Текст книги "«Жизнь происходит от слова…»"

Информация для размышления (примеры речемыслительной деятельности наших современников)

1.

Демократия как либеральный строй, наверное, России чужда.

Владимир Шумейко, политик

Каждый термин в его истолковании требует обозначить позицию: об одном и том же мы можем говорить с точки зрения этимологической (по происхождению), с точки зрения функции (по употреблению) и с идеологической позиции данной группы (по интересу). Иначе говоря, один и тот же термин мы оцениваем как слово, воплощающее символ, понятие или образ нашего представления. В данном случае: этимологически – демократия есть власть народа, которая только по техническим причинам осуществляется символически через избранных представителей народа; согласно научному понятию демократия есть власть, которая гарантирует права и свободы граждан в отношении к источнику власти. Что же касается субъективно-образных представлений о демократии, таковых может быть бесконечно много; на это указывает уже возможность ограничивающих понятие демократии уточнений типа внутрипартийная демократия, буржуазная демократия, социалистическая демократия. Каждая партия имеет свой образ этой формы правления и очень часто навязывает его противникам и оппонентам под видом согласованного понятийного. Вл. Шумейко говорит об отсутствии либерализма в нынешней демократии, смешивая либерализм и демократию – поскольку и сам является, скорее всего, не демократом, а либералом. Его афоризм основан на намеренной или ошибочной подмене понятий, данных как символы. Между прочим, русская интеллигенция начала нашего века понимала демократию только как социалистическое движение: «Демократическое движение должно быть и по существу является движением социалистическим – борьбой за социальную справедливость и социальную солидарность» (С. Л. Франк). В принципе, как и всякий символически насыщенный термин, слово демократия становится лозунгом в политической борьбе; демагогия и извращение смысла термина здесь неизбежны. В современных понятиях демократия – власть всего народа, осуществляемая через партии, а не вне их выдернутыми из небытия отдельными лицами, в своих личинах так и не сумевшими стать личностями. Демократии нет без равноправия партий всех оттенков, которые точно обручами скрепляют живую и деятельную общественную среду.

2.

Мы живем в стране парадоксов. Сталин-фашист победил фашиста Гитлера… да и сейчас у нас есть опасность фашизма…

Андрей Караулов, журналист

И в данном случае журналист, играя образом, сложившимся в сознании людей на основе их личного жизненного опыта, представляет этот образ как символ, свойственный не конкретно исторической ситуации в определенной стране, а всеобъемлюще-общий, но конструируемый только по некоторым, выдернутым из социального контекста признакам. Если в качестве признаков фашизма избрать какие-то другие – может оказаться, что такой фашизм уже давно гуляет по стране, с чем столь же трудно согласиться. Фашизм – политическое течение, возникшее в капиталистических странах в период общего кризиса капитализма и выражающее интересы наиболее реакционных классов и групп населения – открыто террористическая их диктатура. Минуя момент понятия, идеолог спекулирует на особенностях русской ментальности, которой присуще образно-символическое восприятие термина. Подбрасывая ярлыки, с которыми связаны определенные традиционные символы данной культуры, тем самым настраивают человека против тех, кто на самом деле подобного «понятия» не заслуживает. Это безнравственно и даже преступно, а в той мере, в какой совершается сознательно, – и подло.

Однако ярлык – опустошенный по собственному смыслу словесный знак. Это указатель, индекс, отсылка к чужому опыту, знанию и чувству. Поэтому ярлыки взаимообратимы, и в этом их опасность, особенно для русской ментальности, которая с давних пор привыкла ответствовать на вздорные обвинения: «Сам таков!» Являясь всего лишь меткой на экспрессивно возглашенном факте или событии, такой ярлык способен стать разрушительной силой. Служа не смыслу, а слову и не умея подняться от абстракции символа, человек остается верным служителем лозунга, фразы и догмы, полагая, что идея (понятие, смысл) состоится в слове, и достаточно бросить слово, чтобы понять смысл. Увы! чтобы понять смысл, нужно немножко думать – понятиями. Но именно тут – слишком много издержек. Рассмотрим примеры.

3.

Западные интеллектуалы уже довольно сильно вложились в идею коллективизма… Это коммунальное решение драматизовано… и Большой Закон не срабатывает: «король» вынужден держать демократический дискурс, да и мы тоже как-то мутируем…

Михаил Рыклин, философ

Вульгаризм вложились рождает нежелательные ассоциации со сходными словами: сложились и приложились. Нарушение норм русского языка обозначено обилием иностранных терминов широкого значения: неясно, что имеется в виду под коллективизмом (это нечто коммунальное) или, например, под дискурсом (в научном языке это просто последовательность суждений). К тому же иностранные слова искажены по форме – драматизовано… мутируем… Термин напрямую соотносится с понятием, и всякие образные, переносные значения для него противопоказаны. А именно это мы и имеем в данном случае. Философ говорит об одном, подразумевая совершенно иное; так, под «королем» он разумеет президента. Понятийный текст переосмысляется как символический – и поэтому остается бессодержательным. Такого рода огрубленно однозначный «дискурс» характерен для русскоязычных.

4.

Прежде всего надо перевести древнее слово «красота», которое звучит как космос, то есть стройность, цельность, упорядоченность вечного движения…

Из статьи в «Комсомольской правде»

Сплошное недоумение. Вдумаемся: слово звучит как космос, красота – тоже космос, а космос – стройность, порядок и прочее. Слово ведь – не звучит, слово – значит. Не красота – космос, а наоборот: греческое слово космос в одном из своих значений и значит красота. Слово-знак, понятие и значение слова смешиваются и подаются как одно и то же или хотя бы похожее. В представлении древнего грека космос – порядок, мера, гармония, и только затем – мир, и лишь в переносном смысле космос – украшение или слава. Русское слово, точнее всего соответствующее этому значению греческого, – лад: стройность, цельность, порядок и мера совместно создают общее впечатление о красоте. Значение якобы привычного слова многим знакомо приблизительно. Либо это расхожий образ, привитый нам художественной литературой (космос – красота), либо газетно-публицистический штамп, каких в изобилии насочиняли для нас в последнее время, тщетно пытаясь создать новые (или освежить старые) символы.

5.

Мы во всем нашли свой обоюдный взаимный паритет.

Борис Ельцин, президент

Свой противопоставлен здесь чужому, и потому не может быть взаимности; между тем обоюдный и есть взаимный, двусторонний — дважды высказана одна и та же мысль, риторически и экспрессивно выделенная повторением однозначных слов. К тому же и паритет — это равенство равноправных сторон. Обоюдный взаимный паритет — выразительно усиленное выражение одной-единственной мысли, которой придается особенное значение. Плеоназм как форма экспрессивного усиления мысли становится способом подчеркнуть навязчивую мысль.

6.

Этот певец давно стоит на верхних ступенях первой шеренги мастеров.

Радио «Россия», коментатор

Газетные штампы, выражающие высшую степень оценки мастерства, странным образом прозвучали рядом, и здесь повторение однозначных фраз также оказывается избыточным. Происходит разрыв смысловых связей, особенно в тех случаях, когда соответствующие выражения заряжены совершенно иным смыслом, чем тот, который вкладывает в них говорящий. Эмма Памфилова: «Мы были уже на грани подъема (экономики)!» – странное высказывание, поскольку обычно находиться на грани – значит быть на грани провала. «Кинонеделя Санкт-Петербурга»: «А в финале нас ждет счастливый уик-энд», – в финале нас обычно ждет плачевный конец! Все эти примеры построены на соединении по крайней мере двух самостоятельных выражений, каждое из которых имеет свой смысл: играет значение — это значит: играет роль и имеет значение; удостоен медалью – это значит: удостоен медали и награжден медалью. Обычные для поспешной речи нарушения нормы в виде контаминации двух близких форм все шире проникают в нашу устную речь и становятся предметом нежной заботы учителя средней школы. За мусорной речью – пустые мысли.

Поиски логики в риторическом вакууме

В этих очерках мы уже не раз говорили о характерной для нашего времени форме общения – риторической. Тему можно развить на примерах реального речевого действия – дискурса, как принято ныне выражаться.

Самое выразительное свойство современной публичной речи состоит в том, что все мы склонны выражать свои мысли готовыми формулами, которые штампами, правда, не назовешь, поскольку такие формулы речи постоянно варьируются словесно, но в целом очень напоминают средневековый способ общения. Тогда тоже не в предложении – суждении развивали и обосновывали свою мысль, а в ворохе формул-клише образно высказывались и – выражались. Современные пословицы и поговорк – это остатки подобных речевых формул, как их сохранили время и добросовестные собиратели народной старины.

В пословице нет информации, в ней содержится только оценка, данная отсылкой на параллельное явление или действие, то есть представленная символически. По мере необходимости вы всегда можете заменить ее другою. Назначили нового начальника – и вы говорите:

– Новая метла чисто метет (оптимизм).

Да, но…

– Старая скрипка лучше играет (пессимизм).

Своеобразные отсылки к проверенной веками народной мудрости создают иллюзию законченного высказывания, но «чужими словами», за которые прячется простодушная лень или злобная осторожность. Увертливость мысли и неслаженность слов.

Не из понятия в слове развивается нужное суждение, а готовое суждение подменяет понятие, так и не выбравшееся из скорлупы клише.

Парафраз господствует на страницах газет, особенно в заголовках, подменяя собой выразительность оригинальной метафоры: «Язык до Киева доведет» > «Язык до киллера доведет», и так далее.

Формулы речи как бы состругиваются со смыслового содержания глагола или создаются на основе выделения признаков имени в форме прилагательного.

В первом случае глагол используется как определенный, всем известный признак (содержание в понятии), который распространяется на имена, каждое из которых предстает в виде соответствующего «объема понятия»; разумеется, это не реальные объем и содержание понятия, а сконструированные, удобные только для данной коммуникативной ситуации сочетания.

и т. д. вплоть до полного истончения собственной семантики глагольного корня. Смысл его становится многомерным потому, что оперируют одним-единственным признаком: идет = движется/происходит. Суждение сжато в понятие, которое представлено двумя словами, аналитически описывает его содержание и объем. Увеличение числа «объемов» понятия – денотатов показывает направление современной мысли, ориентированной на выражение предметного, вещного, телесного мира, но с помощью отвлеченных от конкретности и максимально обобщенных признаков возможного (виртуального) их совпадения. Важен именно признак, один, общий для ряда «вещей»:

идет работа…

работает идея…

стоит вопрос…

и в результате появляются речения типа «Я хочу спросить вопрос…» Не различия, а по преимуществу сходства показаны в подобных формулах, и в этой ориентации на образ и подобие, а не на различительные признаки также находим сходство со средневековым типом мышления, конформичным по существу. Подобия, а не различия в признаках разных качеств.

Даже там, где всегда обходились одним глаголом, его раскладывают надвое (тип запросить > сделать запрос); где был простой глагол, он усложнен приставкой, привнесенной из других речевых формул (тип принимать меры > пред-принимать меры).

Что подобное «составление понятий» посредством аналитического удвоения слов вовсе не случайность нашей речи, показывает и другой способ клиширования – от определения. Как и в случае с глаголом, это тоже стремление к логике в обстоятельствах риторического мышления.

Определение-прилагательное несомненно содержит признак, уже выявленный сознанием в качестве типичного или существенного, так что и к нему тоже можно «подключить объем понятия» в виде какого-то имени, каждый раз нового. В этом уже отличие от старых «постоянных эпитетов», которые всегда выявляли в имени типичный его признак (красная девица, добрый молодец, черные тучи и пр.) – содержание понятия извлекали из его объема. Теперь признак наклеивается на любое имя, и тогда возникает неожиданное смещение в логической перспективе высказывания. В реальности объем и содержание «умственно» составленного высказывания не согласуются. Это может быть оксюморон, иногда плеоназм, чаще гипербола.

В. Н. Шапошников (1998, с. 160–168) привел сотни таких сочетаний, трудолюбиво извлеченных им из печатных текстов:

власть – законодательная, исполнительная, представительская, федеральная, третья, четвертая, реальная…

мир – торговый, коммерческий, рыночный, деловой, криминальный, уголовный, преступный…

силы – демократические, центристские, оппозиционные, социальные, политические, властные, миротворческие…

и особенно часто в сочетании с иностранные словами, смысл которых максимально обеднен:

авторитеты – высшие, экономические, местные, уголовные, воровские, криминальные…

лидер – национальный, государственный, религиозный, политический, уголовный, теневой…

бизнес — мелкий, малый, средний, крупный, торговый, игорный, криминальный, преступный, подпольный…

Обращает на себя внимание неодобрительная коннотация таких сочетаний, которые, конечно, не есть «согласованные словосочетания» (только, может быть, в структурном отношении согласованные); они не окказиональны. «Согласованные словосочетания» не случайное или редкое порождение лихого канцелярского или газетного стиля. В любой момент каждый из нас составит подобную формулу. Гипероним общего родового смысла (власть, мир, силы) порождает гипонимы конкретного значения. Это совершенно обратный ход мысли по отношению к историческому развитию гиперонимов, они развивались от суммы накопленных видовых к одному-единственному родовому; например, от равноценно видовых обозначений жилища дом, изба, хата, хижина и пр. – к включающему все разновидности жилья слову дом.

К чему это ведет – мы видим на смещении семантики слова, ключевого слова каждой отдельной формулы. Прежние литературные сочетания типа Дом мод, Дом торговли и пр. даже на вывесках (а «грамотность» многих основана именно на вывесках) заменяются разговорными сочетаниями Модный дом, Торговый дом. Между тем происходит простая вещь: расширяется или сужается значение слова, в данном случае слова дом. Метонимически исходящие друг из друга четыре значения слова как бы сгущаются, собираясь в одно нерасчлененное общее значение, основное и главное для современного узуса, и возникает вязкая сеть ассоциаций, быть может, и выигрышных в риторическом плане, но запутывающих смысл речения. Неясно (и каждый волен понимать дело так, как желает), идет ли речь о здании (Дом для торговли), о происходящих в нем действиях (Дом, где вершится мода), об участниках таких действий (о «хозяйстве» или «челяди»), и т. д. Происходит незаметное перерождение сложившегося в культуре гиперонима-понятия в синкрету-символ. Особенно осторожно приходится использовать слова, которые и в современном языке сохраняют символический смысл. Говоря о мигалках на служебных автомашинах, чиновник сыплет «согласованные словосочетания» типа «А то каждый третьеразрядный клерк российского правительства норовит получить статус “голубого”»!

Еще хуже, когда ставшее устойчивым сочетание с прилагательным семантически разламывается и в новой перспективе высказывания определение используется не в прямом своем, а в переносном значении. Слово человеческий в переносном значении – «такой, какой подобает людям, достойный человека»; ничего, кроме комического эффекта не достигает фраза политика, заботящегося о столе своих сограждан: «У нас еще будут на столе настоящие, человеческие яйца», – пример грубый и крайний, зато выразительный. Другой высказался не менее ярко: «Я был с президентом во все его критические дни».

Включение определения в необычный для него контекст чаще всего сопровождается употреблением иностранного слова. Это особая примета политического лексикона. «Там, где женщины танцуют, пляшут, они всегда вовлекают общество в какой-то благородный, созидательный, нежный процесс». Подбираются несколько прилагательных, каждое из них соотносится с одним из возможных гипонимов, соотносимых, в обычных обстоятельствах, с данным иностранным словом. Например, в данном случае: благородное дело – созидательная работа – нежное движение или как-то иначе.

В спонтанной речи политиков ассоциативная сеть традиционных формул создает материал для дальнейшего развития начатой мысли, иначе, наверное, и нечего было бы говорить. Высказываясь о гончарном деле, московский мэр выразился так: «Мне очень хочется сделать какой-нибудь горшок своими руками, так. Может быть, ночной даже горшок, неважно». В современном обиходе только такое сочетание и сохранилось – и немедленно обыграно как шутка, поскольку поставлено в ряд с непривычным для мэра словом горшок. Сравним другую глубокую мысль на ту же тему: «Свой рабочий день, когда мы встаем, мы в первую очередь идем в туалет, и можно не стесняясь сказать, что с этого начинается, в общем-то, наша с вами жизнь и, пожалуй, и заканчивается деловая часть нашей жизни». «Рабочий день» – «деловая часть» – «наша жизнь» – так можно было бы связать ключевые термины высказывания, но все они – клише.

В русском языке, в его реальности, в системе, а не в норме, семантика определения передается, с одной стороны, смыслом производящего слова, с другой же – контекстом самого широкого плана. Контекстом не в смысле «текстовой формулы», но гораздо шире, можно сказать – контекстом самой жизни. Такова типично русская форма создания новых определений, с помощью которых мысль легко связывает идею о вещи с самой этой вещью, мысль связывает с жизнью. Это можно показать на истории сложных слов, которые некогда и сами по себе представляли двусловную формулу в духе описанных здесь современных «согласованных словосочетаний».

Обыденный – однодневный (созданный в один день);

обыдённый – обиходный (повседневный, привычный);

обыденный – ординарный (обычный, заурядный).

Когда граф Витте в своих мемуарах пишет: «Это довольно обыденный прием – бросить какую-нибудь мысль в оборот», – можно лишь догадываться, второе или третье значение имеет у него наше слово. То же в текстах того времени, например, у Н. В. Шелгунова: «И в деревне, и в городе обыденная путаница, создающая всякие недоразумения» – «Бытовым фактам из обыденной, или так называемой общественной жизни…» За полвека до того В. И. Даль все формы данного слова одинаково понимал как “однодневный”, и только мемуаристы середины XIX века осуществили метонимический перенос ко второму значению (у К. Д. Кавелина это слово – синоним к словам повседневный, ежедневный), тогда как метафорический перенос к третьему значению – явление еще более позднее. Изменением внешней формы – ударением или произнесением подударного гласного – такой перенос материализуется, а сколько подобных смещений смысла осталось неизвестным, потому что они не сохранились в измененной словесной форме.

Аналогично происходило преобразование следующего ряда, в котором заменялось имя:

Своенравный – выделяется признак самой личной воли.

Своеобычный – выделяется признак воли в границах коллективной (всеобщей) свободы.

Своеобразный – выделяется косвенный признак воли как форма ее проявления.

В «Толковом словаре» Даля говорится: «Свой обычай, самостоятельный нрав; желание делать все по-своему, на свой лад, и требованье, чтобы другие подчинялись этому порядку. Своеобычие меньшая степень, и не есть еще порок; иногда оно относится только к привычкам, обыку или общему обычаю народа; своенравие близко упрямству, упорству. Своенравные требования или своеобычные затеи». «Своеобразный вид чего, особенный, отличительный, оригинальный, не подражательный. Своеобразный человек – самостоятельный, не идущий слепо по следам других. Своеобразный дух народа».

В этих комментариях содержится вся история слов, отражающих движение культурной жизни. Примеры приведены затем, чтобы читатель еще раз убедился, что просторное и вольное движение системы народного языка само по себе создает возможности для совершенствования и языка, и мысли. Важно не мешать этому естественному процессу, не сопрягать в своей речи разные уровни и разные стихии речи. Не впадать в грех своенравного, оставаясь на грани своеобразного.