Текст книги "Томагавки кардинала"

«У меня есть шансы оказаться в числе «одобренных кандидатур», – подумал Адамс. – А имя – моё имя легко можно сменить на Жан Адамо, какая разница? Противостояние наций закончилось, а религиозное противостояние мы выиграем – французы-католики бесследно растворятся в массе английских пуритан и французов-гугенотов. И лет через двадцать…»

Люди Круга умели находить общий язык…

* * *

1762 год

На улицах Нувель-Орлеана бушевал праздничный карнавал. Разноязыкий город, родившийся полвека назад из слившихся посёлков, рассыпанных вдоль берегов Миссисипи, праздновал свой день рождения и одновременно – окончание колониальной войны. Где-то там, далеко, за морями, в Европе, Азии и Африке, война ещё продолжалась, но в Северную Америку уже пришёл мир. И горожане всех цветов и оттенков кожи – французы, испанцы, индейцы, негры, метисы, квартероны, – веселились бурно и самозабвенно, опьяняясь вином, музыкой, улыбками женщин и ощущением радости жизни.

Французские земли – земли Новой Франции, – осенённые королевскими лилиями, простирались теперь от скал Ньюфаундленда на севере до границ испанских владений на юге и от побережья Атлантики на востоке до великих прерий на западе. И ждала своей участи прилепившаяся к телу материка испанская Флорида: времена конкистадоров канули в Лету, и только союзный договор Испании с королём Людовиком XV спасал Флориду от захвата её французами – пока ещё спасал.

В Новой Франции проживало больше трёх миллионов человек, и многие из них уже называли себя американцами. И все они – и приехавшие недавно, и местные уроженцы, – были полны кипучей энергии: той, что позволила им сорваться со своих насиженных мест и отправиться в далёкие края навстречу неизведанному. Они жили, сеяли, строили, торговали, воевали, богатели, рожали детей и надеялись, что дети будут жить лучше своих родителей. Разделённые границами колоний великих держав, американцы полтора века смотрели друг на друга с опаской, не выпуская из рук карабинов, но теперь этих границ больше не было: осталась только общность судеб.

И мало-помалу – вроде бы сама по себе – складывалась в общем сознании всех этих людей крамольная мысль: а так ли уж нужна нам теперь жёсткая рука далёкой метрополии?

ГЛАВА ПЯТАЯ. ПРОКЛЯТЫЕ БУНТОВЩИКИ

1770 год

«Нас предали, – с горечью думал Дик Шейс, сжимая в руках разряженный мушкет. – О, если бы эта двуличная лиса Жан Адамо, как он себя теперь называет, оказался бы от меня на расстоянии ружейного выстрела, я не пожалел бы для него последнего заряда… Он нас всех обманул – никто не пришёл на помощь Бастони, и уже не придёт: поздно…».

Возвращения губернатора Бастони, которую большинство её жителей по старинке всё ещё называло Бостоном, ждали с нетерпением. Жан Адамо отправился в бывшую Виргинию (в Пэи-де-Фам[31]31
  Pays des femmes – Земля женщин (франц.)


[Закрыть], как говорили французы, намекая, что после вторжения отрядов канадских волонтёров генерала Конрекура девственностью там и не пахнет) за помощью восставшему Массачусетсу. На Адамо возлагали большие надежды, однако Шейс принадлежал к числу тех немногих, которые сомневались в успехе миссии мсье губернатора. Дик Шейс знал, что виргинцы не имели особых оснований быть недовольными правлением французов: местные лендлорды сохранили свои дома и поместья, а то, что они теперь ругаются не по-английски, а по-французски – какая разница? Саксы в своё время тоже побрыкались, да и смирились с правлением норманнов, как только поняли, что привилегии и родовые замки остались при них. Да и виргинки, по слухам, не сильно жаловались на поведение французских гренадёр: насилий не было, а что через отведённый природой срок в Пэи-де-Фам родилось множество младенцев, так Господь для того и разделил род людской на мужчин и женщин (которые к тому же во все времена питали слабость к победителям). А теперь Дик уже не сомневался – в том, что помощь не придёт: бывшие враги договорились между собой. Да и как можно было сомневаться, если осаждённые уже знали – об этом было прямо сказано в ультиматуме – их, как бунтовщиков, ждёт участь «кабальных слуг», белых рабов на табачных плантациях Юга (вероятно, господам плантаторам не хватало негров, или же они просто хотели получить лишние рабочие руки бесплатно).

На англичан тоже надежды не было. Проиграв Семилетнюю войну, Британия была довольна тем, что сохранила жемчужину своей короны – Индию, – обменяв Новую Англию на Пондишери и другие индийские фактории французов, и не спешила влезать в новую драку с сомнительным исходом. Испания также сидела тихо, не желая злить Францию и надеясь сохранить Флориду. А самое плохое – среди колонистов-англичан не было единства: богачи уповали на то, что сумеют ужиться с любой властью (лишь бы их не трогали за денежный мешок), а среди прочих многие отнюдь не жаждали возвращаться под власть короля Георга. Почти всех устроила бы широкая автономия, но этого не хотел уже король Людовик.

Сильванцы затихли – очередная отбитая атака заставила их призадуматься. Фермеры и лесные охотники поняли, что защитники Бастони будут драться с отчаяньем обречённых, и хотели вернуться живыми к своим семьям.

– Эй! – услышал Шейс и осторожно выглянул в пролом.

Из-за палисада (одного из тех, которыми осаждающие окружили полуразрушенные пушками стены Бастони) появилась фигура французского офицера.

– Сдавайтесь! – выкрикнул он, надсаживая горло. – Последний раз предлагаем вам сдаться! Лучше десять лет на плантации, чем всю жизнь в могиле! Сложите оружие!

– Придите и отберите! – заорал Дик. – У нас ещё есть порох, и мы всех вас накормим свинцовыми бобами, клянусь святыми угодниками!

Бостонцы, засевшие с ружьями вдоль стены, одобрительно заворчали, однако Шейс почувствовал, как по спине пробежал холодок: сильванцы чего-то ждали, и офицер не просто пугал. И Дик не ошибся.

Раздался многоголосый воющий крик, и поля вокруг города покрылись индейскими воинами, словно выросшими из-под земли. Их были тысячи; ярко-красные, они походили на рыжих муравьёв, набросившихся на медленно ползущую гусеницу.

– Ирокезы! – испуганно выдохнул кто-то. – О, господи…

– Дэн, – негромко сказал Шейс сыну, не отходившему от него ни на шаг. – Нам не устоять. Беги к пристани, к нашему ялику. Готовь парус и жди. Двадцать минут – если нас с матерью не будет, отчаливай, и да поможет тебе Всевышний.

– Отец…

– Беги, Дэниэл, я кому сказал!

Подросток опрометью бросился прочь, а Шейс снова выглянул в пролом. Индейцы были уже близко, и Дик понял, что это конец. Кое-кто из защитников ещё стрелял, отчаянно и почти бесполезно, но ирокезов было слишком много, а за их спинами торчали французские пушки.

Бой у пролома был коротким. Красная волна ирокезов опрокинула защитников, смяла, завертела, и Шейс вырвался из схватки чудом, потеряв шляпу, но сохранив ружьё. Патронов у него уже не было, но Дик не бросил мушкет – может быть, потому, что ощущение оружия в руке (пусть и бесполезного) придавало ему уверенности.

^{Резня в Бастони}

Он бежал по улицам, слыша дикие крики, нёсшиеся со всех сторон, и молил бога, чтобы успеть добежать до своего дома раньше, чем там окажутся индейцы. И он успел.

– Мэри! – крикнул Дик, влетев в свой маленький домик. – Бежим!

– Надо взять с собой… – пролепетала до смерти перепуганная женщина.

– Ничего не надо брать! Бежим – Дэнни ждёт нас у ялика!

Дверь с треском распахнулась, и в комнату ворвались двое индейцев. Первого Шейс ударил прикладом, выронив при этом ружьё, но второй, высокий и мускулистый, кинулся на него с ножом. Они сцепились в двух шагах от Мэри, вжавшейся в стену. Тело индейца было смазано жиром, оно выскальзывало из рук Дика, но Шейс не сдавался.

Он услышал, как за его спиной посыпались оконные стёкла, услышал испуганный вскрик жены, но обернуться не мог – лезвие ножа неумолимо приближалось к его горлу. Собрав последние силы, Дик оттолкнул индейца и свалил его с ног ударом кулака. Потом он услышал зловещее шуршание, но обернуться не успел.

Лезвие томагавка, брошенного умелой рукой через выбитое окно, ударило в спину. Шейс обнаружил, что почему-то не может двинуть ни рукой, ни ногой, и не понял, а скорее догадался, что падает. И уже сквозь пелену накатывающего небытия Дик услышал женский крик, полный отчаяния и боли, – крик Мэри…

* * *

Месяцем раньше

– Что привело тебя к нашим кострам, бледнолицый брат?

– Франкам нужны ваши томагавки, сашем, – ответил Огюст Шамплен, памятуя, что индейская дипломатия не терпит экивоков. – Мы поступаем с не желающими покоряться так же, как и ходеносауни.

– У вождя франков мало своих воинов? – спросил Длинное Крыло, пристально глядя на француза.

– У вождя франков много воинов. Но мы хотим дать нашим краснокожим братьям возможность отомстить – инглизы побережья причинили много зла народу Длинного Дома. Ружья и порох вы получите бесплатно – столько, сколько будет нужно.

Огюст говорил на языке ирокезов – знание этого языка было семейной традицией рода Шампленов.

– Месть – это хорошо, – медленно проговорил вождь мохоков.

– И кроме того, – добавил командир сильванских ополченцев, – вы можете взять всё, что найдёте в домах непокорных. Бастонь – богатый город.

– Ходеносауни помнят великого Шам-Ле, – торжественно произнёс сашем, – и верны слову. Мы придём – через одну луну мы напоим наши томагавки кровью инглизов.

Шамплен облегчённо вздохнул. «Хорошо, что у этих дикарей такие строгие понятия о чести, – подумал он. – Можно возвращаться».

– Не спеши, бледнолицый брат, – сашем словно прочёл мысли сильванца. – У нас сегодня праздник Хэйнундайо – праздник ягод. Раздели его с нами – ведь ты из рода Шам-Ле.

Огюст знал, что отказаться – значит нанести оскорбление. Но он и сам был не против заночевать в деревне мохоков – куда идти на ночь глядя? В конце концов, это интересно, а время у него есть.

…Праздник ягод остался в его памяти прежде всего танцами в свете костров, вокруг которых ритмично двигались индейцы в деревянных масках и в звериных шкурах – за свои прожитые тридцать три года Шамплен такого ещё не видел. Зрелище завораживало своей первобытной мистикой, чему немало способствовало бренди, которое время от времени прихлёбывал Огюст.

Потом его внимание привлекла девушка, стоявшая у одного из костров. В маскараде она не участвовала, и была одета просто в длинное кожаное платье с бахромой. На её лице и фигуре дрожали красные блики, и от этого казалось, что девушка не стоит неподвижно, а словно перетекает неуловимо и плавно из одной позы в другую, оставаясь в то же время на месте. Почувствовав взгляд Огюста, индеанка повернула голову и посмотрела на него – так, что у командира сильванских волонтёров часто-часто застучало сердце. А потом сказалось выпитое, и Шамплен отошёл от костров в темноту, а когда вернулся, девушки уже не было.

Поискав её глазами и не найдя, Огюст тяжело вздохнул. Надо было идти спать – завтра ему предстоял долгий путь, – но Шамплен почему-то направился не к дому сашема, где его ждал ночлег, а к выходу из посёлка, к берегу небольшой речушки, протекавшей неподалёку. Он не знал, что заставило его так поступить, но когда перед ним из ночной темноты возникла вдруг та самая индеанка, даже не удивился.

– Меня зовут Нэстэйсакэй – Белоглазая Птица, – тихо сказал она. – Я звала тебя, белый вождь, – ты пришёл.

С этими словами она обвилась вокруг него одним гибким движением, и Шамплен понял, что прозвищем «настоящие гадюки» ирокезы обязаны не только своим воинам. Они опустились на мягкий травяной ковёр, укрытые ночью и лесом, живущим своей жизнью. «Как просто всё у этих детей природы, – подумал Огюст, ощущая, как легко сдвигается под его рукой платье дикарки, обнажая стройные ноги и бёдра, – даже одежда… А с фижмами и корсетами наших дам столько возни…». А Нэстэйсакэй извивалась в его объятьях, как истинная змея; её тело было сильным и гибким, и было не понять, кто кем овладевает…

…Его разбудил солнечный луч, коснувшийся лица. Не открывая глаз, Огюст повёл рукой, но его ладонь встретила только траву – Белоглазая Птица улетела. Шамплен сел, стряхивая остатки сна, и увидел, что кончики его пальцев красны. «Кровь первой любви?» – подумал он, но тут же понял, что это не кровь, а сок раздавленных ягод: праздник ирокезов Хэйнундайо приходился на пору созревания земляники.

* * *

Жан Адамо уже ждал его в Нуво-Руане.

– Ваша миссия увенчалась успехом, полковник? – спросил он.

– Вполне. Онеида, кайюги и мохоки выступят, если уже не выступили. Он будут у Бастони меньше чем через месяц.

– Прекрасно! У меня тоже полный успех: виргинские «новые аристократы» к нам лояльны – их устраивает перспектива получения десятков тысяч рабочих рук. Все ценные для нас люди уже покинули мятежную Бастонь, а чернь – она чернь и есть. Если проклятые бунтовщики не сдадутся, наши индейцы их просто вырежут, а заодно и примут на себя их последние пули. Ну, а освободившиеся земли Массачусетса найдётся кому занять – Канада полнится людьми.

Огюст Шамплен молча кивнул. Он был не только человеком, но и политиком, а политика – занятие не для чистоплюев.

* * *

1777 год

– Положение шаткое, – Самуэль Адамо, старший брат Жана Адамо, бывший теолог, почтенный негоциант и сборщик налогов, а ныне философ и весьма заметная личность среди борцов за независимость североамериканских колоний Франции, поправил кружево манжет, выбившихся из-под его коричневого сюртука. – Армия графа Рошамбо удерживает Ричмонд, контролирует почти всю территорию Пэи-де-Фам и готовится вторгнуться в Луизиану, где начались возбуждённые нами волнения. Корпус маркиза Лафайета захватил Бастонь и ведёт бои в Массачусетсе. Мы держимся только в Сильвании – Акадия сохраняет нейтралитет, а канадские лоялисты нам откровенно враждебны: среди них слишком велико влияние добрых католиков с их преданностью его величеству королю Людовику, – Самуэль презрительно скривил губы. – Скверно и то, что прежде верные нам ирокезы колеблются: нас поддержали только племена онеида и тускарора, а также отделившееся от Лиги племя минго. Война идёт третий год, но пока мы не можем похвастаться ощутимыми успехами, несмотря даже на то, что на нашей стороне англичане – корпус генерала Клинтона вместе с ополченцами генерала Шамплена движется сейчас к Потомаку, чтобы отвлечь внимание Рошамбо от Луизианы. На море также нет преобладания ни одной из сторон: собственного флота у нас практически нет, а Родней никак не может добиться решающего результата в противостоянии с эскадрами де Грасса, блокирующими побережье и перехватывающими наши суда с контрабандой.

– К этому могу ещё добавить, что мы испытываем финансовые трудности, – сказал Мишель Легран, нуво-руанский банкир, перебравшийся в Америку из своего родного Дьеппа сразу после того, как она стала французской. – Однако это решаемо: определённые круги, – он многозначительно посмотрел на обоих Адамо, – выразили желание оказать нам денежную помощь.

– И ещё одно, – скорбно произнёс Тома Жефри, представлявший в «Конгрессе борцов за свободу» «новых аристократов» Пэи-де-Фам. – Мы понесли тяжёлую утрату – в руки прислужников короля Людовика XVI попал и был повешен на центральной площади Бастони Бенджамин Франклин. Почтим память этого великого борца за свободу, господа.

Люди, собравшиеся в ратуше Нуво-Руана, печально склонили головы. «Сегодня он, а завтра я» – думали многие из них, стараясь, чтобы эта мысль не слишком отчётливо читалась на их лицах.

– Думаю, – начал Жан Адамо, когда минута скорби истекла, – что к ирокезам надо послать Шамплена. Его род, да и он сам, пользуется у этих дикарей уважением – к стенам взбунтовавшейся Бастони они явились по первому его зову. Огюст сможет убедить ирокезов встать под знамена Семи Свободных Провинций[32]32
  Сильвания, Массачусетс, Пэи-де-Фам, Акадия, Канада, Южная и Северная Луизиана.


[Закрыть].

– Штатов, – вкрадчиво поправил его «духовный отец» Бюжо, «человек-без-имени», некогда состоявший советником при маркизе де Монткальме, – мы свободные американцы, а не голландцы.

– Да, да, вы правы. Но что там за шум?

Члены Конгресса задвигались в креслах, и тут в ратушу быстрыми шагами вошёл, почти вбежал человек в запылённой охотничьей куртке и высоких сапогах со шпорами.

– Победа! – закричал он с порога. – Победа!

11 июня 1777 года объединённые войска Огюста Шамплена и Генри Клинтона на реке Потомак нанесли поражении армии Жан-Батиста Донасьен де Вимер Рошамбо. Победу принесло сочетание тактики рассыпного строя стрелков-охотников, незаменимой в лесистой и пересечённой местности, и тактики сомкнутых каре английских батальонов, непобедимой на равнине. Потери повстанцев были велики, но их армия после сражения не уменьшилась, а увеличилась – к ней присоединилось многотысячное ополчение обеих Луизиан.

Хорошие вести ходят друг за другом – как стало известно позже, в то же день Родней основательно потрепал французский флот в бою у острова Доминик, и морская блокада была прорвана.

Вскоре после своего триумфального возвращения в Нуво-Руан Шамплен побывал в самом крупном селении – в «столице» ирокезов – на берегу Онтарио, и в результате долгих переговоров ему, используя славу имени своего рода среди индейцев, удалось привлечь на сторону восставших колоний мохоков. Онондага, сенека и кайюга остались нейтральными – их вожди не могли понять, почему воля верховного сашема франков, живущего за Великой Солёной Водой, больше не является законом для всех франков, и почему теперь одни франки стреляют в других, стоя плечом к плечу с ненавистными прежде инглизами.

В столице ходеносауни Огюст Шамплен не задержался. И будучи там, он даже не вспомнил об одной индейской девушке, семь лет назад одарившей его любовью на берегу лесного ручья, – голова главнокомандующего повстанческой армии была занята важными государственными делами.

Чаши весов качнулись в пользу американских инсургентов.

* * *

1778 год

По улицам Санкт-Петербурга металась стылая позёмка.

Лёгкий возок, запряженный парой лошадей, скользил по заснеженному Невскому проспекту, направляясь к Зимнему дворцу. Маркиз де Жюинье, французский посланник при дворе русской императрицы, сидел нахохлившись и спрятав нос в меховой воротник шубы. Ему не нравился холод этой варварской страны – то ли дело солнце Шампани или Прованса, – но господин посланник был верным слугой своего короля и ехал к Екатерине II по делу чрезвычайной важности.

Его племянник шевалье де Корберон, секретарь французского посольства, в отличие от своего дядюшки, не слишком страдал от холода. Молодой барон шустро вертел головой, провожая взглядами встречных барышень и пытаясь оценить стройность их фигур, скрытых мешковатой зимней одеждой. «Здешние балы по блеску не уступают балам Версаля, – думал он, – а женщины… О, женщины – это самое интересное, что есть в России!».

Французов встретили у парадного подъезда дворца и незамедлительно препроводили в кабинет императрицы. Екатерина сидела за столиком, заваленным бумагами и украшенным пером и чернильницей – аудиенция предполагалась деловая.

^{Императрица Екатерина Великая}

«Государственного ума женщина» – подумал де Жюинье.

«А она всё ещё привлекательна» – подумал де Коберон.

«Экий ты бычок» – подумала Екатерина, оценив внушительную вздутость его лосин.

После положенного этикетом обмена любезностями на французском языке стороны перешли к делу – русская императрица ценила время и не желала тратить его попусту.

– В американских владениях моего короля беспорядки, – сообщил де Жюинье.

– Сие мне известно, – кивнула императрица. – Мятежники доставляют вам немало беспокойства, не так ли?

– Хуже, ваше величество, – господин посланник состроил кислую мину. – Они не признают более власти короля и намерены отделиться и жить по своему усмотрению.

– Печально, – согласилась Екатерина и спросила напрямик: – А я-то тут при чём?

– Его величеству Людовику XVI, – де Жюинье подбирал слова, сознавая важность момента, – хотелось бы, чтобы ваше величество сочло возможным оказать Франции военную помощь. Проше говоря, – пояснил маркиз, плюнув на дипломатические изыски, – не сможете ли вы послать в Америку своих солдат?

«Вот как! – мысленно ахнула Екатерина, бросив быстрый взгляд на шевельнувшуюся портьеру, скрывавшую дальний угол кабинета. – Ай да король Людовикус – моих солдат ему подавай!».

– Подумайте, ваше императорское величество, – продолжал посол Франции, – эти проклятые бунтовщики злоумышленно покусились на божественное право королей – он не признают власти своего монарха! Опасный прецедент, ваше величество, – что бы вы делали, если бы Сибирь вздумала вдруг стать самостоятельной, отделившись от прочей части вашей империи стеной Уральских гор? С бунтовщиками следует поступать без пощады!

– Я знаю, как надобно поступать с бунтовщиками, – холодно заметила императрица, – был тут у меня недавно один такой, мужем моим покойным нарёкся… Хорошо, господин посланник, я обдумаю ваши слова – такие дела с кондачка не решаются. Мой ответ вы получите. А пока – не смею вас более задерживать.

Оставшись одна, Екатерина какое-то время сидела неподвижно, напряжённо о чём-то думая, потом повернула голову и сказала негромко:

– Выходи, Григорий Александрович, да садись – в ногах правды нет.

Портьера отдёрнулась. Потёмкин, запахнув парчовый халат, опустился в кресло.

– Слышал?

– Слыхал.

– Что скажешь?

– А послать его подальше, короля французского, – Потёмкин зевнул, обнажив крепкие белые зубы. – Ещё чего не хватало – наших солдат ему подавай! Они нам самим пригодятся.

– А я вот думаю, Гришенька, надо послать русских солдат в Америку.

– Это ещё зачем? – Фаворит недоуменно воззрился на свою царственную подругу. – Что-то я тебя не понимаю…

– А затем, cher ami, что коготок туда неплохо бы запустить – в Америку. Чую, земля эта в будущем большое значение иметь будет – негоже нам в стороне оставаться. Не мясо пушечное продадим мы Людовику, а экспедицию направим, да ещё за чужой счёт! Платы я с брата моего августейшего не потребую – пусть только кормит наше войско и снабжает его, а кое-какие инструкции командиру я пропишу. А ты озаботься подобрать человека толкового для этого дела.

– Ну, матушка, – в глазах Потёмкина блеснуло понимание, – это ты славно удумала! Король французский – не дурак, конечно, однако и мы не лыком шиты. Только вот ещё что: простых солдат туда посылать не след – там леса, холмы да горы с дикарями, читал я кое-что про эту Америку. Егерей надо снаряжать, егерей – они там в самый раз будут!

– Ну, это уже дела военные, тут тебе видней, – согласилась Екатерина.

…Ответ русской императрицы немало смутил маркиза де Жюинье. «Всего полторы тысячи человек, – думал он, – да ещё с оговоркой «с правом действовать по собственному усмотрению в случаях, к интересам Империи Российской касательство имеющих»? Странно всё это… Однако лучше что-то, чем ничего. Лиха беда начало, как сказала императрица».

Господин посланник плохо знал русский язык – где уж ему было понять двойной смысл, вложенный Екатериной в эту пословицу.

* * *

Семён Лыков службой был доволен. Мать, узнав, что её младшенького сдают в рекруты, выла в голос, однако на деле всё вышло совсем неплохо. Семён был хоть и мал ростом, но жилист и к тому же смышлён, и потому попал в новообразованную часть русской армии – в егерский батальон. Малый рост Семёна оказался кстати – в егеря не брали солдат ростом больше двух аршин пяти вершков, – а цепкий глаз парня поспособствовал тому, что вскоре Лыков выучился стрелять без промаха и был замечен. Под пулями он побывал ещё во время войны с пруссаками, потом, уже будучи унтер-офицером, послушал, как свистят пули турецкие. Немногословный и рассудительный, Семён Лыков пользовался уважением солдат; уважительно относились к нему и офицеры – в егерских батальонах, в отличие от пехотных полков, умение понимать свой манер и действовать самостоятельно ценилось высоко. Став к тридцати пяти годам отцом семейства, унтер-офицер Лыков исправно тянул лямку, резонно полагая, что служить в егерях лучше, чем гнуть спину на барщине.

Всё переменилось в одночасье. Семён, сидя в тесном трюме французского транспорта и страдая от морской болезни, клял судьбу, закинувшую его неведомо куда – за тридевять земель, в тридесятое царство.

Впрочем, тридесятое царство оказалось не таким уж плохим – леса и луга здесь были похожи на русские. Правда, здесь шла война, и местные жители смотрели на русских солдат неласково. Из-за чего эта война, и кто с кем воюет, Лыков понимал не очень. Офицеры говорили, что в здешних краях завелись мятежники, и матушка-императрица решила помочь королю Франции с ними справиться. Семён слушал, понимающе кивал, но про себя думал, что не всё так просто: не зря старший французский командир, Лафайет, глядел недоверчиво на генерал-поручика Каменского, командовавшего русским экспедиционным корпусом, – это Семён заметил. Егеря в боях почти не участвовали, что не могло не радовать, и унтер-офицер Семён Лыков считал дни, надеясь, что их не навеки забросили на чужбину, и они вернутся в Россию, как только государыня сочтёт, что уже достаточно помогла французскому королю.

Он не знал (и не мог знать) о разговоре между Лафайетом и Каменским – о разговоре, который круто изменит его судьбу.

* * *

1779 год

– Вы превосходно говорите по-французски, генерал!

– Я был волонтёром французской армии во время Семилетней войны, маркиз.

– Ах, вот как? – де Лафайет посмотрел на Михаила Каменского с интересом. – Тогда скажите мне, как старый солдат, что вы думаете об этой войне?

– Я солдат, а не политик, – Каменский пожал плечами, – однако сдаётся мне, что вас не сильно здесь любят, маркиз. Эта война может стать бесконечной.

– И что вы предлагаете?

– Я предлагаю вот что, – генерал-поручик развернул карту. – Насколько мне ведомо, вам сильно досаждают дикари-индейцы Великих Озёр. Я с моим корпусом могу выдвинуться к форту Детруа и сковать там их силы. Это будет вам хорошим подспорьем, не так ли?

«Что он задумал, этот хитрый русский? – думал Лафайет. – Он открыто уклоняется от рейдов против колонистов, а теперь вдруг сам напрашивается идти на ирокезов! Я связан инструкциями из Парижа и не могу прямо приказывать Каменскому – не война, а чёрт знает что! Но с другой стороны – почему бы и нет? Если русские свяжут ирокезов, одной головной болью у меня будет меньше. Пусть эти северные варвары дерутся с лесными дикарями – хоть какой-то толк. А в Бастони русские егеря не нужны: что они есть, что их нет – без разницы».

– Это определённо имеет смысл, – медленно проговорил маркиз, изображая раздумье. – Я не буду возражать, генерал, – сказал он, следя за выражением лица Каменского.

Лицо генерал-поручика осталось спокойным – Михаил прекрасно владел собой. Он вовсе не собирался ввязываться в затяжную войну с индейцами – разве что так, немного пострелять, чтобы оправдать в глазах французов всю эту затею. Генерал-поручик Каменский хорошо помнил слова Потёмкина: «Твоя основная задача – пробиться в глубь американского материка до свободных земель. Иди через леса, через горы и степи, до самой Калифорнии, до берегов Тихого океана – туда, где можно поставить флаг России. Пётр Великий замышлял поход в Индию, тебе матушка Екатерина поручает пересечь Америку. Не подведи, генерал!».

…Ничего этого Семён Лыков не знал. Вслушиваясь в лесные шорохи и вглядываясь в шевеление листвы, он шёл со своим капральством к форту Детруа, спал у костров, видел во сне Россию, любовался водами Эри и Мичигана, стрелял из своего винтовального штуцера, когда на них нападали, и надеялся дойти до Тихого океана, по которому можно доплыть до дома.

Но егерю не повезло. Будучи в пикете, он не обратил внимания на близкий шорох, а через миг унтер-офицеру Семёну Лыкову показалось, что кряжистый дуб, у корней которого он сидел, рухнул ему на голову.

* * *

1783 год

– В шахматах это называется пат, – Огюст Шамплен смял карту. – Успехи сменяются неудачами, надежды – разочарованиями. Рошамбо засел в Ричмонде, де Лафайет – в Бастони. Канада клянётся королю Людовику, убеждая его в своей преданности, – нас поддерживает только Зеленогорье[33]33
  Часть Канады по правому берегу Сен-Лорана, присоединившаяся к «Свободным Штатам». Вермонт – Зелёная Гора (франц.)


[Закрыть]. Фермеры Луизианы и Пэи-де-Фам думают не о том, как защитить земли Свободных Штатов, а где бы найти новый кусок земли в глубине континента, надеясь, что туда не дотянется рука короля Франции. У англичан мало своих войск, а купленные ими гессенцы ни на что не годны – они сдаются в плен тысячами. От Испании можно ждать чего угодно – она может быть как нашим другом, так и врагом. Война на море идёт с переменным успехом; корсар Сюркуф бёрет на абордаж наши корабли чуть ли не прямо в Мангатан-Бэ. Ирокезы заняты войной с русскими у Великих Озёр: нашим индейским союзникам не до нас, и я не в силах уговорить их послать военные отряды в Сильванию и Массачусетс. В армии полно дезертиров, предатели плетут заговоры, люди устали от войны, торговля замерла, финансы расстроены. Наши планы под угрозой – нас может спасти только чудо!

– Большинство чудес, – загадочно произнёс отец Бюжо, – рукотворны. Всевышний очень занят – мы сами должны о себе позаботиться, хоть мы ему и доверяем.

– Что вы хотите этим сказать?

– Франция созрела для большой смуты, и если эту смуту немного подтолкнуть…

– …то его величеству Людовику XVI будет уже не до Америки, – подхватил Самуэль Адамо.

– …и король Франции будет безмерно рад, если ему удастся сохранить голову на плечах, – закончил Мишель Легран.

* * *

…14 июня 1787 года толпы парижан, не обращая внимания на пули и сотнями ложась под картечью, штурмом взяли Бастилию.

Во Франции началась Великая Революция.