Текст книги "Пролежни судьбы. Книга вторая"

Не похоже, рассудительность ведет ее, но вот куда?..

18 мая

Любители впасть в обольщения грехи,

соблазнами заманивая женщин в ложе,

кто лестью сводничества пекся о других

раскаются, в мученьях восклицая: «Боже!».

– Оставайся. Постелю тебе в библиотеке, на диване, а утром ты спокойненько отправишься домой. Без приключений выбраться из нашего района ты вряд ли сможешь без меня.

– А книги ночью меж собой не очень громко перешептываются?

– Не знаю, я здесь не спала, но папа очень любит щедрым храпом по ночам их развлекать.

– Я постараюсь тихим сапом

во сне зубастостью не скрежетать…

Широкий кожаный диван, торшер у изголовья, мягкая пушистость одеяла, книга… Я листал «Комедию божественную» Данте.

Наворот историко-биографических страданий,

с подоплекою мистической любовной кары,

ужасами поэтического мастерства стенаний

адовых угроз попавшим под грехопаденья чары.

Образностью извращенной завораживая думы,

бедствием разгула низменных стремлений судеб

страстностью порочности показывавшим нравом зубы,

темы творчества, что поколения душ губит…

Увлекся и задумался? не помню, когда вдруг среди адовых картин напевно голос райский прозвучал:

«…В душе к любви заложено стремленье

И все, что нравится, ее влечет.

Едва ее поманит наслажденье…»

Знакомая цитата! Я отлистнул страничку так и есть, и вторя мысли, прочитал Вергилия протест:

«…Итак, путь даже вам извне дана

Любовь, которая внутри пылает, —

Душа всегда изгнать ее вольна…»

Ольга она стояла у дивана за торшером; не слышал, как она подкралась… В белом, с ярко красным иероглифом на правой стороне, халате шелковом, коротеньком, чуть прикрывавшим бедра и с грудью нараспашку. Волосы затянуты в тугой клубок и белой лентой бантом перевязаны с заколкою мудреной из слоновой кости. Гейша!

Беда бессилия соблазном,

доступности кричащей: «Я твоя»

величием инстинкта в безотказном,

ночном разливе песни соловья…

Мельком взглянул и отвернулся. Взялся за цитатник, не придав значения попыткам оголенной прыти предложить себя.

Пятая глава:

«…И я узнал, что это круг мучений

Для тех, кого земная плоть звала,

Кто предал разум власти вожделений…»

Секунда, и она нашла, чем мне ответить:

«…А там Елена, тягостных времен

Виновница…»

Согрей меня.

Елена?! Я не шелохнулся, сохраняя нейтралитет, страницы в книге перелистывая, памятью извлек ответ не книжный охладить ее:

Совестью расплачиваясь за провинность —

украсть у будущего значимость момента

случайностью сиюминутной комплимента?

Жертвой грез мне не нужна твоя невинность.

С удивительным спокойствием она уселась на ноги ко мне, поверх накинутого одеяла, широко раскинув бедра, показательностью демонстрируя бесстыдную красу девичью. Беленький халат к медовости янтарной загорелой кожи –

Дыхание обворожительной фантастики,

кровь вскипает вольнодумством,

участия в апофеозном культе праздника,

неизведанным безумством,

с букетом ароматов обольщенья вольности,

в сочном одеянии чувств красок,

манящих наглостью нудистской непристойности

взглядом обаятельности плясок…

Серьезная задумчивость, пытливый взор вопроса: «Что ты можешь?». Рука ее легла ко мне на пах, глаза чуть сузились, восточный образ дополняя, дыхание остановилось и, прислушиваясь… шепотом она произнесла: «Я знаю ты мужчина! Не беспокойся, в аэропорту в последний раз перед тобою был ребенок».

Заныла затаенная обида

ошибочности предвкушенья чистоты

иконой – нет, растоптана, разбита

печатью чужеродности благой среды.

Объятья тел, объятья губ,

и чувству отданная глубь

желанья слившегося вместе,

угодой сладострастной песне?

Глушь, робость, вкрадчивый испуг,

безволья скованный недуг,

с привольем памятного взгляда,

фиксации услуг парада…

Наскок безудержный и наглый я принял на себя. С предельной ясностью желания: ты нужен как самец-мужчина!

Сопротивляться и навязывать свой стиль? Зачем?

Соревноваться в дерзости с пантерой,

привилегии лишая на добычу,

зовущую восторженной химерой

к сытой вольности, тщеславия величью?..

Отдавался я чуть нехотя, с задумчивым спокойствием вальяжности морской, поглощающей бурлящий нетерпением, приобщиться к водному простору необузданной стихии возжелавший ручеек.

Бесподобная наездница с ретивой целеустремленной хваткой техники, идущей на пролом. Куда?

Великолепие телесных форм

собою наслаждалось в бурном танце.

Обуза чувств – все пошлый вздор.

Зачем мечтанья в вольностном убранстве?

Пальчиком, чуть слышно, я касался Ольги, прыткостью возившейся на безотказном острие инстинкта.

Я рисовал желание на ней,

палитру будущего подбирая,

в гротескном преломлении лучей

красотной щедрости обещанного рая.

Она не замечала безучастия, в глазах —

метание восторга жажды утоления

азарта, охватившего подвластия размах

вершины дум расчета, счастья покорения…

Гумбертом набоковским себя представить я не мог. Да и по возрасту далек был от докучливого педофила собственника. Но чувство нежности к доверчивому существу, охотливо дающему себя на поругание обряда взрослой жизни, меня переполняло.

Хрупкость обладания девичьей честью,

горестных не знавшей разочарования утрат,

падкой на доступность самовольной лестью,

примеряя спесью пошлой взрослости наряд…

Такого выплеска энергии, зажатой в знойности тиски, стремлением обворожить себя поджогом страстности, увидеть я не ожидал. Но не темперамент это, а умение практично изощряться мельканием движений – одержимость, впившаяся в миг прекрасных ощущений, не желающая обронить и крошку слади из застолья лакомства, – «Пиранья!»

Механика – все остальное спит. Ни крика нервов,

жгущих тело раскаленною петлею,

от сумасшествия словесных перлов,

разум захлестнувших страстною волною…

И вдруг лобочек прыткий стих, остановив свое движение и, сжавшись судорогой вздоха, беззащитно распластался теплотой на возвышении любви, и вздрогнув напряжением, все тело взбудоражено вибрации неистово отдалось, словно мокрый собаченок стряхивавший капельки дождя.

Гжели изумленной два смотрящих блюдца,

искорки метнули из счастливой глубины

бойкости раскрутки юного распутства,

удаль зачерпнувшей легкомыслия казны…

В пассивной неге красота затихла и закуталась в моих объятьях, еле слышно прошептала: «Кончила… мне было хорошо». Я уложил ее на спинку бережно и удалился.

– А ты не будешь? Давай, но только не в меня.

Головокружение доступной красотой,

трепет властью холит рай мечты,

барствуя слегка, срывает мысли пестротой —

творчества несметные плоды…

Закрыв глаза, она ждала животного наскока с буйством кобелиного инстинкта… Шорохом чуть слышным, губ прикосновения я сладостность нектара с приутихшей юной красоты снимал.

Чудо! я увидел девичье смущение конфуза, радость робости заметного стыда, румянцем разогревшего лицо и грудь. Ноги сжались инстинктивно самосохраненья недоступностью; руки грудь прикрыли, а глаза метнули страх. Запах…

Девственность непокоренная души

плоть окутала застенчивости стягом,

беззащитно стыд повинный обнажив,

скромность выставив доверья благом…

Убаюкать, сказку рассказать, лаская, и покойный сон ребенка охранять с попыткой самоустраниться?

Затухающие поцелуи…

рук прощальное скольженье…

удовольствием блефую,

выключил воображенье…

– Не уходи, мне одиноко…

Признание приказ для цепкости объятий, телом всем объединиться с нежностью безумств, готовых жизненным теплом души окутать.

Чувство бережной сродненности, рождающей любовь. Забытье, провал во времени и ощущениях приятного, та бесконечность неразумная, восстановить которую по памяти нельзя, не предназначена она для обсуждения оценки здравым смыслом, лишь…

Образ, ускользающий за дымкой сна,

в безмолвном подчинении зовущий в бездну,

в глушь скитаний, что мечтой удалена

от ласки, напевая Афродиты песню…

И вдруг признания шокирующий голос:

– Зря стараешься, оргазмов множественных не добьешься.

Разумное спокойствие величья красоты,

шедевр храниться под бронею недоступности

заботливой охоты, груз взвалив чужой вины –

Джоконда, скрытая покровом серой скудности…

Признать свое бессилие пред опытом предшественников, не сумевших юному созданию помочь раскрыться глубиною феноменов счастью ощущений? Забытье! Лишить разумной подконтрольности фиксации происходящего и окунуть в мир неразумной власти чувств.

В одной из книг, полунамеком, я прочел загадочную фразу: «На теле женщины собой соединив четыре точки, ты сделаешь ее счастливой до безумия. Две снаружи, две внутри; и власть твоя над женщиною будет беспредельна».

Губы, две руки и фаллос – достаточный инструментарий для открытия заветных точек. Сомнений интерес гнал слепотою осязания, найти и запустить интимных кнопок волшебство. И не для власти личностной:

Раскрыть природы дикое творенье,

вдохновится угощения талантом –

любить, в познании порабощенья,

себя даруя ярким транспарантом…

На ком впервые испытал я волшебство воздействия на эрогенные поля любви? Марина бешеная, удержать которую в повиновении и на секунду невозможно было?

Бурлила нетерпением шампанского,

энергии вливая вкусовую милость,

с упрямым пылом воинства троянского,

и долго-долго конвульсивно пузырилась…

Люда… В полуобмороке забытья всех своих любовников перечислявшая,

Посмеиваясь диким смехом Ники,

обезглавливавшей посягнувшего на честь богини,

оргазм вкушая на смертельном пике,

слепо поклоняясь целомудрию любви святыне…

Тихоня Ксюша…

Мечтавшая, переродившись мужиком,

оттрахать весь стервозный род

секс-самосудом пытки над вселенским злом,

любви мораль пустив в расход…

Скрипачка, призиравшая себя за слабость,

отдавшись в рабство низменного пиетета,

душой наигрывая вдохновенья радость,

и наказания желавшая за это…

Четыре точки – ключ, снимающий запрет с нехоженых скоплений затаенного, просачивающегося наружу недомолвками характера поступков, потенциалом недосказанного, вызволявшегося эйфориею желаний, откровенничая на волне эмоций смуты пика счастья, погруженного в физическую благодать инстинктов голых, сластью рефлекторного раскрепощения.

О безобидность напускная, как опасна ты, прорвавшись на поверхность неосознанным. Гипотетический сеанс разгрузки, и не в здравом осмыслении себя.

Эффект душевного подъема,

за гранью мироощущений

разгульность нервного содома,

сжигает страстью прегрешений…

Разовое счастье, жаждущее повторения, но не интересного в тиражном исполнении одних и тех же причитаний. Печоринская скука взгляда: «Знакомясь с женщиной, я всегда безошибочно отгадывал, будет она меня любить или нет». Личность сильная навязывала ходом мыслей поведения программу женщине, и сама внушением соблазна попадала под зависимость, ведь женщина в себе уже решила кому пожертвует себя любовью… В поддавки игра? Покрасоваться остроумия богатством, судьбу чужую испоганив? Здесь не игра – снобистская дуэль с моральностью поступков комплексами детской неудовлетворенности. Вседозволенность пороков избалованной натуры демона, через которые переступая, совестливость промолчит, как должное воспринимая наказание умом серятины действительности остальной. Усталостная черствость вседоступности, напичканной наградами за обаятельную внешность, с разумом прямым и не скрывающим достоинств данного природой превосходства. Натура дерзкая с циничной холодностью напускной –

Не обрела душой предназначенья своего:

мечтой о страсти непременно воспылать желаньем к жизни,

стоящей на коленях, но гордецкое бельмо

осталось в самосовершенствованье на ступеньке нижней.

Лень? Но не ленится вести дневник,

анализируя посыл страстей,

где одинокий чувственный двойник,

надеждой ожидал любви вестей…

Дикость забавляет и охота, с тем, чтобы настигнув изничтожить или самому погибнуть волею рулетки случая.

Разочарованием права Светлана,

всех мужиков считая тварями,

приручение пройдя меж ног тирана,

за спесь кичиться дивы чарами…

«Я презираю женщин, чтобы не любить их, потому, что иначе жизнь была бы слишком нелепой мелодрамой…». Ум Печорина – он обращен наружу, не чувствуя в себе опорных точек личностного интереса к инструменту мысли. Не познал он творческого вдохновения, а откровения досужие страничек дневника ему цинизма прибавляют. «Всем завладеть…» – а для чего? Для счастья? Пресыщенная гордость – счастье? Без интереса к жизни?

С таким мировоззреньем долго не живут,

подкарауливая дерзостью случайность.

На некролог нарвешься памятных минут,

на вечность променяв событий актуальность.

Печорин слаб, свой ум расходуя на глупость в оскорбительной среде глупцов. А состязаться с женщинами, приручая их любовью, занятие пустое, если цель твоя лишь только в этом.

Загонишь верного коня,

плачевность, пожиная результата.

И жизнь душевная резня,

игрой в рулетку в поисках заката…

Лермонтов – мечтатель, увлеченный образом Печорина как идеалом отношения к бездарной жизни: циничный баловень судьбы, богатство, женщины и он, бесспорно, центр…

Гениальность обреченная на смерть

проклятием непониманья глупости,

компромиссов презирающая твердь,

лишая душу обретенья мудрости.

Четыре точки, открывающие душу – труднодостижимое знамение желаний… Нащупав, распознать их под бравадой чувств и бескорыстием повиновенья плоти. Это не игра, а тяжелейшая работа кропотливого естествоиспытателя, отвоевывающего у стыда и недовольства комплексов заветные клочки чувствительности растревоженного тела. Интуицией я покорял оплот страстей и, узнавая тайных помыслов наряд, пытался скинуть скованность разоблачением проблем, загнавших их в подполье неосознанного.

Были неудачи и финал непредсказуемый, как с Таней, справившей повторно Новый год… Но позитив преобладал, оказывая женщинам поддержку: обрести, через познание себя, свободу личностной уверенности, без труда повелевать в миру достоинствами, чем в избытке одарила их природа.

В покорности любви блаженства

раскрыться прихотью таланта,

душой пощупав совершенство,

предназначенья жизни гранда…

То, до чего Печорин в умственном развитии, к несчастью, не дорос: «Я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден как железо…»

Это в понимании моем не может лечь основою существования, особенно, не жертвуя ничем в себе для тех, кого любил. Актерский дар Печорина пронизан злобой, а «…идея зла не может войти в голову человеку без того, чтобы он не захотел приложить ее к действительности…»

Бедствие характера – палач и жертва,

холодный разум нереализованных страстей,

волей чувству мстит снобизмом власти зверства,

любви калеча душу среди пагубных затей.

Вспомнил сочинение аморальное, наделавшее шуму на вступительных экзаменах при поступлении в институт? И долгий и пытливый разговор с деканом, вопрошавшим: чьи стихотворные цитаты я использовал? И не ошибся ли я вузом, поступая в политех. Он своим авторитетом мне готов помочь переориентироваться в выборе профессии, переводом в университет. А упрямое услышав: «Я не хочу эмоциональный мир уродовать профессией и Вертера в душе убить литературным творчеством Печорина…» обиделся, как посрамленный, незадачливый студент.

Глухим заслоном эгоизма правоты,

укором недопонимая творчество,

несправедливым угрызеньем пустоты

молчания ввергаем в одиночество…

Четыре точки и единая программа страстности одушевления на фоне подсознательного. «Зря стараюсь? Не бывает?» это мы узнаем чуть позднее, а пока – ласкаясь планомерно механической работой в лоне междуножья, я исследую на Ольге чувственность, не подключенную к раскачке возбудимости качелей, обещающих:

Полет в заоблачную высь страстей

сознанием непредсказуемой вселенной дум,

на пир зовущих участи гостей,

скрывающих своих намерений нужду…

С какою жадностью следила Ольга за усердным овладением ее телесной сдобой, и не понимала, что за радость я на ней отыскиваю: шея, уши и все остальное, до чего я дотянуться мог губами и руками, глухоту зональной эрогенности отзывчивостью пробуждая. Ощутить реакцию сопротивления, переломить ее, усилить, 3 5 минут и правильные точки привнесут желаемый эффект.

Податливая немощь… Механизм, проверенный на зрелых формах, на юном теле не работал.

Не разбудить оскала страсти рык,

прозрению показывая на сговорчивый восторг,

мечты досуг спрессовывая в миг,

навечно покоряя вожделения простор…

Бессилия прощальный поцелуй,

не покоривший дерзости таинственную плоть!

Хоть сколько Афродиту ни рисуй –

не оживишь, пока желанье не родит Господь.

Сквозь шелест слившихся лобзаньем губ прорвался возглас… Он был сродни сорвавшемуся в бездну зову помощь оказать. Я обнимал вдруг затвердевшую, как мрамор, от нечеловеческого напряжения порочность скованного тела, красотой пытавшегося ощутить опору…

Распахнув себя неведомой стихии,

в обзор души ворвавшейся истошным воплем,

нервных зарисовок сюиты эйфории,

катарсиса цепляя струны чувств ознобом.

Жизнь в телесной пробудилась схватке,

вольнодумством бескорыстного ответа

страсти доверительной отгадки,

свежести преподнесенного букета…

Я нащупал клавиши заветные, родившие мелодию, услышанную недрами возможностей, заложенных природой. Податливая размягченность дивной, юной прелести резвилась в упоении.

Счастливое спокойствие свободного парения, с улыбкой благодарственного удовлетворения. Чистейшая душа, не накопившая неудовольствия, открылась просветлением способности вкушать величие отзывчивого духа взаимности блаженства. Непорочная чистосердечность, не встречавшаяся до сих пор мне в жизни; гармония души и тела – эталон для любования.

Красота доверия пушистой ласки,

нежностью окутана девичьей робости,

смешивая воедино счастья краски

с жадностью бесстыдства похоти нескромности…

Мне незнакомо состояние такое у мужчин. Где, на каком этапе становления предназначением утратили мы дивную способность разум забывать и вывернувшись наизнанку, демонстрировать инстинктов низменный порыв… Четыре точки и открытие, то о котором Ольга завтра помнить ничего не будет; и не поможет никакой напор упрямства мысли и ассоциаций дразнящих гримасы. Останется лишь

Образ погружения в объятья рая,

бредовым изумлением доступности мечтаний,

искушения непознанного края,

очевидным разрисовывая мир сказаний…»

Непознанного? Легенду о «Тристане и Изольде» вспомнил. Любовного напитка бал, что с Таней пережил?

Как ей дважды удалось заворожить, сознание собою выключив, диктуя нужный образ поведения и вне телесного касания? Есть и во мне болезненные точки возбудимости аффектной, в расходной памяти сознания пробелы оставляющих. У женщин состояние подобное возникнуть может при контактном соприкосновении с психофизической нагрузкой погружения в спрессованность экстаза чувств, безрассудности наркотиком включающей

Разнузданных желаний потаенные анналы,

души тревожности скоплений недовольства,

прикованного к сердцу, словно Прометей на скалы,

за непокорность и характера геройство…

На адамовых потомков прессинг действия на психику влияет приходя извне, переполняя интенсивным напряжением чувств безвыходности, в сознании счастливых записей минуты отключая, чтобы угрызения не мучили бессмысленною тратой сил на то, что уж исправить не удастся.

Вспомни, как в Афгане без «кольчужки» с автоматом по полю скакал… Сумрак?

«Загладь следы порочащего пребывания в объятьях малолетки, не отвечающей за действия развратных мужиков, и, уложив в постель щебечущее счастьем тело Ольги, убегай, пусть возомнит, что это ей приснилось.

Наслаждение развязкой злоключений?

Попранной моральности авторитет?

Совестливость запоздалых угрызений

грешностью наводит на душу навет?..

Она спала, прощальный взгляд

на нежное ристалище порочных мыслей

мечты, что возвратит назад

призывом ностальгическим сомнений казни.

С собой возьмешь разлуки боль

и оправдание найдешь души дурдому,

эмоций устранив разбой,

а обладанье счастьем подфартит другому.

И будет робкая печаль

топтать знамена эротических победы,

а память – вечная свеча,

нагаром недовольства приумножит беды…

Дверь входная, комплект ключей на столике в прихожей. Два замка, накинута цепочка… Мы гостей не ждем, закрыто капитально, но защелки, чтоб захлопнуть дверь снаружи нет! Уйти, оставив дверь открытой? И квартиру-кладовую антиквариата под охраной спящего ребенка? Или

В мантии Петра стать на часах

у врат комфорта вещевого рая,

с праведной невинностью в глазах

от посягательств грешных охраняя…

Невинно наигравшись, ускользнуть не удалось, за удовольствие придется заплатить! Кому вот только? Тому, кто приворотную ловушку отопрет снаружи, или той, что сладко спит, невинной жертвой посягательств став расчетливости комплиментов опытного ловеласа? Там в аэропорту все началось… Учитель жизни, обаянием и вкрадчивою обольстительностью был ты обращен к невинности растерянной ребенка.

Любуясь похотливостью воображения,

с душой невинной забавлялся откровением,

жестоко соблазнив ее услугой рвения,

раскрыв ей чары обольщенья зрением…

Через что прошла девчонка, прежде чем вознаградить тебя за цель, увиденную ею в аэропорту: женщина в кругу мужчин, готовых ради взгляда на нее писать стихи.

Ольга.

Власть красоты культуры взгляда отражение,

достичь ее услугой цели опознания,

в геройстве невоинственного поклонения

Елене… в страстности с собой соревнования…

Какой она проснется завтра, чувствуя неизгладимый след, что ты занес, прокравшись техникой умения в радушие не знающее о своих возможностях? Она достаточно умна самостоятельно принять решение, добавь ей мыслей стихотворных откровение, пускай, проснувшись, поразмыслит над твоим прощальным стоном.

Не возносилась чтоб особа,

свободного желания победой;

растерянность и чувств тревога –

пусть развлекутся с горечью беседой…

Прикосновение к лицу… Где я? Кресло…

Ольга в розовом пушистеньком халате, аж до самых пят. Волосы распущены от счастья…

Я помню все, чуть больше, чем она.

– «А память, вечная свеча —

нагаром недовольства приумножит беды…»?

А дальше? Ты хотел уйти? – располагаясь на коленях у меня, спросила робкая невинность. Отнеси меня в постель и уходи, никто в квартиру не войдет. Я спать хочу.

Подхватив халатик с содержимым, я расторопно двинулся к постели.

– Не туда! Вчера ты уложил меня на роскошь мамы.

Моя опочивальня дальше…

Будуар принцессы!

Розовость с голубизной парчовых стен,

изумлением смотрящих в зеркала…

Белый лебедь в окружении сирен

кличет песнею любовной в небеса.

Гарнитурный Ренессанс,

белого изящества ампира –

выпендрежа перепляс,

гордости идейного клавира.

Смерть и труд, господство и любовь,

и пятый элемент – игра.

Базовой фантазии улов

и образности ворожба…

– Тебе не тяжело меня держать, любуясь интерьером?

Ну, что, пойдешь? Но перед этим сделай то, что ты со мною сотворил вчера. Как ты исчезнешь, видеть не хочу, иначе…

Вот почему ты в аэропорту боялся приближаться к той…

Она не улетела бы тогда…

Не подзадоривай судьбу опаской,

откалывая опытом коленца,

не ведая, как поступить с развязкой…

Связался, тоже, ушлый черт с младенцем.

Искушенье загасить соблазна,

охладить, разочаровывая, искры новизну,

отстранившись взглядом непричастно,

на расстояние взвалив за легкомыслие вину…

Зовут ее не Ольга, а… Интерьерчик сделан под нее, сейчас я это понимаю.

А мать – та праведная Леда?

А может мстительная Немесида?

Дочурка – плод божественного следа

для наказанья человеческого вида…»

Позвонит уточню, а прав ли я? И куда пропала из альбома «Эрмитаж» закладка памятная взморского заката.

А тогда:

«Я любовался страстью в интерьере,

открыто призывавшей покорить ее

развязностью в восторженной манере,

принцессу воспевая рабским соловьем…

Бродил вокруг и около, не разрешая Ольге распоряжаться похотливостью интима. Впервые я увидел злость в ее глазах: она кипела судорожным зовом дикого желания, метавшегося в ней либидо, и отчаянием пригрозившим: «Ты мне не нужен… Я сама».

Накинув руку на лобок и ноги сжав экстазом,

телесность окунула в шок взыскательным приказом:

любой ценой вознаградить ристалище порока,

уняв терзающую прыть либидного чертога.

Оскал беснующихся глаз,

закатываясь в неге,

зеркалил внутреннюю страсть

восторженной утехи…

Ногтем указательного пальца на меридианах вольности телесной, наслаждавшейся собою, я, цепляясь за ворсинки кожи персиковой, обсуждал с мурашками их нервность бытия. Глубокий вздох, и тело напряглось, готовое отдаться трепетной волне оргазма… Я сдернул руку с разогретого лобка…

Эгоизма скудными дарами,

оплачивая страсти одежонку,

Ольга взвыла, скрежетнув зубами,

за наслажденьем бросившись вдогонку…

Не успела, я накрыл ее, раздвинув ноги, и Пронырой занял место вожделенного желанья.

Ропот недовольства, темперамент и энергию экстаза, —

все я получил в одном букете,

впечатляющего гранями мечты алмаза,

засиявшего в природном свете…»

Таня ревности не зря хлебнула: я люблю девчушку ту, раскрыл которой часть возможностей, обласканной наградой пола наслаждаться. Татьяне повезло с услугой первооткрывателя, сумевшего свой интерес с успехом совместить подарка бережного отношения:

К природной красоте инстинкта,

фантазий наслажденья животворной кладовой,

ликующая, чтоб слабинка –

бравировала б жаждой на любовный позывной…

Ревность! Вкус ее меня преследует, как только я коснусь в воспоминаниях нащупанных на теле Ольги точек. Наивная податливость, с отточенною страстью понимания где тот предел, который порождает буйство в теле, заставляя вновь и вновь бежать навстречу пламени оргазма. Совершенство, данное природой ни за что и подкрепленное живым умом красотный симбиоз неповторимости гармонии божественного существа. Затменье полное: все положить, отдать себя для счастья родовой принцессы. Ревность! Я наслаждался ею в мыслях, думая о том, кто первый растревожил эту девственность, оставшуюся непорочной в ожидании меня и полигоном ставшую для поиска и отработки техники и пластики движений в погоне жадной удовольствия за мигом ощущений.

Я Ольгу к будущему ревновал,

пытаясь удержать ее в обзоре планов,

огранкой чувства жизненный кристалл,

облагораживая, ждал любви в приданом.

Благоухающий весной цветок,

открытый красотой для обозренья чувства, –

мечтательности нежный голосок,

балует обаяньем аромата блудства…

Время фантастического единения, и жизни воплощение без Ольги я не мыслил, играя роль серьезной отстраненности на людях и пылкого наставника в объятьях юной страсти. Естественная взрослость Ольги, с ребяческим задором хулиганства, позволявшей неожиданные выходки с показом власти надо мной в присутственных местах, учитывая возрастную разницу, шок вызывала окружающих. Физическая близость для нее была насущною потребностью и возникала с неожиданной спонтанностью, где бы мы ни находились: на густонаселенном пляже или в сонной электричке.

Существо с характером богини,

гордо реющим над позволением себя любить,

нежностью касания к святыне,

статуса импровизируя попыткой счастья быть…

Как трудно было сдерживаться в рамках возрастной морали, но девчонка эта моментально плотью раскусила благосклонность моего либидо:

К свежести задиристой улыбки,

впившейся смазливости кивком,

и в доверчивом переизбытке

властилинше выказав поклон…

Отпуск, проведенный с ней, незабываем; но жизнь гораздо прозаичнее желаний праздной суеты. Я, в повседневности, вернулся на работу, Ольга в сентябре, по настоянью матери, студенткой стала спецучилище изобразительного и прикладного искусства. Видеться мы стали реже, а в середине октября меня направили в командировку.

Опустошающая расставанья грусть,

потерей чувств живительной опоры;

и опасений вязкости зыбучий вкус

с дражайшей верностью вступает в споры

с временем, сжигающим хвалу икон,

беспечно возводя другие храмы

принципом: что с глаз долой – из сердца вон…

ведь есть запросов близких дифирамбы…

Насколько сильно Ольга привязалась чувствами ко мне? Ее попытки мною афишировать в компании знакомых – провалились. Непреодолимая преграда скудности насущных интересов в обстановке примитивного подтрунивания, с издевками над глупостью своей – меня не привлекала. На сборищах подобных Ольга

Королевой наряжалась бала

и энергией симпатий куража

сбрасывала вольностью забрало,

ролью обличая принца и пажа…

Перемигнулся я и косвенным знакомством с мамой Ольги. Задумчивый и долгий взгляд рентгена опытности, свыкшегося с косностью показа восхищения покорности смотрящих на нее, впился томною раскруткой мыслей, примеряя мир моих достоинств на себя…

Мой взгляд такой же – я порочен восхищением,

не пренебрегающим божественностью дара,

и увлечением бессрочен приглашением, —

этому повелевает жизни кара…

Мы поняли друг друга, и веселостью цинизма «тещи» и «зятька» возвышенно расстались. Ольга, ставшая арбитром и немою соучастницей дуэли взглядов, высказалась после встречи однозначно: «Она приревновала. Не меня… Похожий взгляд я видела, вручив записку, в аэропорту».

Женская душа – свободомыслия потемки,

утверждающая непокорности успех

перспективой покорить в самолюбивой гонке,

где мужчина любящий всевластия подтекст…

Где шуткой, где соблазном обольщенья, под шумок моральных разглагольствований, Ольга издевалась саркастической бессовестностью удивления над ханжеством попыток навязать ей возрастную скромность. Дружба с сексуальной подоплекой взглядов откровения – нам доставляла удовольствие, внимания не обращая на лицемерия враждебную среду, желающую нас разъединить.

Но была одна таинственная ниша, где мое влияние на Ольгу не распространялось, а ее, перечисленьем кличек, было безграничным. Я не был вхож в потемки подворотен со зловоньем и суровостью порядка банд, враждующих за территорию торговли контрабандой, поставляемой портовой мафией.

Очень осторожно, чтобы не спугнуть возникшим интересом к деятельности Ольги в этой нелегальной бреши соцторговли, у приятеля давнишнего, имеющего связь с портовыми структурами, я попросил достать мне джинсы, ненароком в разговоре кличку Ольгину упомянул, сказав, что пусть завскладом постарается.

Дружок улыбочкой осекся… «Куда ты лезешь? За девчонку эту голову снесут. Она под круглосуточной охраной папочки, который знаешь кто?.. Касатка к контрабанде отношенья не имеет, у нее задача посложнее… Там мамаша верховодит всем – непотопляемая дама, связи и прикрытие, как у премьер-министра. Система отработана до мелочей и чужаки на расстоянье выстрела не подойдут».

Серпа и молота незыблемая власть,

коммунизма блага дарит одиночкам,

наживой к благосостоянию припасть

слугами Гермеса к дефицитным точкам.

Идеологией витрины поучая мир,

в духовном прозябании марксизма бездорожья,

сна «Светлым будущим» латая повсеместность дыр,

с заклятого капитализма рвали все, что можно…

Три недели с Ольгой мы не виделись…

Терпение зажатое в кулак,

нежности безмерной стерегущей сгусток,

готовый изваять душевность благ

образа любви выстраданном в чувствах…

Я встретил Ольгу после окончания занятий, возле здания училища. Она в компании девчонок, в центре дирижирует беседой смехом и издевкою колючих реплик. Меня приметив – приумолкла и, небрежно попрощавшись, отделилась от подруг, направившись на встречу. Но с каждым шагом замедлялась, отдаляя соприкосновения момент.