Текст книги "Жить не обязательно"

20. На охоте

Утром Сашка выпил последнюю таблетку аспирина, выбрал себе крепкую палку-посох и с тремя стрелами у пояса вышел в направлении триангуляционной вышки. Южный ветер стих, грядёт перемена, надо осмотреться.

Оленей он увидел сразу километрах в двух.

Рогали всегда идут против ветра, а он поменялся на северо-восточный, или по-местному, на хиус. После южака хиус обязательно наносит туман. И он уже надвигался. Тёмно-серое облако широким языком пересекало пролив. Выйди Гарт чуть позже – не увидел бы оленей.

Но увидел, и глаза враз стали зоркими, а ноги – крепкими. Вот и шанс! Может, последний.

Отбросил посох и стал скрадывать табунок так, чтобы быть под прямым углом к ветру. Когда накатил туман, охотник был уже в двухстах метрах от стада и не боялся упустить его из виду.

Ещё через час подобрался на сто шагов и стал осторожнее. Кашлял, зарывшись лицом в мох, и это было тяжело до удушья. Будь у него карабин, уже можно было стрелять без опасения промахнуться, но предстояло подползти на двадцать шагов. А лучше – на десять.

Олень – жвачное животное и не может всё время пастись. Треть своего времени он проводит, пережёвывая проглоченное ранее, совсем как корова или овца. Для этого важного дела олени ложатся. Правда, редко всем стадом. Обычно одна из старых важенок продолжает пастись и время от времени вскидывает голову, обозревая окрестности.

На этот раз табунок улёгся жевать жвачку в долине небольшого ручья. Гарт выполз на крутой берег и оказался шагах в тридцати от переднего жевуна, крупного быка с мощными красивыми пантами, на которых уже стала лопаться шкурка, высвобождая молодые, покрытые почерневшей кровью рога.

Для маскировки Сашка вырвал несколько кустиков тундровых злаков и поместил их перед своей головой. С корней посыпались комочки земли, он невольно стал их рассматривать и увидел, что в них кишит жизнь. Какие-то насекомые с блестящими крылышками и без них, крохотные личинки или куколки, пузатенькие жучки-червячки, тоненькие многоножки-сороконожки и разноцветные живые ниточки стали разбегаться-разбредаться в стороны и карабкаться вверх, к свету.

«Всегда занимали тебя тайны в мудрых книгах и научных журналах, и никогда не глянул ты себе под ноги. А тайна – вот она! Два месяца живёт этот жучок-червячок, затем на десять месяцев замерзает до неотличимости от камня, а потом оттает, даст потомство и замёрзнет вновь, чтобы через положенное время возродиться».

«А ты – большое сильное существо, но стоит тебе замёрзнуть и умрёшь. Почему такая, никому не нужная крохотулька не боится мороза, чуть почувствует тепло – оживает, а “царя природы” холод убивает навсегда? Почему Творец решил сделать так, а не иначе? Почему такое чудо проскочило мимо внимания биологов?»

Долго пролежал Сашка, размышляя о том, как дивно устроен мир, дышал в мох перед собой, и кашель (о, радость!) не тревожил его.

Когда олени опять пошли пастись, он «положил глаз» на того быка и с расстояния около десяти метров прицелился ему в лоб, чуть ниже основания рогов.

От бронхита помогает только «неиспуганная» оленья кровь, утверждал Полукарпыч. Животное должно умереть мгновенно, не успев осознать своей гибели.

Вдох. Медленный выдох.

Щелчок тетивы, свист – удар!

Олень подпрыгнул и завалился набок.

Гарт подбежал и ножом перехватил ему горло.

Закон природы: один не умрёт, – другой не проживёт!

Потоком хлынула кровь, и охотник пил её, горячую, горстями. Никогда до этого он не пил оленьей крови, а тут как с ума сошёл. Пил, захлёбываясь, и пил ещё.

Чёрный ворон, я не твой!

Наконец с последними ударами оленьего сердца прекратились и толчки крови из раны.

Сашка привалился спиной к тёплому оленьему брюху, раскинул руки-ноги в стороны и заснул, а может, сознание потерял.

Пролежал он так недолго. Пришёл в себя от резкого крика ворона, вскочил и осмотрелся. Птица сидела на камне неподалёку неподвижно, как изваяние.

«Оголодал земляк? Не терпится? Погоди чуток и тебе достанется».

Сделал надрезы на туше, чтобы снять шкуру. Но вдруг вспомнил, что давал себе обещание жить по велению разума, а не по хотению сердца, вернулся на берег ручья, принёс арбалет и положил рядом.

«Босой» – что акула. Молекулу чует.

Освежевав добычу, вырезал хороший кусок мякоти из ляжки и бросил ворону, а тушу расчленил на части и разложил их на мху, чтобы мясо заветрилось. Закончив работу, съел кусок печени, заедая солёными комками свернувшейся крови из рассеченного оленьего сердца.

Сырая оленья печень на вкус как свежесбитое сливочное масло: много не съешь.

Туман по-прежнему то накатывал густой волной, то чуть расходился.

Надо спешить. Начнётся морось и погасит костры.

Гарт уложил часть мяса в рюкзак, а всё остальное собрал в кучу и прикрыл шкурой от чаек.

Но только взялся за лямки, – каркнул ворон.

Охотник вскинул голову.

На берегу напротив появился дракон.

Четыре волчьих головы: крупная и три поменьше.

Так не бывает! Где пятая?

Парень резко повернулся.

Позади него стоял матёрый и вбирал запахи. До него было шагов двадцать.

Окружили!

Охотника обложили!

Обошли по всем правилам!

Вот когда Гарт пожалел, что он не двуликий Янус и не может одновременно смотреть и вперёд и назад.

И – в одной рубашке перед волками. Чтобы не испачкать куртку кровью, он снял её и бросил рядом.

На куртке капюшон. Накинуть – хоть какая-то защита, а так, если прыгнет сзади, сразу – клыки в затылок.

Чёрная волна древней пещерной ярости накатила на человека. Тело вросло в землю, мыщцы напряглись, нож стал продолжением руки, а зубов махом выросло штук сто, острых как шилья.

– Не отдам! – зарычал он. – Сами добывайте! – И повторил это заклинание несколько раз.

«Четырёхголовый» замер: он внимательно слушал. Матёрый сзади скалил зубы, казалось, он смеётся.

Охотник медленно, без резких движений, надел куртку и поднял капюшон.

Та-ак!

Чтобы привести примитивный арбалет в боевое положение, надо опустить его вниз, наклониться, стать ногами на лук и потянуть тетиву руками-ногами-спиной, пока на крючок не западёт.

Это секунд пять-шесть.

Захотят, за это время в клочья разорвут.

Но волки не тронулись с места.

С арбалетом у груди Гарт стал пятиться назад, на противоположный берег ручейка, и пятился до тех пор, пока в поле зрения не попал и «сам».

Неприятно иметь врага за спиной.

– А ну, пошёл, пошёл отсюда, если шкура дорога! – шагнул навстречу волку и поднял арбалет к плечу. – Ты стрелу получишь, мамка твоя – нож, а малых ногами раскидаю!

Матёрый мягко прыгнул в сторону, сделал большую дугу и присоединился к своему семейству на том берегу ручья.

С оружием наготове Сашка пошёл вперёд, выкрикивая короткие злые слова.

Но не успел он поравняться с рюкзаком, как волки растворились в тумане.

Гарт опустил арбалет и увидел, что он пустой!

Обронил стрелу?

Нет. Две висели на поясе, одна торчала в голове оленя.

Забы-ы-л положить стрелу в жёлоб!

Ну, не осёл ли?

Парень коротко рассмеялся, затем стал смеяться всё сильнее и никак не мог остановиться, а потом смех перешёл в кашель.

В другой кашель.

В щадящий больные бронхи.

В такой, от которого мокрота отходит.

Отнёс рюкзак «домой» и вернулся с волокушей. Перетащил к огню всё до косточки, даже ноги, голову и толстый сизый шар оленьего желудка.

И всё это время кашлял.

И плевался, как верблюд.

И устраивал передышки.

Ужас, сколько гадкой липкой слизи в лёгких больного человека!

Мясо отделил от костей и уложил в яму, выстланную мохом. В другую яму уложил кости, в третью – жир: олень был очень жирный.

Затем вскрыл олений желудок, намазал его зелёным пахучим содержимым оленью шкуру, сложил её конвертиком и прикрыл сверху плащом. Пусть ферменты работают, шкуру выделывают.

Над островом стоял туман, и сыпала мелкая бесконечная морось.

Устал Гарт, как пёс, до боли в сердце.

Куртка и штаны на нём промокли, но запасная рубашка, свитер, пуловер, носки и спальник, загодя уложенные в поваленную набок бочку, остались сухими.

А вот и суп в кастрюле поспел!

Забрался в бочку, покрутился, устраивась, – ноги наружу торчат. Тогда пристроил на бочку, вверх килем, найденную ранее бамбуковую лодочку, прикрыл её днище плёнкой из «поленоэтилена» и придавил жердями.

В бочке он постелил брезент и свитер, сверху – спальник. Наложил себе дымящегося мяса в деревянное блюдо, налил бульона в бутылочный стакан, прикрыл костры досками и залез в бочку. В тесноте – не в обиде.

«Диоген жил в бочке, мне просто переждать».

Но еда не шла. Не хотелось, не жевалось, не моглось.

Зато выпил стакан горячего душистого бульона. И второй. И с каждым глотком, с каждой каплей испарины чувствовал, как болезнь уходит из тела.

И заснул.

21. Подружились

«Белый шум» – древнейший из шумов земли. Так шумит волна, трава, ручей, дождь, рожь, лес. Крепко спится, хорошо работается, легко думается под белый шум.

Охотник слушал дождь. То барабанит, то отстанет, то совсем перестанет.

«А я под крышей. Тепло и сухо!»

Но что это за скрежет такой врезается в белый шум. Будто крыса под полом у самых ног.

Сашка приподнялся на локтях и глянул.

В полуметре от него пристроился на мху Черныш. Его тёмная шубка блестела от влаги, но лёг он так, что вода с крыши стекала стороной, а сам он оставался сухим.

Человек мысленно похвалил зверя за сообразительность. Но чем он там занимается?

Присмотрелся, – батюшки! Да он же переднюю ляжку оленью грызёт!

Достал из ямы кость, на которой ещё довольно мяса оставалось, спрятался от дождя под крышей, и уплетает ворованное на глазах у хозяина!

Ну, не нахал ли?

Сначала хотел песца шугануть, но потом постыдился животное под холодный дождь выгонять, да и учили в школе, что чувство частной собственности – суть вредный пережиток капитализма.

Пора было вставать по своим делам. Чёрныш тоже вскочил. Отбежал в сторонку и стал за человеком наблюдать.

– Не убегай, Черныш. Учись. Смотри, как люди живут!

Сашка был рад этому любопытному щенку. Ему не хватало Таймыра, с которым он привык разговаривать, как с младшим братом.

Снова разжёг костры и поставил на ближний кастрюлю с олениной.

Черныш подошёл с подветренной от кастрюли стороны и стал принюхиваться. Но вдруг насторожился, поднял ушки топориком и прислушался. Затем резко подпрыгнул и ударил обеими передними лапками по мху. Из-под лап выскочил лемминг и бросился по лемминговой дорожке наутёк.

Песец в два прыжка настиг лемминга, но схватить его не успел. Мышь круто повернулась, села на задние лапки, упираясь в утоптанную дорожку куцым хвостиком, и резко засвистела, ощерив острые желтые резцы. Песец несколько мгновений смотрел на мышь сверху, и так и сяк наклоняя голову. Потом вдруг мгновенным движением схватил лемминга передними зубами за шиворот и подбросил кверху. Мышь закувыркалась в воздухе, песец опять с чрезвычайной быстротой ухватил её резцами, с треском раскусил голову и проглотил.

– Ловок! – заметил Гарт. – Но зачем такая долгая прелюдия и сложные пируэты? Не проще ли догнать и тут же без долгих разговоров съесть?

– Вау! (Ты же видел, как они чувствуют дистанцию. Тут же разворачиваются и готовы вцепиться тебе в губу! А кусаются пребольно!)

– Леммингу сверху ещё удобней кусаться!

– Вау! (Нисколько! У него от кульбитов в голове пертурбация: не сообразит, где верх, где низ. Тут уж не зевай – голову ему прокуси. А то в язык вцепится. Больно – ужас как!)

– Какие ты слова знаешь интересные… Где учился-то?

– Вау! (Мама с папой учили и на примере показывали. А вы, люди, разве не таким способом мышей едите?)

– Признаюсь по секрету: мы вообще мышей не едим!

– Вау! (Это почему же? Вкуснее жирного мыша нет ничего на свете!)

– Н-ну… видишь ли… у нас несколько иное представление о том, что вкусно и что нет.

– Вау! (Уже заметил. Нет, чтобы мясо сырым съесть, вы его сначала нагреваете, а когда оно всякий вкус потеряет и станет как тряпка, тогда едите. Непонятно всё это, не по-нашему.)

– Уважаемый Черныш! Я постараюсь донести до своего народа все способы охоты и манеру жизни твоего народа. А пока держи кусок сырого мяса. И спасибо за урок!

А тут и дождь перестал. Сквозь разрывы в облаках стало видно синеву.

Боже мой, какая радость!

Какая это радость – синее небо!

Даже клочок синего неба – какая это радость!

Нельзя жить без неба. Глаза сами вверх тянутся. За ними душа.

Небо – это вечное утро. Кто, глядя на небо, не вспомнил детство своё?

Далёкие предки Гарта, первые охотники, наверное, так думали:

«Вон там облака. За облаками – вечная синева.

А за синевой – тоже всё на крови?

На боли, на горечи стоит?»

Черныш уже без страха забрался под крышу и принялся с увлечением грызть кость. А Сашка почувствовал прилив силы в душе. Опять он хозяин. Опять есть у него домашнее животное, о котором надо заботиться и которое даст знать о приближении врага.

Кстати, о врагах: арбалет-то под дождём оставил!

Тетива на нём намокла и провисла: не выстрелить!

Вот разгильдяй, так разгильдяй! А если «босой» появится, опять в него головнями швырять?

Крайне недовольный собой, Гарт подсунул своё оружие поближе к струе дыма: часа через два-три опять будет в норме.

Тут закипел олений бульон в кастрюле, и охотник сел завтракать.

Не завтрак, а пир!

Есть хлеб. Лепёшка на соде.

«Вот ты, Черныш, утверждаешь, что самая вкуснятина – это толстый, жирный лемминг. А по мне, так ничего вкуснее горячего оленьего бульона с чёрствой лепёшкой!»

– Хочешь кусочек? – сказал Сашка Александросу с набитым ртом.

– Опять дразнишься? Ты лучше вспомни, какой ветер дул в те три дня пока ты болел.

– Три? На мой счёт – два.

– На мой – три. Ветер вспомнил?

– Как не вспомнить! Южак. И теплынь была, – оводы и трясогузки появились.

– Оводы нам ни к чему. Южак – это на полрумба круче к берегу волны ложатся, по-другому ил-песок намывают.

И размывают.

– Что-то не врублюсь… при чём тут «размывают»?

– Вот. А обижаешься, когда тебе на позднее зажигание указывают!

– Но-но, полегче! А тупице пальцем покажи!

– Ты на берег давно ходил?

– Вчера. Воду брал, в суп добавить.

– И ничего не заметил?

– Заметил. Лёд растаял.

– Глазастый, прям страсть… А подо льдом ты ничего не оставил?

– А-а-а! – кусок застрял у Сашки в горле. – Там кормилец мой!

– Я думаю, не мешало бы глянуть.

– Спасибо, Сашок, бегу!

22. Карабин

Плотик качался на лёгкой волне у самого берега. Гарт скинул с ног свои «птичьи перья» и сиганул на влажные брёвна.

Пара гребков веслом – и вот он камень, за который он ухватился тогда, пропуская над головой волну.

А чуть дальше – чёрная палочка под водой.

Ствол.

И неотличимое от песка рифлёное цевьё карабина, укороченной охотничьей винтовки.

На глубине меньше метра.

Веслом он отодвинул ствол в сторону и, когда показался плечевой ремень, просунул в петлю конец весла и поднял своё оружие на плотик.

И ног не замочил!

На берегу Гарт поцеловал карабин в солёное мокрое ложе и прижал его к груди.

«Боже мой! Опять я стал полноценным мужчиной, работником великой тундры. Добытчик и охранник мой у меня в руках!

Спасибо тебе, Александрос!»

Вынул затвор, – всё в песке. В стволе ил.

Открыл магазин – пять патронов выпали на ладонь.

И тут всё в грязи, но с каким удовольствием будет он сейчас чистить-блистить своего друга и добытчика!

Грязь из ствола винтовки Гарт осторожно удалил «амелиневой» проволочкой и промыл его кипятком. Смазал изнутри остатками солярки, хоть оно и нельзя – соляркой.

И разобрал, промыл, прочистил.

И положил карабин на камень сушиться.

И патроны рядом. Пять тяжёлых жёлтых патронов.

Затем занялся делом. Вскипятил морскую воду в кастрюле, окунал в неё нарезанное тонкими ломтями оленье мясо и развешивал сушиться.

И всё нет-нет да и глянет на карабин.

И всё не верил счастью великому.

И всё улыбался, а потом запел.

23. Дела домашние

В этот радостный день Сашка успел поразительно много.

Когда мясо было развешено, он пододвинул вешала поближе к костру так, чтобы дымком протягивало и чтобы чайки не могли ухватить.

Вырубил днище из второй бочки и сделал «кастрюлю» по примеру первой, а края вытянул повыше. Получилось ведро. Дужку к нему согнул из найденной ранее на триангуляции железной проволоки.

Черныш доставил охотнику немало весёлых минут. Он свернулся клубочком неподалёку, прикрыл нос пушистым хвостом, и следил за всеми действиями человека с величайшим любопытством.

При ударе железом по железу возникал отрывистый резкий звук, от которого у песца непроизвольно захлопывались глаза.

Получалось: удар – морг, удар – морг, удар – морг!

Наконец, Чернышу это надоело, и он убежал на дальний песчаный бугор.

Гарт нагрел воды в ведре, насыпал чуть золы в деревянное блюдо и пошёл на ручей. Там побултыхался, помылся, используя вместо мыла золу, смыл с себя болезнь и усталость. Бодрый и весёлый вернулся «домой» и взялся готовить своё любимое блюдо, холодец из головы и ног оленя.

Сколько возни, пока все косточки очистишь-приготовишь, и варится долго. Но зато и вкуснятина – за уши не оттянешь!

Черныш совсем перестал бояться, сидел рядом, по-кошачьи уложив хвост кренделем, и время от времени выражал своё восхищение громким «Вау!» Гарт бросил ему кусок оленьего уха с толстой бляшкой жира на нём. Черныш жир съел, а ухо пожамкал и оставил: оно, мол, от старого быка, не угрызёшь.

– Привередничаешь, паря, уже и оленина тебе не мясо, а ведь раньше ты и мышами не брезговал! – упрекнул его охотник.

– Вау-вау-вау! – затявкал Черныш. (Мыши – они жирные, мягкие и в любой мороз тёплые. Вку-у-сно. Не то что это жестяное ухо!)

– А куропаточку не желаете, уважаемый?

– Вау-вау! (Кто ж откажется? Только добыть трудно, они сторожкие).

– А как ты насчёт моржатины? Тут, неподалеку, есть. Правда, не первой свежести, но народы вкушают. И ты бы прогулялся. Жирку бы поел, на зиму б запасся, а то тощий такой – смотреть жалко!

– Вау! – печально тявкнул Черныш и сокрушённо потряс головой. (Был уже там, плюху получил от старших, и бургомистр чуть глаз не выклевал. Но мне повезло. Недалеко от тебя целое скопище превкусных костей, с мясом на них нашёл, чем не еда?)

Охотник принялся объяснять песцу действующие на территории России права частной собственности на «кость пищевую», но в один особенно красноречивый момент обнаружил, что слушатель убежал.

24. У моря

Спокойно, хорошо было на душе.

И не хотелось, чтобы день кончался, а хотелось его продлить.

Поужинав оригинальным блюдом – горячим холодцом, Гарт прикрыл кастрюлю досками и пошёл на пляж. Уселся на камень, положил карабин на колени, вдохнул соль морскую.

Лёгкий хиус гнал волну от берега в море, и возле самых скал не было никакого волнения, лишь лёгкая паутинная рябь.

Море. Чайки. Закат.

Черныш прибежал и лёг рядом.

Нерпа показала чёрный нос у самого берега.

За ней проплыл лахтак. Толстый. Между головой и попой проливчик, и кажется, эти части тела плывут отдельно. Наверное, жирный.

Солнышко нехотя погрузилось в море.

Вода вблизи стала чёрной, чуть дальше зелёной у горизонта – киноварь.

Тихо-тихо.

Капает с усов нерпы вода, чайка перебирает пёрышки, рыбка воду плавничком режет.

И слышно, как стучит и замирает сердце.

И слышно, как согласно дышат море и тундра.

И забываешь, что вал прибоя притаился в глубине.

 
В минуту жизни трудную,
Теснится ль в сердце грусть.
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
 
 
Есть сила благодатная
В созвучьи слов живых
И дышит непонятная
Живая прелесть в них.
 
 
С души как бремя скатится,
Сомненья далеко.
И верится, и плачется,
И так легко, легко.
 

Думал ли Михаил Юрьевич, что его мысли прозвучат через полторы сотни лет в Арктике, на семьдесят пятой параллели?

– Александрос, ты здесь?

– Здесь. Надо чего?

– Нет. Просто не хочется быть одному.

– И мне.

Сашка встал и пошёл вдоль берега. Вспоминал отчий дом, своих сестёр и братьев, детей, друзей, Сережет.

Черныш лёгкими прыжками следовал за ним.

И пусть. Говорят, Бог троицу любит.

К биваку он вернулся поздней ночью. Разобрал крышу, откатил в бочку в сторону, устроил себе постель, положил слева карабин.

Накормил Черныша и забрался в спальник. А «домашняя животная», как говорит Полукарпыч, свернулась калачиком в ногах.

Так и заснули.

25. Избушка

Утром раненько Гарт занялся строительством избушки. Надоело непогоду в бочке пережидать. Выстрогал себе деревянную лопату из лиственничной доски и вкопал угловые столбики на площадке размером два на три шага. Обшил столбики с обеих сторон досками, а серединку заполнил подручным материалом: камнями, песком и мхом. За три дня поднял стены чуть выше своего роста, чтобы ходить внутри, не пригибаясь.

Очень плохо было без молотка. Своим железным шкворнем строитель в первый же день пальцы поотбивал. И тогда вспомнил, как отец сверлил стекло медной трубкой, под которую подсыпал мокрый песок.

Песка кругом – море. Кусок алюминиевой трубки Гарт отломил от найденной ранее старой кровати-раскладушки. Подыскал подходящий обломок базальта, расклинил его в камне на берегу и стал сверлить своим «индейским луком» как будто огонь добывал: туда-сюда, туда-сюда.

Не очень быстро, но всё же за полдня, с перекурами, Сашка просверлил базальт алюминием. Насадил камень на рукоять – получился молоток-топорик, которым он и гвозди выпрямлял, и гвозди забивал, и доски по размеру обрубал.

Бамбуковая лодочка очень пригодилась. Разобрал её и сделал из крепких бамбуковых стержней стропила для крыши, а саму крышу устроил односкатной с уклоном в сторону тундры и покрыл её шкурой моржа. Этакий домик-скворечник получился.

Два оконца затянул кусками полиэтиленовой плёнки. Непрозрачные окошки, но свет есть. Очень не хватало второй пары рук. Был бы сын рядом, сейчас ему одиннадцать, как бы помог отцу!

Оставалось сделать печку. Беспечный балок – для беспечного человека, а беспечному в тундре плохо.

Оставшуюся бочку охотник разрубил пополам, в одной половинке вырубил окно-топку. Кусок жести из «окна» подвесил на петлях из гвоздя на то же место. Получилась дверца. Закрывалась она со скрежетом и не очень быстро, но всё же давала возможность, приоткрывая её, регулировать тягу.

А вот на изготовление трубы из остатков жести ушёл целый день. Но вскоре и она встала на место. И стал балок, как дом, – заходи и живи!