Текст книги "Анима. Отношение к домашним животным в России"

А если это любовь?

В повести Ф.М. Решетникова «Подлиповцы» (1864) говорилось о жизни крестьян коми-пермяков из отдалённой местности – очевидно, из Чердынского уезда Пермской губернии. В деревне Подлинной «воздух оглашается криком крестьян на животных, лаем одной собаки, единственного деревенского сторожа, уцелевшей каким-то чудом от бойни хозяина, желавшего употребить её шкуру на шапку…»[175]175
  Решетников Ф. М. Подлиповцы. С. 4.


[Закрыть].0 жителях деревни сказано: «Досадно им: зачем дети родятся от них, и с маленькими детьми обращаются как люди с котятами; одни только матери немножко присматривают за детьми. С пятилетнего возраста дети растут на произвол судьбы…»[176]176
  Там же. С. 7.


[Закрыть] А так крестьянин Пила относился к жене Матрёне: «…Пила бил её, во время своей злости, как лошадь, чем попало»[177]177
  Там же. С. 10.


[Закрыть]. И лошадь свою бил: «Пиле всё теперь опротивело, проклял он свою жизнь, долго бил свою лошадь, сам не зная, за что, сел на дровни, стегнул лошадь, лошадь пошла по улице»[178]178
  Там же. С. 19.


[Закрыть]. Когда же её украли, он очень горевал: «Горе его велико было, лошадь – товарищ крестьянина. Куда он теперь денется без лошади…»[179]179
  Там же. С. 32.


[Закрыть]

В общем, у мужиков-подлиповцев собаки при случае становились источником сырья (шапки и рукавицы у них из собачьих шкур), лошадей принято лупить, а обращаться «как с котятами» означало пренебрегать… Однако и любовь к домашнему животному заметна: «Матрёна больше всего в своей жизни любила корову. Корова для неё была больше, нежели дети: дети ей ничего не давали, а корова снабжала всю семью молоком и летом не просила есть, а питалась в лесу, сама находила пищу для себя; только зимой Матрёна наваливала ей сена каждое утро. А теперь как она будет жить без коровы?..»[180]180
  Там же. С. 19.


[Закрыть]

Как видно, у Матрёны любовь к корове вполне прагматичная. Именно такое отношение крестьян к необходимым в хозяйстве животным нередко и выявляется, когда учёные задаются правильно поставленными вопросами.

Специалисты по исторической демографии пытаются вызнать, были ли люди прошлого, в семьях которых чуть ли не ежегодно умирали маленькие дети, бесчувственными[181]181
  Миронов Б.Н. Российская империя: от традиции к модерну. СПб.: Дмитрий Буланин, 2014. Т. 1. С. 606, 612–613; Голикова С.В. Отношение к детской смертности в традиционной культуре русских Урала XVIII – начала XX вв. //Уральский исторический вестник. 2017. № 1 (54). С. 63.


[Закрыть]. Какие эмоции испытывали при этом матери? Американский историк Дэвид Рэнсел исследовал влияние высокой смертности на психологию людей прошлого. Если смертность новорождённых в сельской России ещё недавно была столь значительной, то как на это реагировали родители? Случалась ли у них своего рода атрофия чувств? Верно ли, что матери, защищаясь от эмоциональной травмы, уделяли минимум внимания своим детям? Что означало «полагаться на волю Божью» (это когда болезненного младенца оставляли почти без попечения)? Образованные современники – врачи, статистики, публицисты – удивлялись тому, что деревенские женщины нередко более заботились о корове, нежели о ребёнке. Рэнсел полагал, что нашёл ключ к ответу на эти вопросы в рассказе 73-летней смоленской крестьянки. Она разъясняла, сколь важно иметь для детишек вдоволь коровьего молока. И сообщила о таком случае. Как-то раз серьёзно захворал младший сынишка. «Медичка», обнаружив воспаление лёгких, дала направление матери и ребёнку в больницу районного центра. «А я говорю, не могу, у меня корова должна отелиться. Врачи начали меня ругать: “Кто тебе дороже, сын или корова?” А я говорю: “Мне корова вторая мать, она всех кормит”. И ушла с сыном… А что бы я без коровы делала, чем бы я детей кормила?» Рэнсел так комментировал эту историю: «Кто, зная её ситуацию, подумал бы, что она сделала неразумный, необъяснимый выбор, позаботившись сначала о корове, а потом о сыне? Она рисковала своим младшим сыном, чтобы не подвергнуть серьёзной опасности всех остальных детей. К счастью, её больной сын выздоровел»[182]182
  Рэнсел Д. «Старые младенцы» в русской деревне // Менталитет и аграрное развитие России (XIX–XX вв.): мат. междунар. конф. ⁄ отв. ред. В. П. Данилов, Л. В. Милов. М.: Рос. полит, энциклопедия (РОССПЭН), 1996. С. 108–109.


[Закрыть].

Значит, когда крестьянка твердила: «Мне корова вторая мать…» – она уж точно не любовь к животному имела в виду. В конце концов, крестьяне иной раз просили священника помолиться о здоровье своих коров и прочих домашних животных, наряду с членами семьи. У коми-пермяков в XIX веке такое бывало: «Во время молебнов духовенству зачастую приходится получать записки такого рода: “О здравии Ильи, Петра, пёстрой коровы, Анфисы, курят» и т. п.”»[183]183
  Янович В.М. Пермяки: этнографический очерк. СПб.: Тип. МВД, 1903. (Отд. оттиск из журнала «Живая старина»). С. 8.


[Закрыть]. Из этого ведь не следует, будто благополучие Ильи с Петром и коровы с курятами ценилось одинаково.

Глеб Успенский в очерке «Общий взгляд на крестьянскую жизнь» (из опубликованного в 1880 году цикла «Крестьянин и крестьянский труд») поведал одну историю. Когда у рачительного крестьянина Ивана Ермолаевича баран сильно зашиб рогами сынишку, то и сам хозяин, и его жена «мучились» над несчастным мальчиком: прикладывали что-то, поили травами, переживали… Но всё это, по мнению Успенского, как-то не всерьёз, лишь домашними средствами. А когда у Ивана Ермолаевича кобыла захромала, так он её тоже сперва сам пользовал подручными снадобьями, как умел, а после всё же поехал за коновалом, привез его и три рубля серебром не пожалел, чтобы тот лечил кобылу. На взгляд Успенского, отношение мужика к лошади куда серьёзнее, чем к сынку. Успенский добавлял такой аргумент: «…Никак не могу не обратить внимания на то, что вот для лошади в народе есть уже профессия коновала, и профессия не вполне шарлатанская; к услугам коновала прибегают и культурные владетели лошадей. У коновала есть “инструменты”, выдуманные народом, есть “верные”, точные средства, а для человека ничего в этом роде не выдумано, кроме знахарей, которые далеко ниже по познаниям коновала и, как всем известно, преисполнены шарлатанства, выезжают на невежестве, тогда как коновалу на незнании своего дела никоим образом выехать невозможно: всякий крестьянин и сам в этих (лошадиных) делах понимает очень много. А вот когда мальчишка орёт, то тут могут только плакать и прикладывать тряпку с навозом или с чем-нибудь другим, что тут “около дому” валяется, как никуда не годная дрянь. Единственно, чем я могу объяснить такое внимание к лошади, это тем, что она нужна в каторжном труде ежедневном и неустанном, так как без этого труда ни Ивану Ермолаевичу, ни его мальчишке нечего было бы есть»[184]184
  Успенский Г. И. Крестьянин и крестьянский труд // Успенский Г.И. Собр. соч.: в 9 т. Т. 5. С. 19–20.


[Закрыть]. При этом Успенский отдавал себе отчёт, что ремесло коновала (которого он ставил выше знахаря), по сути, тоже знахарское. В другом очерке того же цикла живо и несколько саркастически описан процесс постепенного превращения обычного деревенского кузнеца в авторитетного коновала по прозвищу Лепило: просто-напросто тот частенько подковывал лошадей, ну так новое ремесло к нему и «подошло»[185]185
  Там же. С. 77.


[Закрыть].

Успенский толковал несколько пристрастно и даже превратно. Чем уж таким существенным отличались «профессионалы» коновалы от «шарлатанов» знахарей? И само по себе пренебрежение к знахарям показательно для тогдашнего интеллигента – не настолько всё же они бывали никчёмны. Кроме того, мальчишка ведь смог-таки оправиться после удара и испуга – по крайней мере, родители сочли, что с ним всё в порядке. Спросить их: а если, не дай бог, сын не оклемался бы, да и знахарь бы не помог – надо везти его в земскую больничку или нет? Что ответил бы на это разумный мужик (каким и был Иван Ермолаевич)?.. Однако главная мысль Успенского очевидна: здоровая и сильная лошадь – залог успешного крестьянского дела. С этим спорить не приходится. Но разве её любили – в таком же смысле, как любят ребёнка?

В рассказе Н.Н. Златовратского «Деревенский король Лир» (1880) главный герой, толковый старый крестьянин, вспоминал, как он когда-то хлопотал, чтобы возвратить сданных в солдаты сыновей. Справедливость была на его стороне, но времени совсем не оставалось, и ему пришлось гнать свою лошадёнку изо всех сил, чтобы успеть. Сыновей уже увозили, они прощались с домашними, когда он поспел, наконец, с нужными официальными бумагами. Тогда он твердил: «Помни, родные, кабы не кобылёнка, стоять бы сыну под красною шапкой… Заслужил конёк!.. Умирать с голоду буду, ежели господь попустит, а с ним не расстанусь. Сам своими руками похороню, ежели переживу… Заслужила примерная». Рассказав это, дед стал показывать гостю свой дом и полный всякой живности двор. На вопрос гостя, не здесь ли «примерная» кобылка, которая тогда «заслужила», дед отвечал: «Променял ту, на базаре променял. Хромать шибко стала. Пристарела, видишь… Нельзя по нашему делу, ежели через конец предела. Всякому конец предела есть… Долго терпел, жалко было, да, братец, ничего, видно, не поделаешь: старую колоду в овраг вали!..»[186]186
  Златовратский Н. Н. Деревенский король Лир: рассказ // Злато-вратский Н.Н. Деревенский король Лир: повести, рассказы, очерки. М.: Современник, 1988. С. 355, 363.


[Закрыть] И вроде ж верно: для крестьянина недопустимо бесполезную, хоть и заслуженную, лошадь в хозяйстве держать. Чего бы он прежде ни обещал… Жалко было, но пришлось её «на базаре променять», то есть сдать на убой.

Интересно, что в русской литературе появились карикатурные фигуры помещиков, страстно привязанных к своей домашней скотине. Образцом стала комедия Д.И. Фонвизина «Недоросль» (1782), в которой выведен Тарас Скотинин, холивший и лелеявший свиней[187]187
  Перечень соответствующих мест из этой комедии см.: Разумовская М.В. «Естественная история» Бюффона и Фонвизин (к постановке вопроса) // XVIII век. Л.: Наука, Ленинград, отд., 1986. Сб. 15: Русская литература XVIII века в её связях с искусством и наукой ⁄ отв. ред. А.М. Панченко. С. 103. Прим. 17.


[Закрыть]. В повести М.Н. Загоскина «Неравный брак» (1817) старик-богач Славолюбский вёз несчастную молоденькую жену в сельское поместье, где главным предметом его попечения были быки и коровы. Славолюбский даже вступал в спор с другим подобным ему типом, который, по примеру фонвизинского Скотинина, более ценил свиней, а не быков (Загоскин, обрисовывая этих персонажей, не скрывал ориентации на комедию Фонвизина). В авторском отступлении Загоскин прямо обращался к читателям, предупреждая упрёки в изображении низменных предметов и явлений: «Смею вас уверить, я рисовал с натуры и могу скорее назваться живописцем, чем автором; так виноват ли я, что круг людей, описанный мною, составлен не из князей и графов; виноват ли я, что они… вместо болонских собак любят жирных свиней и холмогорских быков»[188]188
  Загоскин М.Н. Неравный брак: отрывок из одного русского романа// Загоскин М.Н. Соч.: в 2 т. 1988. Т. 2: Комедии; проза; стихотворения; письма. С. 275.


[Закрыть]. Комнатные собачки противопоставлены свиньям да быкам и, соответственно, чувствительность благородных особ – туповатой бесчувственности господ скотининых. Привязанность к болонкам модна, куртуазна, естественна, а домовитое попечительство помещика о скотном дворе смешно. Притом в схематичных литературных героях, которые так волнуются за скотину, нет и намёка на истинные душевные переживания. Да, они заботятся о своих подопечных, но вполне прагматично: для свадебной пирушки Славолюбский приказал забить одного из этих многоценимых быков.

Борька в трёх банках

В 1994 году заезжие молодые москвички спросили пожилую, добрую жительницу деревни Кидекша, что под Суздалем, о её поросёнке, которого они застали там предыдущим летом: «А что, Борьки больше нету?» Она отвечала: «Как нету? Ещё три банки осталось»[189]189
  Зап. от Ирины В. (1970–2022) в городе Кирове (Вятке) в 2007 году.


[Закрыть].

В повести Романа Сенчина «Минус» рассказывается о семье интеллигентных горожан, которым пришлось жить в селе. «Было время, отец не решался и курице голову отрубить, а теперь по десятку кроликов за раз режет, знает, как шкурку правильно снять, как жёлчный пузырь не проткнуть, где в брюхе что съедобное, а что нет. И вот с тех пор, как сюда переехали, каждую осень со свиньёй приходится… Деревенская жизнь не особенно сентиментальна – с голоду пухнуть не хочешь, значит, должен всё знать, мочь и уметь»[190]190
  Сенчин Роман. Минус: повесть// Знамя. 2001. № 8. С. 90–91.


[Закрыть].

Русский литератор-эмигрант Михаил Осоргин в книге очерков «Происшествия зелёного мира» (печатавшейся в 1927–1937 годах) описывал случившееся с ним во французской глубинке:

«Я с резким укором говорю хозяйке:

– Вы убили петуха, моего любимца!

– Да, мосье, было пора.

– Вы съели его?

– Да, мосье. Но я не знала, что он вам нравился. Если мосье угодно, я освежую ему одного из этих. Они совсем молоденькие, ещё вкуснее.

– Я не ем своих друзей, – отвечаю я сухо хозяйке и вижу, что она удивлена. Но все русские – ужасные чудаки.

Широкая спина, седые волосы, красные рабочие руки…»[191]191
  Осоргин М. А. Происшествия зелёного мира // Осоргин М. А. Времена. Происшествия зелёного мира. М.: НПК «Интелвак», 2005. С. 238–239.


[Закрыть]

Дело, конечно, не в том, что собеседник хозяйки-француженки русский, а в том, что они – люди слишком уж несхожие, разнотипные.

В «святочном рассказе» российской писательницы А.Ю. Саед-Шах (1949–2018) «Избушка на курьих ножках» горожанка приезжает на Рождество навестить знакомую деревенскую бабку, привозит ей в подарок искусственную ёлку и куриные окорочка из магазина. Бабка встретила нежданную гостью, усадила у печки и крикнула в сени: «Шарик, подь сюды – окорочок дам». Гостья напомнила:

«– Может, тогда и Жучку угостите?

– Каку-таку Жучку?

– Ну собачку беленькую, что вы летом пожалели. Вы же её, помнится, Жучкой назвали.

– Аа, так нету давно этой Жучки.

– Украли?

– Кому она сдалась! Порешила я Жучку. – Она, улыбаясь, следила за моим лицом. В надежде, что это очередные бабкины штучки, я тоже улыбнулась:

– Как так – порешили?

– Да она, сволочь, курицу мою задрала. Насилу выходила.

– Кого?

– Кого-кого, курицу. А Жучку твою я застрелила.

– Как? – только и воскликнула я.

– Из ружья. К дереву привязала и прямо в лоб. Помнишь, у неё на лбу, как у твоей, такое чёрненькое пятнышко было? С первого разу. Да ты не бледней, не бледней, сейчас окорочков нажарим…»[192]192
  Саед-Шах Анна. Истории из моей жизни // Континент. 2008. № 136. С. 151.


[Закрыть]

Куриная ножка для Шарика. Курица, покалеченная Жучкой. Убитая за это Жучка.

Савватий Иванович Сычугов (1841–1902) учился в духовном училище и семинарии в городе Вятке, а затем в Московском университете. Стал врачом. В созданных в конце жизни мемуарах (по форме – это письма к другу) он вспоминал случай из своего детства: «Приблизительно за год до поездки в училище мне пришлось быть свидетелем сцены, которая потрясла меня до глубины души. Стряпка нашла в кадке крысу с целым выводком крысят; облила эту семью, вероятно скипидаром, который и зажгла. Ужасный визг, писк, безумные скачки и прочее] этих несчастных животных возбудили во мне такой сильный ужас, смешанный с жалостью, что я, не помня себя, погрузил руку в пылавшую кадку с тем, чтоб вытащить хоть одного крысёнка. Я и вытащил его, но уже поздно; сам поплатился порядочным ожогом. И это-то обстоятельство стало причиною того, что я во всю свою жизнь не мог сделаться ни охотником, ни рыболовом, хотя в юности, по настоянию приятелей, и покушался испробовать якобы прелести этого спорта. Знаешь ли, что я без какого-то тяжёлого ощущения не мог насадить на удочку живого червяка. И теперь, если я случайно увижу, как резали курицу, то ни её, ни даже бульона, приготовленного из неё, есть не могу. Глупо, да пересилить свою натуру не хотел, хотя, быть может, и сумел бы»[193]193
  Сычугов С.И. Записки бурсака. М.; Л.: Academia, 1933. С. 47.


[Закрыть]. Тут примечательно и поведение простой бабы-стряпухи, и потрясение мальчика, в котором уже проявлялись задатки человека совестливого и впечатлительного. И он, столь чувствительный к чужому страданию, сделался образованным сельским врачом, ежедневно принимал страдающих разными хворобами крестьян, оперировал их – видел, осязал, обонял и кровь, и гной.

Савватий Иванович Сычугов

Писатель Алексей Скалдин (1889–1943) в письме к Вячеславу Иванову от 1 декабря 1924 года из Новониколаевска (через пару лет город станет Новосибирском) жаловался, что там вокруг него – «пустыня невероятная: люди находятся в этих местах ещё на той стадии развития, когда их общие усилия, соединяясь, всё же не дают ощущения человеческого общества». Вот «в культурных местах» выше всего – «Бог, Идеи», а затем, по порядку: индивидуумы, человечество, предметы и домашние животные, природа и дикие животные. «Здесь же – сплошная горизонталь, на которой расположены: человечество, природа, сырьё. Даже домашние животные не друзья, а на положении товарного сырья. Коровушка, она не только для молока, но и для мяса и для шкуры. Разводят “мясной скот”» (подчёркнуто автором. – В.К)[194]194
  Скалдин Алексей. Стихи и письма//Новый мир. 2014. № 5. С. 128.


[Закрыть].

В повести Александра Солженицына «Раковый корпус» (1963–1967) обрисованы события 1955 года. Главный герой Олег Костоглотов во многом автобиографичен. Он приехал на лечение в Ташкент из казахстанского посёлка, где находился в ссылке. Вспоминая посёлок и тамошних своих друзей – супружескую пару, немолодых врачей, он с теплотой думал об их животных: «Не вовсе чужды животноводству и Кадмины, но беспрактичное у них направление фермы: одни только собаки да кошки. Кадмины так понимают, что и молоко, и мясо можно принести с базара, но где купишь собачью преданность? <…> Кадмины любят в каждом своём звере не шкурку, а личность». Две самые заметные личности – большой пёс Жук и маленькая собачка Тобик. «Любовь к животным мы теперь не ставим в людях ни в грош, а над привязанностью к кошкам даже непременно смеёмся. Но разлюбив сперва животных – не неизбежно ли мы потом разлюбливаем и людей?» Это «мы» у автора относится к обывателям. Любители стрелять в живое нашлись и в том посёлке: «Не промышляя лучшей дичи, они ходили по улицам и, пьяные, убивали собак»[195]195
  Солженицын А. И. Раковый корпус. М.: Центр «Новый мир», 1991.С. 190, 192.


[Закрыть]. В конце концов, и большой, добрый Жук был ими застрелен.

Жестокий век, жестокие сердца. Насмехаться над привязанностью к кошкам, пулять в собак ради пьяной забавы – обыденность, и не слишком давняя. Похоже, дело тут не только в страшноватой эпохе, айв том, что обыденность эта – поселковая.

Мистер Коттон Грэй и граф Фобос де Бриль

Анастасия Ивановна Цветаева (1894–1993) – по происхождению московская барышня из профессорской семьи, у которой до революции успели выйти две поэтические книги. Она была человеком религиозным и всю свою долгую жизнь очень любила животных. В советские годы ей пришлось побывать и в лагере, и в сибирской ссылке. В книге «Непостижимые», где собраны её рассказы-воспоминания о животных, читатель то и дело обнаруживает одну и ту же ситуацию: она опять и опять сталкивается с бесчувствием сибирских крестьян, а для неё каждый такой случай – потрясение. В рассказе «Кроля» речь идёт всего-навсего о том, как хозяева убили своего домашнего кролика. В рассказе «Свин» – как свинья замерзает зимой в сарае, и люди даже не думают кинуть ей соломы или прикрыть её тряпками, всё равно назавтра заколют. А вот кульминация рассказа «Руслан и его хозяева»:

«– А что-то Руслана твоего не слышно, Евгения Петровна? – говорю я, облокотясь о жердь.

– А его хозяин повесил, – без малейшего выражения в голосе отвечает старушка.

– Руслана? Повесил?? Да ты шутишь, что ли? – сказала я, холодея. И грубо: – Сбесился он, что ли?

Поняв, наверно, о ком вопрос, она обернулась. С достоинством:

– Чего ему беситься? Чай, пить давала! Рукавицы себе шить хочет, на рынке-то ноне дороги… Из деревни посулились махонькую – хорошая, говорят, собачонка. Чего такого телёнка кормить?..

– Убить пса, который так служил, такую собаку! На рукавицы! Да как же ты ему позволила!

– А я ему велела… – беззаботно, бесстрастно ответила Евгения Петровна, глухая ко всему, что жило во мне и в Руслане».

Камертоном ко всей книге стали слова: «Чем больше звереют люди, тем человечнее делаются животные»[196]196
  Цветаева А. И. Непостижимые: рассказы о животных. М.: Объединение «Всесоюзный молодёжный книжный центр», 1992. С. 72, 15.


[Закрыть]. Ясно, что такая человечность – в глазах смотрящего[197]197
  Об отношении А. И. Цветаевой к животным и к смерти их см.: Tymieniecka-Suchanek Justyna. Anastasija Cwietajewa o śmierci zwierząt (na przykładze utworu Моя Сибирь) // Slavica Wratislaviensia. Wrocław, 2018. T. 167. S. 411–426; Eadem. Literatura rosyjska wobec upodmiotowienia zwierząt. S. 261–272.


[Закрыть].

В этом Цветаева получала понимание от человека ей под стать – Бориса Пастернака. В самые трудные её годы они вели переписку. Узнав, что она, находясь в ссылке, сильно переживала, когда хозяин зарезал гуся (об этом у неё потом будет рассказ «Тега»), Пастернак вопросил: «Но по крайней мере Вы заплатили хозяину гуся, чтобы его похоронить?»[198]198
  Смирнов Михаил. «Я люблю живую ткань жизни»: из устных рассказов А. И. Цветаевой // Новый мир. 2007. № 10. С. 137.


[Закрыть]

У переводчицы и эссеистки Натальи Трауберг (1928–2009) круг общения тоже был соответствующим. Её любимый кот Кеша (иначе: мистер Коттон Грэй либо Инносент Коттон Грэй) «из помоечного стал персидским из-за нашей любви». В 1974 году его сделали председателем Честертоновского общества в России: «Собрались семь человек и один кот. Кота избрали председателем, и он им остался, хотя умер в 1989 году. Английское общество признало его полномочия». Случилось, что бедняга выпал из окна на девятом этаже. Остался жив. Хозяйка «положила его на кресло, а к спинке, изнутри, прислонила икону Божьей Матери». Через два дня, когда Кеша оклемался, она, придя в церковь, рассказала о случившемся знакомым. «…Старушки заметили, что класть кота под иконы – кощунство. Отец Александр (Мень. – В.К.) отвечал им, что благочестивые люди положили бы и свинью». Друзья Натальи Трауберг, очеловечивая Кешу, всерьёз к нему относились, ставя его под защиту христианских святынь. «…Когда Аверинцев, ещё “при Советах”, поехал в Рим, он прислал Кеше изображение неприятного, хотя и канонизированного, Папы Иннокентия III. Ещё кто-то подарил Иннокентия Иркутского. Оба они висели у самого пола, над его мисочкой»[199]199
  Трауберг Наталья. Сама жизнь. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. С. 289, 293–294, 296–297.


[Закрыть]. Она же, Трауберг, в середине 1970-х годов и позже протестовала, если видела, как продают ещё живую рыбу, бьющуюся на прилавке[200]200
  Там же. С. 217–218.


[Закрыть].

В рассказе Татьяны Толстой «Лимпопо» некий персонаж живность любит по-своему:

«– Вот так он всегда, – покрутила головой Антонина Сергеевна. – Стращает, а в сущности добрая душа. Живность тоже любит. У него дома и цыплятки, и утятки, и индюшатки. Всех и в лицо знает, и по именам. Сам их кормит, сам и кушает. И всегда ведь запишет, кого съел: Пеструшку или Ко кошу, или Белохвостика, и фото в альбом наклеит. Как с детьми, честное слово»[201]201
  Толстая Т. Лимпопо // Толстая Татьяна. Река Оккервиль: рассказы. М.: Подкова; ЭКСМО-Пресс, 2002. С. 357.


[Закрыть].

Дашь скотине имя – после может получиться, как в повести современного прозаика и эссеиста И.Ю. Клеха: «…В мае зарезали Машу, а в ноябре закололи Васю, мясо замариновали, а сало засолили…»[202]202
  Клех Игорь. Хроники 1999 года: повесть. М.: Новое литературное обозрение, 2010. С. 81.


[Закрыть]

Если серьёзно, то наделение животного, обитающего бок о бок с человеком, именем собственным (Пеструшка, Кокоша, Белохвостик, не говоря уж о мистере Коттоне Грэе) – верный признак, что это домашний питомец, а то и любимчик. Коровы и лошади в крестьянском хозяйстве – с кличкой, хотя иногда весьма условной, по масти или по очевидному признаку: та же Пеструшка либо бык Комолый. Собаки у сибирских охотников XIX века, судя по книге чиновника и литератора А. А. Черкасова, имели столь же незатейливые клички. Черкасов отмечал: «Странно, что сибиряки не дают своим собакам названий, как это везде ведётся, а называют больше по цвету шерсти: белко, серко, черныш и проч. – или самыми общими, всем известными словами: кучумка, соболька, соколка и ещё немного им подобных»[203]203
  Черкасов А. Записки охотника Восточной Сибири. Изд. 2-е, испр. и значительно доп. СПб.: Изд. А.С. Суворина, 1884. С. 55.


[Закрыть].

Улитки да аквариумные рыбки могут оставаться вовсе безымянными, но в этих случаях привязанность к существам малым, безмолвным – относительная. У собак же и кошек бывает не только имя, но также отчество, звучная фамилия, титул! Любимый пёс Г. Р. Державина обладал графским титулом. Вот начало оды, посвящённой ему знаменитым хозяином: «Тебя, Милорд, воспеть хочу: // Ты графской славной сын породы» («Милорду, моему пуделю», 1807)[204]204
  Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота. СПб.: Изд. Имп. Академии наук, 1864. Т. 3: Стихотворения, ч. 3. С. 393.


[Закрыть]. По суждению академика Я. К. Грота, комментировавшего державинскую поэзию, это означает, что Милорд происходил от одной из любимых собак Екатерины II, надгробия которых с эпитафиями находились в Царском Селе[205]205
  Там же. С. 397. Прим. 6.


[Закрыть]. Собаки у императрицы и вправду были аристократами – герцогинями, сэрами[206]206
  Литературовед Т.В. Якушкина придавала особенное значение тому, что пару раз в своих стихах Державин обозначал породу описываемой собаки, а пару раз – нет. Она полагала, что это неспроста: стало быть, такое указание имело значение. Отталкиваясь от этого наблюдения, она критиковала Грота: пёс Милорд был пуделем, и он не мог происходить от собак Екатерины, потому что у императрицы водились левретки (Якушкина Т.В. Образ пуделя в творчестве Державина: художественный приём и культурная традиция // Г.Р. Державин и диалектика культур: мат. Междунар. науч. конф. (Казань, 11–13 дек. 2014 г.) ⁄ред. кол.: И.Э. Ярмакеев [и др.]. Казань: Казан, ун-т, 2014. С. 69). Близкий к августейшему семейству поэт В.П. Петров (1736–1799) написал длинное стихотворение «На смерть собаки», в котором воспел «британского уроженца» Томаса, жившего при царском дворе (см.: Вендитти Микела. Жанр надписи в творчестве Г. Р. Державина (стихи на смерть собаки) // Русская литература. 2021. № 2. С. 36–37). Это была, несомненно, одна из тех самых левреток царицы. О собачках Екатерины II см. здесь в 3-й главе, в разделе «Любимицы императрицы».


[Закрыть].

В семье Галины К. (1939–2021) в городе Железногорске Курской области в 1970-х годах жил приблудившийся чёрно-белый кот. Поначалу он был неприглядным, и потому его наименовали древнегреческим именем Фобос, что значит «страх». Кот прижился, отъелся, стал вполне симпатичным, имя же закрепилось и стало восприниматься как изысканное, античное. Затем кот получил внутрисемейный графский титул: решили было ему фамилию дать, но по лёгкому пути не пошли, не стали наделять своей человечьей фамилией. И стал он Брилем. Бриль – сокращение от «Брежнев Ильич Леонид». Точнее, так: граф Фобос де Бриль. Даже произносили «Фобос» с ударением на последнем слоге.

Разницу в восприятии зависимых от человека животных выявляют случаи, рассказанные Евгением О. (1955 г.р.), вузовским преподавателем, жителем города Кирова (Вятки). Осенью 2008 года вблизи его пригородного дачного участка появилась галка с перебитым крылом. Повреждение было сильным, птица кричала и могла только ковылять по земле. Наверное, ей недолго оставалось жить – любой мелкий хищник, вроде домашней кошки, легко изловил бы её. Сам Евгений, понимая это, всё же её подкармливал. Он, можно сказать, положился на волю случая: если суждено галке быть съеденой, то так тому и быть. Но пока она жива, ей нужно помочь хотя бы крошками со своего стола. А вот отец Евгения был человек пожилой (1924 г.р.) – деревенский уроженец с пятью классами образования. Работая с послевоенного времени на городском заводе, он, по словам сына, сохранил некоторые особенности крестьянского мировосприятия. Отец рассудил так. Птица всё равно никчёмная, да и «не жилец». И старик взмахом лопаты прибил галку[207]207
  В переведённой с французского языка старинной книжке о том, как обращаться с животными, имеются добавления, которые сделаны русским переводчиком. Там есть глава о галках. Во Франции их преследовали как разорителей полей, а ещё ели. В конце этой главы переводчик приписал: «У нас в России, сколько мне известно, не едят галок, и притом щитают их безвредными, по чему самому и разпложается их в каждой деревне превеликое множество, особливо же около церквей и высоких зданий; употребление галок в пищу по крайней бы мере для крестьян могло составить хорошее кушанье, а изтребление их предохранит от того вреда, коего у нас не усматривают» (Наставление о воспитании животных, служащих к забаве человеческой, с показанием, чем их кормить, пользовать в их болезнях и какую можно получать от оных пользу радость и увеселение ⁄ пер. с фр. В… Н… М.: В университетской тип., у Н. Новикова, 1789. С. 129).


[Закрыть].

Фобос де Бриль.

Фотография Анатолия Коршункова.

1970-е годы

Другой случай произошёл в 1979 году, когда Евгений О., только что окончив пединститут, стал преподавать в селе Полом Белохолуницкого района Кировской области. Его старшая коллега, сельская учительница, зная, что у парня было ружьё, принесла в авоське свою кошку для казни. Кошка подхватила лишай.

Оба случая Евгению запомнились как примеры простонародного, по-крестьянски прагматичного отношения к животным, с привычной убеждённостью, что всё бесполезное – ни к чему, от него надо избавляться. То, что бесполезным может оказаться живое существо, не смущает.

Современному человеку трудно бывает свыкнуться с мыслью о том, откуда берутся мясные кушанья на его столе. Недаром многие, особенно молодые, отказываются от мясного.

Вот журналистский очерк о семейных фермах России, на которых производятся экологически чистые растительные и животные продукты. Такие фермы создаются обычно горожанами, часто хорошо образованными – бывшими журналистами, бизнесменами, военными, которые переезжают в сельскую местность и начинают крестьянствовать на новый лад. Журналистка побывала в хозяйстве балетмейстера Ларисы Ивановны, которое расположено в Дмитровском районе Московской области:

«К вечеру на ферму прибыл резак – зарезать двух козлов. И тогда мы задали Ларисе Ивановне интеллигентский вопрос: “Как культурный человек может привыкнуть к убийству животных?”

– Это ужасно, – ответила она. – Это очень трудно преодолеть. Я сейчас говорю, а у меня мурашки по коже. Первое время я рыдала. Но постепенно, видимо, становишься хозяином. И понимаешь, что никуда от этого не деться»[208]208
  Ларина Юлия. Ферменный стиль // Огонёк. 2010. № 42 (25 окт.). С. 30.


[Закрыть].

Удмурты издавна приглашали детей посидеть на туше свежезаколотой свиньи, чтоб «покараулить». Дети сидели минут 10–15, распевая песенки, а потом приходили взрослые и разделывали тушу[209]209
  Назмутдинова И.К. Об ареально-географических особенностях гостевого этикета удмуртов // Традиционная культура. 2012. № 4. С. 39.


[Закрыть]. По сведениям, записанным в 2010 году в тех сёлах Омской области, где живут потомки украинских переселенцев, прежде они, заколов и осмолив свинью, приглашали детишек попрыгать на туше, прикрытой соломой или шубой. Это делалось для того, чтобы шкурка становилась мягче, а сало легче отделялось от мяса. Дети же воспринимали такое как баловство, тем более что их полагалось угощать свиными ушами и хвостом. А «современные дети отказываются прыгать на свинье…» – пишет исследовательница[210]210
  Ефремова Ю.Н. Традиции забоя скота в пищевой культуре украинцев Омского Прииртышья // Традиционная культура. 2012. № 2. С. 73–74, 75–76.


[Закрыть].

Времена меняются.