Текст книги "Томагавки кардинала"

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ГОРЯЧИЕ МОРЯ

1666 год

Над холодным Северным морем гремели пушки.

Голландский флот адмирала Михила Адриансзона Рёйтера шёл с попутным ветром в Па-де-Кале. Английский флот, прикрывавший устье Темзы у мыса Норт-Форленд, двинулся на перехват, чтобы не допустить соединения голландцев с французской эскадрой адмирала д’Эстре, стоявшей в Дюнкерке. Герцог Йоркский, командовавший английским флотом, имел семьдесят кораблей против семидесяти двух кораблей де Рёйтера, а сорок французских судов обеспечили бы союзникам полуторакратное превосходство. Правда, «Весёлый король»[14]14
  «Merry King» – весёлый король (англ.). Прозвище английского короля Карла II, известного своими амурными подвигами и множеством внебрачных детей.


[Закрыть] намекал в своих секретных инструкциях, что от французов вряд ли стоит ожидать особой активности, однако герцог считал число неприятельских кораблей и количество пушек на их палубах более весомым аргументом в морском бою, нежели дипломатические тонкости.

Враждебные флоты шли сходящимися курсами – Джеймс Стюарт, герцог Йоркский, хотел отрезать де Рёйтера от Дюнкерка. Десятки кораблей обеих сторон держались друг за другом, гуськом: галеоны превратились в линейные корабли, уже попробовавшие свои силы годом раньше, в несчастливом для голландцев бою у Лоустофта. Большинство линейных кораблей и у англичан, и у голландцев были двухпалубными, несущими на своих гондеках и опердеках[15]15
  Гондек – нижняя батарейная палуба; опердек – верхняя закрытая батарейная палуба. На трёхпалубных линейных кораблях имелся ещё и мидель-дек – средняя батарейная палуба.


[Закрыть] от сорока до шестидесяти орудий, и лишь кое-где в боевых линиях противников высились трёхпалубные корабли, имевшие на борту до восьмидесяти пушек.

Время от времени то со стороны голландцев, то со стороны англичан раздавались одиночные выстрелы. Эти выстрелы были редкими – и де Рёйтер, и герцог Йоркский хорошо знали, что артиллерийский огонь с дистанции более пятисот ярдов малоэффективен: резко снижается точность стрельбы, да и от попавшего в цель ядра на таком расстоянии толку уже немного. А вот когда плавучие крепости сойдутся на пистолетный выстрел…

«Мы выигрываем ветер, – думал де Рёйтер, рассматривая в подзорную трубу строй вражеских кораблей. – Ты ошибся, англичан, и ты за это поплатишься». Старый морской вояка оказался прав: англичане, пытаясь охватить голову голландского флота, подвернули на другой галс, и проиграли в скорости и маневренности.

– Общая атака! – скомандовал адмирал.

Пользуясь попутным ветром, голландские корабли быстро сближались с английским флотом. Подойдя на расстояние действительного огня, они разворачивались к противнику бортом и открывали огонь. Теперь уже пушки ревели непрерывно, и теперь уже всё зависело от опыта капитанов, боевого духа матросов, мастерства канониров и от прочности судов, построенных нидерландскими и английскими корабелами.

Тридцатишести-, восемнадцати– и двенадцатифунтовые орудия выплёвывали ядра. Чугунные шары размером от яблока до человеческой головы крушили снасти и решетили борта. И рвали тела людей – настил и переборки батарейных палуб были выкрашены изнутри в чёрный цвет, дабы не смущать бойцов видом кишок и мозгов, разбрызганных ядрами во все стороны.

^{Морской бой между англичанами и голландцами}

Оба флота – в полном соответствии с канонами новорождённой линейной тактики – были разделены на авангард, центр и арьергард. Де Рёйтер на своем трёхпалубном флагмане «Семь провинций» нацелился на семидесятивосьмипушечный флагманский корабль самого герцога Йоркского «Ройял Чарльз», вице-адмирал Эгберт Кортенаер на «Гроот Холландиа» вёл бой с английским авангардом под командованием принца Руперта, державшем флаг на «Ройял Джеймс», а в арьергарде сошлись адмирал Эдвард Спрагге и Корнелис Тромп, сын знаменитого Мартина Тромпа, погибшего во время первой англо-голландской войны. Весь английский флот знал, что Спрагге поклялся или убить Тромпа, или погибнуть, и в этом бою англичанину удалось сдержать свою клятву. Непримиримые враги дважды меняли корабли, измочаленные ядрами; при переходе на новый корабль шлюпку Спрагге разнесло прямым попаданием, адмирал получил доской по голове и упокоился под волнами Северного моря.

Бой шёл на равных, но голландцы постепенно брали верх. Талантливый флотоводец, де Рёйтер мгновенно реагировал на любое ослабление вражеской линии, и стоило какому-нибудь английскому кораблю выйти из строя, как командующий голландским флотом тут же усиливал натиск там, где строй вражеских кораблей нарушался. Де Рёйтер мечтал истребить английский флот, но понимал, что вряд ли сумеет это сделать, и готов был удовлетвориться нанесением герцогу Йоркскому тяжёлых потерь, чтобы надолго отбить у Джеймса Стюарта охоту выходить в море и связываться с голландцами. Английская линия заколебалась, и тут со стороны материка показался новая эскадра. Это были французы.

Ветер благоприятствовал кораблям адмирала д’Эстре: они шли в бакштаг[16]16
  Направление ветра относительно курса судна: левентик – «ветер в лоб» (он же мордотык); бейдевинд – ветер с носа, курсовые углы от 0 до 80 град.; галфвинд – «ветер в борт»; бакштаг – ветер с кормы, курсовые углы от 100 до 180 град.; фордевинд – «ветер в спину», попутный.


[Закрыть], тогда как сражавшиеся между собой англичане и голландцы – в галфвинд. И принц Руперт, и герцог Йоркский заметили угрозу авангарду английского флота – ему грозило попасть в два огня. Линейные корабли британцев стали разворачиваться, чтобы прорезать строй голландцев, выйти из-под удара французов и прорваться к родным берегам, но одновременный поворот оверштаг[17]17
  Поворот «оверштаг» – поворот, при котором нос корабля пересекает линию направления ветра, и судно какое-то время находится в положении «левентик». Не путать с поворотом «оверкиль» (это когда корабль переворачивается вверх дном).


[Закрыть] большого числа судов, многие из которых были сильно повреждены, привёл к тому, что английский флот сбился в кучу, а в нескольких местах по два-три судна сцепились реями.

– Брандеры! – выкрикнул де Рёйтер.

«Зажигательные» судёнышки, набитые смолой и серой, в ходе артиллерийского боя держались за спинами линейных кораблей. Атака брандерами ненарушенной боевой линии бессмысленна – чтобы уклониться, кораблям на ходу достаточно увеличить интервалы. Но совсем другое дело, когда атакуемые суда стоят на якоре или стеснены в маневре…

Свинцово-серую воду окрасило багровым – беспомощные корабли Джеймса Стюарта вспыхивали один за другим. Дело дошло до абордажа, и в тяжёлый грохот пушек вплёлся треск мушкетов, яростные вопли и лязг абордажных кортиков. А тем временем французы атаковали авангард английского флота, обрушив на него всю свою нерастраченную мощь.

Спустя два часа всё было кончено. Пылающий «Ройял Джеймс» разлетелся на куски в вихре оглушительного взрыва, унеся с собой на небеса команду и принца Руперта, а «Ройял Чарльз», сумевший выйти из-под огня «Семи провинций», взяли на абордаж французские корабли «Ванжёр» и «Солей Руайяль».

– Сдаюсь на милость победителя, – устало сказал герцог Йоркский, отдавая д’Эстре свою шпагу. – Вы незаурядный флотоводец, адмирал.

– Не стоит преувеличивать мои заслуги, ваша светлость, – вежливо возразил француз, – я всего лишь выполнял волю моего короля!

Д’Эстре не кривил душой. Полученный им приказ Людовика XIV гласил: «Нанести решительное поражение английскому флоту, дождавшись, пока англичане и голландцы основательно потреплют друг друга», и адмирал добросовестно выполнил этот приказ.

Разгром британского флота был полным – англичане потеряли сорок семь кораблей потопленными и захваченными, тогда как голландцы лишились всего четырёх кораблей, а у французов потерь в кораблях не было вообще. Тромп ликовал и уже готовил десантные партии, чтобы выжечь арсеналы и склады на берегах Темзы. Де Рёйтер тоже был рад столь блестящей победе, но к чувству радости примешивалось смутное беспокойство, возникавшее у него всякий раз, когда он бросал взгляд на колонну французских кораблей.

«Ладные, хорошо вооружённые, лёгкие на ходу, – думал голландский адмирал, – и откуда они взялись? Пять лет назад у французов едва насчитывалось три десятка мелких посудин, не стоящих одного хорошего залпа, а теперь я вижу перед собой настоящий флот – и какой флот! И мне это очень не нравится…».

* * *

1661 год

– Вот, ваше величество, – Кольбер сгрёб ворох бумаг, заваливших весь письменный стол, – во всех ведомостях одно и то же: отчётные цифры расходов уменьшены, а доходов – наоборот, увеличены. Мессир Фуке пользуется вашей казной, как собственным кошельком. Размах спекулятивных махинаций огромен – господин суперинтендант финансов подобен червю, забравшемуся в яблоко и непрерывно его пожирающему. И он не успокоится, пока от яблока, имя которому Франция, не останется лишь источенный огрызок! – Кольбер нервным движением поправил локон своего завитого парика. – И это ещё не всё. Фуке готовится к борьбе за власть: он купил остров Белль-Иль и превращает его в крепость, он создаёт свою собственную армию, он вербует себе приверженцев. Мессир Фуке бросает вам вызов, сир, – не зря на его гербе под изображением белки написано «Куда я ещё не забирался?».

«И ещё этот прыщ Фуке осмелился приволокнуться за Луизой де Лавальер, – подумал Людовик XIV, – за моей любовницей, и этого я ему не прощу!».

Пятого сентября 1661 года суперинтендант финансов Франции Николя Фуке вышел из зала заседания королевского совета и вальяжной походкой направился к своей карете. Но не дошёл: дорогу ему преградил человек в форме королевских мушкетёров (окажись здесь Манон Леско, она сразу же узнала бы в этом мушкетёре того самого, который четверть века назад случайно зашёл с товарищами в кабачок на окраине Парижа, увидел Манон, пожалел её и круто изменил её судьбу).

– Лейтенант д’Артаньян, – представился мушкетёр, преградивший дорогу Фуке, – вы арестованы, мессир.

Процесс Фуке тянулся три года. Приверженцы Фуке (а таких было немало) старались добиться королевского помилования, но Людовик XIV был непреклонен: он жаждал крови. В конце концов Фуке был присужден к вечному изгнанию и конфискации имущества. «Законы государства гуманны» – сказал один из судей. «Государство – это я!» – заявил тогда король и заменил изгнание пожизненным заключением. Николя Фуке окончил свои дни в Бастилии, а во Франции наступила эра Кольбера – человека, очень много сделавшего для её величия.

Жан-Батист Кольбер, фактически ставший государственным министром финансов сразу после ареста Фуке, обладал бешеной энергией. Он поставил перед собой цель: благо Франции, и шёл к этой цели, применяя жёсткие методы, типичные для семнадцатого века. Он навёл порядок в сфере финансов (особая судебная палата, занимавшаяся расследованием финансовых злоупотреблений, поступала с виновными без малейшего снисхождения – смертная казнь была столь же обычной мерой наказания, как и огромный денежный штраф), укрепил экономику и торговлю, упорядочил налоги – Кольбер взял за правило облегчать повинности бедных за счёт богатых. При нём развивались искусство и наука, при нём были заложены основы будущей французской колониальной империи. И Кольбер исполнил мечту Ришелье: он создал мощный военный флот – тот самый, появлением которого был неприятно удивлён де Рёйтер в сражении в Па-де-Кале.

Через пять лет после начала «эры Кольбера» этот флот имел уже полсотни линейных кораблей, а еще через пять лет их было уже больше ста, а общее число французских боевых судов увеличилось втрое. Французские корабли отличались своими высокими мореходными, конструктивными и боевыми качествами и служили образцом для подражания. Кольбер ввёл матросскую повинность, написал устав флота, а для обеспечения гребных судов нужным количеством гребцов некоторое время все провинности наказывались ссылкой на галеры. И никто иной, как Жан-Батист Кольбер, создал новый тип боевого корабля.

Имя отца линейного корабля, родившегося в ходе первой англо-голландской войны, неизвестно (скорее всего, отцов было несколько), зато известно имя отца фрегата: Кольбер. Собрав лучших математиков и физиков страны, Кольбер поручил им разработать проект корабля, который был бы достаточно мощным и в то же время быстроходным, вёртким и способным совершать далёкие плавания в бурных морях. Задание министра было выполнено, и вскоре с верфей Франции сошли на воду первые фрегаты – предки крейсеров. Фрегаты имели три мачты и одну закрытую батарейную палубу, несли от двадцати до сорока орудий среднего калибра и далеко превосходили маневренностью и ходкостью неповоротливые линейные корабли. И эти фрегаты понесли флаг Франции во все части света…

* * *

1669 год

– Господа, дело, ради которого я вас пригласил, чрезвычайно важное, и, – Бертран д’Ожерон, губернатор Тортуги, сделал многозначительную паузу, – не терпящее излишней болтовни.

Обращение «господа» было не слишком привычным для двух его собеседников: оба они – и Франсуа д’Олонэ, и Пьер Легран, – были обыкновенными пиратами, хоть и разными по замашкам. Д’Олонэ, прославившийся на всё Карибское море своей зверской жестокостью, являл собой яркий образчик типичного морского бандита, живущего сегодняшним днём, от грабежа до грабежа, тогда как Легран был натурой более утончённой и думал о будущем. Но обоих этих людей роднила незаурядность, пусть даже разная, и поэтому д’Ожерон, хорошо знавший всех флибустьеров Вест-Индии, остановил свой выбор на них. Джентльмены удачи не ощущали никакой неловкости при тесном общении с господином губернатором: Бертран д’Ожерон де ла Буэр в прошлом сам был капитаном и буканьером, а в настоящем имел свою долю в пиратской добыче.

– Я предлагаю вам послужить королю Франции, – губернатор перешёл к делу.

«А зачем нам это надо?» – чётко обозначилось на лице д’Олонэ.

– Каким образом? – спросил Легран с некоторой заинтересованностью.

– Надо взять Нью-Йорк, – сказал д’Ожерон. – Это бывшее владение голландцев, оно называлось Новый Амстердам, но пять лет назад англичане вышвырнули оттуда прежних хозяев и уселись там сами. А наш король полагает, что там должны сидеть мы, французы. Вы ведь специалист по штурму городов, Франсуа, – вы взяли Маракайбо.

– Я сделал это первым, – уточнил д’Олонэ с оттенком самодовольства, – никто из буканьеров до меня не захватывал испанские города.

– Вот именно, – д’Ожерон благодушно кивнул, – поэтому для вас не составит труда взять ещё один город, на сей раз английский. Тем более что вам помогут.

^{Корсар Франсуа д’Олонэ}

– Взять-то можно, – согласился д’Олонэ, – но только зачем? У испанцев полно золота и серебра, а что возьмёшь с англичан? Ради чего мы будем рисковать шкурой, Бертран? Я, конечно, патриот Франции, но…

Легран молчал, но было видно, что он разделяет мнение своего собрата по ремеслу.

– Ради того, чтобы сберечь эту самую шкуру, – холодно перебил его д’Ожерон. – Между Испанией и Францией идут переговоры о мире, а твой лихой налёт на Маракайбо вызвал негодование короля Испании и создал трудности королю Франции. Вот здесь, – он тронул свиток, лежавший на его столе, – предписание. Тебя должно арестовать и судить, Франсуа д’Олонэ. И, я так думаю, повесить. Теперь с тобой, Пьер, – губернатор посмотрел на Леграна. – Ты, как я знаю, недавно захватил испанский галеон с богатой добычей – лихое дело, я восхищён. И ты собираешься вернуться в свой Дьепп и жить там в своё удовольствие – разумно, не спорю. Но ты ведь не хочешь, – вкрадчиво произнёс бывший корсар, – чтобы кто-то заинтересовался происхождением твоего благосостояния? А это может случиться!

Д’Ожерон снова сделал паузу и, не давая пиратам опомниться, подытожил:

– Итак, господа, выбор за вами: или вы принимаете предложение короля, или… Что же касается добычи – можете очистить этот жалкий городок от всего, что там найдёте. Его величеству нужна эта земля, а не сундуки тамошних поселенцев.

– Но справимся ли мы с англичанами, имея только наши лёгкие посудины? – спросил Легран, и по самому вопросу было уже ясно, что умный нормандец свой выбор уже сделал.

– Да, – поддержал его д’Олонэ, – если мы столкнёмся у Нью-Йорка с военными кораблями англичан, я не дам за наши шкуры и пары пиастров. Тогда уж лучше сразу на виселицу – чего тянуть?

– Корабли у вас будут, – успокоил д’Ожерон. – По ряду причин его величество не хочет открыто посылать туда свой флот, но кто мешает ему передать вам – временно – пару-тройку хороших фрегатов с экипажами? И это будет сделано. А с суши, как я уже говорил, вас поддержат – у генерал-губернатора Новой Франции есть надёжные союзники. Ну, ваше слово?

– Я согласен, – буркнул д’Олонэ. – Не люблю англичан – один этот Морган Рыжий чего стоит…

– Я тоже согласен, – Легран кивнул. – Я верноподданный его величества.

– Я в этом нисколько не сомневался, – улыбнулся господин губернатор, поглаживая свой шёлковый фуляр[18]18
  Шейный платок, предок галстука.


[Закрыть], и приказал слуге-негру, стоявшему рядом: – Рому капитанам! И мне тоже, а то от этих разговоров у меня уже в горле пересохло.

* * *

1670 год

– Я согласен на капитуляцию, – мрачно проговорил майор Хаббард, теребя рукоять шпаги.

«Ещё бы ты был не согласен, – Даниэль Шамплен мысленно усмехнулся. – Берега Гудзона заняты ирокезами – отряды милиции из Виргинии и Плимутской колонии потеряли немало людей, но так и не смогли сюда пробиться, а пушкам фрегатов, – он перевёл взгляд на корабли, стоявшие на расстоянии выстрела, – тебе нечего противопоставить. Два часа пальбы – и от всего вашего Нью-Йорка останется куча обгорелых брёвен». Однако вслух он вежливо (как и подобает на дипломатических переговорах) произнёс:

– Разумное решение – к чему ненужное кровопролитие?

– Но мне хотелось бы, – майор посмотрел на не внушающее доверия лицо д’Олонэ, – получить гарантии.

– Какие именно?

– Гарантии того, что ваши люди не будут чинить грабежей и насилия – оговоренную сумму выкупа за жизнь наших поселенцев мы внесём.

– Подумаешь, – проворчал д’Олонэ, – было бы о чём беспокоиться. Ну, задерут мои молодцы юбки вашим пуританкам – что от них, убудет? Наоборот, порадуются…

Легран усмехнулся, однако Шамплен счёл нужным пресечь подобные разговоры.

– Мы даём вам такие гарантии, – решительно заявил он, строго глядя на пиратов. – Вы можете не беспокоиться, майор.

По лицу д’Олонэ пробежала тень – «оговоренная сумма выкупа» явно не устраивала корсара, – и сын основателя Новой Франции понял, что надо подсластить пилюлю.

– Господин д’Олонэ, губернатором нашего нового города буду я, но без вас и ваших людей я бы никогда не получил этот пост. И как признание ваших заслуг – не хотите ли вы выбрать новое имя для этого города?

– Хм… – польщённый флибустьер почесал бородку и задумался. – Пусть этот город будет теперь называться Нуво-Руан. Моя первая в жизни баба была родом из Руана – она мне говорила, что происходит из старинного рода графов Руанских, ведущих свою родословную ещё от викингов. Вообще-то эта бабёнка оказалась порядочной шлюхой – у её мужа отросли такие рога, что в конце концов сломали ему шею, – но всё-таки она была у меня первой…

– Нуво-Руан? Прекрасно! – воскликнул Даниэль, подумав при этом: «Надо же, какая романтичная история!».

…Однако одним только моральным удовлетворением дело не ограничилось. Корсары, оставшиеся без ожидаемой поживы, были недовольны, и тогда д’Ожерон нашёл компромисс: он решил использовать фрегаты Людовика XIV для атаки Ямайки, куда вот-вот должен был вернуться с богатой добычей Генри Морган. Авантюра удалась: Порт-Ройял был захвачен внезапным десантом, и английский губернатор Ямайки сэр Томас Модифорд стал пленником французских пиратов. Ничего не подозревавший Морган прибыл в Порт-Ройял в ореоле победителя испанцев и угодил в расставленную ловушку. Конец самого знаменитого пирата Карибского моря был тривиальным: его повесили без долгих проволочек.

Д’Олонэ ненадолго пережил Рыжего Моргана: не успокоившись на достигнутом, он отправился в очередной поход на Панаму и попал в плен к индейцам из Дарьена. Смерть человека, нарекшего Нью-Йорк Нуво-Руаном в память о своей первой любви, была ужасной: его четвертовали ножами. Лучше всех золотом Моргана сумел распорядиться Пьер Легран: он вернулся в родной Дьепп и спокойно жил там до конца своих дней, ни разу не ступив больше на палубу корабля. Пьер Легран умер богатым и всеми уважаемым человеком, даже не предполагая, что стал основателем будущей могущественной финансовой династии.

А Генри Морган – его безымянная могила была смыта волнами во время знаменитого землетрясения 1692 года, разрушившего Порт-Ройял, и само его имя затерялось в истории…

* * *

1677 год

– Мир венчает войну, – напыщенно произнёс Вильгельм III Оранский. Он старался, чтобы эти слова прозвучали весомо, однако по мелкому дрожанию его пальцев, теребивших батистовый платок, было понятно, что статхаудер Нидерландов чувствует себя отнюдь не уверенно. – Мы согласны на требуемые вами торговые преференции, но хотелось бы, что бы нам вернули Новый Амстердам, захваченный Францией.

– Новый Амстердам? – делано удивился Людовик. – Если вы говорите о Нью-Йорке, который вот уже семь лет называется Нуво-Руан, то Франция его не захватывала. Этот город взяли вольные флибустьеры и поднесли его нам в дар, чтобы испросить прощения за свои былые злодеяния. А подаренное не передаривается – это невежливо!

^{Король Людовик XIV}

Лицо Вильгельма пошло красными пятнами. Король Франции открыто издевался, но что мог сделать правитель побеждённой страны? За флиссингенскими мелями реют на ветру вымпелы французских многопушечных кораблей, а у границ Голландской Республики стоят наготове полки ветеранов маршала Тюренна, крушившие Священную Римскую империю и привыкшие побеждать. И если эти полки войдут в Нидерланды, то где гарантия, что он, Вильгельм, не разделит горькую участь Яна и Коренелиса де Витт, растерзанных чернью, обвинившей Великого пенсионария Республики Соединённых провинций и его брата во французской оккупации Низовых Земель? На Англию надежды мало – британский флот до сих пор толком не оправился от страшного разгрома, учинённого ему д’Эстре и де Рёйтером, а сам де Рёйтер сложил голову в бою со вчерашними союзниками близ Сиракуз – тяжёлые французские фрегаты растрепали голландскую эскадру, прикрывавшую караван торговых судов, шедший в Амстердам из портов Леванта. О короле Испании Карлосе II Одержимом не стоит и говорить – эта несчастная жертва инцеста способна только играть в бирюльки, где уж ему вмешиваться в кровавую кашу большой европейской политики. К тому же испанский двор был обескуражен ловким ходом Людовика XIV: французский король уверил испанцев в своём искреннем расположении, сообщив, что по его приказу повешен английский пират Генри Морган, опустошавший испанские владения в Америке. Хитрый французский монарх также выразил сожаление, что не смог повесить другого пирата, д’Олонэ, тоже грабившего Панаму, поскольку негодяя за все его преступления уже постигла заслуженная божья кара.

И статхаудер Нидерландов молчал, комкая в руках многострадальный платок и не желая выдавить из себя унизительное, но неизбежное «Мы согласны».

– Франция не будет возражать, – небрежно произнёс Людовик, снисходительно глядя на Вильгельма, – если Голландия закрепит за собой Суринам, однако о Новом Амстердаме, которого давно уже нет, не может быть и речи. Впрочем, мы готовы выплатить компенсацию наследникам вашего негоцианта – забыл, как его звали, – который купил у индейцев остров Мангатан. Мы вернём потраченные им деньги в двойном размере, – добавил король Франции и повернулся к своему военному министру. – Дорогой мой Лувуа, у вас не будет мелочи? А то я по рассеянности забыл свой кошелёк.

Король Людовик XIV искренне ненавидел Нидерланды – «страну лягушек, сидящих по берегам грязных канав и самодовольно квакающих» – и завидовал богатству голландской торговой республики. Он с удовольствием прошёлся бы по ней огнём и мечом и потряс бы за мошну жирных голландских купцов, но… История с Фуке показала молодому королю, что деньги имеют свойство переходить из рук в руки не только посредством торговли или военного грабежа, но и другими, более хитрыми путями. И самое главное: его действиями как будто кто-то руководил – во многих случаях король Людовик поступал вопреки своим желаниям, продиктованным необузданностью его самолюбивой и эгоистичной натуры. И поэтому он не вторгся в Голландию, удовольствовавшись выгодным миром; поэтому он продолжал давить Англию на морях, всемерно укрепляя и поддерживая свой флот; поэтому при ограничении эмиграции протестантов из Франции в другие страны Европы гугенотам был разрешён беспрепятственный выезд в Америку – такая эмиграция даже поощрялась.

Присутствие незримого «внутреннего стража» порой раздражало короля Франции – он был бессилен противиться воле этого стража. Однако этот страж не мешал Людовику XIV купаться в роскоши, предаваться чувственным удовольствиям и наслаждаться собственным величием, и король смирился – в конце концов, управлявшая его решающими поступками воля «внутреннего стража» всегда оборачивалась благом Франции и ростом её могущества, а «Король-Солнце» давно уже не разделял понятия «моё государство» и «я».

* * *

1682 год

На берегу реки стоял дом, который можно было назвать величественным. Это был даже не дом, а особняк, окружённый поместьем и хижинами, образовавшими целый посёлок. Рене-Робер смотрел на двухэтажное белое здание, открывшееся его взору, и не верил своим глазам. После долгого пути от форта Фронтенак на берегу Онтарио по лесам, а затем на лёгких каноэ по огромной реке Миссисипи через степи, кишевшие стадами диких буйволов – бизонов, как их называли индейцы, французы, привыкшие к землям, где до них не ступала нога белого человека, никак не ожидали увидеть здесь настоящее европейское поселение. О том, что это всё-таки не Франция, говорил только земляной вал с бревенчатым частоколом, окружавший посёлок и придававший ему вид укрепленного форта.

– Думаю, что это колония гугенотов, обосновавшихся здесь сорок лет назад, – сказал Тонти, глядя из-под руки на дома, полускрытые зеленью деревьев. – Смотри-ка, им удалось выжить!

– К берегу, – распорядился Рене, – гугеноты они или нет, но всё-таки они французы.

Обитателями посёлка действительно оказались французы. Путешественников они встретили радушно, хоть и с оружием в руках – впрочем, подобная предосторожность была вполне понятной. После обмена приветствиями и новостями из толпы местных жителей вышла невысокая седая женщина со следами былой красоты и гордой осанкой.

– Меня зовут Манон де Грие, – представилась она. – Пойдёмте, господа: вы устали, и после всех опасностей вам надо поесть и отдохнуть.

– Рене-Робер Кавелье де ла Саль, – Робер снял шляпу и поклонился. – Благодарю вас за ваше гостеприимство, мадам.

Внутреннее убранство белого дома ничуть не уступало интерьеру домов зажиточных горожан Квебека, и обильная трапеза свидетельствовала о том, что переселенцы отнюдь не голодают.

– Здесь несколько таких посёлков, – рассказывала мадам де Грие, угощая Тонти и де ла Саля настоящим французским вином, – а там, у самого устья, каменный форт с пушками. Нас здесь около пятидесяти тысяч, и каждый год из Франции приходят корабли, привозящие всё новых и новых людей.

– Вы довольны своей судьбой, мадам? – спросил Кавелье.

– Я счастлива, – просто ответила старая женщина. – Я живу здесь уже сорок четыре года, и я была счастлива все эти годы. Я похоронила любимого мужа, но у меня шестеро детей и семнадцать внуков, и я надеюсь, – она улыбнулась, – дожить до правнуков. Для моих детей эта земля стала родиной, и для меня тоже. Конечно, всякое было – были набеги диких индейцев, и несколько раз появлялись у берегов нашей колонии испанские корабли, – но господь бог сохранил нас от всех невзгод.

– Я восхищаюсь вами, мадам де Грие, – Тонти галантно поднял бокал. – За вас, наша дорогая хозяйка!

– А я могу вас обрадовать, – добавил де ла Саль. – Мы завершили нашу экспедицию, и теперь все эти земли, от Великих озёр до побережья Мексиканского залива, стали землями Франции. Я решил назвать их Луизианой – в честь нашего короля Людовика, поддержавшего наши начинания, и отныне любые посягательства на спокойствие французских жителей этих мест будут пресекаться всей мощью французского оружия. Ваше здоровье, мадам де Грие!

…Мечта Ришелье сбылась: английские поселения Виргинию и Плимутскую колонию, рассечённые к тому же вбитым между ними клином Нуво-Руана, опоясали французские владения.

* * *

1690 год

10 июля 1690 года у мыса Бичи-Хэд в Ла-Манше французский флот нанес жестокое поражение объединённому англо-голландскому флоту. Имея семьдесят линейных кораблей против шестидесяти трёх линейных кораблей союзников, адмирал Турвиль, не потеряв ни одного своего корабля, сжёг шестнадцать кораблей англичан и голландцев и двадцать восемь тяжело повредил. В том же году фрегаты знаменитого французского капера Жана Бара под Нуво-Руаном наголову разгромили английскую эскадру, пытавшуюся атаковать эту колонию Франции. Воины онондага, наблюдавшие с берега, как ненавистные инглизы, спасавшиеся с тонущих кораблей, пытаются до него доплыть, невозмутимо сняли скальпы со всех, кому это удалось. Франция закрепила за собой Нуво-Руан, вернув Англии – в качестве компенсации – остров Ямайку.

Завещание Ришелье исполнялось: Франция всё увереннее выходила на первое место среди ведущих мировых держав. Но её решающая схватка с Англией за Северную Америку была ещё впереди.