Текст книги "Жить не обязательно"

37. Подготовка к отплытию

Гарт с тяжёлым чувством привёл в порядок свой двор, растопил печку, разложил костёр и прогрел над огнём ослабшую тетиву арбалета.

На знакомом ручье он подстрелил большую чёрную утку-турпана и снял с неё шкуру. Кишочки – потрошочки отдал «графу», а сам, не в силах больше терпеть, съел кусок сырого мяса, обмакивая его в морскую воду, запил еду отваром золотого корня и заснул как убитый.

Утро засветилось такое весёлое и радостное, что Гарт стал мурлыкать песенку. Поставил на костёр вариться шулюм из утки и пошёл достраивать плотик, готовить его в большое плавание. На берегу среди плавника отыскал два средней величины сосновых бревна, разделся до трусов и отвёл эти брёвна в бухточку с плотиком.

– Инга! А ну кыш, сибаритка, с моего плавсредства! Ишь разлеглась-разнежилась, русалка усатая! Я щас тут буду стучать-колотить, тебе мало не покажется!

Но тюлениха заскользила ближе к Сашке и подставила мордочку под его ладонь: вот она я, мил-человек!

Пришлось нерпочку приласкать, морду, спинку и брюшко почесать, а потом осторожно столкнуть её в воду: иди, гуляй, не мешай, еду себе добывай!

Гарт крепко прихватил брёвна к плоту скобами и перевязал оба конца этого плавсредства проволокой-шестёркой, найдённой у триангуляционной вышки и отожжённой на костре. Приколотил к плоту, для жёсткости, крест-накрест две длинных доски и ещё по одной толстой доске набил с обеих сторон на крайние брёвна, вроде как бортик, чтобы не соскользнуть.

И неожиданно осознал, что отплыть можно хоть сейчас. Ветер попутный, и весло есть, но оно вряд ли понадобится: море этот лёгкий груз само доставит.

– Не дури, – заворчал Александрос. – Вёсла от лодки не годятся – коротки, ты сделай два больших весла с уключинами, упор для ног и сиденье, чтобы можно было грести от души. Если вдруг ветер перекинется, одним веслом не выгребешь!

Сашка зачесал в затылке:

– Ума не приложу, как сделать уключины…

– Думай, голова, шапку куплю!

Парень думал-думал – не придумал. А пока соображал, выстрогал вёсла из найденной доски-сороковки. Сделать хорошее, красивое и удобное весло, имея лишь нож, проблематично, поэтому хорошо и гладко обработал только рукояти, а лопасти лишь закруглил на концах. Вёсла получились тяжёлые и неуклюжие.

«Из них не стрелять, всего-то нужны часа на два-три, а может, и вовсе не пригодятся».

38. Урок для Его Сиятельства

Закончив работу, поспешил домой, ибо желудок давно уже напоминал о себе.

И что же? Костёр под кастрюлей погас, а сама кастрюля остыла настолько, что «Его Сиятельство, граф Таймырский», вспрыгнув передними лапками на край кастрюли, тщательно принюхивался и присматривался к её содержимому, с явным намерением поживиться.

– Ты куда нацелился, воришка? А ну – кыш!

– Вау! (Есть хочется!)

– Хочется, хочется, да перехочется! – Сашка шуганул песца, запустил поварёшку в остывший суп, выудил кусок утятины и стал есть, не обращая на тявканье песца никакого внимания.

Наконец Граф Таймырский тявкнул особенно сильно и зло:

– Вау! (А мне?)

– Тебе потом. Мне надо, чтоб ты голодным остался.

– Вау! (Что за глупости? Сам-то за обе щёки наворачиваешь!)

– Тебе сегодня предстоит Великий Урок, который изменит всю твою жизнь, поэтому потерпи чуток.

– Вау! (Не хочу терпеть. Я ЖРАТЬ хочу!)

Но охотник ничего песцу не ответил. Спокойно доел кусок, зачерпнул деревянной поварёшкой шулюм и напился. Затем взял заранее припасённый капкан с ослабленной пружиной, раскрыл его, прижал пружину коленом и обмотал обе дуги капкана тряпками от найденной ранее старой фуфайки.

– Вау! (Ты что это делаешь? Не пойму…)

– А вот я тебя сейчас поймаю!

– Вау! (Зачем же ты будешь меня ловить? Какой-то ты странный сегодня…)

– А чтобы ты понял, что людей надо опасаться и держал ушки топориком.

Гарт отнёс капкан на пару шагов в сторону, осторожно поставил его на песок, придавил цепь тяжёлым камнем и положил под пятак-настрожку кусочек мяса, и ещё несколько кусочков бросил рядом.

– Теперь можешь пообедать!

«Граф Чернышов» не стал понапрасну терять время. Быстро подобрав раскиданные вокруг капкана мелкие кусочки, он стал выцарапывать из-под пятака-насторожки самый крупный кусок. Пятак соскочил с державки, и капкан сработал: пружины мгновенно захлопнулись, крепко прихватив песца за правую переднюю лапку.

Эх, как взвился граф в воздух, как закричал дурным голосом, как стал метаться из стороны в сторону и кусать дуги, пытаясь освободиться.

Охотник накинул на песца фуфайку и как только осатаневшее «Сиятельство» вцепилось в неё зубами, тут же крепко прижал его ногой, ухватил графа за шиворот и поднял в воздух.

Зверёк замолчал и лапки свесил (песцы, лисицы, собаки и волки прекращают всякую борьбу, если ухватить их за шиворот).

– Вау… (Ты что, хочешь меня съесть?)

– Не бойся, сейчас отпущу.

Гарт освободил лапку «графа» из капкана и осторожно прощупал её. Все мелкие косточки стопы были целы, даже шкурка не порвалась. Гарт опустил песца на землю и дал ему лёгкого шлепка: – Беги!

Не веря своему счастью, Его Сиятельство отбежал метров на двадцать и стал обиженно тявкать на охотника:

– Вау! (Обманщик! А ещё в друзья набивался! Ты что, охотник?)

– Да, охотник. И зимой буду ловить вашего брата вот в такие капканы. А ты теперь знаешь, что наступать на пятачок между стальными дугами нельзя. И жадничать нельзя. Подбери мясную крошку вокруг капкана, а кусок рыбы или жира рядом с капканом – не моги трогать! Попадёшься – шкурой заплатишь. А будешь умный пёсик, соберёшь накроху возле трёх-четырёх капканов – и сыт, и жив, и охотника обдурил!

– Вау! (Какие вы, люди, жестокие!)

– На свой народ посмотрите, Ваше Сиятельство!

– Вау? (Что ты имеешь в виду?)

– А разве не в вашем народе обычай, съедать слабых?

– Вау! (Слыхать – слыхал, а видеть не приходилось.)

– А я видел. И по гроб жизни не забуду.

– Вау? (Где ты мог такое видеть?)

– В прошлом году перед самым ледоставом на моём острове скопилось до сотни песцов-сеголетков. Все сгрудились в узком месте пролива в надежде перебежать на материк кратчайшим путём, как только замёрзнет море. Но неожиданно ударила оттепель, и даже первый тонкий ледок растаял. Оголодавшие щенки стали разрывать и пожирать друг друга. Смотришь: бегают, бегают эти маленькие собачки вдоль берега туда-сюда. Вдруг как по команде набрасываются на какого-нибудь одного, в мгновение ока разрывают на части и съедают. И так по нескольку раз в день. Зрелище не для слабонервных, скажу я вам, граф!

– Вау! (Не «кого-нибудь», а на слабейшего съедают. Слабому жить незачем.)

– В моём народе придерживаются других обычаев, Ваше Сиятельство.

– Вау! (А вот и зря! Слабак слабаком и останется, и потомство даст слабое, так что лучше уж сразу…)

– Ну, ладно. Кончай сердиться. Вот тебе кусок утятины, и давай снова дружить!

Гарт бросил «графу Чернышову» кусок мяса из кастрюли, но граф, наученный горьким опытом, и ухом не повёл. Тогда охотник зашёл в балок, осторожно отогнул «поленоэтиленовую» плёнку на окошке и стал наблюдать.

Через пару минут, без конца поглядывая на избушку, песец подполз к лакомству, быстро схватил его и убежал.

Улыбаясь про себя, парень занялся домашними делами.

39. Непогода

Этой же ночью зюйд-вест нагнал тучи, и по знакомому сценарию пошёл снег. Но не мокрый снег, как тогда. А настоящий, холодный, сыпучий, колючий. Мелкий и злой.

Утром Гарт выскочил из балка и обомлел: зима! Всё повторилось: прибой так же сотрясал берега, и так же носились чайки над морем, лишь ледяного барьера на берегу не было в этот раз.

Подхватив кастрюлю с кострища, заскочил в балок и плотно прикрыл дверь. Боже, как хорошо иметь укрытие в непогоду, когда ветер срывает с тела тепло!

Избушка. Печка. Сердцу радость!

Это не в бочке лежать – ноги наружу и слушать, как дождь по жести лапками ходит.

Какое счастье – иметь дом!

Вот бы ещё чего на зуб положить!

Гарт обглодал последние утиные косточки.

Весь день просидел в балке и, посмеиваясь над голодным урчанием в желудке, пил воду. За это время придумал, как сделать уключины, и выстрогал из лиственичной палки крепкие штыри, один конец которых оставил круглым, а второй обработал под «ласточкин хвост». Оставалось выбрать самодельным долотом пазы в крайних брёвнах плота, загнать в них уключины, закрепить их гвоздём, а на вёсла набить жестяные проушины.

На второй день ветер достиг ураганной силы. При каждом ударе прибоя сотрясались хлипкие стены избушки и дрожала земля.

Это надо видеть!

Гарт выскочил во двор и тут же был сбит с ног напором ветра. Кое-как поднялся на ноги и захлопнул дверь. Сгибаясь в три погибели, побрёл на берег и прислонился спиной к валуну.

С громовым раскатом расшибалась о базальтовую стену волна. Пена бешеного моря клочьями летела по воздуху, белыми жилами стекала в расщелины, рыхлыми шапками пузырилась на гальке.

Насмерть схватились два гиганта, и, кажется, море побеждено. Но стихнет буря, и по всей линии прибоя увидишь павших бойцов Земли: рухнувших каменных исполинов, обломки скал и выхваченных волной из трещин угловатых базальтовых детишек.

А Море успокоилось и тихонько гладит лысины валунов.

И пока Море отдыхает и набирается сил, над камнем продолжает работать дочь Моря, Пресная Вода, и три её союзника: Мороз, Ветер и Время.

Пресная Вода проникнет во все щели и трещины камня, Мороз превратит её в клинья и разорвёт базальт, как бумагу, Ветер снова бросит на скалы Прибой, а Время всё повторит многократно.

Пройдёт пара-тройка миллионов лет, и останется на месте островка нищий песчаный бугор, над которым поёт победную песнь Ветер и свободно гуляет штормовая Волна.

От вида неукротимого моря сбивается с ритма сердце. Так бы и смотрел без конца на грозные валы и чувствовал, как разгорается в крови древний огонь: и страх, и ужас, и волосы дыбом, и… радость неземная!

Сашка вновь увидел себя на гребне прибойной волны, вновь разглядел чёрные зубы камней впереди, вновь пережил ужас бессилия перед стихией и непонятный, леденящий душу восторг.

«Всё, что нам гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья».

(А. С. Пушкин)

Вот сейчас – в лепёшку!..

Гарт поднял взгляд выше и заметил сотканный из пены и ветра парусник, несущийся прямо на скалы. Услышал хлопанье парусов, треск шпангоутов и увидел гигантские волны, накрывающие кукольные головы людей.

«Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!»

(В. С. Высоцкий)

Неужели только два человека спаслось в тот несчастливый день?

Почему только два? Наверняка не меньше дюжины сильных опытных моряков было на этом зверобойной боте.

Разве не молилась за каждого из них мать, жена, сестра?

Разве не имел каждый из них своего александроса?

Разве не взывали они к Богу в смертной тоске?

Но Бог услышал только двоих, и ангелы-хранители помогли только двоим.

Почему?

Или взять войну. Вот идут солдаты в атаку. Вот сшибаются противники в рукопашной. Вот в одну минуту убиты тысячи, ещё больше ранены, и с каждой секундой число тех и других возрастает.

Где в это время Всевышний? Где в это время ангелы-хранители?

Или пуля сильнее ангела, а буря самого Господа Бога?

А душа каждого из этих, умерших без покаяния людей, что с нею стало? Взял ли Ты её к себе с надеждой на другую, лучшую, жизнь или оставил, неприкаянную, бродить в «эфире»?

«Прости меня, Боже, не вправе я упрекать Тебя или советовать Тебе, но почему не запретишь ты роду людскому войны, убийства и предательства, почему не запретишь морю поглощать моряков?»

– Александрос, что ты думаешь по этому поводу?

– Ты слышишь меня, ангел-хранитель?

– Ветром тебя сдуло, что ли?

«Вот, пожалуйста! И это уже не первый раз, когда его не дозовёшься…»

Уже одежда покрылась коркой льда.

Уже холод пробрал до костей.

Уже соль жгла глаза, а Сашка всё стоял у валуна, ловил губами брызги и вспоминал себя, босого и мокрого, под снегом и бешеным ветром. И всего-то… всего-то три недели назад!

Нет, второй раз сердце не выдержит!

Вернувшись в балок, он развесил одежду сушиться у печи, и завалился на лежанку на оленью шкуру.

Ах, какая это благодать – мягкая, тёплая оленья шкура!

На третий день ветер утих, и Сашка увидел на пригорке, всего метрах в трёхстах от балка, табунок оленей. Подполз поближе, выбрал небольшого бычка-двухлетку и убил его выстрелом в голову.

Освежевал тушу и поел немного сырой печени, макая её в солёную, остывающую кровь.

Откуда ни возьмись появился «граф Чернышов» и требовательно тявкнул совсем рядом. Гарт стал подманивать его мясом, но Его Сиятельство отказался подойти ближе, чем на пять шагов. Пришлось бросить ему кусок на мох. «Граф» подхватил угощение и убежал.

Грудинку и язычок охотник поставил на костёр вариться, затем выкатил на плот найденный ранее бочонок, слегка укрепил его с двух сторон гвоздями, чтобы не ёрзал на волне, а затем перетащил мясо с пригорка и уложил его в бочонок.

40. На воде

На плоту Сашка привязал к брёвнам штурвал от старой шхуны, киль от «юкатанки», вёсла от утонувшей лодки, арбалет, череп моржа и моток верёвки, связанной из кусков раскрученного ранее каната.

Всё. Можно отплывать. Ветер попутный. Зимовьё ясно виднеется на «домашнем» острове. Осталось дождаться прилива. Гарт воткнул колышек у самого уреза воды на берегу и стал наблюдать за уровнем моря.

– Ты ничего не забыл? – спросил вдруг Александрос.

Гарт хлопнул себя по колену:

– Забыл! Молоток забыл!

Сходил в избушку и принёс свой базальтовый молоток-топорик на длинной рукояти из лиственничной палки. Сунул в карман с десяток выпрямленных ранее гвоздей. Подобрал на берегу несколько обломков досок. Уложил их на плот и притянул куском верёвки. Мало ли что, вдруг в дороге пригодятся.

Непонятное волнение овладело парнем.

Вот «граф Чернышов» приблизился своей неслышной походной «рысью», уселся неподалёку и негромко вопросительно тявкнул, приглашая к разговору. Вот Инга вылезла на плотик и заелозила гладким телом по доскам, призывно поднимая голову. Вот стайка пёстрых пуночек живыми комочками облепила валун, притихла на мгновение, осмотрелась и стала склёвывать лишайники.

– Не хочется покидать остров? – печаль была в голосе Александроса.

– Как ни странно, а вроде так. Месяц – как жизнь. К сердцу приросли эти камни и море, этот зверёк, эта тюлениха, эти волки, медведи, олени и гуси, эти чайки, трясогузки и пуночки, любитель шоколада Малыш, семья варакушки, разбитый парусник, самоделка-избушка, чёрный ворон, погибший морж… и даже ржавая мина на берегу.

– Такое оно и есть, сердце человеческое. «Что пройдёт, то будет мило», – сказал поэт. Но смотри, прилив начинается!

Палочка у кромки воды почти скрылась из виду. Пора!

– Иди, Черныш, попрощаемся, мой брат меньшой!

– Вау! (Это кто меньшой? Это я меньшой? Если уж по-честному рассудить – это ты меньшой, хоть и больше ростом!)

– Н-ну, опять ты загадки загадываешь! Как тебя понимать?

Вау! (А так и понимай, как оно есть. Вы, люди, рождаетесь голыми и беспомощными и только через год научаетесь ходить, а мы уже через год обзаводимся семьями! Чтобы спастись от ветра и холода, ты построил себе «нору» из дерева и камня, а меня шуба греет! В сильные морозы я просто закапываюсь в снег, ты же разводишь в своей норе огонь и дышишь дымом и сажей!

Ты плохо слышишь, твой нос едва различает с десяток запахов. Я же слышу в сто раз лучше тебя, а нос мой различает тысячу запахов, и каждый я запоминаю надолго. Твои глаза слепнут от весеннего солнца, а мне мать-природа дала совершенное зрение. Ты варишь свой обед в посуде, без которой твоя жизнь затруднена, а я ем сырое и всё своё ношу с собой! Я могу пробежать в день сто километров, ты же едва одолешь тридцать, а потом ещё и вынужден делать себе теплый ночлег и горячий ужин! Ну, так кто из нас старший, а кто младший?)

– Ну, уел, уел, землячок! Иди, попрощаемся. «Дай, Джим, на счастье лапу мне. Такую лапу не видал я сроду!»

– А вот и не дам!

– А чё ж так?

– А ты меня в капкан поймал, до сих пор синяк не проходит!

– Не сердись. Зато ты теперь знаешь, что капкан – это злодей. Иди, я не стану тебя больше обманывать!

– Не подойду! Единожды солгавши, кто тебе поверит?

Гарт невесело рассмеялся, махнул «графу» рукой и шагнул на плот. Похлопал спящую Ингу по мокрой щеке и оттолкнулся веслом.

– До свиданья, остров Ботфорт, спасибо тебе за всё!

«Его Сиятельство граф Чернышов» проследовал до самой воды, вскочил на камень и задрал вверх голову. Наверное, он тявкал, но Гарт уже не слышал. Уже плескалась о брёвна волна. Уже разворачивалась панорама берега, уже ловили глаза другую избушку на другом берегу, и руки с силой толкали вёсла: вперёд!

Примерно с километр отплыл парень от берега и только тогда заметил, что под ним мелководье: камни и волнистая песчаная рябь легко угадывались на дне, из-под обросших зеленью валунов то и дело выскакивали пузатые колючие бычки. Наконец, склон круто пошёл вниз, размытые картинки скрылись в тени, а нерпа Инга скользнула в воду.

Характер волны сразу изменился. Если раньше она накатывала с равномерным интервалом, то теперь вдруг стала хаотичной и хлёсткой. Вода рядом с плотом закипела, запузырилась, как бывает, когда попадёшь на стрежень реки и вёсла сбиваются с ритма.

«Здесь течение, – ужаснулся Гарт, – никогда бы не подумал! Что ж я раньше-то не замечал? Или когда под мотором идёшь, не заметно?»

– Александрос! Что же ты не сказал про течение?

– А я знал? Не гидролог же я, а дух служебный! Но без паники. Парень ты крепкий, выгребешь. А плот не лодка, утонуть не может.

– Вот спасибо, дорогой! Вот утешил!

Зимовье на домашнем острове заметно сдвинулось влево: плот выносило в море.

Гарт налёг на вёсла. Он воспринял неожиданность лишь как досадную помеху, не более того.

Прилив и ветер несли его по адресу. Милое солнышко грело спину. Чего ещё надо? Скорость течения вряд ли больше шести-семи километров в час. Вёслами можно дать и восемь, и десять.

Но одно дело – плыть на лодке, другое – толкать вперёд неуклюжий тяжёлый плот. Стоило чуть перестать грести, чтобы перевести дух, как плот, очевидно, он был плохо сбалансирован, разворачивало поперёк волны и заливало водой.

Ноги скользили на мокром, и Сашка прибил поперёк плота несколько рёбер, для упора ногам, из взятых обломков досок. Прибил и похвалил себя: «Молодец, что взял запас. Пригодилось!»

Больших усилий стоило опять развернуть плот поперёк волны и придать ему ускорение. Устав грести, Гарт бросил вёсла на несколько минут и стал внимательно всматриваться в берег: есть надежда выгрести или течение сильнее? Изба, безусловно, приблизилась. Уже видна горелая спичка трубы на крыше и толстенькая чёрточка рядом с пристройкой – чурбан для колки дров.

Добрая половина пути пройдена, однако!

В этот момент высокая волна прошла под плотом, подняла его, и он на мгновение завис на гребне. Тут же послышался звук лопнувшей струны, проволока, которой были стянуты брёвна на мористом конце плота, разорвалась, поперечина из доски-вагонки треснула, и сразу сами собой начали вылезать из брёвен железные скобы, будто некто невидимый выдавливал их гвоздедёром.

Ещё минута – и лопнет вторая скрутка, выскочат скобы, брёвна плота разойдутся, и тогда…

Весёлая злость охватила парня. Так бывает, когда на ринге получишь от противника крепкий удар и сразу начинаешь быстрее соображать, и сразу обостряются все чувства. Сашка упал плашмя на плот, схватил свою базальтовую колотушку и вбил скобы назад, в брёвна. Хорошо вбил, по самый изгиб.

Бил и приговаривал:

– Держись, паря, ты же молоток! Ты же базальтовый, ты же древний. Ты же крепкий старый дед. Ты же всякое повидал! Ну что тебе стоит не треснуть, не расколоться, а выдержать? Видишь, – я не сильно? Видишь, – без замаха? Видишь, – одним весом твоим? Ну, пожалуйста! Ну, держись! Ну, лупи! А я тебе песенку спою и пузо жиром намажу!

И молоток работал головой, как это в обычае у молотков, а потом упал на мягкий рюкзак и выдохнул:

– Уф-ф-ф! Башка гудит, перекур!

А вот у бочонка с мясом не выдержали «нервы» – два не до конца вбитых гвоздя. Они выскочили из мокрого дерева, бочонок кувырнулся в воду и мгновенно исчез в пучине.

– Э-гей, уважаемый Нептун! Подарок держи, а течение придержи! – Гарт вскочил на ноги и навалился на вёсла. Теперь он уже не выпускал их из рук, просто время от времени грёб не так сильно. Вскоре вода за бортом перестала кипеть, плот пересёк стрежень течения, и волна опять стала ритмичной и ровной.

И вот уже можно различить дверь пристройки и перекрестие оконной рамы. И удивиться, что на этом острове снега выпало меньше и он почти весь растаял.

Метров пятьсот до избы, наверное.

Несмотря на одеревеневшие мышцы, Гарт упорно держал своё плавсредство поперёк волны. И, хотя плот всё же отнесло мористей, Сашка надеялся «зацепиться» за самую оконечность западного мыса в километре от зимовья.

И всё высматривал охотник свою собаку. «Где ты там, Таймыр, морда бессовестная? Почему не бегаешь по берегу, не встречаешь хозяина радостным лаем?»

Но вот и мыс. Совсем близко блестят мокрые камни, но скала крутая, не пристать. Разве броситься в море – и вплавь? Сразу за мысом небольшая бухточка с плотным галечным берегом, дальше опять утёсы, а ещё дальше – море-окиян.

Гарт из последних сил навалился на вёсла, но то ли глубоко взял, то ли сильно рванул, – штырь правой уключины с жалобным криком отломился. И это буквально в двадцати метрах от берега!

Есть, есть закон пакости на белом свете! И он пакостно пакостит пакостями, где только может!

Плот опять закружило на волне и береговые камни сначала медленно-медленно, а потом с заметным ускорением стали удаляться. Начался отлив…

Несколько секунд Сашка стоял, как пришибленный, затем сорвал с себя одежду, запихнул её в рюкзак и обвязал вокруг пояса верёвку. Прицепил к ней нож. Закинул за плечи карабин дулом вниз и прыгнул в море.

А-ах!.. От ледяной воды сердце замерло.

Скорей к берегу!

Минута. Две. Три.

Ухватился за камень, подтянулся и вылез, завёл за выступ верёвку и потянул к себе плот.

И он пошёл!

Ещё полметра… Ещё пошёл!

Медленно, неохотно, на полусогнутых, подполз плот к берегу и лениво ткнулся в галечник тупым рылом. Приехали!

Привязать.

Вынуть затвор карабина. Продуть ствол.

Вынуть патроны. Достать рубашку из рюкзака.

Вытереть насухо затвор и рамку магазина.

Вытереть насухо патроны.

Уложить карабин на камень повыше, чтобы ветром вынесло последнюю влагу из ствола.

Одеться. Обуться. Снять груз.

Похлопать бревна по мокрым скулам: спасибо, парни, что держались вместе! Артелью во-о-он какой пролив одолели!

Поднять над головой штурвал зверобойной шхуны и крикнуть над морем:

– Навигарэ нэцэссэ эст, и жить тоже неплохо эст, Помпей Великий!

И только затем ощутить, что зуб на зуб не попадает, что сердце бьётся в горле, что колени плавятся и гнутся и стали мокрыми щёки.

– Боже мой! Я дома!

«Vater unser im Himmel Dein Name sei geheiligt! Amen!»

«Отче наш, Иже еси на небесех. Да святится имя Твоё! Аминь!»

И прислониться к утёсу, и поднять лицо к милому солнышку, и забыться.