Текст книги "Якутское кино. Путь самоопределения"

Кадр из фильма «Пугало». Реж. Дмитрий Давыдов

Пугало – изгой среди односельчан, она живет на краю деревни, ею пугают детей и взрослых. Зритель погружается в быт якутской глубинки и постепенно проникается сочувствием к судьбе одинокой, неординарной женщины-целительницы. Отшельнический образ жизни, боль души и безысходность героиня заглушает водкой. Режиссер Д. Давыдов создает пронзительную человеческую драму с паранормальным оттенком. Он показал нам историю «целительницы не для того, чтобы мы прониклись жалостью к ней, но, чтобы увидели, насколько сильным, всепрощающим и прекрасным может быть человек»[21]21
  Здесь и далее в тексте о фильме использованы цитаты из рецензий пользователей киносайтов. Автор намеренно не использовала тексты профессиональных кинокритиков, чтобы показать «народное» мнение о фильме.


[Закрыть]. Фильм построен на недосказанности некоторых ключевых моментов, они словно «нарисованы автором тонким-тонким карандашом…», а некоторые – «намеками и наметками, оставляя неразборчивый набросок женской судьбы, обделяя картину подробностями, без которых остается путаться в догадках об истоках щедрости расстроенной души, угадывая правду по короткой встрече на исходе последних минут фильма, едва проясняющей туманное прошлое, после которой жутко становится потому, что самопожертвование может оказаться проклятьем, а не миссией». Некоторые рецензенты писали, что «это кино могло быть немым». Так как эффект осознания происходящего зрителем достигается благодаря монтажу звука: фильм неслучайно начинается с определенных дыхательных звуков, характерных для традиционного пения саха. «Нам не показывают ее страдания, но мы слышим, что испытывает героиня. Звук – это главный источник погружения в данный фильм, и „Пугало“ тот самый пример, когда кино необходимо не столько смотреть, сколько слушать и слышать».

«Не хороните меня без Ивана» (2022), режиссер Л. Борисова

Фильм наполнен чувством долгожданного катарсиса, которое в последнее время почти забыто зрителями. Съемочная группа проделала большую работу, воссоздав эту историю по фотографиям, сделанным Иваном Поповым (первым профессиональным художником Якутии), архивным документам, рассказам потомков Попова. Иван и Степан, главные действующие лица, едут в путешествие, чтобы собрать экспонаты для музея. Степан в своем роде уникальный человек, то и дело впадающий в летаргический сон (но уникален он не только этим). Он боится, что его могут похоронить заживо, поэтому тайком пробирается в повозку своего русского друга. В роли Ивана Попова снялся литовский актер Дариус Гумаускас, который очень похож внешне на своего героя.

В фильме показана летняя природа Якутии. Многие «народные» рецензии на фильм отметили операторскую работу Семёна Аманатова, например: «Теплые оттенки красок как будто согревают зрителя через экран. А простые якутские лица как будто светятся изнутри. Такой замечательной операторской и актерской работы, когда лица людей в фильме действительно светятся, увидишь не часто. Это настоящая магия картины Борисовой». Авторы фильма попытались раскрыть философию жизни народа саха и затронули некоторые аспекты триединства души в верованиях саха: ийэ-кут (материнская душа, та, что передается предками, родителями, – культура, философия, традиции), буор-кут (земляная душа – материальная, земная часть человека, его физическое тело), салгын-кут (воздушная душа, отвечает за интеллект, разум, коммуникативно-социальная составляющая). Роль Степана Бересекова исполнил сельский учитель труда Александр Чичахов, которого утвердили на роль задолго до съемок благодаря внешнему сходству. Фильм «Не хороните меня без Ивана» – многослойный и жизнеутверждающий, раскрывающий разнообразные пласты традиционной культуры саха, но его главная мысль – увидевший красоту человек богат душой и внутренне свободен.

Кадр из фильма «Не хороните меня без Ивана». Реж. Любовь Борисова

«Айта» (2023), режиссер С. Бурнашёв

Якутская драма с элементами детектива и триллера «Айта» вошла в топ-20 самых кассовых фильмов апреля 2023 года. Фильм динамичный, все события ускоряются и накаляются до предела.

Режиссер затронул серьезную проблему современности: как гиперопека со стороны родителей может обернуться трагедией, а накал страстей в деревенской глуши, лишенной доступа к информации, – привести к преступлению. Если нет любви и единства, любой конфликт может привести к катастрофе. По словам режиссера, «Айта» – многослойный фильм о любви и человечности. Весь фильм идет проливной дождь, возможно, в этом есть глубинный смысл, указывающий на очищение.

Кадр из фильма «Айта». Реж. Степан Бурнашёв

Реконструируя потерянное прошлое

Интервью с режиссером Алексеем Романовым Интервью взял Владимир Кочарян

Алексей Семёнович Романов, пионер Саха-кинематографии, один из основателей киностудии «Сахафильм», режиссер фильмов «Срединный мир», «Детство, которое мы не знали», «Мааппа»

Давайте сделаем небольшое историческое отступление и вспомним, как образовались «Северфильм» и «Сахафильм».

К концу четвертого-пятого курса учебы во ВГИКе я мечтал о якутском кино. О кинематографе таком же, как японский, итальянский, о том, чтобы у нашего народа было свое национальное кино. Постепенно я пришел к выводу, что нужно что-то наподобие студии, но как это сделать, тогда понимания не было. У меня было рабочее приглашение на «Ленфильм», но я авантюрно заявил, что хочу появления нашего собственного кинематографа и, все бросив, вернулся в Якутск. И это было непросто: если сегодня хочешь создать предприятие, ты идешь, просто отдаешь свой устав, заявление, и создается ООО, а в то время надо было убедить обком партии, Совет Министров, что нужна своя студия. Чиновники, сам понимаешь, люди сложные, убедить их всегда непросто. Я два года ходил без работы и мечтал об этом, и в конечном итоге благодаря письмам членов Союза кинематографистов СССР, известных людей мы сумели добиться, чтобы вышло постановление Совета Министров создать творческое объединение «Северфильм». Потом появился первый президент, Михаил Ефимович Николаев, который поддержал мою инициативу, и на базе этого творческого объединения мы создали государственную национальную кинокомпанию «Сахафильм». Мы тогда работали на голом энтузиазме. Года два, а возможно, и дольше не было зарплат. Я сразу приступил к своей первой полнометражной картине «Серединный мир».

Кадр из фильма «Мааппа». Реж. Алексей Романов

Дебютным полнометражным фильмом стала картина именно о корневой культуре народа саха. Это было намеренное решение?

В то время по всей России шло движение народов, возрождение национальных культур, традиций. Советская власть многое запрещала, многое было забыто. Если вспомнить, то у нас сорок лет до этого почти не проводился наш праздник Ысыах. Он был под запретом в Якутске. У меня как у патриота своего народа, у моей жены-этнографа (Екатерина Романова) возникла идея создать такой фильм, показать народу наши забытые традиции, культуру, верования. Чтобы это сыграло на генетическом уровне. Мы придумали фильм, в котором обряды, ритуалы показываются с рождения ребенка до его смерти, до ухода в другой мир. Все, что сопровождает в традиционной культуре ребенка в его становлении «человеком».

Если вспомнить ваш дипломный фильм «Мааппа» времен ВГИКа, кажется ли вам, что вы уже тогда определили свою авторскую задачу – посредством кино вернуть память народа?

Конечно, когда я думал о дипломном фильме, я понимал, что он должен быть связан с моей культурой, моими знаниями. Я с детства очень любил собирать легенды, сказки, предания, умел передать их и рассказать. Вокруг меня собирались мои ровесники, дети и слушали меня. Кстати, возможно, это сыграло свою роль в том, что я стал кинорежиссером. Моя первый фильм «Мааппа» связан с моим детством, воспоминаниями, мистикой этих историй. Тем более что мой мастер во ВГИКе, режиссер Сергей Герасимов, всегда говорил мне: «Алексей, тебе не надо придумывать что-то, а нужно именно обращаться к своей культуре, к жизненному опыту. К тому, что ты очень хорошо знаешь, тогда ты будешь делать правдивое кино». Другой вопрос, насколько мы смогли это передать.

Если люди говорят о якутском кино, якутском хорроре, то вспоминают фильм «Мааппа», а также фильмы Геннадия Багынанова, Эллэя Иванова. Это были первые шаги в якутском кино, и они начались именно с мистики. Возможно, это лежало на поверхности, но с этого момента и начинается зарождение стиля и форма якутского кино. Советская власть… не думаю, что она дала что-то нашей культуре. Можно сказать, были одни запреты наших верований, традиций, обычаев, и вдруг случилась такая свобода. Свобода думать о том, что мы имели в прошлом, о связи с нашими предками. Мы понимали, что кино станет транслятором нашей культуры, потому и стремились к национальному кинематографу. Тем более что во времена нашего взросления кинематограф, телевидение еще не получили распространения. Было устное народное творчество, оно вложено в наши души (именно режиссеров 90-х), и поэтому было органично, что мы сразу обратились к тому, что знаем: своему фольклору, преданиям, легендам.

У меня есть теория, что якутская страсть к визуальности обусловлена в том числе изолированностью, сложностью территориального доступа к самим саха. С одной стороны, советская власть не смогла добраться до всех уголков республики с русификацией. С другой – из-за того, что долгое время существовала практика передачи культурных традиций в устной форме, сохранялась необходимость визуализировать образы внутри своего частного опыта.

Это живет в наших генах. Сказитель семь дней подряд рассказывал, пел сказания, и у каждого сказителя была своя история, свой эпос и его интерпретация. Все слушали сказания, всегда зрительно воспринимали историю. Это часть нашей культурной памяти: когда мы связываемся с тем, что человек хочет рассказать, мы сразу представляем это зрительно. Поэтому якутское кино набрало такие быстрые обороты, я тоже сразу зрительно вижу своих героев, сюжет. Это есть у каждого якутского режиссера в самой природе его желания снять кино. Это есть и в зрителях, у нас очень распространены именно визуальные формы искусства. Когда я в рамках работы над своими фильмами снимал сказителей наших эпосов, я всегда хорошо представлял их рассказ, их песню.

Якутское кино начального периода, может, до 2015 года, в российских СМИ часто называли кустарным. Кажется, это не совсем корректное определение, якутское кино скорее сделано «руками», оно сохраняет прямой контакт с материалом, с которым работает, – с природой. Может быть, это и делает его живым и аутентичным, в том числе и для западного зрителя?

Почему якутское кино привлекло к себе такой интерес на Западе и в больших городах? Потому что мы все, люди, вышли из языческой культуры, все народы, исповедующие сегодня буддизм, ислам или христианство. Все народы в своем развитии, в образовании нации, прошли через этап языческой культуры, традиции и обычаев. Эта память сохранилась в любом из них несмотря на то, что они приняли другие религии. А народ саха сохранился на этапе языческой культуры. Мы связаны с природой, мы не отошли от нее. Мы несем эту традиционную культуру, которая живет в немце, испанце, итальянце, когда-то давно жившем в этой практике. В якутском кино это активно проявляется в том, чем наполняются кадры, – в наших пейзажах, лесах. При этом человек остается человеком.

А мы можем попробовать расшифровать, что значит в понимании якутского кинематографа традиционность? Связана ли она с консервативным взглядом на жизнь?

Жизнь идет вперед, традиционная культура тоже развивается. Мы обращаемся к прошлому, но при этом переосмысливаем его своим взглядом, своим пониманием мира, своим новым мировоззрением. Поэтому традиционная культура не стоит на месте. Когда сегодня молодой человек начнет исполнять эпос олонхо, он будет исполнять его по-своему, в другом стиле, с другим пониманием мира. Если говорить о нашем понимании традиционной культуры, это, конечно, не консервация. Когда мы снимаем шамана, он не обязательно должен быть именно таким, каким был тысячу лет назад. Это будет совершенно другой образ шамана. Конечно, в нем будет представлена традиция в плане ритуала, передававшегося из поколения в поколения тысячи лет. В то же время это совершенно другой шаман с другим отношением к людям, другими обрядами и другим исполнением ритуала. Сегодня народ саха – это не тот народ, которым он был тысячи лет назад. Несмотря на сохранение своих естественных корней, мы меняемся, и меняется мир вокруг нас.

Кто является главным героем якутского кино? Персонаж или пространство, в котором он существует?

Конечно, в якутском кинематографе природное пространство играет ключевую роль. Но и в то же время якутский режиссер думает о своем герое как о персонаже в процессе поиска. Это связано с сегодняшним временем, когда мы не знаем, куда мы движемся, куда движется наш народ. Что с нами будет через сто лет, через двести лет? Может быть, этот главный герой на сегодня еще не сформировался. Ведь в итоге каждый автор все равно исходит из своего личного понимания народа саха и тех проблем, которые у нас сегодня есть. Герой получается обобщенным, он может быть и шаманкой из фильма «Пугало», и полицейским из комедии «Агент Мамбо». В фильме «Мааппа» это призрак, у которого любовь состоялась именно в загробном мире. Мы сегодня сами еще в пути, мы ищем нашего героя. Этот поиск продолжается со становлением нашего кинематографа.

На ваш взгляд, якутское кино – это региональное кино?

В девяностые мы считали, что у нас региональное кино, ведь в первую очередь мы обращались к своему зрителю, снимали для самих себя. Уже потом, когда наше кино вышло за пределы республики, стало интересно различным кинофестивалям, российским и мировым, мы поняли, что это не региональное явление. Мы увидели интерес зрителя извне к нашему кино. Уже сегодня возникает другое понимание якутского кино, мы думаем и работаем над тем, чтобы сильнее привлечь российского и международного зрителя. Может быть, поэтому появляются более общие темы, тенденции. Конечно, есть опасение, что со временем из-за этого наше кино растеряет свою самобытность. Может быть, чем больше мы будем выходить за пределы Якутии, даже за пределы России, тем более безликими мы будем становиться? Ведь в истории мирового кино были примеры того, как национальные кинематографии со временем не только теряли свою самобытность, но и просто исчезали. Хотя я сам не верю, что мы можем потерять себя, потому что феномен якутского кино лишь подтвердил правильность нашего пути. Режиссеры обращаются к своим корням, привлекая не только своего зрителя, они также интересны миру.

Вы сами использовали определение «якутский феномен». На ваш взгляд, тот факт, что именно кинокритика извне республики, российская кинокритика, формировала это определение и задавала рамки восприятия якутского кино, сильно повлиял на саму якутскую кинематографию?

В большинстве своем российская или западная критика якутского кино положительная. Для нас в общем важен сторонний взгляд, внешняя интерпретация. Иногда ведь ты даже не предполагаешь, как твой фильм могут интерпретировать кинокритики и что они выносят из наших фильмов. Это интересно, а если и влияло на нас, то только положительно. В первую очередь это влияет на молодых кинематографистов, на их развитие и становление. В свою очередь, мне лично очень жаль, что нам недостает внутреннего общения между кинематографистами, мы мало общаемся внутри киносообщества. Мы друг друга поддерживаем, живем в какой-то мере одним дыханием. Недостает именно разговоров о творчестве, о том, каким именно должно быть наше кино и куда ему двигаться. Это происходит в виртуальных дискуссиях, без высказывания вслух. Мы пишем друг другу отзывы на фильмы – конечно, в основном положительные. Мне же не хватает именно критики, ведь всегда должна быть внутренняя совесть, самокритика, которая определяет уровень твоей работы. Лично я всегда отношусь к тому, что я сделал, очень критично. Проходит несколько лет, я смотрю, например, «Детство, которое мы не знали» и понимаю, что я мог бы это делать намного лучше, по-другому, с другим взглядом, с другими технологиями. Так и должно быть, это естественно – только тогда режиссер может идти дальше.

«Детство, которое мы не знали». Я помню премьеру этого фильма в Варшаве. Мы тогда с вами вместе были в Польше. Я удивился тому, как проходило обсуждение этого фильма в зале и как яростно поляки обсуждали критический взгляд фильма на процесс советизации Якутии. Может быть, это вопрос интерпретации, сложившейся именно у польских зрителей, а может быть, это и есть философский посыл фильма?

Уже в самом названии фильма – «Детство, которое мы не знали» – заложено мое отношение к этим историческим событиям. Каждое поколение, каждый народ проходит этап детства. Детство моего прадеда было совершенно иным, это было детство ребенка, растущего в традиционном мире. Мое детство прошло в советское время. Я рос с мечтой о построении коммунизма, создании такого равноправного человека, который не связан предками и традициями, странного человека. Именно эта идеология активно пропагандировалась в то время. Помню, в самом начале своего творческого пути я посетил в далеком селе одну родственницу, и у нее висел плакат. Плакат, на котором шли народы всех пятнадцати республик Советского Союза в национальных костюмах и только один русский человек шел в черном костюме без галстука в белой рубашке. Все народы в своей традиционной одежде и один русский в костюме – это был символ того, что хотела построить советская власть: человека без связи со своими корнями. Тем более запрещались любые религии, любые верования. Вот поэтому, конечно, для меня важно было в этом фильме показать современным поколениям, молодежи то детство, которое они не знали, то детство, которое было у их дедов, прадедов, которые совершенно по-другому воспринимали этот мир, совершенно по-другому относились к человеку, к природе. Смотря фильм, молодежь должна вспомнить это другое детство, увидеть и вернуться к нему.

Может быть, якутское кино как раз и проходит этап своего «детства». А чего, по-вашему, не хватает в этом временном промежутке? Я скорее имею в виду системные вопросы, которые возникают.

В первую очередь до сих пор отсутствует нормальная техническая база. Не хватает даже камер. Не хватает специалистов. Когда летом все бросаются снимать кино, каждый режиссер (смеется) борется за гримера, за художника-постановщика, за каких-то специалистов. Они все наперечет, и мы уже заранее, зимой, договариваемся: «Вот в июне ты никуда не уходи, ты будешь работать у меня». И конечно, сами ребята думают и понимают, что им интересно, и идут к тому режиссеру, с которым они уже сработались, и всегда находятся в какой-то команде, это создает дефицит кадров. Еще у нас мало продюсеров, таких, как, например, Марианна Сиген или Дмитрий Шадрин, их можно пересчитать по пальцам. Поэтому на все проекты у нас не хватает продюсеров – и генеральных, и исполнительных, и креативных продюсеров и так далее, и так далее… Людей, которые именно делают кино, организуют процесс. Не хватает у нас и сценаристов, вот Мария Находкина, еще пара человек, тот же Семён Ермолаев. Поэтому большинство режиссеров у нас сегодня сами пишут сценарии, и это тоже минус, потому что не все мы на хорошем уровне овладели драматургией кино, и во многих картинах сегодня мы чувствуем, что в каком-то плане недотянули, недосняли и что страдает драматургия фильма. Это мешает якутскому кино выйти на следующий технический уровень. Но я думаю, что все это, конечно, поправимо и что все это можно решить; просто нужен системный подход не только самих кинематографистов, но и нашей администрации республиканской.

Якутское кино – это по большей части низовой процесс, в котором в начале пути никто не ставил цель капитализации. В такой ситуации очень важны единомышленники. Вы работаете вместе со своей женой, этнографом Екатериной Романовой. Как функционирует этот творческий тандем изнутри?

Я счастлив, что моя любимая супруга – этнограф, исследователь символики, обрядов. Благодаря ее работе национальный праздник Ысыах стал ключевым в календаре праздников республики. Я говорил, что традиции не могут стоять на месте, мы это хорошо понимаем и все время пытаемся осознать это движение. У нас дома идет бесконечное духовное общение, мы всем делимся друг с другом. Когда Екатерина пишет свои научные статьи, проекты, она всегда делится со мной. Так и я, когда пишу новый сценарий, проект, всегда рассказываю ей. Мы дополняем, критикуем, спорим. Она оказывает большое влияние на мой творческий процесс, процесс возврата нашего этнического кода.