Текст книги "Пролежни судьбы. Книга вторая"

Шоком грань доступности перешагнуть,

интимом беззащитности зажечь свечу

и в потемки чувств указывая путь,

насмешливостью дерзкою шепнуть: «Хочу»?

– Твои слова воздействуют сильнее взгляда. А взгляд – задиристой надменностью тревогу вызывает, как будто что-то у меня не так.

– Подневольность скрытная

тоскою преданности защемит…

Воля челобитная

чувством разжигает аппетит…

– Твою я тоже знаю слабость, но ты ей полностью не отдаешься, не то, что Саша.

– Отдался бы желанию и стал бы эгоистом для использования разового, и для злобы, и досады, у которых продолженья нет. Унизить и расстаться акт для подворотни, когда уверен, что другого раза у тебя не будет: она же Королева. Желанию отдаться и забыть… Зачем пленительность завлек?

– Твой эгоизм опасный – он неволит душу.

– Ваш эгоизм воспитывала кротость,

что под свое желанье стелется угодным плющем,

в отплату благородности – вельможность

убожеством воздаст, калеча нравственную душу…

– Сможешь повторить, что только что сказал?

– Мысль для актуальности прочтения. Попробую, но через пять минут, когда осядет пена.

– Поэтому с тобой и трудно: мыслей вольное нагромождение опережает понимание.

– Ты этим не страдаешь: интуитивность понимания опережает мысль мою…

– Когда ты рядом – шепчет: «Я хочу тебя», когда ты вдалеке – дурачится загадками.

– Когда Ты рядом, шепчет: «Докажи – любя!».

Когда вдали – в тоске, дурачит снов разгадками.

Скажи, а с мужем у тебя противоречия не возникали?

– Он не любил, когда ему перечат и… А почему ты спрашиваешь?

– «Души не чаяли», – это не про вас. Он не первый у тебя мужчина.

– От тебя не скроешься. По-разному бывало, но когда он заболел, жизнь наша изменилась.

– Мучает один вопрос: «А почему?» «Мы жили счастливо, но муж уж десять лет как умер?..»

Власть эгоизма ущемляет кротость,

что под диктат желаний стелется угодным плющем,

а Бога благосклонная вельможность

спокойствия роскошеством укроет нравственную душу…

– Я так и знала: ты не сможешь повторить, не изменив первоначальный вариант своей тирады.

– Я тугодум,

но не для дум:

для бессмысленных души повторов,

актуальность потерявших норов.

– Вот так же ты во всем: отслеживаешь актуальность, и Таня

может тоже вдруг ее лишиться.

– Актуальность беспощадных чувств во власти Бога;

узурпировать их пыл под силу ль смертным?

Смерть любимого – страшнее, чем туда дорога,

жизнь хранит и поощряет чувству верных…

– Откуда ты берешь богатство это?

– Не ведаю. Внутри звучит аккордом текста,

к мысли выставляя комментарий свой

бескомпромиссностью навязанного шефства,

властно управляя речевой строкой…

– А я вымучиваю строки, а память никудышная, и на пути к бумаге их обязательно посеет где-то.

– Какую книгу ты последнюю прочла?

– Ремарка год читаю… до слез…

– «На фронте…», «Трех товарищей без перемен», «Под триумфальной аркой», «Время умирать», «Ночь в Лиссабоне»… «Возвращение»… «И рая не видать». Поехали, ливень вроде поутих.

Указатель – «Национальный парк». Проселок с рытвинами, словно от бомбежки, густота еловая и бережок песчаный, с чудною озерной гладью. Тишина безлюдья глаз с простором и без принудительных следов цивилизации. Последождевая свежеть и прозрачность красочной пейзажной вывески ушла на задний план, как только Таня оживила появлением ее.

Из машины выпрыгнув, босая, шла она, раскинув руки для объятий волшебства природы. Ноги окунув в водицу озера, маняще обернулась… Черное полупрозрачное в подсветке солнца облегающее платьице, и по диагонали во всю его длину грудь украшала яркость очертанья губ. Она стояла, руки обращая к небесам, вдыхая телом всем природы поцелуй.

Вдохновенья красоты гротеск,

зуд болезненный неистового взвизга

наслажденья ею – жизни всплеск;

женщина – предельность чувственного риска.

Образности игровой разгул,

волшебства колдующего повелением

верности, чтоб чувству присягнул,

Бога подношенье оплатив смирением…

Обнять? Нет, время не мое: сама с собой, с природою сливается Татьяна… Одним движеньем, через голову, ненужный платья лоскуток с себя сорвав, явила обозрению изобразительности красок наготу для опознания. Взглянула, улыбнулась непорочной девственностью умысла и отдалась озерной благодати.

Взбаламутив озорством беспечности простор –

темперамента ликующее половодье

с детством жизнерадостным вступило в разговор

безнадзорною призывностью души к свободе…

Резвящийся ребенок…

Нет с собою фотоаппарата, а то… Остановил мгновение?

Ты его и так все время тормозишь печалью: игровая киносъемка впечатлений документальностью сменилась стационарной выставкой запечатленных снимков. Динамика отсутствует. План образный, глубокий любования деталями: «Боярыня Морозова»…

След от полозьев на растоптанном снегу,

природы белизна на первом плане…

Что дрязги мелочные на ее веку? –

растают прошлым… нет их в вечном плане…

Ты где? В прохладности музея?

Предметные понятия упрятав в образ,

мышлением прикрыв свойств формы наготу

в сознание впускаешь игровую вольность

без принужденья оживляя красоту.

Дух, созерцая объективную случайность,

в счастливой середине помыслов и дел

обхаживает чувств достойную ментальность,

наладив паруса фантазий каравелл.

И бережливо, средь идейных побуждений,

осуществляя знойных замыслов разбой,

прикосновением к острастке искушений

не растревожить спесью красоты покой.

Оплатит щедростью разумная богиня

эстетикой самосознания искры…

И воспылает творческим огнем гордыня

вершиной беспредела жизненной игры…

Включись, ей одиноко; от этого и буйство, обращенное на гладь озерной неподвижности. Татьяна пред тобой устроила спектакль, всколыхнуть стараясь новизной устоев непокорных плановость, незыблемую распорядком жизни. Максик приучил…

Подсветка солнца несколько другая, и главное, что ты на берегу, а Зоя… Таня манит в вечности игру: двоих с любовью. Похоже, это твой закат.

Фотограф… С какою завистью смотрел он на тебя, отснятую неповторимость мига наслажденья отдавая. Чтобы он отдал, запечатлеть себя в том заповедном кадре? Как и ты, сейчас, наверно, все, что было после.

Мама… Разбирая документы, оставленные ею, я нашел журнальную обложку: ту самую… Жизни боль своей скрывая – берегла.

Все, что было после?

Отрезать жизнь от представлений,

вершащих предсказуемость событий;

наскоком недоразумений

обрадовать свершения открытий.

Остыть от мемуарной давки,

мумифицированных грез наскока,

без ностальгической добавки

морали застоявшегося смога.

Рискнуть запойно распорядком,

подставившись маршрутом под случайность:

сесть в поезд в качестве подарка

и не соскакивать, повтор – банальность…

Пока водицей причащается девица,

бесподобности соорудить алтарь,

чтобы верой в чудеса взметнулась лебедица

птицей счастья, улетающею вдаль…

Я изловил лебедушку, восставшую из свежести озерной нимфой, и, в полотенце обернув, отнес в разложенную в «бусике» постель. Таня… как она благоухала:

Капельки природы чародейства

сдобную осанку обняли букетом

благородства запахов семейства

экспрессивного цветочного балета.

Лотос чудный, лилия, кувшинка –

волшебство творца, украшенная нимфа –

ладанка любовного напитка,

сон касания божественного нимба.

Ощущений красочная гамма,

хрупкость чувственности нежным ожерельем

вновь прильнула к верности Тристана,

страстью сердца совершая омовение…

Единения с природой, красотой подсматривающей робко за любовью собственных творений легким ветерком дыхания, лучами солнца, ласковой игривостью щекочущих терпимость радости интимного слияния.

Пчела жужжаньем вопрошает: «Есть ли мед?»

Есть: для избалованного всеохватом языка,

диктуя любящему строчек наворот;

здесь: любимую поэзией возносят в облака,

стиха символикой рождая приворот…

На спинке у Татьяны:

Букв завитки сливаются в слова,

графической канвой выкладывая мысли,

души тревоги тайного тепла,

волнением ее любуясь без корысти.

Ласкай обеспокоенную дань

пламенным признанием прикосновений,

пеняя на убогости словарь,

не меняющий высокопарность изречений…

– Ты будешь молча баловаться только языком?

– Мое молчание, как песня многоголосья тишины, ласкающего поднебесья любви сердечной прямоты.

Я Вас любил… люблю, сомненья прочь,

неповторимости душевной болью,

что делает тоской – бессонной ночь,

а день – надеждой встретиться с любовью.

Я Вас люблю – безоблачностью дум,

любуясь взглядом на красы богатство:

подогнан ладно вольности костюм

в обнимку с темперамента пиратством.

На Вас молюсь распевностью стиха

и бессловесно верностью поступков –

плен счастья в искушении греха –

сердечной чувственности томных звуков…

– Признание наспинное не разобрать. Нельзя ли чуть пониже и с усердной остротой проникновения?

– Твой гормональный зов несет в себе

сладчайший отзвук дикости природы,

дай насладиться вкусовой мечте,

плетущей страстью жизни хороводы…

– Шерсть на мне всю поднял дыбом

страсти хоровод языковым нажимом.

– Люблю, как необузданный мотив

нервозной склочной радости нимфетки,

готовой на запойный эксклюзив,

рискованный демарш и без разведки.

Заповедное спокойствие глуши,

опоясанное романтическою дымкой,

наслажденьем раболепной госпожи,

за собой зовущей в рай интимною тропинкой.

Люблю задиристость любви оков

с бравадою свободной привилегий,

не признающих чувственных долгов,

сражаясь за исчерпанность мгновений.

Обладания роскошного покой,

подчиненного рассудку жизни привороту,

пиршество природы в радости мирской,

приговаривает жизнь к любви круговороту.

Секс в стиле архаическом:

Вечность не тревожит повседневный спрос,

дармовой беспечности секунды быстротечны;

в прошлом было все: печаль и радость слез,

смерть да детская любовь необратимо вечны.

Небрежный, неприкрытый, жадный для себя,

желаний повторить приятность прежнюю,

пригревшись у лучинки прошлого огня,

поджечь, стремясь, стихию глаз безбрежную.

Четкость роли, прагматический расчет,

обособленность уступок дерзости звериной,

властности экстазной буйственный заглот,

жизненности ощущений покорясь личиной…

Вид новый наркотического зелья – секс вперемешку со стихосложением. Работа мозга на пределе с выбором, что для него первичней: улавливать приятностей округу или забавляться образною мишурой. Я изменял Татьяне трезвою оценкою творящегося – достижение ее, внушившей беспокойство дрожи тем, что я имею, а иначе: со словарным творчеством наедине останусь. Катализатор сущего, вводящий в ощущение всеобщей растревоженности.

Привольности свободных правил пик,

удовольствие игры сознанья вне понятий –

рай, недосягаемость искусства шик

вдохновенья вечности божественных объятий.

Плод запретный осознания себя,

обнажением греховного начала пиром

доли мученика, жившего любя,

в счастье вдохновенья волею судьбы клавира.

Я прикладываю губы к Таниному сердцу:

грудь колышется взволнованным соблазном,

руки ловят воздух, счастья стон тревожит меру

сладострастия мучения оргазмом.

Любимой счастье наивысшее:

отдать себя для наслаждения утехой,

по благосклонности Всевышнего

укореняясь в жизни благородства вехой.

Бессилье тихих слез, пролившихся экстазом, –

волшебная награда для души поэта,

ласкавшего красот, сияющих алмазом

чудес телесных гордость вечного сюжета.

В мыслях заикаясь почитать стихи,

соразмерив теплотой души портрет живого

образа восторгом слаженной любви,

силы черпающих чувственным сужденьем слова…

Нужно это Тане? Для нее сумятица расходных слов, звучащих стройно, но невнятной мыслью, ковыряющих душевность… а зачем? Отдай, что есть, делами: ощутимо и наглядно. Вот где ощущение раздвоенности: тело не мое, оно принадлежит физическою подчиненностью инстинктов Тане. А поэтика духовности, не находя среды проникновения, за происходящим наблюдает. Нет нужды делиться мыслями, их рациональность может прозвучать рогожинской угрозой, а тогда?

Неприступная суровость, нрав скалы,

не дающая возможности объятий,

глушь расщелин, тупиковые углы,

стон обрывов и зловещий гул проклятий.

Запереть ненужностью влечений дух,

чувства обесточив волевым усилием,

вдохновенья песней не тревожить слух,

жизнь зашорив суетой мирской засильем…

Сколько раз ты так пытался поступить, сужая рамки восприятия тревожащей округи… Не получилось. Не твое убить, покаяться, на пару сидя у постели умерщвленной, наблюдая разложение мечты, благоухающей духами. Но что-то не давало сумраку ума проваливаться в пессимизм зловонья ада безрассудства. Проблеск красоты, не меркнущей в сознании и в оптимизме сумасшествия, как у моих собратьев «Идиотов».

Красоты хрустально-звонкий голосок,

выживающий сам, – прихотью природы,

новых ценностей несорванный цветок,

ароматом продлевающий породу…

– В молчании считать на мне мурашки долго будешь?

– Люблю мурашек темпераментный забег,

спешащих наперегонки в восторженной запарке

сигнал подать тревоги, будоражащих утех:

телесная готовность не скупиться на подарки…

– Мне нравятся твои подарки

без темпераментной запарки.

– Без черты подобострастия у тех,

чья телесность в вечном недостатке,

претендуя на подарочный успех,

не запеть в мурашечном припадке?..

– Песнь твоя то заунывностью плаксива,

то заумностью на редкость импульсивна.

– Голову кружить вам это не помеха.

Да и недоступностью ответить смеха

упрямства: за красоту должна быть плата,

напоминающая ты душой крылата.

Потакая слабостям красотным критиканства,

оплодотворяющего жизненный процесс,

фибрами чувств ублажаем их самоуправство,

рай земной воссоздавая волею небес…

– Потакая? Созданная вами жизнь земная

на словах напоминает о цветенье рая.

– Рай расцветает мерою любви —

мечты, воспитанной в душе;

себя гордыней сердца возвеличь –

рай будет даже в шалаше…

– Хочу! Введи гордыню в знойный раж,

Колесный содрогнулся чтоб шалаш.

Пальцем указательным, неспешно, как художник кистью, я разрисовываю прелести Татьяны. Власть полная касанием луча желания по точкам эротическим воззвания. Непомерной концентрации усилие дурманящую власть бессилия напором сладострастных мыслей разжигающее.

Сухость знойных губ и влажность между ног,

в жажде ждут припухшие соски прикосновения,

полон страсти пытки оголенный шок

в слепоте несносной похоти бед подчинения.

Как люблю я нетерпенье зуда,

голосящего обещанною снедью

трепетного вкусового чуда —

почесть самоволья парному веселью.

Вой желания, ретивость рук и губ,

на пути восторга слез к порочному сближению

исповеди тел, броском в инстинкта блуд

волей судьбоносных чувств, пришедших к соглашению…

– Ты опять не погасила ближний свет?

– Ты о чем?

– К нам вероломно кто-то постучал.

– Не слышала. Ты шутишь?

– Одинокий путник в наш шалаш незваным гостем попросился. Отпугнуть? Надену-ка бюстгальтер без трусов и свечку вставлю…

– А зачем? Прожектором уж лучше покрасуйся.

– А если без него вернусь?

– Нет, оставайся лучше здесь, пока цветочек красит спесь.

– Горные вершины, вечность подпирая,

Спят во мгле ночной,

Тихие долины – островочек рая,

Полны свежей мглой;

Не пылит дорога в ветреном покое,

Не дрожат листы…

Подожди немного, отлетит мирское –

Отдохнешь и ты!

– Что-то очень знакомое.

– Это я подмазываюсь творчеством к любимцу женщин Гете.

Пойду, взгляну, кто потревожил нас в минуты страстного покоя, предложив мирское.

Отдохни, подумай светлыми мечтами,

развлекаясь тем, что в жизни не сбылось;

опыт счастья горд не тем, что за плечами,

жадно вглядываясь в будущего злость.

Я ненадолго разгоню соперников испугом,

не лезут пусть в идиллию шалашную со стуком.

С природой, на сегодня, это наш заказник,

объединенного общенья ласки праздник…

Дивный вечер, мгла над лесом затаилась; озерная зеркальность отражает звезд печальный взгляд; уют природного затишья перед сном; луна зевает полнотой беззубой круга, провожая лучики последние закатных переливов… Кто же нас «фотографировал» со стуком, и какие снимки он предъявит?

Не жди, что воплощение вернет

мир радужный испытанного прежде.

Молитва обещает нам полет,

чтоб насладиться прелестью надежды.

17 мая

Стяжатели и лихоимцы – алчный клан,

в бездушии дошедшие до омерзенья,

корыстолюбие чье кредо и обман,

прикормят жадность адова мученья.

Неподалеку двое молодых людей, без снаряжения туристов, разговором разминались. Я пошел навстречу собеседникам.

Да, разбить шалаш, уединившись

с кем-то, на планете перенаселенной

так же трудно, как и не родившись

плодом в чреве девственницы быть законно…

– Привет, ребята! Чем могу помочь?

– У нас машинка на грунтовке села, выехать не можем, надо дернуть.

– Хорошо, мы вам поможем. Где застрявший агрегат?

– На противоположном берегу…

Придется Таню в «поцелуйчик» одевать,

прервали баловство на полуслове,

спугнув Орфея вдохновенья благодать,

свечу державшего наизготове…

– В состязаниях по перетягиванию каната нас приглашают поучаствовать.

Приз: спокойствие с любовью в шалаше,

с продлением беседы в неглиже,

звезды ослепляя счастьем на душе…

На нашей стороне: мобильность и маневренность да нимфа сказочная за рулем. Противник маскируется, зарывшись по уши в песке. Мастерством водительским готова ты блеснуть? Только лик улыбчивый накинь поверх амурного костюмчика невинности одежды, а то соперник, пораженный соблазнительною тягой, одиночеством нас не порадует.

Да восторжествует выхлопом водительская солидарность. Аминь.

– А про солидарность можно поподробнее?

– Без задних мыслей дерним мальчиков за вымя

лошадками, что держим мы в запасе,

а то глаза их одолел психоз уныния,

лягнем впрок и отпустим восвояси…

– Словами ты лягать мастак, выпяливаясь, словно фрак.

– Похвалы не сбрасывая со щита,

согласен взять бразды правленья на себя,

и с чуткостью твоей, Орфея и Христа –

постельный пыл сберечь, лошадкою руля…

– Попробуй не словесные бразды.

Авось и не испортишь борозды.

– Возраста ярмо пока не гнет,

изнашивая трением мужскую ось

тяжестью приятнейших хлопот,

рассчитанную Божеством не на авось…

– Ось звучит солиднее, чем…

только в зажигание ее не суй.

Склоняя и засовывая, где попало,

не бережете вы родное запихало.

– В вашей власти лонная доступность,

задирающая фаллоса успех,

целомудренность, любовь, распутность –

женственности счастья разудалый грех…

Я сел за руль разъезженного Таней «бусика».

Зажигание, движением привычным скорость задняя, сцепление – заглох! В передачу не попал, коробка основательно разбита глухотой… Зажигание, на скорость первую рычаг, сцепление, толчок, опять заглох.

От такой издевки, что сопутствовала взглядом конвульсивные попытки двигатель запрячь, мой имидж как водителя был похоронен навсегда.

– Мужицкая самоуверенность, что между ног,

бессильем осрамится ласки пожалев глоток.

– Да, получилось не с руки.

Но там, где ласкою зияет взгляда омут –

от вздора плавятся мозги,

и вековою твердью пирамиды стонут.

– Уступи-ка место. Ты мне нравишься как терпеливый пассажир, а мастерство мне демонстрируй на словах и выездкой в постели.

– Словесность запрягать не легче,

приструнивая непокорность мыслей,

фантазий голосок изменчив,

беззубостью не промышляет пищей.

Угодливое лону мастерство,

фундаментом оказывая стойкий интерес,

превознося восторга баловство,

само нуждается в опеке лона позарез…

Пока кропал я строки про себя, мы обогнули озеро и натолкнулись на преграду: «Subaru» тюнинг свой афишный распустив, зарылся аж по самый выхлоп и, беспомощно упершись брюхом, загнанным сердечком полыхал.

Да! Лошадку пацаны запарили. Есть возможность перед Таней реабилитироваться мастерством водилы.

– Машинка полноприводная?.. Через рельсы перескакивать и гнать по шпалам, ставя на дыбы машину никогда не приходилось? Нет? На раз, два, три… Ключи?

Ну, вспомни все, чему тебя учила беспощадная армейская машина, издеваясь над твоей гражданскою манерою вождения, вбивавшуюся почитателем живым шедевром гоголевских «Мертвых душ».

«…задним ходом, глядя только в зеркала…

«Машину разобьешь – убью», угрозы назидания, матерый инструктаж фельдфебеля «Ноздрева», играющего рядом пистолетом.

Неуставные отношения с команды начинались: «Делай так, как я сказал», а далее приказ, угрюмо запинавшимся на рытвинах и кочках матом, от которого наставник по вождению мой первый заболел бы причитанием маниловщины…

На железку заскочить по насыпи на скорости – легко, а вот убраться восвояси, выскочив из рельсового плена, да не кувыркнуться… Помнишь, как от поезда по шпалам удирал, инструктора на смелость проверяя. Сдрейфил он и из машины сиганул…

Пистолет потом мы долго по кустам искали. Не нашли, вернее, я нашел, вернув его «Ноздреву» лишь на базе, без обоймы: грохнул бы курсанта, за слезу пролитую по поводу пропажи личного оружия и ссадин заработанных от страха…»

«Ласточка» – давай! Нам надо показать гражданским боевой напор и силу офицера К.А. На три: задняя, ручник и резко скорость, и направо руль…

Браво кобылица – взвилась из оков,

силушкой мечты расправив крылья…

Под напором поэтических мозгов

на Парнасе стонет камарилья…

– Ну, ты спец!

– Дождался удивления Татьяны, в кои веки заслужил скупой похвальный лист.

– Как это удалось тебе?

– Представил: неминуемо настигнет поезд, хорошо не встречный… А то бы не присутствовал сегодня.

– Такого полыхания в глазах еще ты не показывал.

– А где, пред хамоватой простотой афганца, ослепив бездарность мужика? Красиво?

– Страшновато… Но впечатляюще заманчиво. Я тебя совсем не знаю. Когда ты удирал от поезда?

– Да не от поезда, а от призвания навязанного властью.

– Убежал?

– Когда побегал без кольчужки с «калашом».

– И далеко бежал?

– В обитель душ умалишенных.

– Псих, поехали! Ты жутко возбудил меня. Но не пущу тебя за руль – угробишь!

– Твои попытки были ближе к этому…

– Да ты что? Всего лишь шалость, чтоб не расслаблялся…

Покорность стелется, желаньем волю

загнать в прокрустовой угодливости нишу,

главенствующей обменявшись ролью,

в фантазиях буяня так, что сносит крышу.

Дерзает вольность прелестью захвата

наивной чистотой телесного парада,

порабощая красотой легато,

поддразнивая нетерпением стаккато.

Насилье слабости над тягой силы,

живой катарсис отблагодарит раскаяньем,

восторга всаживая чувства вилы,

мелодии любовной бедственным заклятьем…

Отыграла на «свирели» – спит Татьяна.

Увидев, как я распорядился автосилой при свидетелях, Татьяна выказала восхищение испугом. Кольнуло ревностною тягой завладеть умельцем, отсюда возбуждение, переходящее в экстаз захлеба гордости: «Чем я владею!». Оценила? Сегодня отдавалась по-другому:

Театральный шарм ласкающего обхождения,

импровизация по нотам опытности вкуса,

темпераментная затаенность дозволения,

любовью забавлялась, как божественная Муза…

Мечтал заснуть под светом звезд, но глядя в окна, он не убаюкивает. Холодной бесконечностью пространства глубины напоминает о ничтожной бренности пылинки жизни.

Насытил Таню, сам оставшись в не у дел? Механическая искра впечатлений пересилила сегодня прелестей букет телесный. Адреналина не хватило, и Татьяна ощутила это сразу, переменив манеру поведения.

«Porsche», ревущий тягой страстности,

впряженный двигателем в нервы,

место уступил вальяжности

дорогостоящего «Bentley»…

Но все же взорвалась в причуде танца птицы, крылышки ее желаний не подрежешь: не может двигатель мощнейший не рвануть на финишной прямой, напругу упоения не оросив слезою. Ее угробит чувств переполняющий экстаз, как…

Наслажденье жмущееся жадной лаской

благодарственно за сладостную участь:

отдаться эротическою пляской

под фантазий адонисовских певучесть.

Наслаждение секундного успеха,

властью подчиниться зову Афродиты

покровительственно-гордостного смеха:

ты бесправный паж ее угодной свиты…

Гробить по-рогожински любовь – делая ее бессмертной? Зачем же оставаться самому на белом свете, но вдали от той, что наградила безысходным чувством? нет логики поступка. Так же, как представить труп на отпевание сопернику сочувственным присутствием, тебя убить не получилось, так давай же вместе поскорбим над той, что не досталась никому.

Красоту сопровождает ореол несчастий,

ревностно следящих за успехом самомнения,

горечь слез подмешивая к безраздельной власти,

надсмехаясь над прикрас бессильем к счастью рвения…

Спокойствия утробной жизни, представляемого Таней, ей самой не нужно, и от этого смятение с желанием остепениться, обретя стабильность гордую под балдахином.

Н. Ф., сбежав из-под венца, определилась честно: нет будущего у нее, и это остро ощущая изоляцией, она не лезет на рожон судьбою обещаний. Нравы окружающие губят, растлевая тех, кто их умней и утонченней хрупкостью душу организации духовной. Биться с нравственным недоразвитием, как Ипполит? Фарсом наказать, выдавливая слюни и злорадство, как Н.Ф.? По-идиотски соглашаться, пацифистски блея невпопад?.. Надсмехаясь издеваться, как Рогожин? Или втемную, в своей возвышенности одиночеством себя сморить?

Творчеством укрыть стремлений раж,

проблесками мысли нежить пустоту,

с прошлой скорбью разыграть реванш,

музе вдохновения надев фату?..

А Таня? Исчерпала ли она возможности подстегивать упрямством творческие бредни, в зрячесть возвратившись из постели?

Взвешенность спокойной неприступности:

Паллада – изваяние божественной элиты,

с искоркой в глазах – кинжал распутности,

с обворожительности вертким задом Афродиты…

Угробит?..

Подведя черту насыщенностью жизнью,

женщин губит старческий порог,

исчерпав до основания отчизну

красоты – душевности чертог.

В тишине, в безмолвии тревог гнетущих,

разум гаснет в сумраке ночи;

нет зацепок страсти зова о грядущем,

окруженье схоронив мужчин…

Не дам себя заботливостью милой

в водоворот втянуть посредственных затей,

почтив услугу творческой могилой,

гниением забвенья поэтических костей…

Таня беззаботно бы не придавалась сну, зная, что решается ее судьба. Впрочем, ночь бессонницы твоей глупее установок жизни ей определенных. Рогожина, пожалуйста, ты из себя не строй, своею жизнью распорядиться не умея, тем более замахиваться на судьбу Татьяны. Ты Мышкин, для которого все женщины своеобразием подобны изощреньям почерка, показанного целью – излиться мыслью на бумагу.

Каллиграфией стихов в ночной тиши,

насыщай крамолой мыслей пустоту?

Уникальности душевной барыши –

все под гробовую унесешь плиту.

Жизнь твоя, как дом Татьяны: не дождется капремонта. Отдельный уголок благоустроенности с балдахином, под которым хорошо бы пребывать с любовью, а остальное уж по мере сил и без особого желания, авось устроится само. Главное благоустроить в жизни личностный комфорт хотений внутреннего мира, а здесь на первый план выходит скромность и умеренность в мечтах.

Залежи божественности дарований —

упрямому хотенью неподвластны;

окрыляясь на умеренность желаний,

грез недобор не сделает несчастным…

Планчик? В рамочке повесь и жури себя за невыполнение его.

Морщинки гордости расправь тщеславием,

заполучившим невозвратный дар любви –

реальность нереальности дыханием,

подкармливает в сердце боли неликвид.

Как ночь длинна спокойствием без радости

касания немой угодливости губ,

без ощущения кивка нарядности,

открытой преданности благодатных мук.

Взгляд благородства, ласки и терпения,

кров воспевает сновидений островка,

строкой осмысленной прося прощения,

что ночь для вдохновенья слишком коротка…

– Молишься?

– Да, на последнюю звезду, что с лучиком рассветным только что угасла.

– Искупнемся? А потом я повезу тебя на станцию.

– Без секса я отсюда не уеду. Я ждал его всю ночь.

– А мне приснилось, что ты на «Subaru» укатил, хотела броситься вдогонку, а машина по уши в песке завязла.

– Придется мне опровержением опротестовывать ночных переживаний суету.

– Я остаюсь с тобою (навсегда?) на сегодня,

пугать происхожденьем общим, квакая на лягушат,

а одного стремлением к полету ублажать —

прикольно, чтобы грациозности лебяжьей госпожа –

привольно впечатлений обновляла благодать…

– Я готова благодарному приколу,

припасенному рыбешкой разносолу…

Как прозой описать момент слияния?

Фаллическая твердость – ратная мятежность духа,

паломничеством в мир иносказания,

наверстывает сладость ту, что бередит разлука,

встречаясь с вечной слабостью фантазий,

приблизиться наедине к взаимности любовной;

альтернативы нет в многообразии,

в бессовестности чувств призывнейшей беде тлетворной,

порабощающей корыстной памятью

истока жизни, для разумности круговорота —

открытою для игр душевной страстностью,

судьбу творящих скрытно значимостью эпизода.

Плоть в плоти – цель, вершина мироздания

духовности, мечтающей о самоутверждении –

заслуга искрометного желания –

начальный вздох в безрадостном красотном покорении…

Духовность? Твоя духовность отделилась от физической натуры, владеющей Татьяной и подвластной ей. Двойственность, которую никак преодолеть не удается, стишков выуживая скупость из заскорузлой памятийности.

Отдушина, наркотик творческим началом,

необходимость жизни в подзарядке пищевой

ума, в самоуглублении одичалом

запросом вольностей – размежеванья со средой…

А Таня?

Ленивой нежности ласкающая томность,

покорность жертвует в обмен на забытье

в мечте, вплетающей фантазий виртуозность,

молясь несбыточности рая в наготе.

Затейность грез, смотрящая восторгом веры,

в роскошество пирующих в миру затей,

где мягкой поступью снов царственной гетеры

владычествует, опекая ад страстей…

Люблю изгибов мягких напряжение,

по сторонам раскинутое дерзко,

желаньем беззащитным на сближение

притягивая нежности гротеском.

Роскошность уз пленительные формы

ждут росписи подробнейшей острастки,

бесстыдству губ ухоженно потворны,

предать восторгом прелести огласке…

Покровительствует взгляд божественного ока

безволию, отдавшемуся вольности страстей,

шквалом чувств энергии питая жар потока,

любовью почивая кладовые мощностей…

Пойдет ли солнце на закат, сном предвещая расставание?

Лишь Зевсу солнце уступило два рассвета, в его неутомимой жажде насладиться женщиной. О, боги! Потешаясь удалью над смертными бессильны были в чувствах к ним. Я променял бы длительную «ночь» супружества последнего на день в объятиях Татьяны.

День любующийся страстью ненасытной,

силой пробужденной плоти, окрыленной лаской,

с правом красоты повелевать причинно,

наслаждения разбрызгивая солнца краской…

Мы в любви с коротким перерывом на обед и с освежающим купанием, со странным взглядом с берега на одинокий мой заплыв на середину озера. Задумчивость, склонившая чуть набок голову, оцепенением боязни в ожидании сюрприза… Взгляд на обреченного.

Что представляла Таня, глядя без очков, отслеживая тренированную безрассудность в противоречивости альянса – интеллигентской робостной изнеженности и мужицкой хамоватой силы?

Цветущих прелестей фигурка обнаженная на берегу,

исходный лепесточек – вечно юная Венера – Боттичелли,

несметной красоте любви гимн, животворнейшему образцу,

природной прихотью взрастившему земного рая наслаждение…

Расслабить взгляд, заботою следящий за бесстрашной «Рыбою» в своей стихии? Подплыв поближе к берегу, я лег на спину и, глядя в небо, начал дрейфовать, оставив над поверхностью воды буек…