Текст книги "Афон. Стояние в молитве"

«Надеющиеся на тебя, да не погибнем!»

«Паки и паки миром Господу помолимся». Паки и паки вспомним молитву афонскую. Не передать ее слабыми словами. Но в памяти души и сердца она. Ночь в мире, а здесь по желтым каменным плитам монастырского двора идут в храм монахи, послушники, паломники. За сотни лет миллионы и миллионы подошв полировали эти плиты. И сапоги, и ботинки, и калоши, и тапочки, и лапоточки, и кеды, и кроссовки, и просто босые, закаленные афонскими тропами ступни.

В храме почти нет света, только около певчих, у тетрадей с текстами и нотами зажжены свечи, да у икон мерцают слабые точечки желтых лампадных огоньков. Начинается служба, начинает, как говорят монахи, разогреваться сердце. Прибавляется света, уже возгораются свечи, уже благоухает в пределах храма ладанный запах, и молитвы наши восходят, по выражению библейскому, «яко дым кадильный» к Престолу Царя Небесного. Перед молитвами мы все проходим тихой поступью около святых мощей и чудотворных икон и прикладываемся к ним. И молимся, молимся, и надеемся быть услышанными. За Отечество наше многострадальное, за родных и близких, за живых и ушедших, ожидающих нас, за все пределы Божьего мира, молишься за себя, так много нагрешившего и страшащегося Божия гнева, подставляешь под елеопомазание свой вроде бы умный, но совершенно глупый пред Господом лоб, отходишь на свое место и замечаешь, что пред иконами прибавилось свечей, и добавляешь свои, и вслушиваешься в возгласы диакона и слова священника, и пение хора, и только одно говоришь себе: слаба моя молитва, грешен я, и за что мне такое счастье, что стою вместе с монахами на афонской молитве?

Ночь ли, день ли, утро ли или вечер на белом свете, что с того? Иконы, фрески оживают, они здесь, эти святые, страдальцы и мученики, они, отринувшие житейское время и, по примеру Господа, кровью своей соединившие грешную землю с безгрешным Христом. «Надеющиеся на Тебя, да не погибнем!» Здесь иначе слышатся знакомые слова из Апостольского послания: «Были побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке, умирали от меча, скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления. Те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли».(Евр. 11, 37 – 38). Добавим: и сжигаемы заживо, и потоплямы.

На молитве вместе с нами и все ранее жившие здесь насельники. Помню, как рассказывали о недавно опочившем монахе: «Мы днем его похоронили, а вечером он на службе с нами стоял».

Только опыт, только присутствие на службе, только моление, моление до боли в ступнях, в пояснице, до какого-то желанного отрешения от всего, забвение себя, переваливание части своей тяжести на подлокотники стасидии, растворение еще недавно разбросанных мыслей в единой со всеми молитве, только такое, может быть, собирание себя хотя бы на малое время приезда на Святую Гору дает представление о монашеской молитве. Здесь мы – в центре вселенской молитвы ко Господу.

Здесь постигаешь афонскую истину, что Гора Афон – это не место жительства, а путь. Путь к Господу. Путь, пролегающий через всю земную жизнь. Здесь не только исчисление часов другое, но и само время – оно как пространство.

Идешь после службы на кратенький отдых, идешь совершенно счастливым, что выстоял, что помог общей молитве, приходишь в келью, зажигаешь трогательную, заправленную оливковым маслом лампаду, ложишься на жесткую постель, блаженно вытягивашься и… слышишь молитвенный шум набегающих на берег волн. Шум этот настолько одушевленный, что не хочется спать, а хочется озвучивать человеческими словами взывания морской стихии к Богу.

Скоро, совсем скоро зазвенит колокольчик и ударит колокол.

Афонские старцы о молитве:

Старец ПАИСИЙ: «Когда человек духовно здоров и удаляется от людей, чтобы больше помочь людям своею молитвою, тогда всех людей он видит святыми и только самого себя – грешным».

«Молитва – это кислород, совершенно необходимый для души. Она не должна считаться обузой. Чтобы молитва была услышана Богом, она должна исходить из сердца со смирением… Молитва не от сердца не приносит никакой пользы».

«Хочешь, чтобы твоя молитва стала сердечной и приятной Богу? Сделай боль ближнего своей собственной болью».

Старец АНФИМ: «Молитва – это не утомительный труд. Это внутренняя деятельность. Это теплое умиление души. Однако молитва нуждается в посте и бдении. Пост иссушает страсти, а бдение их умерщвляет».

Старец ИОСИФ ИСИХАСТ: «Когда ум получит молитву, и человек почувствует радость, тогда молитва будет совершаться внутри него непрерывно, без его собственного усилия. Будет ли он есть или идти, спать или просыпаться, внутри него будет твориться молитва, будет мир и радость… По долгом времени действия молитвы внутри человека рождается рай. Человек освобождается от страстей и становится другим человеком… Неописуемы блага молитвы».

«Молитва без внимания и трезвения – это потеря времени и напрасный труд… Никто не может подняться горе, если не презрит дольнее. Часто мы молимся, а ум наш слоняется и здесь и там, где ему нравится, и в том, что по привычке его привлекает. Поэтому нужно усилие, чтобы собраться и внимать словам молитвы».

Архимандрит ЭМИЛИАН: «… монах жив только в молитве. По дивному слову святого Григория Синаита, молитва – это пламень радости, благоухающий свет, апостольское вещание, благовестие Господа, полнота сердца, познание Бога, радование и веселие души, милость Божия, луч умного Солнца Христа. Молитва – это Бог, творящий все во всем.

Веками Церковь, с одной стороны, в молитве беседует с Богом, с другой – молитвою одушевляет своих чад».

Старец АМФИЛОХИЙ: «Когда я сижу на высокой скале молитвы, тогда никакие волны не могут меня достать. Но они меня окатывают, когда я нахожусь низко. Умная молитва овладевает человеком, пленяет его и освящает… В начале молитвы чувствуешь радость, потом сладость, и в конце, как плод, приходят слезы, ибо чувствуешь присутствие Иисуса. Молитва делает человека ребенком. Она возвращает его к той простоте и невинности, которую имел Адам в раю прежде падения. Молитвою человек приобретает благословенное и святое безстрастие. Молитвою освящается то место, на котором сидишь, и то дело, которое делаешь… Молитвою исправляются намерения людей, даются храбрость, вера и терпение в жизни».

«Когда вы возделаете молитву, тогда вам не будут страшны ветры искушений. Они потеряют силу и не смогут ничем повредить».

Старец ПОРФИРИЙ: «Не молись, чтобы Бог взял от тебя различные болезни, но умиротворяйся умной молитвой, храня терпение. Так ты получишь много пользы».

«Знаешь ли ты, сколь великим даром является то, что Бог дал нам право говорить с Ним во всякое время, в любую секунду и на всяком месте, где бы мы ни находились? Он нас слышит всегда. Это самая великая для нас честь. Поэтому мы должны всегда любить Бога».

«Молитва – это источник силы. Мученики испытывали сильную боль во время мучений. Так бы страдал и обычный человек, с той разницей, что мученики постоянной молитвою были соединены со Христом и получали силу, превосходившую их боль, и таким образом достигали победы».

Старец СИЛУАН: «Мир стоит молитвою, а когда ослабнет молитва, тогда мир погибнет».

«Кушать столько, чтобы после принятия пищи хотелось молиться».

Старец ИОИЛЬ: «Когда идешь на молитву, вспомни свои страсти, слабости, ту легкость, с которой ты убегаешь от Бога и падаешь, вспомни, что Христос может удержать тебя от падения… Преклоняй колена и говори: ''Держи меня Христе мой, чтобы я не удалился от Тебя''».

Прочтем пред иконами и помолимся за монахов:

Иже в телеси безплотнии и Божии во истину человецы, Афон весь освятивши столпы Горы огненнии, стоящии с любовию и радостию пред Богоматерию Пречистою, яко созерцатели в Божественном видении, честнии отцы наши, да восхвалятся» (Стихира на Великой вечерни).

«Придите вси сонмы монашествующих, тмочисленное воинство Давида, предводимое тысящами добродетелей, – сущих на Афоне отцов восхвалим, преподобных и иерархов, преподобномучеников и священномучеников, и всех вкупе, ихже имена ведомы и неведомы. Они бо во истину делы и словесы и мнообразным и равноангельским житием и благодатными дарами Божиими, показашеся святи, и Горе нарицание Святое даша, их же и гробы Бог чудесами и благоуханием и миром прослави. И ныне они, предстояше пред лицем прославившего их Христа, молятся непрестанно о нас, с любовию совершающих светлое их празднество» (На малой вечерни).

Кондак:

Отцов, соделавших Святую Гору небом, и показавшим в ней житие ангельское проходити, и множество монахов в ней собравших, восхвалим вси, взывающее к ним: от всякия нужды и навета избавите нас, множество преподобных, Афонская похвало!

Икос:

Коль добро есть совокупление ваше, отцы богомудрии! Коль красен и сладок общий сей ваш праздник, в нем же вси в Горе сей просиявши святи именуемые вкупе и неименуемии, общее благохваление, яко по духу братия, приемлете яко миро. Подобаше бо всяко во едином месте Господеви угодившим и во един день спраздноватися. Сего ради и мы, сущии во Афоне пустынножители и общежители, во едино сошедшееся, по долгу вас ублажаем: новии древних, сыны отцов, грешнии святых, согласно взывающих: место сие, еже во обитание себе избрасте, сохраняйте от всякаго зла, множество преподобных, Афонская похвало!

И закончим, по примеру древних писателей, обращением к «чтущим сию книгу»:

«Молю вас, что будет погрешено, духом кротости исправляйте, и нас, в сем трудившихся, благословите, а не кляните., понеже не ангел писал, но рука грешна и бренна».

Три года спустя

Это не послесловие, а новая глава о Святой Горе. Тогда, после пятого ее посещения, уже с фотографом Анатолием Заболоцким, книга была написана, в рукописи прочитана и на Святой Горе, и в Отделе внешних церковных связей и благословлена к изданию. Были и замечания, как без них, но к моей чести не по стилю, не по фактам. Они касались взаимоотношений с греческой стороной, также и случая «семейной» стычки с малороссами в начале XIX века. То и другое, надеюсь, без ущерба для книги, пришлось снять. Книга вышла, известие о её выходе было в нескольких изданиях, но она… стала недоступна. Интерес к Афону огромен, книгу спрашивали, но автор нынче безправен, и не я командовал её судьбой. Тираж наши благодетели-заказчики увезли на Афон. В общем-то это и правильно, но хорошо было б издать её и для России. Что мы и делаем сейчас, благодаря новым благочестивым благотворителям. Это рабы Божии Александр Борисович, Димитрий Гаврилович, Николай Николаевич, Валерий Михайлович. По благословению священноначалия ими была заказана большая по размеру икона – «Всех святых в Земле Российской просиявших». Она была по благословению старцев Троице-Сергиевой лавры освящена в храме на Бутовском полигоне. И храм возведен также во имя Всех святых Новомучеников Российских. То есть тут была прямая связь от страдальцев за Русскую землю с теми, кто неусыпно молился за Россию в её страшные годы.

В почетном и молитвенном сопровождении священников – отцов Геннадия, Георгия, Евгения, Петра, Сергия они привезли ее в дар Афонской Святой Горе. И, опять же по благословению, икона была доставлена в скит Ксилургу, скит Пресвятой Богородицы.

Почему именно в Ксилургу? Да потому, что именно здесь было первое поселение русских монахов на Афоне. А скоро исполняется тысячелетие со времени начала этого пребывания. Слово «Ксирургу» в переводе с греческого означает «Древоделы». Это объяснимо – русские, приходящие из лесов матушки Руси, были искусными древоделами, плотниками, столярами. Много иконостасов, стоящих в храмах Святой Горы, сработано русскими умельцами.

Здесь самый древний из сохранившихся православных храмов. Наконец, здесь такая красота и так поют соловьи, и так далеко видно, что кажется – рядом с тобою стоят все те, чьи останки сохранились в скитской костнице.

Но надо рассказать всё по порядку.

Совершенно не надеясь, что еще когда-то побываю на Святой Горе, я и тем был доволен, что бывал на ней. И вдруг вот это приглашение – повезти вместе с делегацией Зарайска икону.

В четыре утра надо было собраться в Домодедово. Собрались. Была уже там и икона – огромный из толстой фанеры прямоугольник. И второй такой же, поменьше. Внутри, объяснили мне, был образ Святителя Николая Зарайского, который везли, чтобы приложить к святыням Афона и прийти с ним даже и в Бари, в Италию, к мощам самого святого.

Собрались, познакомились, пошли оформляться. Аэропорт такого растянутого пространства, что мы очень долго шли по нему, будто пешком в Грецию. Потом процедуры досмотра, то есть просвечивание, обыскивание, проверка паспортов. Дело привычное, но с нами такой груз и такое количество священников, что внимание к себе мы, конечно, привлекали. Наконец попали в помещение перед выходом на поле, названное жутким авиационным словом: накопитель. Накопились, погрузились в огромный автобус. Автобус поехал и так долго ехал, будто уже в нём, а не пешком мы двинулись на Балканы.

Рядом с самолетом наш автобус показался крошечным. Да, теперь уже всё в этом мире подчеркивает малость человека. Но человек же сам сделал такую махину, которая заглатывает несколько сотен человек и тонны груза в виде сумок и чемоданов при них, легко взлетает и несется выше облаков.

Рассвет в небе наступает быстрее, чем на земле. Но для нас еще длилась безсонная московская ночь, усталость сморила, и очнулись мы уже в Греции. Но сразу никуда не могли уехать и были в аэропорту, в таможне, еще пять часов. Почему? Груз необычен. Придирались ко всему, к печатям и бумагам. И ходили по пространству таможни не торопясь, им-то было некуда спешить. Нам же, на удушающей жаре, без воды и еды было прискорбно. Но мы – люди православные, любое препятствие воспринимаем как заслуженное искушение, и от того нам всех легче переносить страдания.

В конце тягостных процедур был еще момент. Уже продели в края футляра проволочки, уже запломбировали, уже понесли. И одна проволочка оторвалась. Но эта досада сменилась пониманием: хорошо, что при таможенниках оторвалась. Сменили, понесли к автобусу.

Водитель говорил по-русски: «Меня в Москве считали грузином, в Грузии я – грек, а в Греции – русский». – «А сам ты кем себя ощущаешь?».

Вопрос был труден для водителя. Он, бросив руль, развел руками. Наверное, он был цыганом – настолько беззаботен был к управлению автобусом, приучив его, видимо, к самостоятельности, как верного коня. Мы лихо неслись сквозь золотое и зеленое пространство. Девушка-гид щебетала о Греции. Конечно, у них, гидов, уклон всегда в античность. Олимп, Зевс, Гефест, Афродиты всякие, Ариадны да Пенелопы. Прометей. Направо, через залив, горы Олимпа. Вспомнил юношескую строчку: «Мои кастальские ключи текут из-под сосны». Начитанный был, мечтал напиться из кастальских ключей, которые где-то здесь. Да, чуть подальше и налево, родина Аристотеля. Вспомнил я, как ночевал в отеле «Аристотель» в Уранополисе и на ночь глядя вздумал пойти искупаться. Море сверху казалось так близко, но на деле оказалось далеко, да ещё для сокращения пути продирался напрямик. Стемнело быстро, как темнеет на юге. Упал и исцарапался, но до воды добрался. И влез. И хотя добавочно поранил ногу, но все же. Царапины и ушибы свидетельствовали об одном – пошел к морю без благословения.

Надеялся я и сейчас свершить омовение у причала. Батюшки благословляли и сами собирались сделать заплыв. Там, объяснил я тем, кто был в Уранополисе впервые, около причала, у древней сторожевой башни, крохотный пляжик. Тем более, мы уже все равно опоздали на паром, и время для купания было. Но наши благодетели, измученные таможней, более не захотели ждать и наняли два быстроходных катера. Мы внесли на них иконы.

Катера так понеслись, так рвануло ветром, так резко упал дождь, что мы забились в крохотные каютки. Мгновенно перегнали величественный паром «Достойно есть» и тряслись по волнам, как будто на телеге по булыжной мостовой. Снизу поддавало, по крыше колотило и вдруг даже и забарабанило. Что такое? Оказалось – град. Море вокруг кипело. А я-то хотел новым братьям показать причалы Констамонита и Зографа, монастыри Дохиар и Ксенофонт. Где там! Только в водяном тумане, в брызгах от волн пронёсся слева родной каждому православному сердцу русский Пантелеимонов монастырь. И совсем вскоре – главный причал Афона – Дафни. Тут и солнце засияло, и наступила благословенная тишь. И жара смягчилась последождевой прохладой. И таможня причала не стала придираться, а просто шлепнула свои добавочные печати на наши заштемпелеванные бумаги.

– Здесь таможня украинская, – шутит отец Геннадий. – Таможня – та можно.

Тут и монах знакомый, тут и машины, встречающие нас, тут и недальняя дорога к месту жительства в келлию святого мученика Модеста Иерусалимского. Внесли иконы, открыли, поставили в приёмной, она же библиотека, напротив входа в храм. Подходят монахи, крестятся, любуются, спрашивают, освящены ли иконы.

– Да, – Валерий Михайлович рассказывает об освящении икон в храме на Бутовском полигоне. – Это специально, по благословению. Икона «Всех святых в Земле Российской просиявших» и храм на полигоне тоже «Всех святых». Там захоронения более трехсот святых. А на нашей иконе пятьсот девятнадцать. Иконописец Елена Соколова. Рассказывала, что специально ездила к мощам святителя Афанасия Ковровского. Именно он благословил написание первой иконы с таким названием. Тогда, в тридцатые годы, иконописец была тоже Соколова. Вот участь женщины иконописца – написала икону для Афона и больше никогда её не увидит.

Икону рассматривают, прикладываются к ней и единодушно одобряют.

– Кому вы ее подарите?

– Святой Горе.

– А именно?

– Как настоятель благословит.

Настоятель отец Авраамий будет завтра. А у нас начинается монастырская жизнь.

Для начала необходимо сказать о святом Модесте, чьей памяти посвящена келлия. Он жил в тяжелое время нашествия персов на Палестину. Начало седьмого века. В Палестину вторгается персидский царь Хозрой, топчет земли христиан. Иудеи вступают с ним в союз, выкупают у персов пленных христиан, но не для освобождения, а для того, чтобы убивать. Именно тогда были уничтожены почти все монахи Лавры Саввы Освященного. Патриарх Иерусалимский Захария был уведён в плен. А святой Модест был тогда настоятелем монастыря Святого Феодосия. Это недалеко от Лавры. Именно Модест безбоязненно вошел в Лавру, в которой еше дымилась кровь жертв. Он собирал тела убиенных и предавал их земле. Доныне паломники поклоняются усыпальницам Модеста. Не опасаясь злобы иудеев, святой Модест восстанавливал Голгофский и Вифлеемский храмы. Был фактически местоблюстителем Патриаршего престола. Патриарх Захария посылал ему из персидского плена письма. Через четырнадцать лет византийский император Ираклий победил царя Хозроя, и Захария вернулся из плена и был еще какое-то время на патриаршем престоле. А по его кончине Иерусалимским патриархом стал святой Модест. Он прожил почти сто лет и оставил по себе благодарную память своим богоугодным жительством.

Мы размещаемся по келиям, идем в храм на молебен с Акафистом. Потом ужин, повечерие. Всё такое знакомое и такое радостное. Только и боишься, что не хватит сил выстоять молитву. Но, слава Богу, ноги пока держат. Устают, конечно, но есть для облегчения их участи стасидия – кресло с высокими подлокотниками, в нем и стоять можно и сидеть и полусидеть.

Монашеские молитвы незабываемы. Они понятнее и четче. Основательнее. Может, так кажется, но то, что они неспешны, вдумчивы, несомненно. Наверное, и скорее всего так, от того, что для нас, светских, храм – место временное, где мы молимся, причащаемся и бежим в свою жизнь. А для монаха храм – его дом, молитва – его жизнь.

На службе впервые ощутил как сошлись удары сердца и повторение сорок раз молитвы «Господи, помилуй». Так благодатно. А ведь у монахов Иисусова молитва неусыпаема. И другие молитвы просто добавляют её. И как мне, грешному, приучить себя к непрерывности взывания к Господу? Конечно, трудно. А вот здесь кажется – легко. Здесь «время благоприятное, здесь время спасения». Счастье молитвы – душевное взросление, отрешение. Хорошо бы, если бы такое было «иже на всякое время, на всякий час», как читается во всех Часах молебнов.

Ночь в маленьком храме. Весь его объём заполнен звуками молитв, чтением и пением. Чтение доходчивое, пение согласное. Лампады, свечи. Окно чернеет. Вдруг, очнувшись, вижу, что окно светлеет и в нем тихо колышутся ветви кипарисов. «Всю настоящего жития нощь прейти».

Всю ночь слышен колыбельный шум моря. Не утерпел, хоть и грешно, на минутку вышел под звёзды. Они всегда здесь яркие и крупные. Смотрел в сторону России. Так был рад, что вновь на Святой Горе, и старался не думать, что это ненадолго. Никуда отсюда не хочется.

Но как сказать об этой жизни тем, кто её не понимает, не поймёт. Тогда, может быть, вот так сказать? – «Понимаешь ли ты, что твоя жизнь полностью зависит от молитв монахов? Полностью!» Да, так. Мы сразу пропадём, если монахи перестанут молить Бога за грешный мир.

Святые Отцы постоянно напоминали, особенно мирянам, светским, то есть нам, о необходимоти «возгревать» святость в душе, а где, как не в монастыре она возгревается. Для того и надо ездить, ходить в монастыри хотя бы ненадолго. Здесь мы облекаемся «во оружие света» и отсюда, вооруженные, опять уходим во враждебную тьму современности.

Тяжелеет голова, затекают ноги, дремлется. Надо встряхнуться, надо взять себя за шиворот. Прогоняют дремоту поклоны, особенно земные. «Не спи, душа, конец приближается!» Сколько тебе осталось? Год, два? Десять? Все равно всё это мгновение. Успей спастись! Молись, но не воображай, что спасёшься. Но и не унывай: Бог милостив. Помни преподобного Силуана, он ходил этими дорогами. «Держи ум во аде», бойся Бога. Молись! Это же лучшие часы твоей жизни – такие молитвенные ночи Афона.

Свежее утро. «Богородицу и Матерь Света в песнях возвеличим». И согласное незабываемое славословие, к которому присоединились и наши батюшки: «Честнейшую Херувим и Славнейщую без сравнения Серафим…».

Рассвет. Изумрудная чистота моря.

Во дворе монастыря много кошек, не сосчитать, далеко за двадцать. Они охраняют от змей. Кошки пасутся около кухни. Некоторые сильно раскормлены и явно не змеиным мясом, а добротой поваров. Тут же доброжелательный к нам, но суровый к кошачьему стаду пёс Мухтар. Он прыгает на парапет, у которого мы любуемся на море и нас приветствует. Ходит по парапету на уровне голов и усердно машет хвостом как веером. Тут кругом война в животном мире. Шакалы не прочь покушать кошек, как и лисы. Мыши давно съедены. Ястребы тоже убавляют кошачье потомство. Но, сказали монахи, когда пёс с кошками, ястребы не пикируют. Интересно, что взрослые кошки боятся Мухтара, а котята вовсю на него шипят и машут лапкой.

Завтрак. Чтение житий на сей день. Два отрока завтракают с нами: Вася из Ярославля и Олег из Питера. Ученики школы Афониады. Трудно, но держатся. Греческий, латынь, английский. «Английский-то зачем?» Мы уже вышли из трапезной, стоим под утренним солнышком афонского сентября. Только замечаем, что отроки как-то переминаются и явно куда-то стремятся. Оказывается, получили благословение на рыбную ловлю. «И ловите?» – «О, большущих!» Убегают.

В группе четыре человека собираются пойти на вершину Афона. Отец Геннадий, не отговаривая их, рассказывает, как в прошлом году он поднимался, и уже поднялись на полторы тысячи метров, как гора «завыла», вой стал нарастать всё сильнее, и вдруг лопнул, как струна, и стало тихо.

– Что это было?

– Не знаю, – отвечает отец Геннадий.

Но отцы отец Петр и отец Сергий настроены решительно.

– Пойдем, послушаем.

Нам поданы два микроавтобуса. Один из келлии святого Модеста, другой за деньги. Начинаются наши поездки-посещения афонских монастырей. Водитель нам попался опять интернационального склада. Знает языков пять-шесть. Ну как знает, постольку-поскольку требует работа. «Здесь такой-то монастырь, до него ехать столько-то, это стоит такую-то сумму в евро, а в долларах столько». Но русских паломников больше всего на Святой Горе, поэтому и знание русского у водителя, его зовут Николай, лучше. Видимо, он молдаванин.

– Бежали в двухтысячном из Молдавии. Сорок три человека. Шли три недели, скрывались в лесах. Шли ночами, шли горными тропами гуськом. Никого не потеряли. Ели копченое сало, я его с тех пор ненавижу. Проводникам отдали по две тысячи.

– Рублей?

– Если бы. Был я и в Португалии, везде. Колено пухло, лекарства очень дорогие, не помогли, думал, что ногу отнимать. Приехал сюда, молился, воду пил, за полтора месяца прошло.

Дороги Афона, конечно, сильно улучшаются. Хорошо это или плохо, тут два мнения. Конечно, непрерывно везутся по ним строительные материалы, туда-сюда ездят рабочие, послушники. Но нарушается молитвенная тишина. Рев «Камаза» это не тихое цоканье копыт ослика по камням. Только опять же – строиться-то надо. Ведь века и века проходят, строения ветшают, жизнь продолжается, надо думать о будущих насельниках. Не оставлять же им разрушенные обители. Так что и дороги нужны.

Но так хочется молитвенной тишины. Её ищут, к ней уходят. Два знакомых моих монаха, о которых спросил, оказывается, ушли по благословению в уединённые каливки. Конечно, их не найти. И зачем? И что им скажешь, когда они скажут: «Оставайся».

Водитель очень досадует на привычку русских что-то обязательно приобрести на память.

– Эти лавки всё время забирают. И что в них? Приехал, зашел, приложился, и дальше. И больше объедем.

Но у нас главное не лавки. Мы еще не только сами прикладываемся к святыням монастырей, но и вносим в них икону Святителя Николая. Монахи – греки, и те, кто в это время находятся в монастыре, благоговейно прикладываются, произнося новое для некоторых слово: Зарайский.

Когда потом вспоминаешь Афонские монастыри, тем более те, в которых был всего раз или два, то впечатления накладываются друг на друга, и путаешься: это в каком монастыре весь двор не мощеный, а весь зелёный от ковра густой крепкой травы? А в каком дорожки красно-коричневые как коврики и по краям пунктирами цветные камешки? А где монах вынес складной столик и на него поставил длинный ящик с частицами мощей, вначале сам их облобызав? Где? Да, по большому счету, это и неважно. Важно, что были, что молились, что прикладывались, что в это время тем, за кого молились, становилось легче. А крепче всего наши молитвы за любимое Отечество. Главное – мы на Афоне, в центре Вселенской молитвы ко Господу и Божией Матери.

Конечно, особо помнятся Ильинский скит, бывший русский, а даст Бог и будущий. В нем доселе все совершенно русское – архитектура, колокола, иконы. Во весь простенок царит икона батюшки нашего любимого Серафима Саровского, вся в драгоценном окладе. «Дар надворного советника Константина Андреевича Патина. 27 окт. 1913 г.». Иконостас из Одессы. Монах: «Иконы писаны в Киеве. Всё ваше. Мы храним». Хранить помогают и мощные кованые двери. Недалеко от них источник животворной воды. И ковшик из белого металла. Пьём и умываемся. И никак не напьёмся. Даже дивно.

И здесь самое время присесть у источника на лавочку в узорной тени от желтеющих листьев и вспомнить иеромонаха Аникиту, в миру князя Сергея Александровича Ширинского-Шихматова. Он упокоился именно в Ильинском скиту. О нем слишком мало того короткого упоминания, которое было в первом издании, когда писалось о приходе бывшего князя к отшельникам. Конечно, и целой книги не хватит описать такую личность, но хотя бы коротко:

Набожный, рано ставший блестящим морским офицером, участник боев, одареннейший поэт, ратоборец за Россию, за русский язык. Какой любовью к Отечеству звучат вот, хотя бы эти, строки:

 
Под хладной северной звездою рожденные на белый свет,
Зимою строгою, седою, лелеяны от юных лет.
Мы презрим роскошь иностранну и,
Даже более себя свое Отечество любя,
Зрим в нем страну обетованну,
Млеко точащую и мед.
На все природы южной неги не променяем наши снеги
И наш отечественный лед.
 

Князь Ширинский-Шихматов, подобно вслед идущим за ним офицерам (будущим святителю Игнатию (Брянчанинову) и оптинскому старцу Варсонофию), принимает постриг. Это Юрьевский Новгородский монастырь. Шесть лет трудов. Просит разрешения свершить паломничество на Афон и в Святую Землю. По дороге принимает участие в прославлении святителя Митрофания Воронежского, пишет его Житие.

После долгих трудных странствий достигает берегов монашеской страны. Выходит на берег примерно на месте теперешней пристани Дафни, поднимается в монастырь Ксиропотам, где сокровище – часть Животворящего Креста Господня. Переезжает верхом на муле в русский Ильинский скит. Объезжает постепенно все афонские пределы. Положение русских монахов тогда плачевно. Греки даже пытаются склонить Вселенского патриарха, чтобы упразднить русский Пантелеимонов монастырь, а земли его разделить. Хотя прекрасно знают о незыблемости постановлений святых отцов афонских о количестве монастырей Палестины.

Здесь вот еще надо что обязательно сказать: ведь за спинами монахов различных национальностей, населявших Афон, стояли их церкви с их патриархами, а у русских что? У русских патриарха не было, Синод. Это давало постоянный повод относиться к русским, как к недостаточно православным или не так как надо построившим церковную жизнь. Как же так, церковь и без патриарха. Отсюда дополнительные трудности и всегдашний повод над нами издеваться.

Начинается недолгая, но благодатная по результатам борьба иеромонаха Аникиты за русское присутствие на Святой Горе. На деньги князя возводится храм во имя новопрославленного святителя Митрофания, оживляется Ильинский скит.

Аникита едет в Святую Землю. Приходит в храм Гроба Господня. «Повергаюсь во прах пред великим моим Благодетелем, и славу, и благодарение принося Ему сердцем и устами, уничтожаюсь пред Его неизреченной явившейся на мне благостью. Чудным отеческим Божиим промыслом, я, недостойный, сподобился восхищен быть на небо и дышать святыней небесной, очистительной, оживительной, освятительной. Гроб Господень не небо ли есть воистину?» Поклонившись святыням Палестины, возвращается на Афон и… находит, что начатое дело расстроено. И вновь занимается устройством русских монахов. Затем служит в церкви Российского посольства в Афинах, где и умирает. Последними словами его были: «В Иерусалим, в Иерусалим!» При жизни он многократно завещал упокоить себя в Ильинском скиту, настолько он его любил. Что и было исполнено. Мощи его, открытые по прошествии времени, благоухали.