Текст книги "Жить не обязательно"

11. Морж

И стал почему-то напевать песенку из Маяковского:

 
Дней бык пег,
Медленна лет арба.
Наш бог бег,
Сердце наш барабан.
 

Бодрый ритм этих строк хорошо подходил и к ритму прыжков с камня на камень, и к состоянию души: на острове дикие олени. А как добыть – придумает!

И так прилипла к нему дурацкая эта песенка, что не мог отвязаться.

Пробовал и на «Славное море священный Байкал» поменять, и на «Раскинулось море широко» и на «Ах, мой милый Августин» и даже на знаменитую марктвеновскую «Режьте, братцы, режьте…» – нич-ч-чё не помогат!

Только утвердишь в мозгах другой ритм, только настроишься на другую волну, как споткнёшься, шагнёшь не в такт, и опять выплывает:

 
Дней пег бык,
Медленна арба лет…
 

А вот здесь стоп, дружок!

Медленно просмаковал вторую строчку, о которую зацепилось сознание: «Медленна арба лет… медленный арба лет… Медленный чего?

Арбалет!

Вот оно что!

Вместо лука – арбалет!

И уток набью, и оленя добуду!»

От радости Гарт аж подпрыгнул на месте, и оказалось, что уже дошел до первой из замеченных сверху бочек, и это совсем не бочка.

Это был морж клыкатый!

Большой, усатый.

Мёртвый.

На голове его зияли глубокие, заполненные засохшей кровью царапины, очевидно, от медвежьих зубов и когтей, низко опущенная голова с небольшими острыми клыками покоилась на камне, передние ласты были подогнуты под тулово и ещё хранили в себе движение.

Животное это издохло внезапно, за секунду до того, как уйти в море.

Но следов борьбы двух гигантов Арктики видно не было.

Очевидно, медведь подкараулил моржа на материковом лежбище, но тому удалось вырваться и доплыть до острова, где он и погиб от ран.

Произошло это ещё до шторма: перед моржом лежал такой же ледяной вал, как и перед биваком.

Значит, мясо есть нельзя – трупный яд. Но шкура пригодится на крышу для избушки.

Гарт сделал обычные надрезы и стал снимать шкуру. И тут обратил внимание, что пенис у моржа действительно почти весь костяной и поговорка «хрен моржовый» не лишена твёрдого основания.

Шкура у этого ластоногого толстая, грубая, многослойная, нож быстро тупится, приходилось без конца шоркать его о камень, а тушу Гарт ворочал вагой: морж был длиной в три шага и весил, наверное, полтонны.

Долго Сашка с этим делом промучился, аж взмок.

Хотел отрезать голову, уж больно красивые клыки, но не смог найти хряща между позвонками и чуть нож не сломал. Эх… Топор нужен!

Напоследок решил вспороть трупу брюхо, чтобы вытащить печень. Любой печенью можно выделывать шкуры, но лучше всего – моржовой.

Очень надо было выделать шкурку бургомистра.

Но едва проткнул туше живот, как тут же, зажав нос, и убежал: нестерпимая вонь, чуть не вырвало.

Шкура ластоногого оказалась такой тяжёлой, что Сашка мог её только волочить. На подходе к биваку уже и сам едва ноги волочил.

Из ямы у домашнего камня неожиданно выскочил песец-щенок, с рыбкой в зубах конечно же тот самый!

Отбежал в сторону и стал тявкать.

– Вот с-собака! Обворовал, да ещё и лаешь!

Охотник громко хлопнул в ладоши и прогнал нахала.

Яма была пуста. Штук тридцать рыбок, которые там ещё оставались и из которых Гарт собирался сварить уху, этот ловкий воришка сожрал. И дыма не побоялся.

Ладно. Зато рыбки на перекладине хорошо подсохли на ветру. Ими Гарт и пообедал. Закусил морской капустой и запил водой. Жить можно.

Затем оттащил шкуру, на которой остались прирезки мяса и сала, в сторонку, уложил её мездрой кверху и оставил чайкам.

Мездрить вручную – руки отпадут. А чайки весь оставшийся на шкуре жир и прирезки мяса начисто выклюют и зачищать не надо.

12. Арбалет

Идея сделать арбалет для охоты так Сашку захватила, что ни о чём другом он и думать не мог.

Арбалет – оружие сложнее лука, но зато и не в пример точнее.

Опыт постройки арбалета у него имелся. В подростковом возрасте деревенские мальчишки делали арбалеты с самым настоящим стальным луком, в качестве которого служил зуб от конских граблей. Он изогнут дугой, отлично пружинит и бросает стрелу до ста метров, смотря как тетиву натянешь. Подростки целые соревнования устраивали и даже на спор воробьёв с веток сшибали.

За время своего «сидения на Ботфорте» Сашка изготовил несколько арбалетов, и каждый был лучше предыдущего.

Наконечники для стрел он вырубил из краёв кастрюли в форме буквы «U», а в месте сгиба оставил шипы и насадил наконечники на небольшие палочки толщиной в мизинец. Такие двуглавые стрелы для охоты на птицу Сашка видел в краеведческом музее в Дудинке.

Этим же вечером наипримитивнейшим изо всех арбалетов, в котором спусковой крючок был просто прибит гвоздиком сбоку к ложу, он добыл ещё одну чайку, а во втором ручье, после пары промахов, подстрелил и пару уток-морянок. Арбалет бил сильно: при удачном выстреле птице отрывало голову.

Все три птичьи печёнки, как ни хотелось их съесть, Гарт запихнул под мох рядом с первой – бургомистровы шкурки выделывать. Обеспечить себе сухие ноги стало первоочередной задачей. Кашель усилился. Охотник чувствовал себя не очень хорошо, но всё же выстрогал ещё пять деревянных наконечников: три кругло-конусных с небольшой разницей в диаметре, и два плоских с широким острым листом. Подровнял, отшлифовал наконечники камешком и сделал с них в глине отпечатки. Когда высохнет глина, залить полости расплавленным алюминием, и получатся относительно тяжёлые «настоящие» наконечники для охоты на оленей и тюленей.

Мясо с грудок всех трёх птиц Гарт срезал, обмакнул в морскую воду и положил под мох, в «голодильник», а все четыре птичьих тушки сварил в кастрюле. Получился густой, жирный шулюм, который он с непривычки к специфическому запаху, даже не смог одолеть и оставил половину на завтрак.

13. «Утро туманное, утро седое…»

Проснулся Сашка раным-рано от кашля, встал и подновил костры.

Чайки облепили шкуру моржа, как тараканы кусок хлеба.

Рука сжала арбалет, но тут же и разжалась.

Стрелять не хотелось, не моглось.

Не утро, а радость Божия!

Милое солнышко расплылось в уютную подушку.

На подушке лежало рыжее облако.

Однолетние льдины стали розовыми.

Угловатые айсберги стали сине-розовыми.

Угрюмые скалы стали чёрно-розовыми.

Триангуляционная вышка стала светло-розовой.

Брёвна, доски, песок и глина стали густо-розовыми.

Дальняя двуглавая Дева-гора, днём незаметная из-за вечных туманов, тоже скинула одеяло и выгнула к небу упругие вершины, покрытые розовым шёлком.

На море тихо.

На камне морж.

На скалах чайки.

Пёрышко на воде, как на зеркале.

Разве бывает ураган?

Разве бывает несчастье?

Р-р-разве б-бывает б-бешеный пр-р-рибой, р-р-разбиваю-щий скалы, др-р-робящий камни и пер-р-ретирающий щ-щебень в пес-сок?

Нет, не бывает!

«Есть дни, полные свирепого ветра, непроглядного тумана, жестокой обиды и горьких слёз. Но все они затмятся одним днём. Вот таким, как сейчас. Волшебным Днём Красоты. Из которого ты будешь черпать силы всю жизнь».

Насмотревшись-налюбовавшись, Гарт выискал среди плавника крепкую жердь, снял штаны и стал расталкивать в стороны льдины в месте своей «высадки» в надежде найти карабин.

Подтаявшие льдины легко крошились и рассыпались на длинные прозрачные иглы. За полчаса он пробил себе дорогу к морю и стал месить ногами ил, надеясь таким образом нащупать свое оружие.

Не нашёл, но зато под конец своих стараний, когда ноги закоченели и стало невмоготу, заметил под краешком льдины что-то серое, вроде как кончик тряпки.

И поднял из грязи свою рыбацкую шапочку, связанную руками Сережет!

«Вот спасибки-спасибище, Боженька мой!

Вот спаси-и-ибо тебе, Серёженька моя!

Вот спасибо тебе, внутренний голос!

Больше я эту шапочку не потеряю!

Ни за что, никогда не потеряю!

Гвоздиком к бестолковке прибью!

Нет, гвоздик гладкий, вдруг выскочит.

Длинным толстым шурупом прикручу!

Ай, спасибо-спасибище всем, всем, всем!»

Шапочку Сашка постирал в мягкой воде ручья, повесил сушиться на перекладину треноги и поставил на огонь шулюм: пора завтракать.

Доел остатки вчерашнего ужина, и остался на донышке кастрюли самый цимес: жирок и гуща.

Достать его своей неловкой деревянной ложкой он не мог, а пить через край не захотел. Хорошо бы сейчас иметь кусочек хлеба! Корочкой жирок собрать, мякишем вымакать, горячим чаем запить. Эх, как не ценим мы иногда простых радостей жизни!

Позавтракав, отправился за оставшимися двумя бочками. Следует так же вырубить из них донышки и сделать себе ведро и миску.

Возле туши моржа было столпотворение. Там хлопотали бургомистры, чайки-моёвки, маленькие бесстрашные крачки, поморники, чёрные вороны и песцы. Вот счастье привалило тундровому народу! Не надо трудиться, жёсткую шкуру разгрызать-расклёвывать. Но ведь какие бессовестные: никто и спасибо не сказал!

Одно рыжее пятно оказалось бочкой, а второе… вторым была мина!

Ржавый железный шар около метра в поперечнике, с отверстием в центре.

Гарту уже попадались такие болячки во время странствий по островам архипелага, поэтому он и подходить не стал: никто не знает, что на уме у этой ржавой железяки, снаряжённой для убийства.

Бочку он катил, пока не надоело, затем понёс на плечах.

У домашнего камня с грохотом сбросил её на землю, и тут из кастрюли выскочил и ударился в бега песец-щенок в куцем своём летнем наряде.

Вот прохиндей! Хозяин жирок не вымакал, так он вылизал!

Чертыхаясь про себя, Гарт отнёс кастрюлю на берег, тщательно её вымыл и с песочком выдраил.

14. День рождения

Чтобы выделать шкурки бургомистров, Сашка положил все четыре печёнки в деревянную тарелку, взял одну утиную шкурку, тоже снятую чулком, и завязал у неё горлышко.

Получился небольшой мешочек.

Откусывая кусок за куском от птичьей печени, он стал её тщательно пережёвывать и выплёвывать жеванину в мешочек.

Так он жевал и плевал, пока не сжевал все четыре печени. Эта кашица под действием ферментов слюны начинает бродить. Тогда следует намазать ею подлежащие выделке шкурки и оставить в тёплом месте до почти полного высыхания, а потом размять. Такой способ хорош, когда никакой кислоты нет под руками.

Чтобы не так скучно было жевать, Гарт уселся на берегу любоваться пейзажем.

Жуёт, обозревает. И заметил, между прочим, что много нерпы проплывает у берегов. Жаль, нерпа, убитая летом, сразу тонет. Если глубоко – не достать со дна. Срочно нужно плавсредство. Глубину проверить, лодку и карабин достать, а может, и сапоги найдутся.

Закончив жвачное дело, натянул шкурки на дощечки, мездрой кверху, намазал мездру бурой нажёванной кашицей и поставил болванки сушиться недалеко от костра.

Время от времени подходил разминать и вытягивать кожу. Главное – не давать ей пересушиться, а то потрескается, начнёт рваться и вся работа насмарку.

Сделал пятую царапину на камне и отчаянные свои деньки-денёчки посчитал. Шестого августа выехал на остров Ботфорт, рассчитывая пробыть на нём два-три дня. Значит, сегодня десятое.

Десятого августа – день рождения дочери!

«Здравствуй, доченька! Тебе сегодня семь лет. Поздравляю!

Из маленького беспомощного существа к двум годам выросла симпатичная, кареглазая девчоночка со своим характером и своими склонностями.

Только научившись говорить первые слова, ты уже любила напоминать о себе: брала меня за руку и вскидывала кверху милое пухлое личико:

– Это ля!

В три года научилась вертеться перед зеркалом. Вытащишь из шифоньера мамины наряды, «оденешься» и спрашиваешь:

– Папа, ля кафиваля?

– Красивая, красивая. Ты самая красивая девочка в мире!

Скоро научилась ты и песенки петь. Перевирала и переделывала на свой детский язык слова, но не мелодию.

– Мы ат души, Минхаузин, тиба погладарим!

Или:

– Ля игалю на галмоське у похозих на еду.

– Доченька! Надо говорить: «у прохожих на виду!»

Но доченька упрямо повторяет:

 
– У похозих на еду.
К созаленью,
День ложденью
Только лаз в году!
 

«Эх, доченька, попадись мне сейчас хоть кто-нибудь похожий на еду, – как бы я ему камнем засветил!

Дай Боже тебе, доченька, здоровья, разума и хороших учителей!»

День рождения выдался замечательный. К обеду вдруг комары загудели: это значит, плюс восемь или больше.

Сашка надёргал из мостика гвоздей и скоб, перетащил поближе к воде найденные ранее брёвна и сколотил плот. Верх этого плавсредства он расшил досками, а каждое бревно притянул к соседнему скобой. Получился плотик шириной чуть больше метра – маловато для устойчивости, но нетерпение его было слишком велико. Хотелось скорее осмотреть дно и найти лодку. Когда-то ещё будет такая «зеркальная» погода? Не придумав, как прикрепить вёсла к плоту, он сделал себе из доски двухлопастное весло.

И уже хватило ума (или горький опыт стал сказываться?) привязать это весло к плоту.

Как он и предполагал, шельф вокруг острова полого уходил вниз, и лишь метрах в тридцати от берега начиналась чёрная непроглядная глубина.

Ни карабина, ни сапог он не заметил, но лодочку свою деревянную нашёл сразу.

Она лежала оверкиль на глубине около трёх метров. Нос её покоился на каменной плите, корма зарылась в ил. Сашка лег на плотик лицом вниз и стал утопленницу рассматривать: не помяло ли её льдом, не лежат ли рядом рюкзак, лопата и топор? Солнышко чётко высвечивало все досочки обшивки, все потёки смолы, все гвоздики на заплатках.

Лодка выглядела целой.

«Достану – в тот же день буду дома!»

Отлив стал тихонько относить плотик в море, но Сашка продолжал лежать и смотреть как завороженный. И увидел с левого, мористого борта, лодки петлю лямки рюкзака.

Ур-р-ря!

Вскочил с намерением исполнить танец Зоркого Глаза, но тут увидел, что весло плывёт уже метрах в двух от плота – не достать.

Нет – достать! Оно же привязано!

Достал, похвалил себя и погрёб к берегу.

Дальнейшее было делом техники: развёл у самой воды костёр и поставил рядом с ним деревянную миску с пресной водой, чтобы после «водолазных работ» промыть глаза. Если открывать глаза в ледяной морской воде, то в них потом неприятная резь появляется.

Манильский канат распустил, а концы связал. Получилось метров тридцать тонкой крепкой верёвки, которой он притянул плот к скале у воды. Обвязал куском верёвки тяжёлый камень – получился якорь.

Себя привязал к плоту.

Заткнул уши мохом, подгрёб к лодке и опустил якорь.

Рюкзак, чуть подкопав ил, он достал без проблем. Вытолкнул его на плот и вылез сам. Отдышавшись, нырнул ещё пару раз, но так и не смог поставить лодку на киль.

«Хватит! Подумай о детях!» – опять услышал голос в сознании своём.

У костра парень долго стучал зубами и подпрыгивал, придерживая рукой причинное место и удивляясь устройству человеческого организма.

От ледяной воды кожа становится красной и минут на пять – десять такой жар разливается по телу, – хоть спички зажигай! Но важное для каждого мужчины место сжимается в комок и начинает так болеть, что глаза на лоб вылезают. А ведь тоже часть тела твоего. Что же оно-то не прогревается?

В аптечке, в которую сто лет не заглядывал, были рыболовные крючки и моток лески, катушка ниток с большой «цыганской» иглой, всякого рода пуговицы, ржавые ножнички, гильза от карабина, патрончик от мелкашки, древняя медная монета и кусок грязной ваты.

Не хватало только дохлой крысы и одноглазого котёнка из книги Марка Твена о Томе Сойере. В самом низу всё же обнаружилось полпачки (пять таблеток) аспирина и столько же от поноса. Репутация тех и других была подмочена пребыванием в морской воде. Таблеток от кашля конечно же не было.

Уезжал ведь на три дня. И кашлять не собирался.

Ладно… Гарт разложил содержимое аптечки на камни сушиться.

Лепёшки и вяленое мясо в целлофановом пакете были целы, дно рюкзака волнующе оттягивали две банки сгущёнки, в одном кармашке прощупывалась плитка шоколада, в другом – фальшфейер. Но особенно грела душу походная двухсотграммовая фляжка с питьевым спиртом. Лишь спички совершенно размокли, но огонь ведь был.

«Эх! Как же крепко я буду спать этой ночью!»

Но сначала – праздновать!

День рождения дочери.

Вытащил из «голодильника» все три птичьих грудки, нарезал их мелкими кубиками, добавил нашинкованную полосками морскую капусту, сложил в кастрюлю и поставил на огонь.

Пока рагу «ассорти а ля Ботфорт» тушилось на медленном огне, добавил в соседний костёр крепких лиственничных дров. Они дают сильный жар, даже бутылка плавится. В стальную крышку от аптечки он мелко наломал тонкой алюминиевой проволоки и поставил на самый жар.

Расплавленный алюминий залил в загодя сделанные в глине «наконечниковые» пустоты. Причём во все три конусные пустоты, в самое остриё будущего наконечника, вставил обрубки гвоздей. Получилось пять наконечников. Два простых и три «бронебойных», с гвоздями. Какие будут лучше, покажет время.

И ещё он сделал себе из бутылки стакан, для чего обмотал бутылку несколькими витками ниток от распотрошённой верёвочки, облил этот кружок соляркой и поджёг. Прокручивая бутылку в руке, подождал, пока верёвочка почти сгорит, и резко окунул бутылку в воду. Горлышко треснуло и отвалилось. Чтобы не порезаться, заовалил края стакана куском базальта и протёр его песком. Этому способу делать стаканы из бутылок Сашку научил отец, бывший трудармеец.

Вечером разложил на ящике у костра сушёное мясо и лепёшку, кусочек шоколада и сгущёнку, водрузил в центр стола фляжку со спиртом и украсил это изобилие букетом из красного лишайника, белого ягеля и зелёных листочков щавеля.

– Твоё здоровье, доченька!

15. Заболел

Первые ложки рагу «ассорти а ля сапог» показались очень вкусными, а потом аппетит сразу пропал.

И резко сменился отвращением к еде.

И сразу какая-то немыслимая тоска навалилась.

Накинул куртку, взял в руки факел и спустился к морю.

Великолепное, помидорного цвета, солнышко катилось по горизонту на высоте одной ладони от синей черты и никак не могло на эту черту опуститься.

Потому что ещё четыре дня.

Потому что 14 августа заканчивается на этой широте полярный день.

14-го солнышко впервые чиркнет краешком по горизонту, словно пробуя его на прочность, а уже 17-го уйдёт на весь диск.

На две недели разольются по тундре немыслимой языческой красоты рассветы-закаты. Затем наступит нормальное чередование дня и ночи, а 29 октября, солнышко впервые не покажется над горизонтом, чтобы воскреснуть седьмого февраля.

До начала полярной ночи осталось два с половиной месяца, а ведь ещё по многим островкам ловушки не налажены и дров на зиму мало заготовлено. Чтобы собирать и подтаскивать к зимовью дрова, нужна лодка, а она лежит на дне моря. Придётся теперь запасной безмоторной лодочкой «мыльницей» пользоваться, вёслами махать.

И ещё какое-то нехорошее предчувствие, какое-то предвидение тяжкого горя вдруг ожило в душе. От него сжималось сердце и прерывалось дыхание, но понять его и назвать по имени он не мог.

Неожиданно большой чёрный ворон опустился на камень неподалёку, стал каркать и махать крыльями.

«Вот тебя ещё не хватало!» – Гарт крикнул и сделал вид, будто собирается камень бросить. Птица неспешно поднялась, сделала круг над ложем охотника и улетела, недовольно каркнув на прощание.

И отчего так тяжело, будто камнем придавило, из-под которого не выбраться? Как будто никогда больше солнышка не видеть и это вот солнышко – последнее в жизни. Отчего так болит душа?

С тяжёлой головой и тяжёлым сердцем забрался Гарт в спальный мешок и провалился в сон.

Но уже через пару часов проснулся от сильнейшего озноба.

На тёплых досках, в теплом спальнике, в свитере и шерстяных носках его всего колотило как тогда, в первый день босиком на снегу.

Это температура поднимается.

Вот влип, так влип. Теперь так просто не отделаться…

И вспомнился некстати «строительный» анекдот про мастера и нерадивого студента.

«У меня жар. Всего трясёт!» – утверждает студент в надежде, что его отпустят в общагу.

«Трясёт, говоришь? А ну – марш решето трясти, песок сеять!»

Неожиданно Гарт закашлялся и кашлял сильно, до рвоты. Едва успел вскочить и отбежать в сторону.

Проглотил таблетку аспирина и обильно запил водой. Температура на время действия таблетки понизилась, затем опять полезла вверх. Он выпил ещё одну таблетку – и с тем же успехом: через пару часов озноб колотит – хоть к решету становись.

Эти колебания Сашку вымотали и решил: будь что будет, пусть эта вредная тётка поднимается, сколько ей надо, а там посмотрим.

Дул лёгкий южный ветер, в небе сияли загнутые крючками перистые облака. Пока эти львиные когти видны на небе, будет тепло и не будет сильного ветра. В самый раз пройтись по путикам, поправить земляные тумбы, проверить капканы и заменить испорченные колышки на целые.

Погода в самый раз. Только ноги не держат.

Льдины на берегу сокращались, как шагреневая кожа.

В середине августа наступило лето: в воздухе танцевали комары и гудели оводы. В тундре, среди камней, распустились крошечные синие камнеломки и жёлтые полярные маки, неожиданно появились, как будто выскочили из-под земли, фиолетовые шары мытника.

Всё раскрывалось навстречу долгожданному теплу. Всё спешило расцвести и дать семя. Тундра наконец задышала полной грудью.

«Будь же ты вовек благословенно, что пришло процвесть и умереть».

– Цвить-цивить-тюрлю! – Старый знакомый, ярко раскрашенный папа-варакушка, неожиданно появился на камне у изголовья и бодро пропел:

– Ци-ци-вить! Тёх-тёх, ви-и-вить-вить!

Тут же прилетела и неврачная жена варакушки, и двое тёмно-серых жёлторотых детишек пожаловали.

– Ах, соловушка ты мой! Сохранил семью! Выжили! Вот молодцы! Дать вам ещё рыбки?

Гарт надрезал одну полувысохшую рыбку вдоль спины, развернул её и осторожно подвинул к птицам. Но варакушки не стали клевать угощение. Очевидно, им в этот тёплый день хватало насекомых, червей и личинок.

– Так вы поблагодарить прилетели? Очень мило, очень мило, земляки. Весьма тронут. Прилетайте ещё. Поговорим.

Прощебетав ещё несколько песенок, варакушки улетели.

«Малышня такая выжила под снегом, а ведь им до дому добрых пять тысяч километров. Тебе же, вон, всего десять. Не вешай носа, – вперёд и вверх!»

Откашлявшись, а кашель был сухой и жёсткий, Гарт побрёл на берег за дровами. Бронхит бронхитом, огонь – святое.

Брал по одной-две нетолстых дровеняки под мышку, доволакивал их до «дому», бросал у камня и отдыхал.

«Если завтра хуже, – вот дрова у меня».

Набрал в бутылку воды: «вот вода у меня».

У постели чуток сушёной рыбы: «Вот еда у меня».

Снял шкурки с оправок – чуни шить: «Вот обувь у меня».

Из четырёх костров два потушил, два подкормил: «хватит пока».

Под вечер решил делать стрелы. Выстрогал две и устал. Забрался в спальник и лёг. И стал смотреть в небо.

«Зачем мы живём?

Зачем мы живём на свете?

Зачем, Всевышний, посылаешь Ты нас в этот жестокий мир, не спрашивая, хотим мы того или нет?

Говорят, что человек родится, имея задание от Тебя, которое надо выполнить, и лишь потом можно спокойно уйти.

Но всем ли Ты даешь такое задание?

Это правда, что многие с раннего детства знают своё призвание, но ещё больше таких, которые работают “куда пошлют”, и я такой.

На червяка наступить и то жалко, а я мучаю животных капканами, стреляю в них пулями, ловлю их сетью. Разве это мне было мне предназначено?

Ты же знаешь, Господи, что я и такие, как я, не от злобы это делаем. Мясо и рыба, добытые нами, нужны для поддержания жизни других людей, а меха на одежду.

Но вот в отношении меня, именно меня, такой ли была Твоя задумка? Хотел ли Ты, чтобы я тратил жизнь свою, отнимая жизнь у животных?

Или я Тебя не понял?

Или я ещё в детстве отстранился и не слышал Тебя?

Зачем Ты, Господи, построил мир на крови?

Зачем, чтобы жить, надо убивать?

Зачем лишь самые крохотные существа получают энергию от Солнца и воды? Остальные, даже лемминг, гусь и олень, живут, убивая живое.

Почему Ты не устроил мир так, чтобы все жили от света Солнца?»

Так Сашка говорил с Ним и с жаром доказывал Ему преимущества однополярного мира перед бинарным. Все превосходства однопартийной системы им вдалбливали и в школе, и в институте. И Сашка пытался в меру сил своих, и в меру жара простудного объяснить их и Ему. Вот если бы Он выбрал немножко времени, ну хоть пару минуточек, чтобы поговорить с ним, заплутавшим сыном Адама, с глазу на глаз, как бы он был счастлив!