Текст книги "Живет, не унывая, арена цирковая. Озорные рассказы"

Колонна из шести

Работал знаменитый акробатический аттракцион в одном из городов. Наступил день, когда мышцы не в ладах с телом. Я уже говорил – бывают такие дни! Не работа – преодоление! «Сдача крови» не граммами – литрами!..

Финальный трюк в этом аттракционе – колонна из шести акробатов. В основании, нижними, ноздря к ноздре, стоят два здоровенных брата-близнеца килограммов под сто пятьдесят каждый – сплошные мышцы. На их плечах, друг на друге, трое нехилых ребят. И в эту пирамиду с подкидной доски прилетает ещё шестой. Всем трюкам трюк!..

В этот день отработали с кучей завалов и повторов, кое-как добрались до финала. Все измученные, уже не знают, как закончить, побыстрее бы в душ и отдыхать до завтра…

Итак – финал. В оркестре барабанная дробь. Инспектор манежа объявляет в микрофон: «Внимание! Рекордное достижение…».

Колонна из пяти человек замерла в ожидании прилёта верхнего. Команда! Отбой! Полёт! Приход в плечи и… колонна начинает валиться назад. Верхний чуть перекрутил. Тот, кто его ловил, поймать-то поймал, но с крепким завалом за спину. Отпускать не стал, на повторы уже ни у кого нет сил. Руководитель орёт: «Стоять!!!». У того дисциплина железная! Диктатор!..

Близнецы-нижние на последнем издыхании пытаются вытащить колонну – пятятся назад. Те, кто у них на плечах, тоже рвут жилы!..

«Стоя-ать!..».

Колонна, упираясь рогами и всеми филейными местами, дошла до барьера манежа, упёрлась в него, остановилась, продолжая крениться. За барьером – цемент, дальше зрительские ряды. В колонне на страховочной лонже только один верхний. Упади-покалечишься сам, да ещё зрителей поубиваешь!..

Публика, видя такое дело и грядущую перспективу, по головам друг друга врассыпную! В секунду образовалась этакая проплешина в рядах четырёх-пяти – падай не хочу…

Руководитель кричит: «Держа-ать!». Колонна, преодолевая земное притяжение и все законы мирозданья, упираясь ногами в барьер, пытается выровняться! Парни натужно рычат, словно у всех коллективный запор! Вот-вот струны лопнут!..

Зрители с открытыми ртами напряжённо ждут исхода этой битвы. Кто-то детям прикрывает глаза…

В последнюю секунду, когда уже казалось всё – трын-дец! – колонна общими молитвами начала потихоньку выравниваться…

Как только опасность миновала, все эти шесть героических глоток, в унисон, на полной тишине, не сговариваясь, выдохнули: «Фу-у-у, б… дь!!!..».

Такого успеха у зрителей этот аттракцион не имел ни до, ни после…

Попугаи

Когда в определённых ситуациях сквернословят люди, это понятно. А вы слышали, как это делают цирковые животные? Нет? Рассказываю…

Приехала к нам в программу одна великовозрастная артистка. Она давно не работала. Тут вдруг ей приспичило в кои-то веки выйти на манеж, вспомнить, так сказать, молодость, тряхнуть, понимаете ли, стариной. Видимо, кто-то, кому не отказывают, за неё попросил – артистка в прошлом уважаемая, можно сказать – история! Директору цирка осталось закрыть глаза и взять под козырёк.

Выступала она с попугаями. Птицы, в основном, домашние, воспитанные на классической музыке и высокой литературе, как и их дрессировщица. Все эти попугаи умели прилично говорить. Вечерами, после представления, бывало, сидят в гардеробной, насвистывают Брамса или на память фигачат Бродского с Мандельштамом-этакий птичий литературный салон княгини Волконской. Слушатели в восторге! Дрессировщица светится от удовольствия…

На манеже номер представлял из себя пытку для зрителей минут в пятнадцать. Попугаям лет по двести, дрессировщице немногим меньше. Она в древнем парике, на лице грима килограмма полтора, костюм эпохи классицизма, соответствующее музыкальное сопровождение и такая же хореография. Дрессировщица вальсирует от попугая к попугаю, которые спят на жёрдочках. Она птицу палочкой – тык! Спящий недовольно открывает глаза, с хриплым криком распускает веером хохолок и нехотя перелетает на следующую ступеньку. Другого – тык! Снова вальсок… Так минут пятнадцать.

В зале сонное царство. Оркестр, хлопая слипающимися глазами, играет что-то неторопливое. За кулисами сдержанные проклятия всем пернатым сразу…

Так прошла неделя-другая. Для того чтобы хоть как-то поднять темп в этом номере, решено было ввести туда клоуна. Ничего особенного – он просто радостно выбегал на манеж: «Ой, какие птички!». Вступал в короткий диалог с дрессировщицей и попугаями. Пернатые иногда что-то там выкрикивали по-человечески, чем изрядно веселили публику. Тем и спасались…

Гастроли проходили в одном из южных городов, где добывали уголь. Народ простой, рабочий. Униформисты – плоть от плоти этого трудового люда, потихоньку, когда появлялась возможность, учили попугаев шахтёрскому мату. Те до поры до времени молчали – впитывали…

В один прекрасный момент, в нужное время выбегает на манеж клоун, случайно задевает ногой складку на ковре и летит носом прямо под реквизит с попугаями. Один из них распускает на голове хохолок и хриплым голосом орёт на весь цирк: «Расп…дяй!..».

Дрессировщица замерла в своём вальсе с поднятыми руками. Клоун полежал, полежал и пополз, содрогаясь от смеха, назад, откуда только что так бодро выбежал.

Зрители, те, кто не успели вовремя проснуться, вопрошают друг у друга: «Что сказал? Что сказал?..».

Попугаи, словно сговорившись, ожили, давай оглушительно орать на весь цирк то, что усвоили за эти недели гастролей. Такого мата не слышали даже бывалые шахтёры, не то, что простые зрители!..

На завтра в зале был аншлаг-всем хотелось посмотреть на матерящихся попугаев. Но гастроли их скоропостижно закончились. Больше на манеже их никто никогда не видел.

Финал

На одном из представлений известная группа акробатов с подкидными досками как-то вдруг из рук вон плохо работала – завал на завале! Ну, вы знаете, бывают такие дни… Все психуют! Трюки – один сложнее другого, с первого раза-ну никак! Повторяют. Тихо переругиваются. Оркестр тоже то и дело повторяет одну и ту же музыкальную фразу. У трубачей уже губы опухли…

Наконец доходят до финала. А там, на закуску – колонна из трёх человек, которые стоят друг на друге. В эту колонну должен с подкидной доски прилететь четвёртый. Парни с хорошим весом прыгают с тумбы, отбивают доску, акробат летит в колонну. Недолёт!.. Колонна рассыпается. Пацаны, что были в этой пирамиде, ходят по манежу, губами и всей своей акробатической сутью показывают партнёрам, что они о них думают. Снова три человека друг на друге. Отбив! Четвёртый летит – перелёт!.. Ещё попытка – мимо!.. Тихий мат крепчает!..

По цирковым традициям финальный трюк надо сделать, хоть тресни! Закон!

Зрители сочувственно аплодируют, сопереживают! Артисты криво улыбаются, сверлят друг друга глазами. Руководитель номера коротко и в сердцах даёт команду: «Ещё раз!..». Жестом дирижёру – снять музыку!..

В зрительном зале напряжённая тишина, все понимают-пан или пропал!..

Акробаты в четвёртый раз выстраивают колонну. Три человека балансируют друг у друга на плечах, пыхтят. Четвёртый стоит на кончике подкидной доски, собирается с духом. Вот-вот даст команду: «Ап!». Отбойщики на тумбе уже было потянулись вверх, чтобы прыгнуть и всем своим могучим весом вложиться в край доски.

Гробовая тишина, слышно даже, как бьётся сердце! Секунда и…

В этот момент крепко поддатый мужик в третьем ряду решил поделиться впечатлениями с сидящими рядом. Он тоже собрался с силами, напрягся, хотел, наверное, тихо, но вышло, как вышло, выдохнул: «Мм-бессс-полезное дело!..».

Колонна развалилась, как карточный домик! Акробат, что стоял на доске, просто упал с неё. Те, что на тумбе, едва удержали друг друга, чтобы оттуда не свалиться. Остальные ржали, согнувшись.

Апофеозом было, когда этот пьяный мужик встал и начал раскланиваться. Зрители хохотали, свистели! Аплодировали и те, кто был на манеже. Финал в номере таки состоялся! Традиции нарушены не были…

Розыгрыш

В цирке всегда ценились приколы, шутки, розыгрыши. Они бывали разными: по-настоящему остроумными, глупыми, иногда просто дурацкими. Юмор – вещь многогранная…

В одном крупном акробатическом номере была традиция проверять «на вшивость» всех, с кем сводила гастрольная судьба. Розыгрыш рискованный, как говорится – на грани фола. Бывало, что устраивающий получал за это по мордам. Потом, конечно, всё разъяснялось, смеялись…

Суть заключалась в том, что, когда после работы все приходили в душ, основные участники незаметно исчезали. Оставались двое, один на один. Бывалый заходил к новичку в его отсек, хватал того за причинное место, поворачивался к нему задом и вожделенно просил совокупиться с ним…

Тогда это было в диковинку. Глупо, конечно, но шутка проходила «на ура!». Как правило, новичок с воплями влетал в гримёрку, где уже ждали остальные участники розыгрыша, и с вытаращенными глазами открывал «тайну» – кто на самом деле их партнёр!..

Так продолжалось до определённого часа. Однажды в этот номер пришёл новый акробат. Весёлый, непосредственный парень, с хорошим чувством юмора. Там уже работал его приятель, который шепнул ему, мол, готовься…

Моются в душе. Партнёры тихо исчезают. Новичок весь в пене и в ожидании… Вдруг его за интимное место – цап!.. Кто-то прижимается: «Ну, давай меня, давай!..». Новичок зажимает предлагающего так, что не вырвешься.

– О! Давай! Я это люблю! Сейчас!..

…Тот, кто затевал это, влетел в гримёрку абсолютно голым со словами: «Вы кого взяли! Он же пи…ст!..».

На пороге стоял улыбающийся новичок:

– Ты ж попросил! Ну как я мог отказать жаждущему коллеге!..

Комбат

Артисты цирка в прошлые времена в армии служили точно так же, как и все, кто достигал восемнадцатилетия. Никто тогда от призыва не косил. Это считалось чем-то неприличным, я бы даже сказал – позорным.

Частенько наших призывали в Таманскую или Кантемировскую дивизии. Всех, кто был связан с лошадьми – в кавалерийский полк. В Кантемировке цирковые служили не только в танковых полках, но и в мотострелковом. Тут их было особенно много.

Командиром первого батальона этого полка был тогда знаменитый на всю дивизию капитан Болтнев по кличке Фаза. Почему так звали? Ну, все служивые, что в его подчинении, – это «ноли», а он – «фаза». При встрече – неизбежное замыкание. Искры летят до небес. Что там твои десять тысяч вольт!

У Фазы в лице строгость, даже некая свирепость. Сухопарый, подтянутый. Горящие глаза, нос с горбинкой. Рост под метр девяносто. Сложён, как бог! Сильный, смелый, привлекательный – Аполлон в погонах. Красавец мужик! Гарнизонные бабы дохли от него, в обморок падали при встрече…

Падали и солдатики. Комбат всегда находил, к чему придраться. И тогда начиналось! То по тревоге надо выскочить на улицу с третьего этажа казармы за определённое время со всем имуществом, включая тумбочки. То кросс километра три в противогазах, то по пересечёнке по-пластунски на брюхе, пока бляху солдатскую на ремне не сотрёшь. Зимой у него в любой мороз бойцы бегали с голым торсом. Делал из них настоящих вояк, каким был сам.

Как только он появлялся в расположении, дневальные, срывая голоса, несли доклад, вытягиваясь на полметра больше своего роста. Остальные прятались, кто куда. Прятались за висящими шинелями – это придумали ассистенты Кио, которые на манеже научились исчезать в тоненьких ящиках. Хоронились в каптёрках, Ленинских комнатах, рушпарках, даже под кроватями висели, уцепившись за панцирную сетку, там, где обычно крепились вещмешки-сидоры – это тоже было изобретение цирковых. Начиналась игра «найди меня». Комбат находил всегда и везде, даже если ты был человек-невидимка…

Самые сообразительные прятались в сортире, закрываясь в кабинках и вывешивая ремни сверху.

Всё случилось подобно и в тот раз. Крик: «Атас! Фаза!..». Все горохом, кто куда! Те, кто в сортире, дружно повесили на двери кабинок солдатские ремни, тем самым давая понять: «Занято!». Занято было всё, словно на подразделение неожиданно напала эпидемия дизентерии. Начищенные бляхи над кабинками сияли медными героическими звёздами…

Комбат понимающе хмыкнул… Вдруг его глаза полезли наверх. На одной из кабинок в панике перехлестнулись два ремня. Капитан Болтнев дёрнул дверь. Над толчком столбиками возвышались две испуганные фигуры первогодков.

– Вы, что тут, ёпть, трахаете друг друга? – Фаза грозно сдвинул брови.

– Нет, писаем… – проблеял один из первогодков.

– Вы у меня, ёпть, сейчас тут срать по команде будете! – рявкнул комбат.

Не дожидаясь той самой команды, один со страху, непроизвольно, пустил воздух. Получилось бесконтрольно громко и руладно, словно боевая труба пропела «Подъём!».

– Извините!.. – покраснел солдат.

Во всех кабинках грохнул смех… Ржали до истерики, до коликов.

Отсмеявшись, комбат всё так же сурово, но уже чуть мягче скомандовал:

– Выходи строиться, серуны!..

13-й

О, это был известный полк! Что ни экипаж, то клоуны! По крайней мере так утверждал командир того самого полка. И на полигоне первые, и в повседневной армейской жизни не последние! А уж ежедневных залётов-происшествий и не сосчитать! И все какие-то с вывертом, с фантазией-оборжёшься! Только и разговоров в дивизии об этом подразделении. Притча, так сказать, во языцех. Это одновременно и гарантированная благодарность от проверяющих, и непрекращающаяся головная боль, и незаживающий прыщ на командирских жопах…

Заложили эту славную традицию цирковые…

Забрали наших в армию. Попали они в этот самый 13-й танковый полк. Цифра для них счастливая – столько метров диаметр манежа. Стали акробаты, эквилибристы, жонглёры на два года танкистами…

Собрали из них экипаж. В дом офицеров на выступления, в самоволку или ещё куда – всегда вместе. Как мушкетёры! На учениях, стрельбах – лучшие из лучших. Образцово-показательные, так сказать, отличники боевой и политической. На них вся надежда, если что. Эти в любой ситуации не подведут. Гордость подразделения. Один недостаток – не живётся им спокойно, дай что-нибудь вытворить этакое! Артисты – одним словом.

То молодых бойцов – «салаг» – к зампотеху полка пошлют попросить клиренс (для непосвящённых – это расстояние от днища танка до земли). Тот, матерясь и одновременно удивляясь безудержной фантазии этих чертей, нагружает новобранцев старыми чугунными батареями. Те пыхтят, тащат в ангары, где танки стоят. То тех же салаг пошлют к нему за ключом 72 на 80. Назад возвращаются с ломами и кувалдами. И так изо дня в день…

Однажды, когда цирковому экипажу командующий округом за отличную стрельбу объявил по десять суток отпуска домой, а комдив не отпустил, те заставили молодняк прикатить двухсотлитровую бочку с солярой к штабу дивизии и доложить самому комдиву, что «его» приказ выполнен. От экипажа, в составе таких-то и таких-то, бочка для личных нужд доставлена! Как он, мол, и просил – «очищенная, на меду…».

Их, конечно, много раз собирались посадить на «губу», объявляли бесчисленное количество суток ареста, но как их посадишь – экипаж! Пару раз попробовали – зареклись. Они и там вытворяли такое, что комендант гарнизонной гауптвахты взмолился на вторые сутки – что хотите сделаю, только заберите!

Комдиву то и дело докладывают об очередных «выступлениях циркачей». Он их фамилии уже слышать не может-выучил наизусть! То им присвоят звания, то разжалуют до рядовых, то снова вернут лычки на погоны. Их комполка получает выговор за выговором. Из-за этой бравой четвёрки погоны самого комдива, мечтающего об одной большой генеральской звезде, не раз были на грани потери того, что имелось на плечах.

На башне их боевой машины два скрещёных дубовых листа – эмблема Гвардейской Кантемировской танковой дивизии. Они над листьями присобачили эмблему Советского цирка с летящей гимнасткой. Из-за этого выговоры от проверяющих. Неуставное! Цирк развели!..

Те гимнастку заклеивают бумажкой, выкрашенной в цвет танка. После учений и проверок отдирают. Начальство глаза закрывает – пес с ними. Экипаж отличный по всем показателям, везде первый: на сцене цирковые номера показать, пострелять по мишеням или в морду кому дать…

О них неоднократно рассказывали на страницах всесоюзной «Красной Звезды», ещё чаще в «Красном воине» – газете Московского военного округа. В дивизионной многотиражке «Кантемировец» они популярнее звёзд экрана. Решили о них написать очередную статью. Наши уговорили фотографа снять их в неформальной обстановке. Сами выбрали место и ракурс. Сидят, прижавшись друг за другом, ствол танка между ног пропустили, ножки свесили, ручки подняли в приветственном цирковом комплименте. Улыбаются, дуркуют…

Может, тайный смысл нашей четвёрки никто бы и не расшифровал, если бы редакция по просьбе танкистов не озаглавила статью: «Один на всех!..». Конечно, имелся в виду танк, как в прошлом и цирковой манеж. Об этом в статье и говорилось.

Главного редактора дивизионной газеты по тревоге на ковёр! Комдив от гнева белее госпитальных стен! Орёт иерихонской трубой:

– Какой придурок это фотографировал? И какой мудила-мученик придумал этот заголовок? Вы что, не видите – это никакой не ствол! Нет, это, конечно, ствол, я бы даже сказал – стволище! Но никакой, ни хрена, не танковый! И ваш долбаный заголовок ни о каком не о танке! Вы прочтите в своей сраной статье финальные строки: «И дорогая не узнает, какой танкиста был конец…» Эта песня о чём? Вся дивизия ржёт, как кони в кавполку!..

Выяснилось – идея полностью принадлежит героическому экипажу…

У комдива долго копилось. Накипело! Вызывает их как-то после очередного залёта на свой гвардейский ковёр. Наши стоят по стойке смирно, накачанные груди вперёд выставили. Орлы! Комдив всё это видит, про себя отмечает, любуется. Экипаж уникальный, что говорить…

Ярится для порядку, кроет неуставными словами для доходчивости. Армия не институт благородных девиц – нечего церемониться. Напоследок выдаёт свой исторический перл, который этим же днём соколом разлетелся по дивизии:

– Вот вы у меня где сидите! – хлопает себе по загривку. – Вы меня то радуете, то расстрелять вас хочется к едрени матери! Это как, если, выражаясь суровым армейским языком, тебе одновременно без наркоза сверлят зуб и делают минет!..

– Ух, ты! – негромко удивляется один из экипажа. – Надо будет как-нибудь попробовать в нашем медпункте!

У комдива багровет лицо и вылезают глаза из орбит. Такого громогласия не слышала ни одна армия от сотворения мира:

– Во-о-о-он!!!..

Экипаж покидал штаб дивизии быстрее норматива по эвакуации из подбитого танка.

– Чё это было?

– Ну, ты даёшь! В нашем медпункте работает его жена. Как раз стоматологом!..

– А я знал? Слушай, это та старая крашенная мымра с копной на голове?

– Ну, для нас она, может, и старая…

…Время бежит быстро. Гороховецкий полигон, что близ города тогда ещё Горького. Дивизионные учения. Нашим до дембеля рукой подать. Уже ветераны, известные персонажи на всю дивизию! Предмет подражания и зависти остальных.

Учения закончились. Отвоевались, отстрелялись, сдали оставшиеся снаряды, отчитались, ждут погрузки по эшелонам. Всякий командир знает: солдат без дела-опасная штука для окружающих, потому что в нём начинает просыпаться самостоятельность, безудержная фантазия и неутолимая жажда действия. Поэтому кто-то что-то копает, разбирает-собирает, чистит вверенное ему оружие или ещё что-то делает «отсюда и до обеда»…

Танкистам тоже дана команда почистить стволы. А это значит гигантским шомполом-банником с помощью специального раствора-смазки РЧС или по-простому «сала» елозить внутри орудия туда-сюда до зеркального блеска в восемь рук. Занятие муторное и не самое лёгкое. Танки рассредоточены в лесу, близ опушки, на приличном расстоянии друг от друга. Команда передана по рации: «Приступить!..»

Наши рассуждают: всё равно, мол, по прибытию в расположение тут же начнутся парко-хозяйственные дни – на-елозишься этим самым банником по самую… башню! После учений танки грязнее грязного, номеров даже не видно! Тоже отмывать неделю! Чего тут в лесу выдрючиваться!..

Не только голь на выдумки хитра, но и лень тоже не в стороне стояла. Одного из наших осеняет гениальная идея:

– Зря что ли мы после учений заныкали один холостой заряд! Чё мы, ствол без банника не почистим? Значит так, слушай сюда, как говорят в Одессе. В заряд вставляем буханку чёрного хлеба, стреляем, и всё сияет, как кото-вые… глаза в ночи!

Сказано – сделано. Парни рискованные! Ствол с казённой частью точно не разорвёт-не с чего, а остальное-даже интересно…

Повозились, зарядили! На всякий случай ствол приподняли. Прикинули: по прямой буханка должна пролететь метров триста-четыреста. Никого не должно зацепить. Впереди между деревьями виднеется поле. Там пусто. Рядом тоже. Если что – пойди разберись, кто стрелял?..

Экипаж слаженный, лишних слов нет.

– Внимание! Выстрел!..

В это же самое время из-за лесочка, аккурат под траекторию огня нашего доблестного экипажа, выезжает «Урал» с фанерной будкой во весь кузов. Это ПХД-пункт хозяйственного довольствия, машина с продуктами для личного состава. Прапорщик попросил водителя остановиться по малой нужде.

Только он расчехлил галифе, зажурчал, слышит, что-то с воем летит прямёхонько в его сторону. Бабах! Грохот! Треск! Дыра в будке такая, что из неё можно выдавать продукты, не открывая дверей!..

Прапорщик собирался по малой нужде, пришлось экстренно присесть по большой…

Оклемался, залез в кузов. Остро пахнет жжёным хлебом! Банки с тушёнкой и прочая снедь разбросаны по полу. Среди них лежит нечто, отдалённо напоминающее обугленную буханку. Прапор крестит лоб:

– Господи! Чё это было? Метеорит?..

Наши оценивают результаты эксперимента, заглядывая в ствол:

– М-да-а… Не вышло! Не блестит. Засрали ещё больше…

Через полчаса по рассредоточенной в лесу дивизии – вселенский шухер! ЧП! Кто-то где-то после учений стрелял! Неслыханно! Боекомплекта ни у кого не должно быть! Комдив на газик и прямёхонько к нашим. Ему адрес ясен.

– Опять эти герои, мать их! Больше некому…

…До погрузки ещё сутки. Вечереет. Скучно…

– Выпить бы!

– Да ладно, тоже мне пивун. С бутылки пива косеешь!..

– Я бы сейчас тоже тяпнул с устатку граммов сто пятьдесят!

– Ну и какая проблема – вон деревень вокруг – пруд пруди! В каждой избе самогон!

– Так денег нету!

– Давай танк загоним!

– Ты чего, серьёзно?

– А чё! Какой-нибудь дурак найдётся – купит!

– Ну поехали, прокатимся…

Крутой разворот через одну гусеницу. На земле чёрный полукруг. Газу! Дым из выхлопных! Четыре молодые задницы устремились на поиски новых незабываемых приключений!..

Зашли в один дом, в другой. Везде нормальные люди – не ведутся. Наши откровенно уже намекают, мол, для служивых хотят «горючего» привезти – устали. В деревне люди бывалые, учения рядом ежегодно – понимают. Но тоже в ответ намекают, мол, негласный запрет на время учений. Вплоть до тюрьмы, если что. Потом, сжалившись, шепчут:

– Есть тут один, Семёнычем кличут. Тракторист бывший. Вон его дом. Тот втихую продаёт. Токмо он дюжа прижимистый – куркуль!..

Наши по указанному адресу. Траками звякают, моторами ревут. Подъезжают. Стучат. Ведут серьёзные речи:

– Семёныч! Ты, говорят, бывший танкист!

– Не-е, бульдозерист.

– Ну, всё равно родная кровь – мазута, так сказать – болтогрыз! В понимании значит. Купи танк, всё равно он списан, днями пойдёт на металлолом. Мотор нормальный-только соляру подливай! Ты огород себе и людям будешь пахать – деньгу зашибать!

У мужика глаза забегали, загорелись, даже в зарождающихся сумерках видно.

– Сколько, хлопцы?

– Пятьсот рэ!

– Да ну, дорого! Этакие деньжищи! Где я возьму!

– А сколько есть? – наши поняли – клюнул…

– Ну, рублей сто, сто двадцать наскребу, не больше! – сам глаза прячет, явно врёт.

– Ладно, не пропадать же добру! Остальное магарычом!

Семёныч чуть не вприсядку!

– Я мигом, служивые! Вы пока в огород машину загоните! – отодвигает заборчик с колючей проволокой.

Через несколько минут выскакивает весь сияющий – вот два литра первача! На здоровье!..

Стемнело. Луна выкатилась. Собаки брешут, переговариваясь в ночи. Селяне спят – у них подъём с первыми петухами.

Наши, крадучись, в огород к Семёнычу. Механик-водитель тихонько к себе в люк – шмыг, остальные – на трансмиссию и за выступы-руками. Мотор взревел. Башенный прожектор ночь разорвал в клочья. Лихой Т-62 в сорок тонн весом колючую проволоку под себя, как детские прыгалки под ноги. Через полчаса всё стихло. Танк на месте – в капонире, где и был. Хмельной экипаж в спячку, как сурки…

Утром общее построение! Ищут танкистов, обидевших честного труженика Семёныча. Командир полка выстроил всех своих бойцов.

– Давай, папаша, только укажи, накажем по полной, под гусеницы положим! Мы люди военные!

Папаша идёт вдоль строя и с каждой секундой сереет лицом. Все в чёрных шлемах, в чёрных робах, с чёрными закопченными лицами – братья-близнецы!

– Да как тут угадаешь! Как в инкубаторе!..

– Ты, папаша, поаккуратней с выражениями – это бойцы нашей армии, защитники, так сказать, Отечества!..

Подходит зампотех полка, майор. Мужик тоже не промах, с юмором. Семёныча за рукав и – в сторону. Хмурит брови, представляется начальником особого отдела-контрразведка, мол, дивизии! У Семёныча-полные штаны!..

Строгим голосом начинает пытать бывшего тракториста:

– При каких обстоятельствах вы купили государственное имущество?

– При тёмных. В смысле, когда свечерело – уже коров подоили…

– А вы знаете о том, что в этом танке секретный прицел, за которым охотятся американцы. Кому вы его показывали?

– Никому. Я туда и не лазил!

– А где гарантия, что вы не продали за это время секретную информацию представителям вражеского НАТО, а? В глаза смотреть, отвечать не задумываясь! – зампотех вошёл в роль, ну, прям, смершевец на допросе с пойманным диверсантом!

У Семёныча скрутило живот, о чём он и поведал «контрразведчику».

– Сколько отравленного самогона продал? Говори! Армию хотел погубить?

У Семёныча ноги подкосились. Одна картина рисуется страшнее другой! Срок, видимо, светит пожизненный. А может, и того хуже – расстрел. У них это на раз! Ведь предупреждала жена: «Доиграишьси-и!..».

– Ни в жисть больше, гражданин начальник!

– Самогон сейчас поедем изымем, отправим на экспертизу. Если что… Ну ты понял, не маленький. А сейчас – кру-гом! К вон той машине – бего-ом марш!..

Экспертизу офицеры 13-го танкового полка провели прямо на месте, в лесу. Утром некоторые из них утверждали, что самогон и в самом деле был отравленным…

Комдиву доложили – нашлись доброхоты. Он не поленился, отыскал в лесу наших героев. Парни стоят плечом к плечу. Сверкают зубной эмалью – слышали, что комдив за эти учения таки стал генералом! Наконец-то присвоили! В этом есть и их заслуга…

– Хотел вас наказать – отправить на дембель позже всех! Понял-нет, отправлю первой партией. Иначе, боюсь, мы с вашим комполка до пенсии не доживём… Равняйсь! Смирр-а!! – новоиспечённый генерал, но пока ещё в полковничьих погонах, берёт под козырёк. – За находчивость и отличную стрельбу на учениях передаю благодарность от командующего Московского военного округа и от себя лично! По возращении в дивизию будете представлены к следующим воинским званиям!..

По его волевому лицу вдруг пробежала тень, голос дрогнул:

– Благодарю за службу, цирковые! Буду помнить!..

– Служим Советскому Союзу!..

Эту историю рассказывал на своих творческих вечерах Лев Константинович Дуров. Рассказывал по-своему. Я же расскажу, как это было на самом деле, потому что являлся непосредственным участником тех событий…

Конец восьмидесятых. Лето. Ялта. Летний цирк. К нам в гости на представление из пансионата «Актёр» пришли Дуров и Кваша. Мы знакомы, поэтому это был, что называется ответный визит-мы к ним, они к нам.

После представления меня угораздило пригласить их съездить на ночное купание в Алупку-2.

Я обладатель чёрной «Волги», привезённой из-за бугра. Не первой свежести, признаемся, но тем не менее «Волги»! Это, я вам скажу, по тем временам-круто!..

В Алупку до этого я пару раз ездил с цирковой компанией, но светлыми вечерами. Тут втемяшилось прокатиться по темноте. Выехали-то, правда, ещё когда звёзды только проклёвывались в крымском небе. Последующие события нашу поездку несколько затянули. В горах, как известно, темень мгновенно всё накрывает южным бархатом, оставляя только знакомые ориентиры.

В Алупке-2, в одном укромном местечке, которое мы перед этим с цирковыми «надыбали», шла стройка какого-то санатория. Пляж там уже был оборудован, а вот отель достраивали. Вечерами – место тихое, безлюдное, неприметное. Море там, как разлитое масло – ни волны тебе, ни водорослей. Только тёплая нега, да мерцающее отражение звёзд в чёрной воде. Космос! Не поймёшь – то ли плывёшь, то ли летишь! Волшебство!..

В общем, уговорил я всех на эту романтическую ночную прогулку.

В машине – я, сбоку от меня – Игорь Владимирович Кваша, сзади – режиссёр Магнитогорского театра кукол Витя Шрайман, на его коленках восседает его жена Таня, с ними рядом моя жена, к слову, беременная. С ней в уплотнении примостился на одной половинке ягодиц Лев Константинович Дуров. Едем…

Ехать недалеко, минут двадцать. Из города по серпантину – в гору, пару поворотов – и мы на месте.

Наверх выехали без проблем. Далее дорога ровная. Ведём неторопливые разговоры. Я как-то неудачно притормозил на очередном повороте, сделал перегазовку, машина заглохла. Я ключом туда-сюда, машина повжикала-повжикала и замолчала. Аккумулятор старый – скончался скоропостижно. Я повздыхал, попробовал пошутить, намекая, что придётся толкнуть. Кваша тоже вздохнул – ему эта прогулка сразу была не по душе. Дуров, как всегда, с хохмами, выскочил первым. Витя остался под Таней, пригрелся. Ну, с беременных какой спрос…

Напряглись, толкнули, разогнались, завелись. Едем дальше. Ещё разок заглохли, ещё раз толкнули. Бог любит троицу – с лёгкими матюшками толкнули и в третий раз. Артисты – люди интеллигентные, до крутого мата – ни боже мой! До определённой поры…

…Где-то вон за тем уступом поворот налево. Подъезжаю. Поворота нет. Еду дальше. Обещаю, мол, ещё чуть-чуть. У самого спина мокрая – поворота нет! То ли не доехали, то ли проскочили. В потёмках всё по-другому.

Дорога поползла заметно наверх. Дуров с Квашой пугают адскими муками, кастрацией, если, не дай бог, ещё раз заглохнем. Всё равно, мол, тебе уже не страшно-потомство, вот оно, на сносях…

Накаркали! Машина опять в предательство и подлость – ни с места, ни звука…

Кваша – Дурову:

– Ну, старый романтик, что сидишь! Вылазь, гужевая сила, мать твою! Шрайман, Витя! Ты тоже с Таней расстанься пока…

Шрайман, как истинный представитель богемы, тыкает багажник одним пальцем. Два народных артиста – плоть от плоти того самого народа, бурлачат как те, что на картине у Репина.