Текст книги "Анима. Отношение к домашним животным в России"
Автор книги: Владимир Коршунков
Жанр: Исторические приключения, Приключения
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Владимир Коршунков
Анима. Отношение к домашним животным в России: исторические очерки
© Коршунков В.А., 2022
© Издательский дом «Неолит», 2022
Предисловие
«Anima» – по-латински «душа». От этого слова в латыни (а затем и во многих современных языках) появилось обозначение животного – «animal». Как бы такую «душу» ни понимать, но в животных её обнаруживали ещё римляне-язычники. Образованные христиане тоже, как правило, полагали, что у зверей есть душа.
В славянских языках «животное» – от слова «живот» (что означало «жизнь»). Получается: существо, которое живёт – не более того. Слишком часто отношение к живущим рядом с человеком бывало бездушным.
Речь здесь пойдёт, в основном, о домашних питомцах. Прежде всего, о кошках и собаках. В последние десятилетия они становятся прямо-таки членами семей. Они у нас уже почти личности. Но так было не всегда.
В книге исследуется отношение к животным у разных слоёв населения России в прошлом – у неграмотных крестьян и дворян-помещиков, жестоких детей и религиозных стариков, городских обывателей и творческих личностей, у томных любительниц собачек и суровых охотников. Всё это по материалам XVIII–XIX веков и XX века (особенно первой его половины, когда кое-где ещё сохранялся традиционный уклад быта).
Котики-собачки, лошадки да коровки выводят на непростые сюжеты, связанные с проблемой отношения к телу в русской культуре: убийство для потехи, препарированные звери, ставшие чучелами, сохранение мёртвой плоти в знак благодарной памяти, посмертные маски, монстры в Кунсткамере, Ленин в Мавзолее.
Важные сведения выявляются при анализе художественной и мемуарной литературы. Если автор не стремился выстраивать сюжет вокруг судьбы животного (как Лев Толстой в «Холстомере» или Чехов в «Каштанке»), а просто описывал связанные с животными ситуации, то мимолётно сделанные штрихи бывают информативны и выразительны. Ещё были использованы архивные документы, устные рассказы и воспоминания, публикации прессы, разнообразная научная и научно-популярная литература по истории, антропологии, этнографии, филологии.
В других странах издано множество монографий и популярных изданий по так называемым антрозоологии и зооантропологии (то есть о взаимодействии людей с животными), выходит несколько специальных журналов. В России эта тематика становится предметом осмысления только в последние годы.
Внимание будет направлено, главным образом, не на животных, а на людей – тех самых, которые прежде вели себя не так, как свойственно нам, теперешним. И потому отношение к охотничьему псу и комнатной левретке, деревенской кошке и дорогостоящему скакуну весьма показательно для понимания изменчивой культурно-антропологической ситуации.
Глава 1
Бременские музыканты
Жили мужик да баба и не знали, что есть за работа; а была у них собака, она их и кормила и поила. Но пришло время, стала собака стара; куда уж тут кормить мужика с бабой! Чуть сама с голоду не пропадает. «Послушай, старик, – говорит баба, – возьми ты эту собаку, отведи за деревню и прогони; пусть идёт куда хочет. Теперича она нам не надобна! Было время – кормила нас, ну и держали её». Взял старик собаку, вывел за деревню и прогнал прочь.
В фольклоре многих народов имеются сказки про животных, которых хозяева вышвырнули из дома. От них избавляются, потому что они перестали приносить пользу: конь уже стар, кот вороват или чересчур блудлив, а барана хотели зарезать – вот он и сбежал. Животные сбиваются вместе и начинают самостоятельную жизнь в лесной избушке. Немецкий вариант этого фольклорного сюжета – сказка «Бременские музыканты» (популярный у нас одноимённый мультфильм – о другом). Четырём героям немецкой сказки в 1951 году в Бремене на Рыночной площади возле старинной ратуши был поставлен памятник («Skulptur der Bremer Stadtmusikanten»). Если уместно сравнивать традиционный сюжет с его позднейшим восприятием, то можно отметить архаичную крестьянскую жестокость хозяина, человека фольклорного, и – по контрасту – благодарную память нынешних горожан о животных-изгнанниках.
Имеют ли душу животные?
Николай Герасимович Помяловский (1835–1863) родился в семье петербургского дьякона. В восьмилетием возрасте его зачислили в Александро-Невское духовное училище (иначе говоря, в бурсу). Там он постепенно превратился в матёрого, закалённого суровой жизнью бурсака, которого оставляли на второй год за дерзость и неуспеваемость. Секли, как сам он вспоминал, чуть ли не четыре сотни раз. После восьми лет такого учения Помяловский перешёл в семинарию. Педагогические приёмы и нравы были там немногим лучше. Парень же оказался умным и даровитым. Вместе с некоторыми сотоварищами он, будучи в старшем классе, стал выпускать рукописный журнал «Семинарский листок», в котором, по его намерениям, должен был выявиться идеал семинариста. Привычка к типичному для бурсаков разгулу сказалась и на этом благородном начинании: публицисты-старшекурсники стали собираться по ночам – устраивали танцы и театральные представления, переходившие в пьяные оргии. Когда начальство обо всём узнало, нескольких самых активных участников этаких творческих вечеров исключили из семинарии. Помяловского не выгнали. Он закончил-таки обучение, хоть и с дурными оценками.
Человек увлечённый, пытливый, ищущий, Помяловский задавался вечными вопросами, уже после семинарии активно занимался самообразованием, много читал, вольнослушателем посещал лекции в университете. Одно время преподавал в воскресной школе и в Смольном институте. Большое влияние оказали на него статьи Н.Г. Чернышевского и Н.А. Добролюбова. Рано стал писать и сам. В 1861 году в знаменитом журнале демократического направления «Современник» были опубликованы его повести «Мещанское счастье» и «Молотов». А затем внимание читающей публики стали привлекать выходившие один за другим «Очерки бурсы». Помяловский успел создать ещё несколько рассказов, а также подготовить статьи на педагогические темы. Он уже нигде не служил, вёл сумбурную жизнь профессионального литератора, пьянствовал. И умер на 29-м году.
Памятник Бременским музыкантам в Бремене
Уже в том ученическом, самиздатском «Семинарском листке» Помяловский поместил несколько научно-нравственных рассуждений. Одно из них называлось так: «Попытка решить нерешённый и притом философский вопрос: имеют ли животные душу?» Вот что жгуче интересовало начинающего писателя, педагога, публициста, несостоявшегося священника: так есть ли у зверей душа?[2]2
В XIX веке подобными вопросами задавались многие, особенно люди молодые и образованные. Юная художница М.К. Башкирцева (1858–1884), которая всегда была окружена домашними собаками-любимицами, в своём дневнике записала: «Куда идут души собак?» (Локтева А.А. «Будем любить собак, одних только собак!» Животные в жизни художницы М. Башкирцевой // Золотые соты: сб. ст. в честь Евгения Владимировича Пчелова ⁄ отв. ред. В.И. Дурновцев; М.; СПб.: Нестор-История, 2022. С. 210).
[Закрыть]
Христианский взгляд на эту проблему, собственно говоря, не обязательно должен исходить из дихотомии «тело – душа». Нередко выстраивали триаду: «тело – душа – дух». Концепция триады наличествует уже у Отцов Церкви[3]3
См., например: Фокин А.Р. Соотношение души и духа в греческой и латинской патристике // Человек. 2009. № 3. С. 82–92.
[Закрыть]. Если так, то животные, особенно высшие, тоже могут претендовать на право иметь душу. Средневековые религиозные мыслители склонялись к тому, чтобы считать человека хозяином природы – качественно иным, чем прочие живые существа, поскольку человек обладает разумом и душой (духом). Хотя среди них находились и те, которые задумывались, не наследуют ли царствия небесного также и животные[4]4
Salisbury Joyce Е. Do Animals Go to Heaven? Medieval Philosophers Contemplate Heavenly Human Exceptionalism // Athens Journal of Humanities and Arts. 2014. Vol. 1. № 1. P. 79–86.
[Закрыть]. Нередко утверждали, что душа (понимаемая как нечто вроде жизненной силы) присуща и растениям[5]5
Литератор-натуралист М.М. Пришвин записал свой сон, в котором собака стала кошкой, а потом – зонтичным растением. И стал рассуждать. Очевидно, это ясное доказательство существования души: растение было душой кошки. Или не так? Или это следствие эволюции – от низших форм к высшим, вот при распаде животного и выделилось растение (Пришвин М.М. Дневники: 1923–1925. СПб.: Росток, 2009. С. 159).
[Закрыть]. Именно дух – отражение божественной сущности в человеке, и духа у иных живых существ быть не может никак. Впрочем, даже у столь давнего и разработанного религиозного учения, как христианство, нет полной ясности в вопросе, который не подлежит эмпирическому исследованию[6]6
Пономарёв А.В., Фокин А.Р., Михайлов А.Б., Аполлонов А.В., Казарян А. Т. Душа // Православная энциклопедия ⁄ под ред. патриарха Московского и всея Руси Алексия II. М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2007. Т. 16: Дор – Евангелическая церковь союза. С. 450–451,460-461,470 и др.
[Закрыть][7]7
Волкова Лилия. Братья наши меньшие…//Наука и религия. 2011. № 12. С. 50–53.
[Закрыть]. Православные мыслители склоняются к тому, что если душа у животных и есть (пусть отличающаяся от человеческой), то молиться «можно… не столько за них, сколько по поводу них» (курсив автора. – В.К.у.
Этой проблемой задавались не только богословы. Известный немецкий психолог В.М. Вундт (1832–1920), анализируя проявления душевной деятельности человека, не отделял их от подобных же проявлений в жизни высших животных. Для него эмоции, страсти, чувствования человека и зверя были сходными и представлялись только разными вариантами, различными ступенями единого феномена[8]8
[Вундт В.]. Душа человека и животных: лекции проф. Гейдельбергского университета В. Вундта. СПб.: В тип. Н. Тиблена и Ко, 1865–1866. Т. 1–2.
[Закрыть]. Русский перевод исследования Вундта подпал под судебное преследование из-за цензурных ограничений: в опубликованном 1-м томе было усмотрено вредное антирелигиозное направление. Однако такие выводы, в принципе, могли быть приняты просвещёнными деятелями Церкви. В издававшемся при Харьковской духовной семинарии журнале в 1889 году поместили разбор сочинения о душе человека и животных. Получалось, что животное близко к человеку, у него тоже есть душа. «Но эта душа животного однако заключена вполне в сфере чувственности, совершенно охвачена материальным. Проникая и действуя в нём, она не в состоянии освободиться от него. Не способная ни к какому сверхчувственному акту, она проявляется только в чувственных движениях, ощущениях, представлениях». Она «как бы материальна», неотделима от телесности. А душа человека – субстанция самостоятельная[9]9
Побединский М. Душа человека и животных // Вера и разум: журнал богословско-философский. Харьков, 1889. № 12 (Июнь. Книжка 2-я). С. 510–512.
[Закрыть].
Современный мыслитель, профессор философии христианства в Оксфордском университете Ричард Суинбёрн, который в обстоятельной монографии анализировал проблему души, считал, что доказательства существования души даже более убедительны, чем доказательства существования Бога. Сам он – сторонник идеи эволюции. По его убеждению, живые существа эволюционно произошли от неживой материи, затем сформировались высшие животные, среди них – обезьяны, и уж от них произошёл человек. А душа есть не только у людей, она и у высших животных имеется. Приверженец теории дуализма, то есть резкого разграничения тела и души, Суинбёрн полагал, что научного объяснения эволюции души не существует (вероятно, это так и останется неведомым). Он писал: «Животные сознают свою жизнь – они чувствуют, мыслят, они могут преследовать свои цели, у них есть желания и есть чаяния. И, таким образом, у животных имеются души. Но есть различия между осознанием жизни у животных и у людей, а значит, и между свойствами их душ… Два таких различия вполне очевидны. Человеческое мышление выстроено сложным образом, у него есть логическая структура, которой нет в мышлении животных. И ещё люди используют моральные категории». Кроме того, человеку, в отличие от животного, дана свобода воли[10]10
Swinburne Richard. The Evolution of the Soul. Revised ed. Oxford: Clarendon Press, 1997. P. 203.
[Закрыть].
Однако в прошлом среди большинства русских людей господствовало убеждение, что у животных души нет или же, по крайней мере, их душа – качественно иная, чем у людей. Говорили, что у них вместо души – пар. Крестьяне Владимирской губернии на рубеже XIX–XX веков знали: из всех зверей только у медведя душа имеется, и считали, что туман происходит от зарытых в землю животных. Впрочем, владимирские мужики полагали также, что людские души бывают мужскими и женскими, а «у бабы не душа, а голик»[11]11
Быт великорусских крестьян-землепашцев: описание материалов Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева (на примере Владимирской губернии) ⁄ авт. – сост. Б.М. Фирсов, И.Г. Киселёва. СПб.: Изд-во Европейского Дома, 1993. С. 120, 144,145.
[Закрыть] (то есть веник).
А. И. Куприн в рассказе «Лесная глушь» (1898) передавал разговоры полесских крестьян. Один сказал, что хоть мужчины («чоловики») пьют да ругаются, а при случае и воруют, но всё же Бога не забывают – не то что баба: «Або она что понимает? Або она что чувствует?..» «Это ты правильно, – поддакнул сотский. – У бабы заместо души пар, як у собаци»[12]12
Куприн А. И. Лесная глушь // Куприн А. И. Поли. собр. соч. М.: Изд. Т-ва А.Ф. Маркс, 1912. Т. 1.С. 261.
[Закрыть]. Души у бабы нет – как и у собаки…
Британский учёный Стив Смит изучал русские народные представления о душе в начале XX века и реакцию простых людей на атеистическую пропаганду большевиков. По его наблюдениям, в народе «существовали разногласия и по поводу того, обладают ли душой животные, хотя большинство всё же склонялось к мысли, что она у животных есть»[13]13
Смит Стив. Спасение души в Советской России // Неприкосновенный запас. 2009. № 2 (64). URL: http://www.intelros.ru/readroom/nz/ nz_64/3867-spasenie-dushi-v-sovetskoj j-rossii.html (дата обращения: 3.07.2022).
[Закрыть]. Да, согласно фольклорно-этнографическим данным, в славянской народной традиции у зверей и птиц иной раз признавалось наличие души[14]14
ГураА.В. Антропоморфизм в народной зоологии // Антропоцентризм в языке и культуре ⁄ отв. ред. С. А. Толстая. М.: Индрик, 2017. С. 33.
[Закрыть]. Например, вологодские крестьяне считали, что душа есть у кошки, причём душа «чистая», потому как кошке, в отличие от собаки, разрешается находиться в церкви и даже в алтаре[15]15
Белова О.В., Кабакова Г.И. Кошка, кот // Восточнославянские этиологические сказки и легенды: энциклопедический словарь ⁄ под общ. ред. Г.И. Кабаковой; сост. О.В. Белова, А.В.Гура, Г.И. Кабакова, С.М. Толстая. М.: Неолит, 2019. С. 181.
[Закрыть].
Надо иметь в виду, что народная трактовка души была нечёткой, приблизительной, да к тому же заметно варьировалась – в различных местностях, субэтнических и конфессиональных группах[16]16
Толстая С.М. Душа // Славянские древности: этнолингвистический словарь ⁄ под общ. ред. Н. И. Толстого. М.: Междунар. отношения, 1995. Т. 1: А-Г. С. 162–167; Её же. Славянские мифологические представления о душе // Славянский и балканский фольклор: народная демонология ⁄ отв. ред. С.М. Толстая. М.: Индрик, 2000. С. 52–95; Виноградова Л. Н. Материальные и бестелесные формы существования души // Славянские этюды: сб. к юбилею С.М. Толстой /отв. ред. Е.Е. Левкиевская. М.: Индрик, 1999. С. 141–160; Кабакова Г.И. Антропология женского тела в славянской традиции. М.: Ладомир, 2001. С. 61–62. См. также: Михеев М. Отражение слова «душа» в наивной мифологии русского языка (опыт размытого описания образной коннотативной семантики) // Фразеология в контексте культуры ⁄ отв. ред. В.Н. Телия. М.: Языки русской культуры, 1999. С. 145–158.
[Закрыть]. Где именно находилась душа у человека – в крови, сердце, в верхней части груди или чуть ниже, – об этом судили по-разному[17]17
Толстая С.М. Славянские мифологические представления о душе. С. 63–66; Мазалова Н.Е. Состав человеческий: человек в традиционных соматических представлениях русских. СПб.: Петербургское востоковедение, 2001. С. 58, 60, 63.
[Закрыть]. Судя по многочисленным языковым данным, душа могла быть органом пищеварения – ведь это она «принимает» или «не принимает» вкусное и не вкусное[18]18
Кабакова Г.И. «Сторонись, душа, оболью!» // Живая старина. 2008. № 4. С. 48–50; Её же. Русские традиции гостеприимства и застолья. М.: Форум: Неолит, 2015. С. 334–349.
[Закрыть]. «…Кроме очевидного сходства в осмыслении души и сердца как органа средоточия эмоций, душа в большей степени, чем сердце, наделяется материальными характеристиками» и сопоставима с потрохами[19]19
Её же. Душа как орган оценки и оценка души // Antropologiczno-językowe wizerunki duszy w perspektywie międzykulturowej. Warszawa: Instytut slawistyki Polskiej Akademii Nauk, 2018. T. 3: Aksjosfera duszy – dusza w aksjosferze / pod red. J. Jurewicz, E. Mas łowskiej, D. PazioWlazłowskiej. S. 67.
[Закрыть]. Душу и дух наделяли разными свойствами – по крайней мере, это явствует из анализа лексики и фразеологии русского языка[20]20
Урысон Е.В. Дух и душа: к реконструкции архаичных представлений о человеке //Логический анализ языка: образ человека в культуре и языке ⁄ отв. ред. Н.Д. Арутюнова, И.Б. Левонтина. М.: Индрик, 1999. С. 11–25; Шмелёв А.Д. Дух, душа и тело в свете данных русского языка // Зализняк Анна А., Левонтина И.Б., Шмелёв А.Д. Константы и переменные русской языковой картины мира. М.: Языки славянских культур, 2012. С. 86–88.
[Закрыть] (однако такое различение не соотносится с христианским). С одной стороны, душа, согласно народным представлениям, – это то, что отличает человека от животного или от иноверца[21]21
Толстая С.М. Славянские мифологические представления о душе. С. 58–59.
[Закрыть] (очевидно, такое укоренилось под воздействием православного учения). С другой стороны, душой могли наделять животных и даже предметы[22]22
Кабакова Г.И. Душа зверей и вещей: материальные значения души // Antropologiczno-językowe wizerunki duszy w perspektywie międzykulturowej. Warszawa: Instytut slawistyki Polskiej Akademii Nauk, 2018. T. 3: Aksjosfera duszy – dusza w aksjosferze / pod red. J. Jurewicz, E. Mas łowskiej, D. PazioWlazłowskiej. S. 515–528.
[Закрыть], но поскольку душу человеческую понимали весьма материально, то это отнюдь не означало, будто в звере (и тем более – вещи) готовы были распознать чувствующую и разумную тварь. При таком понимании человека и животного главным свойством, отличающим одно существо от другого, судя по всему, было телесное строение: внутри человека имелись те органы, с которыми связывались его душевно-интеллектуальные свойства[23]23
Шмелёв А.Д. Указ. соч. С. 83–84.
[Закрыть].
Почти всеобщая вера в бессмертие души человеческой укрепляла наивно-религиозную иерархию живых существ, в которой животные считались заведомо низшими тварями. Человек определённо мыслился венцом Божьего творения, всё мироздание было приспособлено Богом для человека. Твари земные и морские предназначались ему на потребу. Никакого «зелёного» экологизма и даже особенной любви к животным среди населения России прежде не было. Животные, что были даны Богом человеку, использовались прагматично, потребительски – будь то кормилица семьи корова или лошадь, без которой крестьянину как без рук, либо охотничья собака, вообще-то высоко ценимая, но не слишком любимая, и уж тем более кошка, которая зачастую становилась промысловым пушным зверьком.
Баба-мистик и создание мифа
Главный герой повести Помяловского «Мещанское счастье» (1861) – молодой разночинец, выпускник университета Егор Молотов. Автор рисовал его с себя самого, разве что избавил от некоторых собственных неприглядностей.
В этой повести есть интересный эпизод. Как-то раз, гуляя по лесу, Молотов неподалёку от реки наткнулся на захоронения. «Егор Иваныч вышел на лужайку и на ней увидел две небольшие могилки. Это заняло его. “Кто бы тут похоронен был? – думал он. – Как странно – в лесу!” Оглянувшись кругом, он увидел, что его отовсюду окружает лес».
Тогда он вышел на дорогу, дождался проходящих баб и обратился с вопросом к старшей из них:
«– Не знаешь ли, тётушка, чьи там могилки?
– Где это, барин, могилки?
– Вот тут и есть, у реки, на лужайке.
– А! – вскрикнула баба. – Есть могилки, есть… это Мироновы детки… двое померло…
– Отчего же они там похоронены?
– Кто… детки-то? а некрещёны померли».
Молотов не понимал. Тогда она стала объяснять: «Известно, некрещёное дитя да померло – это всё одно что дерево. Где ни закопай, всё равно… В нём и духу нет… это уж такой человек… без духу он родится… пар в нём… Этаконького и не окрестишь, так и помрёт… бог не попустит, нет…
– Откуда ж ты взяла, что в некрещёном духу нет? – спросил Молотов.
– А чего ж христианское дитя да без крещения помирает? разве можно? – не можно… Иной и вовсе мёртвенький родится… у этого и пару нет… Некрещёное дитя, так, знать, и родится не святое дитя.
Баба развела руками и замолчала. Подивился Молотов бабьему смыслу.
– Прощай, тётушка, спасибо, – сказал он».
Кажется, молодой интеллигент не всё понял, но очень заинтересовался и самим этим случаем, и рассуждением пожилой крестьянки. «Ещё более подивился Молотов бабьему смыслу, когда после оказалось, что поверье о некрещёных детях у бабы было чисто личное, что оно в деревне никому не известно. Ему попалась баба-поэт, баба-мистик. Может быть, ей самой до сих пор не приходилось объяснять себе непонятную для неё судьбу некоторых детей, и вот, лишь только пришёл ей в голову вопрос о детях, она, не желая оставаться долго в недоумении, сразу при помощи своего вдохновения миновала все противоречия и мгновенно создала миф. И очень может быть, что этот миф перейдёт к её детям, внукам, переползёт в другие семьи, к соседям и знакомым, и чрез тридцать – сорок лет явится новое местное поверье, и догадайтесь потом, откуда оно пошло. Не одна старина запасает предрассудки, они и ещё и ныне создаются. Удивительно то чувство, с которым простолюдин относится к природе: оно непосредственно и создаёт миф мгновенно»[24]24
Помяловский Н.Г. Мещанское счастье: повесть // Помяловский Н.Г. Соч.: в 2 т. М.; Л.: Худож. лит., 1965. Т. 1. С. 134–135.
[Закрыть].
Странные могилки в лесу оказались связанными с поверьями о душах некрещёных младенцев и с простонародными представлениями о том, где и как следует таких хоронить. Ребёнок, душа, погребение… Казалось бы, при чём здесь природа? А ведь под конец этого отрывка говорится об отношении простолюдина «к природе»: дескать, это чувство – «непосредственно» и оттого оно «создаёт миф мгновенно».
Николай Герасимович Помяловский
Когда Помяловский мимоходом, как нечто само собой разумеющееся, увязывает народные поверья и обряды с отношением «к природе», то он следует отголоскам модной тогда «мифологической» теории в фольклористике. Она появилась в Германии в первой половине XIX века. Согласно этой теории, миф – грандиозное создание «народного духа» и «народной поэзии». В такой трактовке мифология, по сути, не отличалась от «народной поэзии», то есть фольклора. А фольклор толковался только как народное творчество – причём, высокопарно выражаясь, поэтическое. Ключевое понятие «народ» понималось в самом обобщённом, романтическом, идеализированном смысле. В народе и в творениях его баснословия воплощался некий улавливаемый чуткими натурами народный дух. Когда же учёные брались толковать, комментировать, исследовать миф, то они исходили из убеждения, что в его основе лежит обожествление природы. Дескать, народная фантазия использовала применительно к явлениям природы поэтические метафоры – так и сформировались мифологические сюжеты. Значит, за деяниями языческих богов и подвигами мифических героев кроются солнечные затмения, грозы и бури, чередование времён года, разливы рек и т. п.
Крупнейшим в России последователем германской «мифологической» теории был Александр Николаевич Афанасьев (1826–1871). Изучая народно-поэтическое, мифологическое творчество славян, он написал трёхтомник с показательным названием «Поэтические воззрения славян на природу». Этот огромный труд вышел в 1866–1869 годах[25]25
Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу: опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. М.: Изд. К. Солдатенкова, 1866–1869. Т. 1–3. (Репринт: М.: Индрик, 1994).
[Закрыть]. В нём рассматривались самые разные стороны древней религии и мифологии, а ключевое для «мифологической» теории слово «природа» фигурировало прямо в заголовке[26]26
См. также: Топорков А. Л. Теория мифа в русской филологической науке XIX в. М.: Индрик, 1997; особенно гл. 2: «Миф и славянская мифология в творческом наследии А. Н. Афанасьева».
[Закрыть].
Правда, публикация трёхтомника Афанасьева пришлась уже на время после 1863 года, когда умер Помяловский. Но тут следует иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, сам Афанасьев брал за образец труды германских учёных, вместе с методами исследования и терминологией. Все эти наши «поэтические воззрения», «воззрения на природу», «мифические сказания» и т. п. – просто-напросто кальки с немецкого. В германской же науке такие термины стали применяться гораздо раньше, чем в русской. Заглавие труда Афанасьева, по сути, воспроизводит название двухтомного сочинения знаменитого учёного Вильгельма Шварца (1821–1899), первый том которого вышел за несколько лет до того, в 1864 году – «Поэтические воззрения на природу, в их отношении к мифологии, у греков, римлян и германцев»[27]27
Schwartz W. Die poetischen Naturanschauungen der Griechen, Romer und Deutschen in ihrer Beziehungen zur Mythologie. Berlin: Verlag von W. Hertz, 1864. Bd. 1: Sonne, Mond und Sterne: ein Beitrag zur Mythologie und Culturgeschichte der Urzeit.
[Закрыть]. Во-вторых, на рубеже 1840-1850-х годов, ещё до издания своего трёхтомника, Афанасьев опубликовал множество статей о «народной поэзии» в журнале «Современник» – том самом, которым Помяловский зачитывался и где в начале 1860-х печатался.
Так что Помяловский вполне мог воспринять ключевые термины и основные принципы новомодной теории мифа, передовой для того времени. Но только если он и вправду много читал. Если следил не исключительно за беллетристикой, но и за научными, научно-популярными, критическими статьями, а к тому же листал серьёзные иностранные книги по религии и мифологии. Похоже, так оно и было.
Из «иного мира»
Герой повести «Мещанское счастье», подобно самому Помяловскому, задавался вопросом, у кого душа есть, а у кого её нет. На страницах повести – столкновение человека городского и образованного, читающего и размышляющего, с наивно-суеверными людьми традиционного общества.
У восточных славян и у некоторых иных народов в России и за рубежом имелось глубоко укоренённое и повсеместно распространённое представление: мол, дети рождались не совсем людьми. Они появлялись из «иного мира», а потому считались «нечистыми» и лишь со временем, постепенно, всё больше очеловечивались. Важнейшим было таинство крещения и связанное с ним наделение христианским именем. Говорили, что до крещения и семейного празднования в честь этого (до крестин) души у ребёнка нет, только один «пар»[28]28
Кабакова Г. И. Крестины // Славянские древности. 1999. Т. 2: Д – К (Крошки). С. 658. См. также: Её же. Крещение//Там же. Т. 2. С. 664–667.
[Закрыть]. Умершего некрещёным обычно и на кладбище-то не хоронили. Если же ребёнок рождался хилым и была опасность, что он вот-вот умрёт, то иной раз сама бабка-повитуха на свой лад «крестила» его, как умела. А посмертная судьба некрещёных младенцев была плачевной: они становились неупокоенными мертвецами и вредили людям[29]29
Её же. Дети некрещёные. С. 86–88; Раденкович Любинко. Названия демонов, ведущие происхождение от детей, умерших до крещения, у славян // Balcanica. 2004. Vol. 34. Р. 203–221. URL: https://www.balcanica.rs/balcanica/uploaded/balcanica/balcanica%20 34/13%20Ljubinko.pdf (дата обращения: 23.07.2022); Sedakova Irina. Unlived Life: the Death and Funeral of a Child in Slavic Traditional Culture // Folklore: Electronic Journal of Folklore. 2020. Vol. 80. P. 56. URL: https://www.folklore.ee/folklore/vol80/sedakova.pdf (дата обращения: 23.07.2022); Седакова И. А. «Непрожитый век»: смерть и погребение ребёнка у славян // Живая старина. 2021. № 2. С. 6–7. См. также: Королёва С. Ю. «В голбче-то у нас могильник»: детские захоронения вне общего кладбища в XX в. (практики и нарративы Северного Прикамья) //Традиционная культура. 2018. Т. 19. № 3. С. 138–149.
[Закрыть].
Так что, по народным поверьям, у человека (даже не у животного!) душа не всегда обнаруживалась с момента его появления на свет. Он мог родиться ещё без души. В одних краях считали, что душа проявляет себя уже первыми толчками ребёнка в утробе матери, в иных – указывали на обряд крестин и т. д.[30]30
Толстая С.М. Славянские мифологические представления о душе. С. 62; Листова Т.А. Народные предания о душе, связанные с деторождением // Православная вера и традиции благочестия у русских в XVIII–XX веках: этнографические исследования и материалы ⁄ отв. ред. О.В. Кириченко, Х.В. Поплавская. М.: Наука, 2002. С. 117–119.
[Закрыть]
О.П. Семёнова-Тян-Шанская (1863–1906), дочь знаменитого путешественника, жила в Данковском уезде Воронежской губернии и вдумчиво наблюдала за крестьянской повседневностью тех мест. Она писала: «Случаи убийства новорожденных незаконных младенцев очень нередки. Родит баба или девка где-нибудь в клети одна, затем придушит маленького руками и бросит его либо в воду (с камнем на шее), либо в густой конопле, или на дворе, или где-нибудь в свином катухе зароет» (катух – хлев для мелкой скотины). Далее она приводила два конкретных примера: однажды дитя выкинули в пруд, другой раз – в заросли конопли. Оба случая стали известны: пруд обмелел, а из зарослей собака вытащила. «В Мураевке (большое село) почти каждый год находят одного, а то и двух мёртвых младенцев. Но редко дознаются, чьи они». Обходилось без последствий: «Крестьяне не любят дознаний и уголовщины, и если даже что и знают, то помалкивают. Так же смотрит на это дело и священник: “Случился грех, а с кем – Бог его знает. Чужая душа – потёмки – разве дознаешься… Мало ли их, девок, гуляют…”»[31]31
Семёнова-Тян-Шанская Ольга. Жизнь «Ивана»: очерки из быта крестьян одной из чернозёмных губерний. М.: Ломоносовъ, 2010. С. 81–82.
[Закрыть].
В 1864 году была опубликована повесть пермского уроженца Ф.М. Решетникова «Подлиповцы». Как явствует из подзаголовка, этот текст может восприниматься как этнографический очерк. Там описаны колоритные подробности жизни коми-пермяцких крестьян (подрабатывавших бурлачеством). Например, такой случай: «У Апроськи на семнадцатом году был ребёнок, но ребёнок этот не дожил до приезда священника, и когда он умер, его зарыли в лесу». А когда у Сысойки умерли младшие брат и сестра, «Пила (имя другого героя. – В.К.) стал рассуждать, что делать с ребятами. Зарыть их так – поп узнает, и тогда беда; ехать к попу – будет денег просить…»[32]32
Решетников Ф.М. Подлиповцы: этнографический очерк (из жизни бурлаков): в 2 ч. // Решетников Ф.М. Поли. собр. соч. Свердловск: Свердловск, обл. изд-во, 1936. Т. 1. С. 10, 14.
[Закрыть].
У русских старообрядцев из села Усть-Цильмы в Коми крае выкидыш на второй половине беременности было принято помещать в долблёную колоду и хоронить в могиле одного из родственников. Объясняли, что это нужно для «присматривания за тельцем, не имевшим души». А если родившийся ребёнок умирал до крещения, то говорили: у него «слепая душа». По мнению некоторых тамошних людей, хоть души младенцев, умерших некрещёными, и слепые, но они не погрязли в грехах и потому пребывают в некой «южной стране», которая не связывалась в их представлении с адом[33]33
Дронова Т. И. Рождение и воспитание детей в традициях русских староверов-беспоповцев Усть-Цильмы // «Жили мы у бабушки, кушали оладышки…» (детский фольклор Усть-Цильмы) ⁄ сост. Т.Н. Дронова (отв. сост.), Т. С. Канева. Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 2006. С. 22, 29,213.
[Закрыть].
С другой стороны, обычного младенчика – окрещённого и наделённого христианским именем – у добрых, православных людей принято считать безгрешным, невинным, ангелоподобным. Художник И. Е. Репин (1844–1930), детство которого прошло в украинском городе Чугуеве, вспоминал, как он мальчиком лежал больной, а соседки прибегали посмотреть, не умер ли уже Илюнька: «А тебе чего бояться умирать? До семи лет младенец – отрастут крылышки и полетишь прямо в рай: грехов у тебя нет, не то что мы, грешные, тут бьёмся, колотимся. <…> И за нас и за своих родителей там будешь богу молиться»[34]34
Репин И. Далёкое близкое. Изд.5-е. М.: Изд-во Академии художеств СССР, 1960. С. 70.
[Закрыть].
Так или иначе, бесёнком младенец воспринимался либо ангелочком, – в нём видели «гостя», явившегося из «иного мира».
Некрещёные и мертворождённые дети, по народным представлениям, бывали сходны с иными категориями зловредных мертвецов – с теми, которые погибли, так сказать, неестественной смертью, не прожив отпущенного им срока. Это убитые, самоубийцы, утопленники, опойцы (сгинувшие от неумеренного пития) и т. д. Таких нельзя было хоронить на освящённой земле кладбища. Их закапывали или просто клали на поверхность земли, закидывая ветвями, где-нибудь в дальнем, глухом месте – в чащобе, в овраге, на болоте, на распутье. Самый известный в XX веке специалист по народным традициям восточных славян, уроженец Вятского края Д. К. Зеленин в опубликованной в 1916 году монографии предложил называть весь обширный состав таких вредоносных мертвецов диалектным вятским словом «заложные» (их, дескать, надо было прикрыть, «заложить» ветвями). Согласно исследованиям Зеленина, и такая разновидность мифологических персонажей, как русалки, восходит к представлению о «заложных» покойниках[35]35
Зеленин Д.К. Избранные труды. Очерки русской мифологии: умершие неестественною смертью и русалки. М.: Индрик, 1995. Ср. толкования этого слова и комментарии к ним в старых словарях вятского диалекта: «Заложные – покойники, погребённые без отпевания: утопшие, опойцы, удавленники и [т.] д. В г. Уржуме заложные в былые годы погребались в конце нынешней Полстоваловской улицы, на окраине левого берега речки Шинэрки, где ныне дома Зубаревой и Скопина. По рассказам, на застроенном Скопиным пустыре ранее многим являлась старуха и просила всех встречных отпеть её. В четверг перед Троицей, в Семик, причт Казанской церкви, по пути на кладбище, против угла двора Скопина служит о “заложных” панихиду» (Магницкий B. Особенности русского говора в Уржумском уезде, Вятской губернии (сборник областных слов и выражений). Казань: Тип. Имп. ун-та, 1885. C. 21–22); «Самоубийца, погребённый без отпевания. Заложные погребались прежде на окраинах селений. Ныне в некоторых местностях по “заложным родителям” бывает панихида» (Васнецов Н.М. Материалы для объяснительного областного словаря вятского говора. Вятка: Губ. тип., 1907. С. 77). См. ещё: Левкиевская Е.Е. Покойник «заложный» // Славянские древности. 2009. Т. 4: П (Переправа через воду) – С (Сито). С. 118–124; Её же. Самоубийца//Там же. Т. 4. С. 538–541. Иной взгляд на «заложных» покойников развивает фольклорист А. А. Панченко. Согласно его выводам, это были не столько «умершие неестественною смертью», сколько оставшиеся неизвестными мертвецы, которые лишены семейного поминовения (см., например: Панченко Александр. «Заложные родители»: смерть, коллективная память и сакральное пространство // Сакральная география в славянской и еврейской культурной традиции: сб. ст. ⁄ отв. ред. О.В. Белова. М., 2008. ([Сэфер]. Академическая серия. Вып. 22). С. 232–259). См. ещё: Седакова О. А. Поэтика обряда: погребальная обрядность восточных и южных славян. М.: Индрик, 2004.
[Закрыть]. В Симбирской губернии в XIX веке и начале XX века опойц и прочих опасных мертвецов называли «закладными»[36]36
Сивопляс И.Э. Беспокойные «опойцы» (по материалам Государственного архива Ульяновской области) //Живая старина. 2009. № 1. С. 50.
[Закрыть].
Бывали и другие, особенные вариации зловредной нечисти. Кое-где рассказывали об игошах – уродцах-проказниках в виде безруких, безногих младенцев, что обитали прямо в жилищах, наподобие домовых и кикимор. Знали, что они происходят от мертворождённых и от детей, умерших некрещёными. На Русском Севере и в Вятском крае верили в ичетиков – маленьких водяных существ, которые были душами утопленных своими матерями младенцев. Дети, от которых избавились их матери, часто представлялись летучими, наподобие птиц или крылатых насекомых. Родившиеся неживыми или умершие не-окрещёнными становились русалками, мавками, кикиморами. К недоношенным детишкам, находившимся на грани жизни и смерти, относились сурово: их просто укладывали в тёплое место, на печь, и почти никак за ними не ухаживали. Если такие младенцы всё же выживали, то когда они, наконец, достигали положенного срока, только тогда о них начинали заботиться как о нормальных детях. В Полесье считалось, что и выкидыши тоже должны «дозреть» – их не закапывали в землю, а оставляли «доспевать» под кучей ветвей и бурелома[37]37
Зеленин Д.К. Указ. соч. С. 70–73; Никитина А.В. Образ кукушки в славянском фольклоре. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2002. С. 138–162; Власова М. Новая АБЕВЕГА русских суеверий: иллюстрированный словарь. СПб.: Северо-Запад, 1995. С. 166, 168; Русский демонологический словарь/авт. – сост. Т.А. Новичкова. СПб.: Петербургский писатель, 1995. С. 207–208; Журавлёв А.Ф. Из мелкой сволочи (русское демонологическое название игоша)//Славянские этюды. С. 203–206; Левкиевская Е.Е. Полесские поверья о некрещёных детях//Живая старина. 2009. № 4. С. 10.
[Закрыть].
Литератор В.И. Немирович-Данченко (брат знаменитого театрального деятеля), ездивший в 1875–1876 годах по Уралу, писал о старателях-одиночках, которые в поисках золота уходили в лесную глушь и жили там – бедствовали, часто голодали, погибали. Это были не только мужчины, но и женщины, которым особенно тяжко приходилось. Одна рассказывала: «…Лесовики вот пужают, по вечерам особенно… Гу-гу-гу пойдёт по лесу… А то словно дитё малое заплачет где – это непременно младенец, который помер некрещёный»[38]38
Немирович-Данченко Вас. Ив. Кама и Урал (очерки и впечатления). СПб.: Изд. П.П. Сойкина, [1904]. [Ч. 2:] Урал. С. 304.
[Закрыть].
В Полесье выкидыши, а также дети мертворождённые, умершие до крещения и погубленные своими матерями, представлялись существами, которые не могли упокоиться на «том свете». По заключению Е.Е. Левкиевской, полесские представления о них весьма архаичны: «Они не обладают сколько-нибудь заметными вредоносными функциями и принадлежат скорее к классу “душ”, чем к классу демонов». Такие души, в отличие от умерших крещёными, не могут попасть в рай и обрести покой.
Они маются, страдают от своей «нечистоты», носятся в воздухе, блуждают возле тех мест, где их закопали[39]39
Левкиевская Е.Е. Полесские поверья о некрещёных детях. С. 7–10.
[Закрыть].
Существование духа, отделённого от тела, занимало поэта Е. А. Боратынского. Около 1835 года он написал стихотворение «Недоносок», а в 1842 году возвратился к нему и значительно переработал (известно три варианта текста). Там говорится о некоем духе – «крылатом вздохе», носящемся меж землёй и небесами. Он внимает людским стонам и страданиям, во время бури по нему бьют древесные листы, поднятые с поверхности, и прах земной удушает его. Звуки райских арф слышатся ему лишь как отдалённые отголоски. Отчего же этот дух, оторвавшийся от грешной земли и не допущенный в рай, обречён вечно витать в пространстве? «На земле // Оживил я недоносок. // Отбыл он без бытия: // Роковая скоротечность!»[40]40
Боратынский Е. А. Поли. собр. соч. и писем. М.: Языки славянских культур, 2012. Т. 3. Ч. 1: «Сумерки». Стихотворения 1835–1844 годов. Juvenilia. Коллективное. Dubia. С. 33–41.
[Закрыть] В этом стихотоворении находили отголоски из Данте[41]41
Мазур Н. Н. «Недоносок» Баратынского // Поэтика. История литературы. Лингвистика: сб. к 70-летию Вячеслава Всеволодовича Иванова /редколлегия: А.А. Вигасин [и др.]. М.: ОГИ, 1999. С. 144–147.
[Закрыть] и Гёте[42]42
Бодрова Алина «Духи высшие, не я…»: к истории текста стихотворения Е.А. Баратынского «Недоносок» // История литературы. Поэтика. Кино: сб. в честь Мариэтты Омаровны Чудаковой ⁄ ред. – сост. О. Лямина, О. Лекманов, А. Осповат. М.: Новое издательство, 2012. (Новые материалы и исследования по истории русской культуры. Вып. 9). С. 53–62.
[Закрыть]. Недавно появилась работа, в которой смыслы произведения сопоставлены с ветхозаветными образами и понятиями (автор – известный специалист по иудаизму)[43]43
Ковельман А. Б. Дух, бытие и свобода: «Недоносок» Баратынского в библейском контексте // Вопросы философии. 2021. № 1. С. 88–99.
[Закрыть]. Однако из текста стихотворения явствует, что дух внедрился в тельце ребёнка, когда тот был ещё в утробе матери, и вскоре недоношенный плод «отбыл без бытия». В более близкой Боратынскому культуре – а именно европейской, у славян – недоношенные и мертворождённые дети считались опасными существами, которые носились по воздуху[44]44
Виноградова Л.Н. Указ. соч. С. 145–148.
[Закрыть]. Это роднило их с «нечистой силой», а также с душами колдунов и грешников[45]45
Левкиевская Е.Е. Вихрь//Славянские древности.?. 1. С. 379–382; Плотникова А.А. Ветер // Там же. Т. 1. С. 358; Кабакова Г.И. Дети некрещёные // Там же. Т. 2. С. 86–87.
[Закрыть]. Впрочем, на славянские поверья было указано в статье Н. Н. Мазур об этом стихотворении[46]46
Мазур Н.Н.Указ. соч. С. 143–144.
[Закрыть].
В средневековой Западной Европе были сходные представления. Бурхард, епископ из германского города Вормса, в начале XI века составил уложение о покаянии (то есть каталог грехов) под названием «Целитель». Из него можно узнать: некоторые женщины боялись, что некрещёный ребёнок вернётся на землю и станет вредить живым. Чтобы этого не случилось, они протыкали колом трупик и прятали[47]47
См.: Поньон Эдмон. Повседневная жизнь Европы в тысячном году. М.: Мол. гвардия, 1999. С. 161.
[Закрыть].
Подытоживая, можно заметить, что по мере взросления дети всё более и более очеловечивались. Самыми опасными для окружающих выходцами из «иного мира» считались мертворождённые и недоношенные. Несколько лучше относились к благополучно появившимся на свет совсем маленьким детишкам, ещё не получившим крещения и имени[48]48
О том, что отсутствие имени придавало малым детям демонические черты, см.: Толстая С.М. Имя // Славянские древности. Т. 2. С. 408–409; Толстой Н. И., Толстая С. М. Имя в контексте народной культуры // Язык о языке: сб. ст. / под общ. рук. и ред. Н. Д. Арутюновой. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 599–601.
[Закрыть]. Однако даже применительно к выжившим и подросшим детям в народной речи использовались такие слова, прозвища, ругательства, которые соотносили тех с «нечистью». Детвора и подростки нередко уподоблялись нечистой силе[49]49
Цивьян Т. В. Лингвистические основы балканской модели мира. М.: Наука, 1990. С. 178–184; Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре: структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб.: Наука, 1993. С. 41–59, 95; Коршунков В. А. Игровое поведение детей и молодежи в контексте традиционной народной культуры //Игровое пространство культуры: мат. форума. 16 апр. – 19 апр. 2002 г. ⁄ гл. ред. В.В. Чубарь. СПб.: Евразия, 2002. С. 151–152; Его же. Детско-молодёжная игра в традиционной культуре // Сквозь границы: культурологический альманах ⁄ гл. ред. Н. И. Поспелова. Киров: Изд-во ВятГГУ, 2005. Вып. 4. С. 112–114. Смысловой анализ простонародных бранных обозначений шаловливых детей – в работе А. Б. Мороза (Мороз А. Б. «Чтоб тя лихая немочь изняла!»//Русская речь. 2000. № 1. С. 89–94). См. также: Баранов Д. А. «Незнакомые» дети (к характеристике образа новорожденного в русской традиционной культуре) // Этнографическое обозрение. 1998. № 4. С. 110–122; Новичкова Т.А. Ангел или бес: образ ребёнка в народных верованиях и мифологических рассказах // Новичкова Т. А. Эпос и миф. СПб.: Наука, 2001. С. 193–202.
[Закрыть]. Скажем, в говоре уржумских крестьян – жителей южной части Вятской губернии, во второй половине XIX века имелось выражение «станица некрешшоная» (то есть некрещёная), которым, по толкованию этнографа и просветителя В.К. Магницкого, обзывали детей[50]50
Магницкий В. Указ. соч. С. 61.
[Закрыть].
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
