорее, а то чайки расклюют!

Медведица зашипела и стала задом-задом пятиться прочь от шкуры, от охотника, от костра, совсем как охотник недавно пятился задом от толстого «босого рыбака».

Медвежата, совсем ещё маленькие, с собаку величиной, повторили все действия матери. Припадая на передние лапы, кланяясь и шипя в сторону человека, вся троица стала удаляться.

Как ведут себя бурые медведи при встрече с человеком, Сашка знал из книг, самому не приходилось видеть близко бурого мишку, а белые медведи, завидев поблизости человека, шипят как гуси, только сильнее.

На метеостанции их отпугивали огнетушителем. Или направляли на них шипящую струю воздуха из шланга компрессора.

Даже здоровенные медведи тут же удирают.

Наверное, в медвежьем разуме уложилось: кто громче шипит, тот сильнее, и как врежет леща!

А сейчас Гарт смотрел на эту дикую семейку и было ему жаль, что она так быстро уходит.

Три чёрных носа, шесть чёрных глаз, желтоватые шубы, зелёный мох.

Красные лишайники, белые чайки, небо и солнце. Рокуэлла Кента сюда поскорей!

«Как жаль, что я не родился художником! Но с получки обязательно куплю фотоаппарат!»

Откланявшись, «босые» побежали, но медведица вдруг остановилась и стала возбуждённо водить носом, сразу забыв и про человека, и про жёсткую несъедобную шкуру.

Ещё пара секунд – и она взяла направление. Бег её принял целеустремлённость и красоту, а всё тело вытянулось навстречу запаху еды. Медвежата не поспевали за матерью, но спешили изо всех сил.

«Давай, давай, мамаша! Там ещё много осталось, хватит вам на троих».

Улыбаясь про себя, Сашка забрался в спальник, устроил изголовье повыше и так, полусидя, заснул.

И сразу увидел соседа. Старый охотник Пётр Поликарпович Ольховик приехал в гости. И вроде как пьют они чай и обсуждают свои дела охотничьи и как бороться с простудой, если вдруг что. Прозвучали слова «золотой корень», но тут Гарт закашлялся и проснулся.

18. Сосед

Подновив костры, отколол от доски несколько толстых щепок, забрался в спальник, прислонился спиной к камню и принялся выстругивать стрелы. И стал вспоминать.

Упряжку Поликарпыча он заметил с крыши.

По тундре скользила живая чёрточка. Как будто черной ниткой белый носок штопаешь и потихонечку, равномерно её по ткани протягиваешь.

Через час он уже встречал гостей.

Каюр, высокий мужчина на копыльях позади саней, с размаху всадил остол (палку с железным наконечником) в мёрзлый грунт: «Р-р-ру!»

Псы остановились и легли.

Таймыр не зло, для порядку, облаял вновь прибывших. Вожак упряжки, крупный, широкогрудый пёс, так же ответил.

Гарт крикнул Таймыру:

– Фу!

Каюр скомандовал вожаку:

– Сидеть, Облак! Тихо! Здоров, соседко! – И взмахнул рукой.

«Соседко» он произнёс невнятно. Можно было понять и как «соседка». Это Гарту не понравилось, но промолчал, потихоньку разглядывая старого охотника.

Пожилой сероглазый мужчина в валенках и не с карабином, а со снайперской винтовкой СВД за плечами. Он привязал вожака за ошейник к столбу, раскрыл мешок на санях и дал каждой собаке, начиная с вожака, по куску чёрного мяса, наверное, моржатины.

– Облак! Тайга! Туча! Иртыш! Алдан! Чара! Ярик! Дубок!

– Какой важный собака! – заявил он вдруг и шагнул к Таймыру с намерением погладить его, но Таймыр зарычал и отошёл в сторону.

– Правильный собака. Кличешь как?

– Таймыр, – ответил Гарт неохотно. Настроение у него моментально испортилось. Сашка ждал, что Полукарпыч, о котором он был наслышан как о приветливом и доброжелательном человеке, сейчас назовёт своё имя и спросит имя соседа, а он начал с собаки.

– Правильна кличка! Ни колдун-ведьма не возьмёт, ни лихоманка не пристанет. Чё ж упряжку не заводишь, коли знаток?

– Не знаток. Я – технарь. Проходите, чайковать будем.

Гарт был в полной растерянности. Этот живущий на краю земли мужчина утверждал то же самое, что и его отец, колхозный пастух.

Собакам нельзя давать имена людей, но нельзя их называть и «простыми» кличками типа Бобик, Тузик, Шарик, Полкан. Такую собаку легко «испортить», наслать на неё болезнь или увести.

Называть собак следует именами, над которыми «глазливый» человек не властен. Например, по названию реки, горы, горного хребта, отдельного дерева или лесного массива, острова, полуострова, моря, океана или природного явления и т. д. Все эти слова обозначают сотворённое Богом. А над творением Божьим колдуны не властны.

Пастушеская собака его отца была беспородной двоняжкой, но носила гордую кличку Вассер (Вода). О такую кличку любая ведьма себе зубы обломает. Но, честно признаться, Сашка знавал множество всяких тузиков и шариков, которые доживали до глубокой старости и ни разу не были заколдованы колдунами, уязвлены ведьмой или уведены вором.

Впрочем, вышеуказанные категории граждан в его родной деревне и не проживали. Все были нормальные, лояльные, законопослушные советско-колхозные люди.

Интересно другое: родители Алесандра Гарта – потомки немцев-переселенцев, переехавших из Германии в Россию примерно десять поколений тому назад. Эти переселенцы, разумеется, и веру, и суеверия свои привезли. Но как получилось, что и немцы, и русские имеют одинаковые суеверия касательно собак? Не отголосок ли это обычаев древнего индоевропейского племени, из которого потом выделились кельты, германцы и славяне?

Пока Сашка хлопотал по хозяйству и «метал» на стол всё, что было в печи, Полукарпыч продолжал разглагольствовать о собаках трескучим тенором, совершенно не подходившим к его высокой крепкой фигуре. Он так и не сделал попытки представиться или назвать своё имя.

Сашка уже имел не один случай убедиться, что многие охотники – люди со странностями, но вот такое…

Наконец он догадался глянуть гостю в глаза и увидел пляшущие там озорные огоньки. Мужик развлекался.

«Ах так! Ну, держись, сосед!»

Улучив просвет в монологе Полукарпыча, Гарт обратил его внимание на свой обеденный стол и стал расхваливать его на все лады. Дескать, он родной брат тому самому столу, что стоит в трапезной римского папы и на котором пьются изысканнейшие вина и едятся вкуснейшие яства. А получил Гарт его как презент от кардинала Болтанелли, с которым некогда вместе учился в школе, но который оказался сыном итальянскоподданного и рванул за бугор. Что же касается собак, то кардинал предпочитает пекинесов. Самый пекинессейший из пекинесов частенько ходил гулять под этот стол, и если принюхаться к правой передней ножке, то ещё можно уловить запах его благородной мочи.

– Благородная, гришь? – прервал его гость. Коротко глянул на хозяина и заявил:

– А ведь ты шельма!

– Не шельмей некоторых!

Полукарпыч рассмеялся, протянул Сашке руку и присел к столу.

Два охотника-соседа плотно пообедали и выпили по сто граммов спирта из запасов хозяина. Но когда Гарт потянулся налить по второй, Полукарпыч заявил:

– Хорош. Привыкашь к ему, а надо оно?

Ну и ну! Выпив первую, отказаться от второй? Но бутылку Гарт убрал.

И магазинный чай Полукарпыч отказался пить, а достал из кармана холщовый мешочек, высыпал из него в эмалированную кружку несколько корешков и залил кипятком.

– Пробуй!

Настой был вкусным и отдавал приятным конфетным запахом.

– Что за трава?

– Золотой корень. Ото всех болезнев помогат. Лутше него тока оленья кровь. Свежа, горяча, как есть.

Сашка стал расспрашивать и выяснил, что золотой корень растёт по каменистым осыпям и на этих широтах не вырастает таким крупным, как в тайге. Но целебная сила его от этого не меняется.

Оленя же нельзя гнать или преследовать. Умереть он должен в одну секунду. То есть от пули в голову или в шею. Только «неиспуганная кровь» целебна. «От цинги, от жара, от живота помогат и кости быстрей срастаютца».

Отвар оленьей грудинки – лекарство от простуды, а нутряной жир – от больной спины. Раньше так и лечились, не было ни таблеток, ни аптечек, ни раций, без которых сейчас в тундру не выпустят.

В этот вечер, за неспешной беседой, Гарт узнал много нового, обогатился опытом повидавшего тундровую жизнь человека.

Особенно запомнился ему такой совет:

– В хороший год не клади по многу капканов, пёс везде идёт, любу приваду берёт. Убей быка гонного, запах от него. Поруби на куски, обваляй в снегу и водой полей, штабы не так легко ему грызть было. Да снегу гору навали, пусть лазит, ходы делат, пёс это любит. Капканы с толком раскидай, штабы на вытянутой цепке один другова не доставал. Штук пять-шесть будет, когда и семь. Кажный день проверяй, по стока-ту штук снимать бушь. Живые ишшо. Убил, дома в момент «шубу» скинул. Тёпла тушка – не мёрзлая, быстрей и ловчей. Таких оленев вдоль бережку раскидай, где вода под рукой, – до Нового года план твой.

– С конца декабрю станет мало его. Кочевник он, разбегатца. Да и повыдушат люди наши. В конце февралю возвертатца начнёт, но уже меньше. Куды как меньше его и сторожкой станет, опасаетца железа, нейдёт в капкан, и некогда ему: гон. А тама и сезону конец. Кто успел, тот взял.

Утром, провожая Петра Поликарповича, Гарт кивнул на винтовку, оптика на которой была заботливо прикрыта колпачками:

– А я не люблю зимой со стёклами. Дохнул – иней. Пока протрёшь, олени ушли.

– Аккуратней дыши, – усмехнулся Полукарпыч и добавил озабоченно:

– Волк на путик пошёл. Пугаю, а то в длинну ночь даст прикурить. У тебя-то как?

– Не видал пока.

– Ну и не дай бог. А то всю работу спортят.

Пока Полукарпыч разворачивал нарты и приводил в порядок собачьи алыки-постромки, Сашка успел разглядеть, как его сосед пугает своих врагов. Насмерть «испуганная» волчья морда скалила жёлтые клыки из-под небрежно накинутого на тушу куска парусины.

Сашка долго смотрел упряжке вслед. Ольховик получил прозвище «Полукарпыч» не от созвучия с отчеством своим, а потому, что никогда больше половины плана не давал. Зато каждый год. Даже когда песца в тундре – шаром покати. Откладывал, очевидно, на чёрный день, а потом сдавал. Поди докажи, когда взято. Если правильно обработанная шкурка год-два в холоде пролежала, – от свежей не отличить.

Начальство его за это не любило, но Полукарпыч мало беспокоился.

– А что они меня уволят? Я тридцать лет тута. За войну – три «Славы» и ранение. А ну-ко?

У этого человека, говорили Гарту охотники, есть брат-погодок, Михаил Поликарпович. Но не ужились братья. До ссоры доходило, до драки, карабин друг от друга прятали. И разъехались. Своё решение и тот и другой объяснили начальству так:

– Он всё неправильно делат!

Михаил взял зимовку в тундре, Пётр – на побережье.

Говорят, ростом, ухваткой, отношением к людям – во всём они разные.

Но голоса до того похожи – по рации не отличить.

Гарт вырос в дружбе со своими сёстрами и братьями, вражда между родными была ему вчуже и напоминала историю про Каина и Авеля.

19. Черныш, Малыш и стрелы

Когда стрелы были вчерне готовы, Сашка выгладил их острым куском обсидиана, расщепил хвосты и вставил в расщепы не перья, а тонкие деревянные пластины, которые закрепил нитками.

Противоположные концы он подстрогал под каждый наконечник отдельно, обмазал у костра горячей древесной смолой и насадил наконечники.

Получилось пять стрел. Из них две простые, а три с куском гвоздя в острие.

На эту работу ушло два дня. Или три. Сашка забыл делать чёрточки на камне, а когда опять стал их делать, никак не мог вспомнить, сколько же дней он не царапал камень, и сделал две черты.

Когда становилось темно перед глазами и нож и деревяшки падали из рук, Сашка поворачивался так, чтобы солнышко светило в лицо, и просто лежал, впитывая свет. Почему-то очень важно было чувствовать кожей свет.

Если было совсем невмоготу, – пил воду.

Чайки привыкли к его лежачему положению и перестали кричать. Лемминги стали шуршать у самых ног. Чёрный ворон повадился каркать, пролетая над костром. Песец-воришка, стал подходить близко и тявкать.

– Что, Черныш, кушать хотца? – спросил у него Сашка.

– Вау! – ответил Черныш.

– Погоди, сейчас! – стараясь не делать резких движений, Сашка достал из кастрюли кусочек недоеденного рагу «ассорти а ля Ботфорт» и кинул Чернышу под ноги.

Песец отскочил, но потом осторожно, не сводя с человека настороженного взгляда круглых жёлтых глаз, подкрался, схватил кусочек и убежал.

Буквально через десяток секунд появился вновь. На этот раз он не тявкал, а лишь выжидательно смотрел на человека и облизывался.

Сашка кинул ему ещё кусочек рагу. Черныш съел его «не отходя от кассы» и снова облизнулся.

Бросил песцу сушёную рыбку. Но так, чтобы она упала неподалёку. После некоторых колебаний Черныш рыбку рывком подобрал. Проглотил и подошёл поближе.

Вскоре он уже брал у Сашки еду из рук. Осторожно брал, самым кончиком остренькой мордочки прикасался, быстро хватал и убегал.

– Черныш, а ты не лопнешь? – Гарт медленно поднялся со своего ложа. Он скормил этому вёрткому щенку полкило мяса и с десяток рыбок, а тот всё ещё попрошайничал.

Проследив за зверьком, Гарт увидел, что он давно уже набил брюхо и теперь просто закапывает подачки в мох. Метрах в тридцати, за небольшим камнем. Запас делает. Нимало не смущаясь тем, что человек всё видит.

– Ах ты жулик! Пока то не съешь, больше не получишь!

Черныш ещё долго танцевал в трёх метрах от Гарта, но, убедившись что подачек больше не будет, скрылся.

И ещё Гарт прикормил лемминга.

Несколько этих бесхвостых красноватых мышей то и дело шмыгали по своим дорожкам у самых ног, затем один лемминг осмелел, подобрался поближе, схватил лапками рыбку и стал её поедать, быстро-быстро шевеля усатой мордашкой.

Это было очень забавно.

– Малыш, ты же вегетарианец, нельзя тебе рыбу!

Малыш бросил рыбку и юркнул под мох, но спустя мгновение появился снова и стал это лакомство доедать. Наверное, соль нужна всем живым существам и тундровые мыши тут не исключение.

Гарт осторожно убрал оставшуюся рыбу и положил на мох кусочек шоколада.

И шоколад пришёлся ко двору. И он был съеден с завидной скоростью.

Тогда парень положил махонький кусочек на ладонь. Малыш без страха взобрался на ладонь и кусочек съел.

– Хватит, а то живот заболит!

Малыш покрутился, покрутился на горячей от жара ладони, свернулся калачиком и закрыл глаза: «Пожрали, теперь можно и поспать!»

Сашка держал его так, пока не устала рука, а потом осторожно стряхнул на мох возле лемминговой дорожки. Малыш понял и побежал домой.

Больной не мог ничего есть, хотя и понимал, что надо. На второй (или третий) день закончились топливо. Он поднялся и побрёл за дровами. И понял, насколько ослаб: стоило наклониться, и в голове раздавался звон, а перед глазами разливалась темень.

Это его очень испугало, и он через силу съел кусочек чёрствой лепёшки и запил водой.

Эх, как нужен сейчас горячий, свежий олений бульон!

Штаны опять стали спадать. Верёвочку всё туже подтягивал.

Кашель и жар как прописались в охотнике, но последняя таблетка, как последний патрон – на крайний случай.

Что следовало делать, Гарт знал. Но о том, чтобы идти в тундру, ползти, скрадывать оленей, и думать не хотелось. Его мир ужался до двадцати шагов в одну сторону: от костра к берегу, и до ста шагов в другую сторону: от костра к ручью.

– Александрос, ты где? – крикнул в отчаянии. Но не услышал ответа, хотя чувствовал присутствие ангела рядом.

«Вот! Защитничек! Как болтать-рассусоливать, так пожалуйста, а как помочь – не дозовёшься! Ещё день-два – и задушит меня бронхит».

Гарт разозлился, обул свои птичьи чуни и сказал себе так: «Пока можешь ходить, – ходи. И сейчас же ты, чудо в перьях, пойдёшь и проверишь оружие. А потом – на охоту!

Пусть суждено твоим косточкам остаться на этом острове, но не скажет о тебе твой сын, что отец его умер раньше смерти».

Воткнул в песок обломок доски-дюймовки, отсчитал двадцать шагов и выстрелил в неё стрелой с «бронебойным» наконечником. Промахнулся. Но со второго раза, стреляя с колена, попал.

Стрела не пробила доску, но расколола её. Годится.