Текст книги "Хромосома Христа, или Эликсир бессмертия"

Глава 3

Наши клеточки! Разве мы могли о них забыть? Под грузом навалившихся перестроечных проблем мы не забывали, мы, конечно же, помнили о них, но ничем не выдавали этой священной памяти.

Шел, по-моему, 91 год. Как можно забыть о том, что связано с твоим предназначением на земле?! В том, что раскрытие механизмов продления жизни человека, создание эликсира вечной жизни и достижение его бессмертия было смыслом нашей жизни, теперь у нас не было ни малейшего сомнения. Мы просто ждали своего часа, веря в свое дело и не теряя при этом ни минуты для достижения своей по-настоящему достойной и великой цели. И вера наша по-прежнему питала наш дух. Разумеется, клетки были всегда с нами, мы как могли их кормили, поили, они были сыты и радостны, делились и множились, росли… Брежнев жил рядом со сколопендрой, а Ленин соседствовал с дикторшей ЦТ. На всякий случай мы пополнили свою коллекцию выдающихся личностей клетками волосяной луковицы с почти лысой головы Орби. Мало ли… Но у нас не было и в мыслях его клонировать, хотя он и стал Нобелевским лауреатом премии мира… Это, конечно, всевселенский конфуз! Какая там премия?!. Какого мира?!. Этот недоумок развязал такую войну миров, что похлеще, чем у Герберта Уэллса.

– Он развязал нам руки, – вступилась Лена за Горбачева.

– И завязал, запудрил глаза. И души опустошил… Выел! Этот его великовозрастный ползучий инфантилизм обставил самого Терминатора. Так разрушить полмира мог только полный невежда и недоумок.

– Может быть, может быть, – говорит Лена, – в отличие от Наполеона, однажды сказавшего про себя «Я не добр, но надежен», этот, пожалуй, чересчур добр и совсем ненадежен. Нет. Совсем безнадежен.

– Да он Наполеону и в подметки-то не очень годится! Разве что…

– Что?

– Какое-то время мы вообще не показывались в лаборатории. Я наслаждался тем, что не надо было никуда спешить. Мы вдруг заметили, что пришла весна, помню, снег долго лежал в лесу под деревьями, а на улицах Москвы уже брызнули первые почки. Мы ничего не делали, и это бездействие угнетало нас сильнее, чем наши неудачи. Честно сказать – я опасался куда-либо звонить, чтобы в ответ не услышать грустное «нет». Жора тоже не торопил, мы выжидали. Ситуация должна была как-то разрешиться, мы это понимали. Прошли праздники…

– Мы просто теряем время, – как-то сказал я Жоре, чем вызвал его удивление.

– Разве ты до сих пор?!.

Он недоумевал.

– Я плачу тебе бешеные деньги, а ты…

Это была шутка, но и укор.

– Ищи же! – сказал он еще раз, и теперь это прозвучало для меня, как приказ!

Мы решили искать. Но кого в первую очередь – Юру, Ию или Тамару, или Ваську Тамарова, или Альку Дубницкого?.. Может быть, все-таки Ушкова? Он как раз… Стае! Ага, Стае! Начнем с него!

Как-то вечером, роясь в сумке, я наткнулся на свою записную книжку, в которую уже много лет не заглядывал. Круг людей, с которыми мне приходилось работать, был очень узок, их имена я хорошо знал и телефоны их помнил наизусть. Я стал ее листать, я решил: пора.

– Мне отвечали незнакомые, чужие голоса. Вдруг я услышал знакомое до боли:

– Я слушаю?..

Это была Людочка, Лю!

– Кто такая Людочка? – спрашивает Лена, – ты о ней ни разу не упоминал.

– Привет, – сказал я, но она меня не узнала.

И я не признался: зачем мне сегодня Лю? Можно было порасспросить обо всем, разузнать тамошние новости, я не стал. Я узнавал и другие знакомые нотки, но у меня не было желания напоминать о себе. Нет, все ушло безвозвратно. Зачем?

– Что «все»? – спрашивает Лена.

– Ты бы чайку заварила, – говорю я.

Я звонил и звонил. Я знал, кого я искал. Две недели плотных поисков привели меня в Киев. Только через несколько дней мне удалось напасть на след Ани. Удача обрушилась на меня поздним вечером. Это была ее тетя.

– Алло, слушаю.

В двух словах я рассказал, кто я есть, и как мог объяснил, зачем мне нужна Аня.

– Ой… нет!

И через секунду в уши мне полилась музыка гнева:

– Она бросила вашу науку к чертям собачьим, не трогайте вы ее больше, и ваша наука ей не нужна, и все вы, вместе взятые …

Трубка умолкла, затем прошипела:

– И не трогайте вы ее, у нее все в порядке.

– Как ее найти? – спросил я.

Раздались короткие гудки. Я звонил до полуночи – тщетно. Я понимал, что тетка – родная кровь – никого не подпустит к своей племяннице, никого из жуткого советского прошлого, кто бы мог ей снова испортить спокойную жизнь. Почему мой выбор пал на Аню, я не мог себе объяснить. Мне было достаточно слышать тон голоса Аниной тетки и тех ничего не значащих двух-трех фраз, которыми она защищала Аню от моего желания встретиться с ней. Утром я позвонил ровно в шесть.

– Это я, – сказал я, – Реет.

– Слушайте…

Я не слушал.

– Рано или поздно я найду ее, так зачем же?..

В трубке снова запиликали короткие гудки.

В Киев я прилетел на следующее утро первым рейсом, и сразу же приступил к поискам дома Аниной тетки. А уже через час-пол-тора бродил в скверике у ее подъезда. Было около десяти и надеяться, что мне тут же повезет с нею встретиться было бы просто смешно. Я отправился бродить по городу, в котором не был тысячу лет, наслаждаясь памятью тех далеких дней, когда я жил здесь в гостиницах, приезжая в город по разным делам. Здесь не было ни фонтанов, ни электронных часов, а вон там было кафе, где я всегда завтракал, а на той стороне стояли огромные каштаны, которые теперь заменены кленами, липами… Многое изменилось в облике Киева, изменился и я. Я смотрел другими глазами на все эти перемены и эти перемены меня не радовали. Я пообедал в кафе, посидел на скамеечке, любуясь видами Днепра, прошелся мимо чугунного крестителя Руси и направился к дому, где жила Анина тетка.

Было тепло и солнечно, я был уверен, что добьюсь своего, и эта мысль меня веселила. Мне казалось, что моя затея собрать снова моих ребят является единственно верным решением. Как? Я не знал ответа на этот вопрос. Где они, что с ними, захотят ли они слушать меня? Это казалось невероятным, тем не менее, вожжа воссоединения уже попала под хвост. Чем бы они не занимались, думал я, как бы жизнь не изменила их взгляды, они всегда помнят те дни, когда мы вместе жили единой семьей. Я надеялся, нет, я был в этом уверен! Да, мы были полны юношеского задора и верили в дело, которому служили не ради живота, но ради реализации той высокой идеи, что, возможно, изменит мир. Я верил, что в них еще жив дух вечного поиска истины, он только покрыт налетом повседневности и сиюминутных забот, и стоит лишь смахнуть пыль рутинных мытарств… Меня бросало в дрожь от мысли, что все то, чем я занят, может свести меня с ума. Как же, как я их соберу?

– Ты дуреешь, малыш, – беспокоился Жора, – ты что, сбрендил с ума?..

Но я уже закусил удила. Да поможет мне Бог, решил я.

К пяти вечера я вернулся к заветному дому, уселся на скамеечку, и в каждой женщине, входившей в подъезд, пытался угадать хозяйку тридцать седьмой квартиры. Я опасался, что, когда стемнеет, она просто не впустит меня к себе, поэтому поднялся на этаж выше и стоял на лестничной клетке в ожидании хозяйки. Когда наконец она вышла из лифта, подошла к двери и вставила ключ в замочную скважину, я вихрем скатился по лестнице вниз. В ее глазах стоял ужас, но дверь была уже открыта, и я тихонько плечом стал заталкивать ее в квартиру. Испуг был настолько сильным, что она просто онемела и не оказала никакого сопротивления. У нее подкосились ноги, и мне пришлось ее поддержать.

– Я вчера звонил вам из Москвы.

Я произнес эти слова тихим спокойным голосом, надеясь, что они приведут ее в чувство. Нет. Она висела всем своим безвольным обмякшим весом, как мешок с сахаром. Мне никогда не приходилось держать женщину на руках в таком состоянии. Нужно было двигаться вперед, только вперед, и мы стали продираться сквозь все пороги, сквозь цепляющиеся за куртку дверные косяки, сквозь множество неудобств, созданных спайкой наших одежд и громоздких тел. При каждом усилии, которое я предпринимал для преодоления этих препятствий, я произносил какую-нибудь тихую фразу, чтобы спокойствием своего голоса успокоить и ее, и в конце концов заставить поверить, что не происходит ничего такого, что могло бы угрожать ее жизни. Я ведь не вор, не насильник, не какой-то там наркоман или уголовник. Мне и нужно-то всего ничего…

– …и зовут меня Орест. Вам Аня рассказывала обо мне?

Мы еще стояли в обнимку, но уже в прихожей, я прислонил ее к стене, а сам вернулся к двери, выдернул ключ из замочной скважины и прихлопнул дверь. Замок разухабисто щелкнул, свидетельствуя о том, что он крепко стоит на страже нашего уединения.

– Аня вам обо мне рассказывала? – спросил я еще раз, нащупал на стене выключатель и, когда свет залил прихожую, заглянул ей в глаза.

Она кивнула. Это значило, что она пришла в себя, и я дружелюбным жестом руки предложил ей пройти в комнату. Видимо, свет и моя улыбка, и тон, с которым я к ней обращался, развеяли в ее душе все подозрения насчет моих разбойничьих планов, она преодолела испуг и произнесла:

– Я не скажу вам ни слова.

К этому я был готов, и для такого случая у меня уже был заготовлена фраза:

– Ей угрожает опасность, она даже не подозревает, что ее ждет в ближайшее время.

Мы вошли в гостиную и, не снимая верхних одежд, стояли друг перед другом, враги, с опаской взирая в глаза друг другу, выискивая во взглядах каждого тропинки мирного сосуществования или вражды. Убедившись в том, что я не причиню ей вреда, она взяла тон не только хозяйки квартиры, но и хозяйки положения и даже попыталась выставить меня вон.

– Я сейчас позвоню в милицию и на этом все кончится.

В ее голосе появились нотки уверенности, и мне ничего не оставалось, как в подробностях расписать жуткую картину расправы над Аней каких-то мафиози, с которыми вот уже много лет подряд Аня сотрудничает.

Я называл имена и улицы Парижа, килограммы гашиша сыпались из моих уст, как песок из ковша, шелестели тысячи франков и долларов, лились реки алкоголя и спермы. Чего только не придумаешь ради достижения цели! Я понятия не имел, откуда в моей голове вдруг вызрели эти жуткие факты. Чем дольше я говорил, тем больше в моих словах было правдоподобных подробностей, которым невозможно было не верить. Я поражался собственным выдумкам, искренне веря и сам во все сказанное.

– И сейчас ее жизнь в ваших руках. Вы ведь не можете не знать, чем живет сейчас этот мир: нефть, газ, оружие, наркотики… От этого никуда не скроешься, живя не только в Париже, но и в самом заброшенном и утлом городишке. Мы все теперь, Наталья Сергеевна, замешаны в этом дерьме.

Последнюю фразу я произнес для убедительности и, возможно, она и произвела на нее (я, как Шерлок Холмс, узнал ее имя и отчество из поздравительной открытки, случайно попавшейся мне на глаза) такое сильное впечатление. На удивленный немой вопрос, возникший в ее серых округлившихся глазах, я ответил устойчивым взглядом и глубокомысленным молчанием, мол, знай наших, мы обо всем хорошо осведомлены. Прошло несколько напряженных минут, мы обменялись еще парой ничего не значащих фраз, наконец, она предложила:

– Хотите чаю?

Вопрос был задан, как свидетельство полной капитуляции, и мне ничего не оставалось, как снять куртку и следовать за хозяйкой в ванную, чтобы вымыть руки. Через час мы уже дружно болтали, попивая чай с абрикосовым вареньем, и она даже порывалась позвонить Ане, хотя была убеждена, что в такое время поймать ее будет трудно.

– Она не берет трубку, а ловить ее нужно с часу до двух, днем. Семь звонков в тринадцать пятнадцать или в тринадцать сорок пять. Это наше условное время. Кроме выходных дней. Я звонила ей буквально вчера, после вашего звонка, но не поймала. А сегодня не получилось…

– Извини, – говорит Лена, – чайник закипел. Тебе сколько сахара?

– Как всегда.

Глава 4

В тот же день, поздно ночью я вернулся в Москву. Когда я рассказал Жоре о своих успехах, он только пожал плечами.

– Ты едешь в Париж? – спросил он, листая какой-то красивый журнал.

– Завтра же.

Он отложил журнал в сторону, посмотрел на меня, думая о чем-то своем и сказал:

– Я с тобой.

– Правда? – искренне обрадовался я.

– Я с вами? – спросила Юля.

Жора только поморщился.

Если он настроен лететь со мной в Париж, значит он согласился с моими доводами о необходимости поиска Ани и Юры, и Шута… Да, другого пути нет. Это еще раз утвердило меня во мнении, что только наш коллективный разум способен сдвинуть нас с мертвой точки. Я просто забыл, что всегда так думал, я это знал наверное, у меня просто голова была забита другим, а теперь и Жора был на моей стороне. В конце концов, у нас не было никаких оснований не доверять нашей интуиции.

– Да, – сказал Жора, – правда.

И улыбнулся своей роскошной улыбкой.

Я рассказывал ему о Париже: Сена, Елисейские поля, Эйфелева Башня, Жанна д'Арк, Нострадамус, Наполеон, Жорж Санд, Бальзак, Лувр, Гоген, Генри Миллер, наконец, Жан Батист Гренуй…

– А что, твоя Эйфелёвая башня, – ёрничал Жора, – еще не упала? Ей давно пора уже в Пизу, к своей кривоногой сестренке.

– Стоит, – сказал я, – стоит как… как…

– Ты рассказываешь о Париже так, словно… Ты был там хоть раз?

– Я и сейчас там, – сказал я.

Это была правда! Казалось, что утро никогда не наступит. Было около трех часов ночи, когда мы улеглись наконец спать. Жора еще дымил сигаретой, время от времени озаряя малиновым светом сигареты лабораторные стены и потолок, а я лежал с открытыми глазами и представлял себе нашу встречу с Аней. У меня не было полной уверенности, что наш приезд ее обрадует, и все же я надеялся на ее помощь. Без ее рук, ее тонких пальчиков, без ее чутья и материнской заботы о наших клеточках, у нас ничего не выйдет, решил я, и с этой мыслью закрыл глаза.

– К ней нужно дозвониться, – сказал Жора, – обязательно дозвониться, чтобы не насмешить людей. Ты уверен, что тетка не подсунула тебе липовый телефон?

У меня этой уверенности не было, но я загорелся предстоящей встречей с Аней, и меня уже трудно было остановить. Даже если мы не найдем Аню, поездка будет оправдана только тем, что мы побывали в Париже. Вот какую роскошь я хотел себе позволить. Итак, завтра – Париж! Вот единственная мысль, которая перечеркнула все мои тревоги и хлопоты!

– Хорошо, – сказал я, – завтра дозвонимся.

– Сегодня, – сказал Жора, и слышно было, как он повернулся на бок.

Глава 5

Каштаны Парижа ничем не отличаются от каштанов Киева. Ничем. Даже язык, на котором они шепчут тебе приветные слова, точно такой же, хотя вокруг звучит французский прононс и впечатление такое, будто даже голуби на Рояль де Палас воркуют по-французски. Мы с Жорой уже третий день жили близ виллы Боргезе, той самой виллы, где полвека тому назад Генри Миллер приветствовал своих героев «Тропика рака» потоками спермы из своего железобетонного фаллоса. Мы совершили паломничество в этот праздник, который, как ты понимаешь, всегда с тобой… Аню мы нашли сразу.

– Ань, привет, это я, – сказал я по-русски, как только в трубке раздался ее голос.

– Привет, – сказала она и умолкла, видимо, вспоминая мой голос.

Чем я мог ей помочь? Разве что этим:

– В баню с нами идем?

Трубка какое-то время молчала, затем коротко запиликала. Я набрал номер еще раз.

– Привет, – повторила она и тут же спросила:

– Я тебя знаю? Ты кто?..

– Реет.

Трубка молчала.

– Алло, – сказал я, – это я, правда.

Затем произнес на чистом французском:

– Я здесь, в Париже, я совсем рядом. Это тоже правда.

Встреча была назначена на шесть вечера. Мы были безумно и искренне рады снова видеть друг друга. Я ее сразу узнал. Эти широко открытые на мир, огромные, синие, как море, сияющие радостью встречи глаза…

– Я не верю своим глазам, – сказала она, – как ты меня нашел?!.

Боже мой! Вот же эти родные глаза! Еще более красивые, чем прежде!

– Красное тебе очень идет, – сказал я.

– Я знаю. А ты похож на быка, – улыбнулась Аня.

Я и сам чувствовал, что готов на нее наброситься.

– Ты безупречна! – сказал я.

Это была чистая правда. Сколько же лет мы не виделись?!

– И ты почти не изменился.

Мы обнялись, я нежно обеими руками прижал ее к своей груди и, закрыв глаза, долго, как только мог, вдыхал и вдыхал, наполняя легкие прохладным ароматом ее духов. Сколько же лет мы не виделись?! Ее комплимент и это осторожное «почти» меня не расстроили. Я представил ей Жору.

– Жора, – сказал он, подавая ей руку.

– Жора?!. – Аня посмотрела Жоре в глаза и сказала: – какое крепкое и простое имя!

Затем мы пили какое-то кислое, как уксус, вино, я рассказывал, Аня слушала. С первых же минут нашей встречи, я понял, что в присутствии Жоры (хотя он не проронил ни одного слова, а только вполглаза зыркал на нас, потягивая вино из бокала) она не произнесет ни слова правды.

– …и мы переделаем мир, – говорил я.

– Это хорошая идея.

Односложность ее ответов свидетельствовала, что лимит ее доверия к людям в этой, чужой для нее стране, давно исчерпан, и я не смогу узнать у нее даже малую толику из той жизни, которую она здесь ведет. Даже мне, я заметил, она не совсем доверяла. Видимо, жизнь в Париже научила ее держать язык за зубами, хотя, казалось, здесь-то и можно было позволить себе посплетничать о ком и о чем угодно. Я шепнул об этом Жоре на ухо, и он испарился в ту же минуту, сославшись на неотложное дело в парижской мэрии.

– Кого ты с собой привез?

Это был первый вопрос, который она задала, как только мы остались одни.

– Мы к тебе с деловым предложением.

– Мы?

– Это тот самый Жора, о котором ты постоянно спрашивала.

Она только пожала плечами.

– Не помню…

Потом я как только мог коротко рассказал ей существо вопроса. В моем рассказе не было ни слова пафоса, никаких обещаний или предположений, голая правда и ничего кроме правды. Чего, собственно, я добивался?

– И мы с тобой, как и прежде, – оптимистически заключил я, – одержим в очередной раз победу над генами…

Мы помолчали. Аня взяла сигарету, и я чиркнул зажигалкой.

– Я не понимаю тебя, – сказала она, пустив в сторону струйку дыма, – зачем ты так шутишь?

Ее глаза ни разу не мигнули. Я не знал, что ответить, и тоже прикурил сигарету.

– Я не шучу, – сказал я.

– Все эти истории – корм для фантастов. Ты такой же мечтатель…

– Никакой это не корм! – возмутился я. – Это, это…

– Знаешь, – сказала она, – мне жутко приятно видеть тебя, мы еще успеем наговориться, позвони мне после восьми. А сейчас мне надо идти.

– Я тебя понимаю…

Я был ошарашен таким недоверием.

– Я за тобой заеду. Вот мои телефоны.

– Хорошо.

– Ты где остановился? – спросила она так, словно Жоры вовсе не существовало.

Я сказал. Она положила в пепельницу дымящуюся сигарету, достала из сумочки свою визитку – держи! – Встала и поспешила к выходу. Я смотрел ей вслед, и как ни старался, не мог в ней узнать нашу Аню. Так много в ней всего изменилось. Когда ее фигура скрылась за дверью, я посмотрел на визитку: «Anni Gyrardo». Жирардо, Жирардо, подумалось мне, что-то очень знакомое.

Кто такой Жирардо? Я не мог тогда вспомнить. Потом выяснилось, что у нашей Ани такая же фамилия, как и у этой блистательной и непревзойденной француженки – Анни Жирардо.

– Жирардо?!. – у Лены от удивления глаза просто выпадают из орбит.

– Ага, Жирардо.

– Представляешь?!

– Что?

– Ну, помнишь, ты уже как-то сказал, что…

– Не, – говорю я, – не помню. А что?

– Да нет, – говорил Лена, – ничего. А на самом деле, – спрашивает Лена, – она и есть та самая Аня Тройская, о которой ты?..

– Да. Та.

– Ты слишком много куришь, – говорит Лена.

– И пью тоже. Вообще-то я давно бросил, – произношу я и окунаю еще тлеющую сигарету в стакан с недопитым вином.

Глава 6

– Раз уж мы выбрались в Париж, – сказал Жора, – мы должны увидеть его ногами. Такие праздники не часто выпадают на нашу долю. Ты согласен?

Что я мог на это ответить? У меня, видимо от вчерашнего вина, раскалывалась голова. Мне однажды довелось побывать в Париже, но я так и не смог насладиться его величием. И вот я снова в этой купели праздника. Ведь Париж – это праздник, который всегда… Современный и старинный Париж! Мы трубим о Париже на всех перекрестках как о чем-то привычном и близком, шутим, слушаем, кивая головой, всякие россказни о его достопримечательностях, никому не давая повода сомневаться в том, что знаем Париж, как знают собственное отражение в зеркале.

В тот день мы до вечера валялись в постелях, и теперь торопились на встречу с Аней.

– Ты спешишь как на собственную свадьбу, – заметил Жора, – никуда твоя Аня не денется.

– Еще надо успеть где-то купить цветы, – сказал я.

Я то и дело поглядывал на часы, переходя с быстрого шага на бег, и Жоре время от времени приходилось рукой придерживать меня за плечо. Я редко видел Жору спешащим, хотя всегда едва за ним успевал. Теперь же он тянулся за мной, как последний, улетающий на юг журавль. На углу мы купили розы.

– Мне кажется, она была бы рада и лютикам, – сказал Жора.

Я не помню, чтобы он дарил цветы женщине. Жора с букетом в руке – я не мог себе такое представить. Я силился вспомнить, дарил ли я когда-либо Ане цветы, и не мог.

– Она крайне редко смеется, – заметил Жора.

– Это ее большой плюс, – сказал я.

Жоре нечего было сказать, мы плелись по какой-то узенькой улочке. Потом мы сидели на скамье. Неожиданно совсем низко прогудел самолет, и я решил, что это знак неба. Через час мы уже были рядом с кафе.

– Привет, – крикнул я, едва увидев ее, стоящей в условленном месте, и замахал обеими руками.

Я протянул ей букет и чмокнул в щеку. Жора уже стоял рядом и смотрел куда-то в сторону, ожидая, когда очередная радость нашей с Аней встречи поприутихнет. Он так и не произнес ни единого слова приветствия, и Аня ответила тем же.

– Извини, – сказал я.

– Я заказала столик, – сказала она, – идемте…

Мы с Жорой были голодны, а Аня даже к вину не притронулась. Разговор сначала не клеился, и мне было жаль, что ничего нельзя изменить. Мы с Жорой делали вид, что заняты только едой, а Аня тем временем рассматривала лепестки бархатных роз. В ее руках была не только розовая салфетка, которую она зачем-то пыталась свернуть в трубочку, но и наша жизнь. И вот мы с Жорой наелись. Как-то нужно было перейти к разговору о будущем сотрудничестве. Собственно, о чем говорить? Вчера было сказано главное – без нее мы ни шагу! – и сейчас мы ждали ее ответа. За этим и пришли.

– Ты можешь устроить мне встречу с Моно? – спросил Жора и посмотрел на Аню.

– Кто такой Моно?

Нам и в самом деле нужны были подробности о механизмах регуляции генов. В последнем журнале «Cell Biology» мы прочитали статью этого любопытного француза и теперь, пользуясь случаем, хотели бы кое-что у него уточнить. Аня сказала, что не знает никакого Моно, а в «Cell Biology» не заглядывала уже лет десять. Еще не было и пяти, а она, я заметил, уже пару раз бросила короткий взгляд на свои крошечные наручные часики.

– Реет, – сказала она, – я ничего не решила.

Она положила салфетную трубочку на стол, посмотрела мне в глаза виновато-застенчивым взглядом и пожала плечами.

– Я не знаю, – сказала она, – я не представляю себе…

И снова ее прелестные плечи повторили движение абсолютного непонимания своего с нами будущего. Она смотрела то на меня, то на Жору, который только молчал, и мне приходилось идти ей навстречу, выручая новым вопросом:

– Ты совсем не ешь, и вино тебе не по вкусу?

На этот счет у Ани не было желания даже кивнуть головой. Не в этом ведь дело. Иногда она указательным пальцем левой руки упиралась в щеку, как бы в попытке ее проколоть (ее детская привычка), и я узнавал нашу Аню. Все возвращается на круги своя.

– Где-то здесь, в Париже обосновался и наш монарх, – сказал Жора, – ты не знаешь, как его найти?

Переход на «ты» не произвел на Аню никакого действия.

– Какой еще ваш монарх?

– Его зовут Михаил Николаевич. Он отпрыск царского рода…

– Я знакома с потомками и Толстого, и Пушкина, – сказала Аня, – знаю многих из второй и третьей волны эмиграции, а вот вашего Михаила Николаевича среди них не припомню.

– Зачем он тебе? – спросил я Жору.

– Так…

Мы сидели в небольшом кафе невдалеке от кабаре «Мулен Руж», не спеша попивая легкое красное винцо и жуя какое-то французское мясо: крохотные хорошо прожаренные кусочки, сдобренные острым соусом. За окном еще сновали взад-вперед прохожие, уже стемнело, и кафе было просто набито прекрасными служанками Мельницы, танцовщицами Мулен Руж, без припыленных мукой лиц, без запаха свежесмолотого зерна… Прошло еще полчаса.

– Понимаешь, – наконец сказал Жора, – мы приехали за тобой и…

Он выпрямился в спине и передернул плечами.

– …и без тебя не уедем.

Скальп его молчал.

– Да, – сказала она, – я все понимаю.

Теперь она откровенно рассматривала Жору, а он рассматривал свои ногти. Ему надоела осада Ани и он приготовился к штурму.

– Послушай, – сказал он, – ты послушай меня… И вдруг рассмеялся.

В жизни бывают минуты, когда кто-то должен взять на себя ответственность за происходящее. Как раз пришла эта минута, и Жора взял дело в свои руки. Как поведет себя Аня, я не мог даже предположить. Пусть Жора пробует, думал я, надо ведь сдвинуться с места. Мы же прилетели в Париж не ради веселой прогулки по Елисейским полям, у нас дела посерьезнее! Но пошли они вкривь и вкось! Почему? Мы решили: без Анны мы не сдвинемся с места, без Ани, без Тамары и Юры, без Васьки Тамарова, без Женьки… Нет-нет, без них – ни шагу! Это решение пришло к нам не сразу и не просто так. Ну, и раз мы решили…И вот мы в Париже, и вот оно наше спасение перед нами: Аня! Неужели она наше спасение, думал я, глядя ей в глаза. А Жору уже ничто не могло остановить. Он положил локти на стол, взял пальцы в замок и ровно секунду пристально смотрел на Аню, словно изучая ее. Кто-то громко рассмеялся за соседним столиком. Этот смех заставил Аню повернуть голову в сторону, и теперь нам с Жорой ничего не оставалось, как только любоваться ее прекрасным профилем. Я понимал: началась игра, жизнь продолжалась, я отпил очередной глоток из бокала.

– Так вот, – произнес Жора, откидываясь на спинку из белого пластика, – ты должна это знать…

– Что?

Аня впервые посмотрела Жоре прямо в глаза, и за это он одарил ее своей обворожительной улыбкой. Глухая стена, все это время разделявшая их, вдруг рухнула. И она тоже не сдержала улыбки.

– Что именно? – спросила она еще раз.

Но Жора не спешил отвечать. Он добыл из своего видавшего виды, некогда желтого с медной защелкой портфеля сначала кисет, а затем и тяжелую черную трубку, и стал тщательно набивать ее табаком. Я не вмешивался в это представление.

– Не понимаю, – сказал он, наконец, – как можно так жить?

Скальп его, наконец, дернулся, обнажив устрашающе голый (мне так казалось) пребелый череп. Так, во всяком случае, мне показалось. Анины брови медленно поползли вверх, и мне впервые удалось заметить морщинки на ее лбу. Она не произнесла ни слова, только смотрела то на Жору, то на его пальцы, которые со знанием дела управлялись с уже почти побежденной ими трубкой.

– Аня, – сказал он и снова посмотрел ей в глаза гипнотизирующим взглядом, не переставая работать пальцами, – я вижу тебя первый раз в жизни и вижу, что ты не Жанна д'Арк, не Марина Влади и даже не Нефертити…

Он выждал паузу и продолжал:

– Ты даже не Бельмондо, понимаешь?..

Я тоже смотрел на Жору: мне стало любопытно, куда он ведет. Он взял несколько кусочков льда, бросил их в бокал с вином и сделал несколько глотков. Даже для меня этот Жорин сравнительный анализ стал неожиданностью. И при чем тут Бельмондо? Я перевел взгляд на Аню: такого хамства, об этом кричали ее глаза, она в жизни еще не встречала! Не ее ведь вина, что Жора, о котором она столько прежде слышала и уже успела его позабыть, оказался теперь в ее глазах обыкновенным пройдохой… Но это была и не моя вина: я знал Жоре цену. И эти его Нефертити и Бельмондо всего лишь уловка, сеть, которая уже была брошена и, я видел, вот-вот Аню накроет. Аня не произнесла ни слова, но ее глаза, для которых я стал явной мишенью, уже требовали моего вмешательства. На мой взгляд, никакой трагедии не было, во всяком случае, я не предпринимал никаких попыток, чтобы наброситься на Жору с порицаниями. Возможно, это была моя оплошность, что Аня не дождалась от меня ни слова защиты, но мне казалось, что Жоре удастся-таки пробиться сквозь защитную скорлупу, в которую Аня себя тот же час заточила.

– Вот что, ребята… – сказала она, но Жора не дал ей продолжить. Я видел, что он уже готов сразить Аню своим обаянием. И не только обаянием.

– Ань, – сказал он тоном, которым приручают даже тигриц, – ты же не бросишь нас пропадать в этом мире?

Его скальп вдруг привычно дернулся, выдавая напряжение воли.

– Тебе, рыбка моя, – продолжал он, – нужно понять всего лишь одно: Пирамида – это некий скреп, такой уникальный сцеп всех генов Вселенной, понимаешь, такая увязка, когда все хорошие люди должны быть вместе.

Жора неожиданно наклонился вперед и положил свою огромную пятерню на Анину руку и секунду держал ее как в капкане, и когда Аня сделала было попытку ее высвободить, Жора дал ее руке волю, а своей взял трубку и, улыбнувшись лишь уголками губ, сунул ее себе в зубы.

– Не бросишь, – прибавил он очень серьезно, утвердительно кивнув головой, и стал усердно раскуривать трубку.

Повисла пауза, тишину нарушал лишь чей-то дурацкий смех за соседним столиком.

– И вот еще что, – пыхнув дымом, сказал Жора, – ты здесь совсем забыла что такое наш гоголь-моголь. Нельзя ничего забывать – вот что важно.

Он вдруг коротко хохотнул и добавил:

– Да, нельзя забывать… И позвони своему массажисту.

Не знаю, произвел ли этот короткий Жорин смешок на Аню какое-либо впечатление. На меня она даже не взглянула. Но она не смотрела и на Жору. О чем она думала? Напоминание о массажисте окрасило румянцем Анины щеки. У меня пересохло во рту. Я пригубил бокал и сделал глоток. А Жора, тем временем, встал из-за стола, и сказав лишь «Я прогуляюсь», ушел не оглядываясь, дымя своей трубкой, как паровоз. Желтый портфель остался на стуле, кисет на столе. Его не было больше часа, мы с Аней по-прежнему говорили о чем попало, обо всем на свете. Без Жоры ей легче дышалось, и она стала более откровенной и рассудительной. Ей-таки пришлось выслушать все мои аргументы, но она одного не могла взять в толк: насколько все это серьезно?

– Это не просто очень серьезно, – сказал я, – это выбор между жизнью и смертью. Для нас с Жорой и для…

Я посмотрел на нее, она сосредоточенно слушала, рассматривая колечко на безымянном пальце.

– … и, как ты понимаешь, – добавил я, – для всего человечества.

Она оторвала взгляд от кольца и заглянула мне в глаза, как в колодец. Мои глаза ни разу не мигнули и ни один мускул не дрогнул на моем лице: это была чистая правда. Аня отвела взгляд в сторону, она не знала, что мне ответить. А кто на ее месте смог бы? Подошел Жора.