Текст книги "В России женщины святые"

В парке под часами

Н.

 
В тиши миров услышал я —
Дотоль бездумен и беспечен —
Молитву из небытия
И поспешил тебе навстречу.
Да – видит Бог! – я так спешил
По чуть заметным звёздным трекам,
Что под часами раньше был
Без двух годов на четверть века!
Дням ожиданья счёта несть!
Ведь мне – и это Божья милость! —
Всего-то было сорок шесть,
Когда ты в парке появилась…
 

«Любовь… На молодых ветрах…»

 
Любовь… На молодых ветрах
Лететь за ней, моргнуть не смея,
В заросших сказками мирах
Найти её… и заблудиться с нею…
 

«Я увлечён, как прежде, вами…»

 
Я увлечён, как прежде, вами
И, хоть волнует крови шум,
Роман уже не напишу —
Я слишком дорожу словами.
 
 
Как вашей ласки мех соболий
Струится вольно по плечу!
Но от себя не улечу —
Я слишком дорожу неволей…
 

«Полночь. Чуда не случилось…»

 
Полночь. Чуда не случилось.
Заблудилось средь снегов.
Или просто мы его
Узнавать не научились?
Или хуже – разучились
Мы двуперстьем – «чу» и «до» —
Извлекать волшебный корень
Из рождественских ладов,
Тех, что боги вечно вторят?
И былое нам не в помочь?
Вот уж горе. Вот уж – полночь…
 

Геометрия треугольника

 
Жизнь сама по себе актриса —
На роли детские и старушьи
Рассекла в тридцать лет биссектриса,
Ничего почти не нарушивая.
 
 
А на том берегу, а на той стороне
На два мира – Татьяна и Анна —
Разделила, как вьюга в есенинском сне,
Заблудившаяся медиана.
 
 
Но не стали судьбою ни эта, ни та —
Ни аллегро начала, ни скерцо.
Слава богу, услышала зов высота,
Опустившаяся на сердце.
 

«Немножко»

(или «Наша целомудренная юность

50 лет тому…»)

 
После бала выпускного,
После вальсовой запарки
(Всё так взро́сло! Всё так ново!)
На рассветной тропке парка
Робким взглядом зацепились
И… немножко заблудились.
 
 
Нам уж месяц как семнадцать —
Утро цвета розы чайной.
Вдруг мы вспомнили – случайно! —
Что умеем целоваться.
Внутрь друг друга заглянули —
И… немножко утонули,
 
 
За мгновенье старше стали —
Духом? Телом, плотью, статью!
С болью крылья вырастали
(Им мешало твоё платье!).
Взрыв от родинки на теле…
И… немножко улетели.
 
 
Рады мамы – мы вернулись
(Ночь стояли у окошка).
Дома мы… на радость всем.
Мы ж с тобою обернулись —
Пожалели, что… немножко,
Ах, как жалко, что немножко,
Надо было бы – СОВСЕМ.
 

«Неземных хранительница тайн…»

 
Неземных хранительница тайн —
Пусть не разгадать мне их вовек —
Только, умоляю, прилетай
С веточкой оливы в мой ковчег.
 
 
Ненасытной лаской засыпай,
Не захочешь лаской – нагруби!
Только, как и прежде, засыпай
Утомлённой птицей на груди.
 
 
Удержу желание в горсти,
Страсть свою укутаю в виссон,
Только на мгновение впусти —
На мгновенье! – в неземной свой сон.
 

«Мадам, уже падают листья»

Вертинскому

 
«Мадам, уже падают листья»,
Проклиная осенний недуг.
В моём северном городе истин
Замолкает последний друг.
Всё трудней вспоминать хорошее,
Всё трудней говорить «люблю»…
Птица старая жёлтое крошево
Собирает в свой каменный клюв.
Прометей со здоровой печенью,
Пуп земли оказался пустым!
Как тоскливо шататься вечером
По расцвеченным мостовым…
Дряхлый холст с желтизной и синью
Так похож на моё лицо!
Я давно потерял Россию —
Золотое моё кольцо.
Да, мадам! Уже падают листья.
Ветер северный – мой… знакомый.
Не пугайтесь: в холодном свисте
Мне привет из родного дома!..
 

«Полюбить в пол-любви, как-нибудь…»

 
Полюбить в пол-любви, как-нибудь,
Греясь только от плотского жара,
Это, брат, всё равно что надуть
Половинку воздушного шара.
 
 
Мы упали с лазурных высот
Под аккорды развратного стона
В непролазную жижу болот,
Где плодятся ужи и тритоны,
 
 
Где оркестры зелёной лягвы
Множат гимны единой клоаки,
Лишь бы в дебрях болотной травы
Пузырилась икорная накипь.
 
 
Счастье – мимо, как мёд по усам,
Как сгоревшие крылья Икара.
Потому что не взмыть в небеса
Половинке воздушного шара.
 

«Вот добровольно, не под пыткой…»

 
Вот добровольно, не под пыткой
Фальшиво в микрофоны блеют,
Что ни о чём в прошедшем не жалеют…
И, дай им Бог ещё попытку,
Прожили б точно так…
А я, чудак,
(Да, знать, ещё какой!..)
Всё б поменял – до запятой!
До мизерной пылинки в своём доме!
 
 
Всё-всё… последней любви кроме…
 

«Становлюсь с тобою диким…»

 
Становлюсь с тобою диким —
Открывай врата в пожар! —
От ожогов стоны, вскрики,
Адский пламень в божий дар.
 
 
Взгляд – и запылали угли!
Где я, хищница-краса?
То ли пампа, то ли джунгли,
То ли прямо – небеса.
 
 
Разорву в пылу сорочку
(Вместо льна дарю парчу!)
И на песенные строчки
Твои косы накручу.
 
 
Не получится иначе —
Только буря, смерч, гроза.
И совсем по-вурдалачьи
Выпью синие глаза.
 
 
Кровь тринитротолуолом
Рвёт артерии до спазм.
Если хочешь – богомолом
Жизнь сменяю на оргазм!
 
 
Мягкий свет во тьме железной,
У распахнутых ворот
На краю у самой бездны
С нами бог, и бес, и чёрт!
 

Тишина

 
Тишина – не отсутствие звуков,
Просто толща прозрачной среды,
Верховую волну убаюкав,
Своей сути являет следы.
 
 
В них звучит ксилофон многоточий,
Скрипка скорби, влюблённости альт,
Слышно, как худосочный росточек
С диким хрустом ломает асфальт.
 
 
Как шуршат в бесконечности числа,
Как храпят тишины сторожа,
Как спешат по извилинам мысли,
На крутых тормозами визжа.
 
 
Как гудят митохондрии в клетке,
Как бранится на щуку карась,
О чём яблоко грезит на ветке
Перед тем, как на землю упасть.
 
 
Что росе шепчет утренний лучик,
Что две ночи скрывают от дня,
И как звёзды, больные падучей,
О желаниях молят меня.
 
 
С тишиной ни концертные залы
Не сравнятся, ни даже гроза,
Ведь как много ты мне рассказала,
Заглянув на мгновенье в глаза…
 

«Да, ничего мучительнее нет…»

 
Да, ничего мучительнее нет,
Чем сравнивать – нечасто и некстати —
Волнительного утра яркий свет
И тусклый секс на старческом закате.
 
 
От розовой зари всё та же дрожь
И злая блажь – остановить мгновенье,
А пыльный альков запрудила ложь
Бесплодного проникновенья.
 
 
Без утра день и без дождя гроза,
Без смысла иноверческая сутра.
Любовь теперь доверена глазам,
А в них… и дождь, и розовое утро…
 

«Думать можно порознь…»

 
Думать можно порознь,
Но дышать – согласно,
Чтоб от лишних споров
В душах не погасло.
 
 
Чтоб от слов случайно
Не иссякнуть зною,
Чтоб осталась тайной,
Даже став женою.
 
 
И найдутся броды
Через все напасти.
Забирай свободу —
Мне довольно счастья.
 

«Есть каждому возрасту знаки и меты…»

 
Есть каждому возрасту знаки и меты —
Вот плеши опушка дрожит в серебре,
И за полночь ляжешь, и встанешь до света…
Под грустные проводы бабьего лета
Лукавая тварь поселилась в ребре.
 
 
«Гони проходимца поганой метлою! —
Уверенным хором кричат доктора, —
От АД до ада помчишься стрелою,
И краски заката затянутся мглою —
Когда ж от лукавого ждали добра?»
 
 
А бес за ребро зацепился серьёзно,
Рога золотые, копыта в пыли,
Лукавая песня – то грозно, то слёзно:
«Поверь, ведь любить никогда нам не поздно».
И в лад с ним запели седин ковыли…
 

«Ты губами: «Любый, лучший!»…»

 
Ты губами: «Любый, лучший!»
А из глубины зрачка:
«Выпусти, прошу, не мучай,
Свою птицу из сачка!»
 
 
В полувзгляде – два значенья,
Как осенняя весна.
Ты до умопомраченья
Мне невинно-неверна.
 
 
Улетишь – погаснет солнце,
Хлынет на душу мокредь,
Да стихи – в меня оконца,
Только некому смотреть…
 

«На подрамник натянул холстину…»

 
На подрамник натянул холстину.
Краски в стол – кистями б каждый смог.
Я рисую горечью картину:
«Жизнь прошла. Апофеоз. Итог».
 
 
Грусти подмешал в тугую горечь —
И как будто меж скалистых стен
За туманом полуночным море
Показалось на моём холсте.
 
 
Выдавил из памяти печали —
И тотчас в картине зацвели
Берега, к которым мы причалить
За всю жизнь с тобою не смогли.
 
 
Радостью, что с краешка палитры,
Дальний план разгладил мастихин,
И внутри холста, в стекле, in vitro
Зазвучали старые стихи.
 
 
Да, конечно, счастье – колер редкий,
Но когда чуть-чуть его достал,
Внуки, наших славных дочек детки,
Выпорхнули птицами с холста…
 

«Лился снег с небесной глуби…»

 
Лился снег с небесной глуби —
Бессловесен и пушист.
Написала, что не любишь,
Хоть просил ведь: не пиши!
Передышим месяц снежный,
Пусть в разлуке, но – вдвоём,
А с весеннею надеждой
Мы её переживём.
Заломила правдой цену
Неподъёмную. Ужо!..
Я вскрывал конверт, как вену —
Ножом.
 

Два мира

 
Твой мир пахнет детством, как ситец в горошек —
Слезинки на щёках иль росы на маках,
Ты – птица, хоть нет для тебя зодиака,
Ты птица, а я – по-восточному – лошадь.
 
 
Мой мир пахнет лугом… во время покоса,
Пластом перевёрнутого глинозёма
На пашне – от дома и до окоёма,
Натёртым загривком и кровью из носа.
 
 
Твой мир пахнет небом, мой – только лишь полем,
Как рядом они и как несовместимы.
Скажи мне, родная, не оттого ли,
Друг с другом сливаясь, так часто грустим мы?..
 

«Уезжать! Я пропустил свой год…»

 
Уезжать! Я пропустил свой год
В страхе тромбов – тамбурных замков.
Мне – цепному! – цепь твоих забот
Стёрла песню с шейных позвонков.
 
 
Мне, цепному, мир конурный хмур.
Цепь цепному – продолженье жил.
Как же надо не любить конур,
Чтоб о жизни: «Я ещё не жил…»
 
 
Уезжать! Я пропустил свой день.
«Дальних» дым мне голодит глаза.
Как же надо не любить людей,
Чтобы так боготворить вокзал?!
 
 
Как же надо растерять свой фарт,
Чтоб глазами сгрызть аэропорт?
Или пробку выдавил инфаркт
Роковым безденежьем аорт?
 
 
Уезжать! Я пропустил свой час.
Прочь из всех любимых городов!
Как же надо не любить с е й ч а с,
Чтоб на век вперёд оскалом глаз
Выгрызть семафорное бордо?!
 
 
Чтобы выкрасть из тебя – себя
На любой остаток дней и лет,
Чтобы семью семь твоих собак,
Обезумев, не нашли мой след!..
 

«Жил-был поэт, питался праной…»

М.Ц.

 
Жил-был поэт, питался праной —
Ему по средствам —
Измятый и немного рваный,
Как рубль из детства.
Он плакал сладко, смеялся горько —
Тогда умели!
Ведь рубль в детстве – почти что горка
Из карамели.
И липли бережно подушки пальчиков
К конфет подушкам.
Но – страшно вымолвить – от сладких мальчиков
Влекло к подружкам.
Когда под ножками софы залаченной
Земшар качался,
Казалось, что за всё заплачено.
Но рубль кончался…
И вот ссутулившись, ворча, набычась,
Про Суд судача,
Вошла обычная необычность
За жалкой сдачей.
И, диссонансами разметаемы,
Вдруг сдали нервы…
 
 
Но скажет Бродский о Цветаевой:
«Конечно – первый!»
 

«Серьги белые, чёрные кудри…»

 
Серьги белые, чёрные кудри —
Красота,
А теперь… а теперь, мои судари,
Я не та.
 
 
Было белым серебро, да почернело,
Была чёрной голова, да побелела.
Серьги чёрные, пряди белые,
Да редки,
Ничего теперь не поделаешь —
Старики…
 

Боль

 
Игра-гаданье – крестик или нолик?
Ночь. Вместо «вместе» – одиночья клеть,
И вместо песни – утоленье боли,
Покуда ещё есть чему болеть.
 
 
Издёвкой наглой – помыслы о страсти,
Строкой, острей крыла стрижа,
Поэт поёт гармонию несчастий
И утоненье боли до ножа.
 
 
Ожившей рифмой бред превозмогая,
Как в тишине, без маски и бахил,
Она ушла, как женщина нагая
За белый тюль… и умерли стихи…
 

«Это было так не просто…»

 
Это было так не просто —
Или просто, но не так?
Кораблей тупые ростры
Упираются в маяк.
 
 
И он путь нам не укажет —
Иль укажет, но не путь?
Быть у истины на страже
Это ж значит что-нибудь!
 
 
Потому-то мы не верим —
Или верим, но не мы? —
Что мечты желанный берег
Вдруг покажется из тьмы…
 

«Что-то с оптикой стало законной…»

 
Что-то с оптикой стало законной:
Это в линзе набухшей слезы
Увеличился мир заоконный —
Облака, перелески – в разы.
Стали выше деревья, и ярче
Заиграли луга у реки,
Приоткрылся загадочный ларчик,
Но… скатилась слеза со щеки.
От потухшей картинки я замер,
Да слезинку вернуть не дано.
Если смотришь сухими глазами —
Мир реальней и правильней. Но…
 

«Вот намечталось – а не сбывается…»

 
Вот намечталось – а не сбывается:
Лев огнегривый, орёл золотой…
А то, что сбывается – забывается
Вместе с мечтой.
Марка погашена, пеня уплачена,
Страсти попрятались в будничный ил,
Жизнь подрихтована и залачена —
Было иль не было? Не был иль был?
Всё комильфо… Отчего же, опившись
Доперестроечной бормотой,
Плачешь и бредишь вот этим – несбывшимся:
Лев огнегривый, орёл золотой…
 

Улыбки

Всё проходит

Надпись на кольце Соломона

 
Всё проходит… В отраженье
Изморщинилось лицо,
Предвещает пораженье
Соломоново кольцо.
 
 
Всё пройдёт, и всё исчезнет:
Горе, радость, боль стыда,
Немощь старческой болезни,
Вкус запретного плода,
 
 
Судьбоносные победы,
Беды с памятью о них,
Звуки лада, яйца Леды,
Этот город, этот стих…
 
 
«Исключением из правил, —
Бог спросил меня тогда, —
Чтоб ты здесь навек оставил,
Без подвоха – навсегда?
 
 
Хочешь, чтоб ты сам остался
Ровней в божеской судьбе?»
Я же только улыбался,
Вспоминая о тебе.
 
 
Всё пройдёт. Но в мире зыбком,
Всем неверам на беду,
Бог собрал мои улыбки
И зажёг из них звезду.
 

«Как сладко в полёте эфирное тренье!..»

 
Как сладко в полёте эфирное тренье!
В занебье земные маршруты продля —
Волной иль частицей? Творцом и твореньем!
В пространстве четвёртого измеренья
Богиней живой оказалась Земля.
 
 
Пророков огонь и кумиров ваганье,
Предчувствие камнем рождения слов,
Рождения тайны святое незнанье,
Ни с чем не сравнимый восторг узнаванья
Родного лица из младенческих снов.
 
 
Изида, Венера, Ану, Берегиня,
Инанна, Деметра… в её именах
Загадка загадок и присно и ныне,
Отгадка:
Рождающая – богиня!
Во всех измереньях, во всех временах.
 
 
И мы, ей рождённые, в сущности – боги.
Но в косных границах упёртая твердь
Камнями в трёхмерье лежит на дороге,
Сама не взлетает и очень немногим
В четвёртое небо даёт улететь.
 
 
Туда, где планета – богиня живая,
Где мир неделим на «твоё» и «моё»,
Где тает меж стран полоса межевая
И раны трёхмерных боёв заживают
Всего лишь от ясного взгляда её…
 

«Огнекрылая бабочка счастье…»

 
Огнекрылая бабочка счастье,
Из летящих – желаннее нет!
В её жаркой чешуйчатой власти
Целый свет.
 
 
Благовестник семейной кре́пи,
Незаметная на свету,
Не полёт, а, скорее, трепет,
Больше – шахматы на лету.
 
 
Как наш век – и неласков, и хлёсток,
Так порханье её – каждый миг
То развилка, а то перекрёсток,
То простор, то – увы! – тупик.
 
 
Огнекрылая бабочка счастье —
Беловодье, Парнас, Париж…
Не поймаешь – вся жизнь ненастье,
А поймаешь – тотчас сгоришь.
 
 
(Так известный лепидоптеролог,
Уцелев от амурных стрел,
От чешуйчатых искр-иголок
Вспыхнул и – да, да, да! – сгорел.
 
 
Потому-то ловцы обманов,
Глядя в солнечные очки,
Умудрённые аврелианы
Сразу прячут свои сачки.
 
 
Ведь – об этом молчат скрижали —
Все, счастливейшие на вид,
Крыльев в пальцах и не держали —
Только крошки от хризалид.)
 
 
Взмах – а уж на щеке багрянец!
Легкокрыла, как утренний сон,
Собирает нектар с ветряниц
(Это в снах твоих – анемон).
 
 
Огнекрылая бабочка счастье…
Не ищи для неё тенет,
Просто душу распахивай настежь,
Запуская огонь и свет,
 
 
Чтоб от светоогня участья,
Как бы ни упиралась тьма,
В огнекрылую бабочку счастье
Превратилась она сама…
 

«Мой тихий город Лыть…»

 
Мой тихий город Лыть.
Над башней лёт стрижа.
Здесь я любимым быть
Себя не утруждал.
Здесь у любви печи
Нас смехом замело.
У мотылька свечи
Горит одно крыло.
Другое – воска плеть,
Я гну его и мну,
На нём не улететь
В другдружнюю страну,
На нём не переплыть
Остуженный ручей.
Мой тихий город Лыть,
Ты мой, а я – ничей.
И женщины ничьи
К тебе меня влекут.
Вин мутные ручьи
По скатерти текут.
Нетронутая снедь,
Попробуй не остыть!
Попробуй не сгореть,
Мой тихий город Лыть!
Немой свечной язык,
Не мой в словах огонь.
Как быстро я отвык
Шептать в твою ладонь:
«Мой тихий город Лыть,
Мой тихий город Лыть…»
Не так, не той, не то…
Шестёрка, Туз, Валет.
На нас из-за цветов
Посматривал портрет
И, видно, был не рад —
Он голос знал иной…
Проклятый снегопад
За пышущей стеной
Простую стелет стынь,
Кладёт, спеша укрыть.
Взошла звезда Полынь
Над тихим градом Лыть.
А завтра вспыхнет снег,
Вскипит на лужах лёд.
Твой тихий человек
От слов вдруг упадёт.
Я их не усмирял,
Катил за валом вал,
Я сам их повторял,
И сам не понимал:
«Прими моё тепло,
Зажги свою свечу.
Остынь моим теплом…»
Кричу, шепчу, молчу…
«Мой тихий город Лыть!
Мой тихий город Лыть.
Мой тихий город Лыть…
Мой тихий город Лыть…»
 

«Подойду к бессонному ручью…»

 
Подойду к бессонному ручью —
услышу мать.
Полночи свечою освечу —
увижу мать.
Закричу от боли, замолчу —
и слышу мать.
В зеркало случайно залечу —
и вижу мать.
Дочку разговаривать учу —
а слышу мать.
Строчкой одиночество лечу —
и вижу мать…
 

«Имя твоё, легкое именье!..»

М.Ц., А.А.

 
Имя твоё, легкое именье!
Как озарило оно —
Не расскажу, что именно,
Но – именно́:
Зацветаился сад,
Ах, да матовым цветом.
Две судьбы – невпопад,
Две зимы в одно лето!..
 

«Я разучился ждать…»

 
– Я разучился ждать
В делах везения…
– Смотри, как стали стлать
Ковры весенние!
 
 
– Я разучился плыть
По стрежню злых побед…
– Смотри, как город Лыть
По-летнему одет!
 
 
– Я разучился петь
Под струны весело…
– Смотри, как осень медь
Светло развесила!
 
 
– Я разучился жить,
Не замечая боль…
– Смотри, как снег летит
Легко на нас с тобой!
 

«Зря истине петлять…»

 
Зря истине петлять
По миру без границ:
Любой вершитель – тля,
Любая тля – венец.
Всё ра́вно: датский принц
И детский леденец.
 
 
Песчинкою – Земля
На циркуле пространств,
Снежинкою – зима
На конусе времён,
Всё равно: чудо стран
И таинство имён.
 
 
У тысячи божеств
Не разнятся чины,
И самый жёсткий жест
Слабей чуть слышных слов:
Вся суть величины —
Любовь.
 

«Ничего не хочу – кроме тебя…»

 
Ничего не хочу – кроме тебя,
Ничего не прошу – кроме тебя.
И кроме тебя – тебя, тебя,
И не будет тебя – тебя, тебя!
И не будет меня – тебя, тебя!..
 

Загадка

Живёшь, как по лесу идёшь…

А. Тарковский

 
Живёшь, как по лесу идёшь
Со зверем, птицей, гадами,
Шесть мягких букв с собой несёшь.
– Любовь?
– Любовь. Угадано.
 

Разговор первопроходца с женой

 
– Ну, куда опять?
Разве ж тебя зовут?
– Да в груди зуд —
Не могу спать!
– Что за недуг?
– А вдруг…
– Что? Да та же тайга.
– Тай-га…
– Камни-берега.
– Бе-ре-га!
– Чудь без слов.
– Зов! Как не слышишь – ЗОВ!
– Белок-соболей, что ли?
– Воли!
Чуешь хмель – вдаль!
– Да в чём, скажи, суть?
– Суть? Да ведь рвёт грудь!
Солнце чуть встаёт – зовёт.
Журка курлыкнёт – зовёт.
Ветер тучи рвёт – зовёт.
Так зовёт – жуть!
А я всё сижу…
В путь, в путь…
– А меня не жаль?
– Жаль. Жаль… вдаль. Вдаль,
Кровь гудит трубой!
 
 
– Ну, и я с тобой!
 

«…А частоты любви…»

 
…А частоты любви
Недоступны войне:
Они выше вдвойне,
Они дышат – вовне.
 
 
Пуль предательство – тащится,
Преданность – мчится.
 
 
– Ну а если война изловчится
И на нужной волне зазвучит?
 
 
– С нею просто любовь приключится,
И навеки стрельба замолчит…
 

Две художницы

 
Злым углём и податливым мелом,
Зачерняя и снова беля,
Две художницы – словом и делом —
Каждый день рисовали меня.
 
 
Так садились две – слева и справа.
Неразлучны, как вилка и нож,
Слева – колкая женщина-Правда,
Справа – острая женщина-Ложь.
 
 
Усмирив подмастерьев ораву,
Объясняли, чем плох, чем хорош,
Эта страшная женщина – Правда,
Эта славная женщина – Ложь
 
 
Ревновали, бранились и снова
Исправлять принимались портрет.
Им казалось – ни дела, ни слова
У меня настоящего нет.
 
 
Чем в застолье – вином иль отравой —
Угощали – не сразу поймёшь,
Горьким вереском – женщина Правда,
Сладким пенистым – женщина Ложь,
 
 
Угощали всё порознь. А вместе
Без напрасных и вздорных пари
Подарили мне маленький перстень,
Может, чтоб он нас всех помирил.
 
 
Золотая в каменьях оправа,
А в оправе – изломанный грош.
Улыбалась мне женщина-Правда,
Улыбалась мне женщина-Ложь.
 

«Стихи – это женщины…»

 
Стихи – это женщины (средний ангельский род,
Что слышно даже глухим).
Но и, конечно, – наоборот:
Женщины – это стихи.
 
 
Как ни уравнивай нас в правах,
Разницу видно сразу:
Мы, мужики, – всего лишь слова,
А женщины – фразы.
 
 
Мы в мириадах разумных строк
Однообразны: все́м – друг,
Мы – мелкий кремень, точнее – песок.
А женщины – жемчуг.
 
 
В тексте, замешанном на крови,
Сжаты, как в замке Иф мы,
Мы, мужики, – в нём ведь лишь алфавит,
А женщины – рифмы.
 
 
В библиотеках последних времён
Мы рекордсмены в темах,
Но – лишь нон-фикшн (от слова «нон»),
А женщины – поэмы…
 

«Как ладно всё в ауканье миров!..»

 
Как ладно всё в ауканье миров!
Падёт ресница с солнечного глаза —
А на Центаврах – бешенство ветров,
А на Земле – гонконгская зараза.
 
 
Ослабит пост безвестный монастырь,
Нестойкий столпник пожалеет ноги —
А у комет опустятся хвосты,
И у Медведиц засквозят берлоги.
 
 
Но в тыщу крат в мирах синхронней бег
Часов со звоном благовеста:
В любви
Едва лишь зачат человек —
Уж Космос под звезду готовит место.