Текст книги "Последнее целование. Человек как традиция"

Прежде чем быть «в сознании», «разумным» (consiousness, mind), человек, что мы уже начали обсуждать выше, был духовным, «имел душу» (soul, anima). Это время Традиции, эпоха премодерна, когда знание и мысль органически переплетались с чувствами – страхом, верой, любовью, надеждой и т. п. В мифические времена люди считали (исторически сказать – представляли), что о чем мы говорим как о сознании, на «постоянной основе» существует вне их – вокруг, выше, ниже. Оно входит в их тела с рождением и покидает после смерти. Это были сущности и существа, обычно всемогущественные, добрые или злые, которых можно призвать, изгнать, умилостивить. Они овладевают человеком как объектом, делая его сферой обитания. Сам человек в качестве самостоятельной сущности не существует. Он, если забегая вперед, заимствовать терминологию современных авторов, «функция места». Места Духов. Про-Явление внешних сил.

В монотеистическом мире человек непосредственно отождествляется с духом (душой), которые первичны, изначальны. Он частица субстанции всеобщего Духа, его «самоноситель». Искра божественного огня, летящая и потухающая. В Библии сотни раз говорится о душе и сердце, но почти нет ума и никакого сознания. Смерть верящего в Бога происходит в результате отделения души от тела, однако он умирает внешне, сбрасывая данную ему на время материальную оболочку, а как таковой, перерождаясь, внедряется в другие существа, или попадает в рай/ад, в зависимости от поведения в земной жизни. Без смерти. Навечно. «Мертвые души» – оксюморон, на самом деле таких душ быть не может. Человек здесь Homo Dei, spiritual, принадлежащий Богу – во-плоти(вшийся) дух. Изначальное присутствие в нем (про-явление) высших сил. Или, по контрасту, низший образ его природной временности: Homo bullo. Мыльный пузырь.

Люди духа, как при внешнем, так и внутреннем его местопребывании, живут реальностью воображения, которая делает их поэтами, верующими, мистиками. Они не столько осознают, сколько переживают мир. Состояние Традиции и «поэзиса» длилось тысячи лет. Условно говоря, до возникновения «логоса» как рождения философии, а потом (в ее лоне) зачатия науки – до греко-римской античности, или говоря более строго – европейского Нового времени, когда Homo, подняв руку (секуляризации) на Spiritual, объявил себя Sapiens-ом. Это произошло буквально «на днях», в «последние часы», справедливо именуемых эпохой Разума = Просвещения, рассеявшей тьму веры/любви и обуздавшей хаотическую силу чувственного воображения. Обрезав нити помоч(щ)и, соединявшие с Небом, отделив себя обувью культуры от питавших его корней Земли, Homo sapiens в(ос)стал на собственные ноги. И, стремясь уже не вверх, а вперед, пошел, пошел «по дороге прогресса», на которой духовный, достигший великих результатов в искусстве и религии человек, несмотря на продолжающиеся сольные из-закулисные выходы, уступает авансцену жизни носителям знания и науки. «Поэзо/эстезис», оттесненный на обочину, ре(про)грессируя через этап мудрости/софии, потом живого слова/логоса, опять уходит в традицию (теперь с маленькой буквы), т. е. в (при)донные отложения культуры. Окончательно он был побежден рацио/логосом как Смыслом и Делом. Антей превратился в Прометея, украденный у богов огонь которого, разгоревшись в пламя цивилизации, пожаром охватил весь земной шар.

У верующих не в Бога, а в Прометея (ученых, секуляристов) ни духа, ни души нет. Совершенно бездушны философские материалисты и атеисты. У них – психика, обусловленная, в отличие от души и духа, жизнью тела, т. е. нечто атрибутивное. Это не окружающая его аура и не частица вечной божественной субстанции, а свойство, функция. Со смертью тела погибает и она. Никакой психики вне индивида, в том числе, когда ее редуцировали «к уму», к ментальности – нет. Человек здесь Homo vitae sapiens – разумный, сознательный и даже идеалисты, когда речь пошла не о «духе», а о разуме, связывали его с обстоятельствами телесной жизни. Хотя начатая Декартом и трансцендентализмом Канта линия на субстанциальную трактовку сознания, отождествляя его с cogito, «чистым разумом», стала философским зародышем разрыва единства сознания с телом, реально это отождествление/ разложение составило содержание только следующей, неклассической эпохи. Заменяя дух сначала психикой, потом сводя к сознанию, Новое время прикрепляло их к конкретно-родовому человеку. Физи(ологи) ческое и психическое, мозг и сознание для господствующего в нем научно-атеистического мировоззрения, в особенности эволюционной антропологии, не разные миры, а взаимодействующие (правда, по-разному), сущности единого целого, которое делает индивидуума самостью. Возникает «Я». Субъект. Личность. Со(ново)временный человек.

В «со-стоянии Просвещения», ограничивать ли его Новым временем, рациональностью или трактовать широко, как любое секуляризованное мировоззрение, включая всю историческую метафизику, место Бога занимает человек. Становится Человеком. И/но подобно христианскому Богу выступает в трех ипостасях: Личность = Субъект = Сознание, существуя тоже в виде Троицы, «неслиянно и нераздельно».

«Высшее счастье детей Земли – личность» – говорил Гёте. Личность как «практический субъект» и Субъект как «теоретическая личность» явно или косвенно центрируют всю классическую философию, сознание в которой либо прямо отождествляется с бытием (идеализм), либо предстает его универсальным проявлением (материализм). «Типический» русскоязычный словарь по философии второй половины XX в., т. е. времени ве(ко)нца классической философии, дефакто фиксируя ее итоговые достижения, дает: «Личность, общежитейский и научный термин, обозначающий 1) человеческого индивида как субъекта отношений и сознательной деятельности (лицо, в широком смысле слова) или 2) устойчивую систему социально значимых черт, характеризующих индивида как члена того или иного общества, общины»[15]15
  Личность. Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 314.


[Закрыть]. Человек как сознающий себя личностью субъект – это системообразующий фактор просвещенческо-модернистской картины мира, родовая стволовая клетка, которая, делясь, определяет все ее содержание. Если непосредственно какое-либо философское течение не занимается человеком, то все равно подразумевается, что оно создано им и служит ему. Отказ от представлений о человеке как личности и сознательном субъекте, означал бы превращение Смысла в абсурд, крушение, катастрофу не только его как такового, но и мироздания, созданного сначала Богом (премодерн), потом самими людьми (модерн) и тысячелетиями обживаемого ими как Дом (бытия). Это было бы/будет поистине страшное в своей у-ничто(жающей) силе событие.

И вот – Оно произошло. Аккуратнее говоря, происходит на передовых рубежах эволюции человека, характеризуемых вступлением в эпоху постмодерна. Мы в нем живем. Если вновь обратиться к обобщающим публикациям, то, пожалуй, в самом известном русскоязычном, так называемом «Минском» словаре по постмодернизму, который, «являя собой квинтэссенцию стиля философии второй половины 20 – начала 21 века»[16]16
  Предисловие. Новейший философский словарь по постмодернизму. Минск, 2007. С. 5.


[Закрыть] как (оправданно!) пишут его авторы, этих великих ключевых категорий больше нет. Он их не знает. Не видит. Вообще. Среди 250 терминов статья о человеке отсутствует! О личности – тоже. О субъекте – ее нет. О сознании – не найдете. Как нет и категории Бытия. Отсюда можно сделать уверенный вывод: классический мир исторического человека вместе с ним самим ушел в небытие. О нем если и вспоминают, то в контексте и ради «ви(е)дения» его смерти. Статья о смерти Бога есть, о смерти субъекта – да, смерти автора – конечно; всего разнообразным смертям (потребительское изобилие), включая саму(ю) почетную категорию «Смерть», в данном авторитетном своде актуальных = постмодернистских понятий, посвящено более 50 страниц. Что касается смерти человека как такового, то она стала всемирным брендом любого авангардно-прогрессистского сознания. Без нее и эстетики пустоты, зла и перверсий, глумления над жизнью, вплоть до отмены полов, оно – никуда. По-истине, сформировалась «Культура смерти». Фактически, если думать последовательно = честно – Идеология самоубийства. Это что-нибудь да значит!?

Значит, что Человечество вышло на тропу войны с самим собой. И на плане смыслов победило. Происходит теоретический (для начала) апокалипсис (холокост = всесожжение, в терминологии Деррида), в котором возникает «Тот свет» – новационное, постчеловеческое (Не)небо и новая, постчеловеческая (Не)земля.

Сказать, что после деконструкции «пре» и модернисткой картины мира осталось пустое место, нельзя. В постмодернизме, как видим, был раз(на)работан и продолжает совершенствоваться свой специфический категориальный аппарат. Не только для разрушения, умерщвления представленного в метафизике мира посредством «де» и «анти», как на этапе руинизации, но и для позитивного конструирования. Это аппарат более мягкого «изживания человека», состоящий из категорий для выражения состояния «после него», где человек предстает в виде совокупности концептов, как персона(ж), складка, карман, точка сборки и т. д. Когда эти понятия относят к традиционным людям и их предметной реальности, то получается произведение абсурдистского художника. Абсурдизм тоже род искусства и множество теоретиков упражняется в замене бытийных явлений концептами складок, складками концептов, видео-медиализируясь и пополняя быстро растущий отряд идеологов новой карт(ы)ины нового мира. Однако подобные занятия не могут отменить потребности в защите и сохранении территории, где человек мог бы жить не в «живом журнале», а «традиционно» – как целостное телесно-духовное существо. Потребность, которая постоянно воспроизводит попытки сопротивления прогрессу, у-держания Традиции, в которую теперь можно включать и модерн – как экологию и консерватизм.

В свое время мы имели возможность сказать, что система категорий постмодернистской философии становится не абсурдной, а вполне «реалистичной», логичной и содержательной, если ее соотносить не с предметной, а с виртуальной реальностью[17]17
  Подробнее см.: Кутырев В. А. Философия постмодернизма. Н. Новг., 2006.


[Закрыть]. Концепты, ризома, персонажи, различие и повторение, тела без пространства, программология и т. п. понятия вполне адекватно описывают функционирование Сети. Сети, которая является (основой) double world. Постмодернизм, по сути, это идеология computer science, мировоззрение (для) пользователей и на(ви)сельников виртуальной реальности. Хотя одновременно оно иррадирует в предметный мир, культуру, повседневное сознание людей, неся туда, когда его непосредственно прилагают к их реальной жизни, несу-светную путаницу. И ничего не дает для понимания положения, в какое они попадают, подавляемые и пронизываемые экспансией несоизмеримых с ними как целостными существами медиа/вирту/микро/нано/мега реальностей. В то же время исторический аппарат эпохи Просвещения применительно к новым явлениям потерял объяснительную силу. В результате мы не имеем языка для описания положения и образа человека, живущего после своей (пока теоретической) смерти.

Да, прогрессисты утверждают, что человек умер, приходится соглашаться, но мы не верим, что до конца, «детерриториализован», «децентрирован» до полного исчезновения в виртуале. Он все-таки «присутствует» (потрогайте себя) в макромире, на Земле. Но каким тогда Homo sapiens становится в окружении высоких, т. е. постчеловеческих, Hi-технологий и сред? Что человеческого остается от тех, кто ушел в Сеть или, функционируя как земно-водное, оттуда иногда возвращается? Бог умер в XIX веке, но его остаточные проявления продолжают влиять на людей. Религия перестала быть воздухом, которым дышат и силой, определяющей их сознание. Она трансформировалась, бог подвергся обмирщению, отделен от государства и заключен во благо(ему) устроенные церковные резервации, но в него верят, ему поклоняются. Теперь этот процесс дошел до человека: его самозабвенно умерщвляют, гуманизм перестал быть высшей ценностью, однако, «не весь», многие, (реакционеры) хотят остаться «как есть» и упорно сопротивляются изживанию и дегуманизации. Включая тех, кто прямо захвачен новационным поток(п)ом, составляя его содержание, пусть «мертвые», но еще не похоронены, существуют и действуют. Да, много и, к сожалению, все больше теоретиков торопливо соглашается, что человеку пора расчеловечиваться. (Простить, при личном уважении, например, к Г. Л. Тульчинскому, его самоубийственную по сему случаю радость: «И слава Богу!» – невозможно), что он становится другим: без-личный, не-субъект, без-сознания («undead», как определяют его в англоязычной литературе), полезно знать, как это происходит, во что/кого он превращается. Кто он (будет) в таком случае?

Пришло (увы) время обсуждать перспективы человека в его постчеловеческой перспективе. В мире «по ту сторону человека».

Хотя бы в какой-то одной ипостаси.

Возьмем, пожалуй, тему в «потусторонней литературе» (постмодернизме), в отличие от активно обсуждаемого Бытия («забвение бытия», «бытие у своего порога», «ускользание бытия») философски намного меньше отрефлексированную или хотя бы оплаканную: как трансформируется его Сознание. Оно убило Дух, через кого теперь осуществляется возмездие? Поняв эту ипостась Троицы, или, что тоже самое, всю Троицу в этой ипостаси, достаточно легко спроецировать ее/их на общую судьбу Мира (и) Человека.

Секуляризация духа в эпоху Просвещения привела к сужению чувственной и сверхчувственной сферы до разума, или, что в обновленной философской транскрипции синонимично – сознания. «Лишавшиеся чувств» стали «терять сознание», блаженные, бесноватые, юродивые превращаются сначала в душевно, потом психически больных, ума-лишенных или с-ума-сшедших. Это не означало, что все идеальное сразу стало приравниваться к рацио(нальному), к ментальности. Кант, как известно, разделил разум на два типа: чистый и практический. Первый априорный, теоретический, ко второму относится разум, которым люди руководствуются в поступках, нужный для жизни, а не познания. Полнота духа воспроизводится, но точка отсчета изменилась. Вместо чувственности и духа как носителей веры, любви, красоты, ею стало знание. Вместо поэзиса в фундамент сверхчувственного был положен логос, рацио. Просвещение избавилось от духовности, редуцируя ее до сознания, разума. Но скорее структурно (и терминологически), т. е. не уничтожив, а только истощив, модернизировав. Эпоха модерна, ее начало.

Следующий принципиальный поворот в трактовке сознания справедливо связывать, что мы и делали при рассмотрении трансцендентализма, с Гуссерлем. Проблемы Духа (святого, поэтического) для него нет, он был преодолен уже Кантом, однако остался «практический разум», «психика» (атеистические). С ними Гуссерль поступает не менее жестоко, чем они с духом: не хочет знать. Для этого, как и у Канта, все, что не вмещается в чистый разум, в том числе психическое, приравнивается к «вещам-в-себе». Но в отличие от Канта он лишает вещи-в-себе самости. Путем преодоления «естественной установки», предполагавшей объективное, независимое от по(со)знания существование эмпирического и трансцендентного миров, что становится возможным благодаря постулированию им такого чуд(ес)ного свойства сознания как интенциональность. Сознание всегда на что-то направлено, благодаря чему вещи-в-себе воскресают и вновь существуют, однако уже как вещи-в-сознании (потом их назовут информацией). Происходит великий отказ от чувственной материи и сверхчувственного духа/психики путем их поглощения сознанием, принятием в его лоно. Субстанциально, по своей «природе» они отсутствуют, но не исчезли как феномены, ибо представлены, заключены в сознании/разуме в силу его универсальной «априорно-содержательной» природы. В итоге получается, что все сущее есть сверхчувственное, идеальное. И не просто идеальное, а рациональное, ноуменальное, ничем посторонним не загрязняемое сознание. Сплошной Разум. Апофеоз Сознания. Чувственное и психическое, вообще любое бытие – Его/их состояние. Мир становится единым, однородным, наконец-то на самом деле чистым, что делает возможным возникновение строгой науки. Строгой настолько, что теперь в ее фундамент вместо логоса можно положить матезис. Точка отсчета в представлении, правильнее сказать, моделировании мира, изменилась: ею становится количество. Логос уступает (первое) место Матезису. Прометей, через преобразовавших эстафету живого огня в электричество исторических посредников, посылает ее в виде «вещей-в-сознании», т. е. вещей-как-информации Биллу Гейтсу. Наступает конец эпохи модерна. И выражавшей ее метафизики.

Начало конца. Его абстрактно-философское проектирование. Растворив объективный мир в сознании, Гуссерль обессмыслил понятие субъекта не только в виде эмпирического индивида, но и как некое абсолютное априорно познающее существо, называемое, начиная с Канта, трансцендентальным субъектом. Нет объекта, не нужен и субъект. Сознание стало единственной реальностью, которая не объективна и не субъективна, она просто есть. Она не хаос, упорядочена и организована. Космос! (пока теоретический). Фактически это было философско-спекулятивное изобретение релятивистского моделирования мира, в параллель структурализму, развертывавшемуся в частных науках, в том числе гуманитарных, прежде всего в лингвистике. Структурализм представляет сущее трансдисциплинарно – как множество (систему) по-разному объединенных между собой элементов и отношений абсолютного сознания. Мир есть иерархия структур. Это положение закрыло эпоху субстратов и вещей, открыв эпоху функций и отношений. Потом скажут – различий/различаний. Вещи мы ощущаем, а функции/отношения/различания можно только мыслить. Априоризм и матезис получают бытийное основание. Количество тоже своего рода качество = квалиа – субстанция. Но Иного. Возникает «постнеклассическая онтология». Уже совсем бес-чувственная, хотя не сразу, были этапы. Перво(й)начальной «естественно-бытийной» структурой является язык. Соответственно, перенося в структурно-лингвистической парадигме ударение на второе слово, можно уверенно сказать, что все есть язык. И сказали: в XX веке адепты и пропагандисты структурно-лингвистического поворота, отдали жизни доказательствам универсального характера языка. В передовых рядах гуманитариев произошло своего рода языковое (умо)помешательство. Язык наделяли почти мистическими миростроительными возможностями. Но как всегда в таких случаях бывает, по мере развертывания борьбы за чистоту и однородность сущего, в оболочке безразмерно надуваемого структурно-языкового мира стали появляться трещины. У языка обнаружился существенный недостаток: родимые пятна, тайный канал связи, необрезанная пуповина апостериорности. Звучание, голос (фоноцентризм – уличит потом Деррида), вообще эмпирия, а значит, человеческое и субъектное, что для постметафизического, математизирующегося познания и науки недопустимо, непростительно. Выходом из затруднения стал переход от постулирования универсальности языка к постулированию универсальности текста. Он, как и язык – структура, но намного более абстрактная. Текст отчужден от человека, в нем нет никаких его следов, кроме мысли. Он не фонит, не я-з(в)ычит, может жить без автора. А потом и… смерть автора. Текст, особенно универсальный, тождественный миру, сам пишет и читает себя, существуя в автономном режиме. Текстурбация… Короче (говоря) «пиша»: There is nothing outside of the text! Апофеоз языка сменился апофеозом текста. Но это была последняя черта, стена, до которой дошел и в которую уперся структурализм. Окончательный конец эпохи модерна.

И начало постструктурализма в философии, гуманитаристике и культуре в целом. Другими словами, вступление нашей цивилизации в эпоху постмодерна. По дороге к ней, модернизм, как видим, у-пал, потеряв сознание. Отождествил с бытием – и утратил. Потерял как нечто специфическое, присущее человеку свойство. Его искали и продолжают искать в физиологии, сводя к устройству, нейронным связям и выделениям мозга. «Как из печени желчь» – объясняли старые вульгарные материалисты. Но оно, в отличие от желчи, как синяя птица, исчезает. Как исчезает при переводе с естественного языка на язык программирования, философию которого, не объявляя, а может, сами не понимая этого, и представляют сторонники «личностей без умов» (Р. Рорти). Сознание ищут в «новой физике», переводят на «наноуровень» (Р. Пенроуз). Получается, что, чем дальше мы уйдем от него/ себя, вплоть до: «в никуда», тем объяснение будет глубже. По-видимому, это уже сциентистский абсурд (абстрактно теоретичный бред). Впрочем, мы дали обет не трогать проблему mind-body, ввиду ее полной исчерпанности новационно вульгарными (преимущественно нейро-научными) материалистами, и соблюдая эту клятву, в дальнейшем рассмотрении сознания обратимся к собственно постмодернистским авторам, которые, если и не нашли его или даже окончательно уничтожили, но, делая это сознательно, нашли, предложили вместо него нечто другое. Что более плодотворно, нежели потерять бесследно. Это «другое» все-таки связано с целостными людьми, а не «мозгом в банке» или квантовой физикой, способами их жизнедеятельности, которые, сколько ни вычищай из теоретических конструкций, как ни объявляй об их смерти, продолжают существовать. Правда, меняются, кажется, до неузнаваемости, до потери личности, но смысл философствования – узнавать. Понимать, что происходит. С миром и человеком.

В объявлявшей на всех перекрестках о смерти человека и субъекта постмодернистской философии довольно долго не было понимания, что тогда надо умертвлять и сознание. Да и как это сделать, тем более, в отличие от структурализма, развертывавшегося как бы параллельно метафизике, постструктуралистское теоретизирование в некоторых вариантах прямо отталкивалось от нее, из-за чего разрыв переживался болезненнее. Открыто и решительно, сознавая величие стоящей перед прогрессом науки задачи, в российском сегменте постмодернизма на него решился Г. П. Щедровицкий. «Я здесь должен сделать следующий шаг, – подводя итоги возглавляемого им мыследеятельностного движения, реконструировал он этот процесс. – Одним из важнейших результатов последующего периода – 60-х – начала 70-х годов – было различение мышления как субстанции и сознания. И надо спрашивать, как устроено сознание, и разрабатывать теорию сознания как таковую. И это – совершенно особая дисциплина. Сначала надо строить философию сознания, потом науку о нем, если она возможна. Но это – то, чем я не занимаюсь, и я там мало что понимаю. А вот мышление – это не сознание. Мышление – это особая субстанция. Вот что мне важно различить»[19]19
  Щедровицкий Г. П. Онтологические основания деятельностного подхода. Искусственное и естественное. // На досках. Публичные лекции по философии Г. П. Щедровицкого. М., 2004. С. 100.


[Закрыть].

Слово было сказано. Четко и недвусмысленно, как все, что говорил и делал Г. П. Щедровицкий (это было его главное слово!). Объективный заказ на «завершение» человека принят: лишить его мышление сознания. Не сознание (индивидуальное), а мышление (над-индивидуальное) – вот что обладает реальностью. Которое вместо сознания. Как будто милостиво, щадяще относясь здесь к сознанию, (все-таки жизнь, история философии, коллеги-психологи) в дальнейшем он его полностью забывает, а потом, трансформируя человека, уничтожает и отбрасывает. Вместе с человеком. Мышление отделяется от эмпирического Homo sapiens и универсализируется. Получается Sapiens без Homo. Все сущее предстает как априорно/аутично саморазвивающееся мышление, его проявление. «По сути дела, не человек мыслит (курсив мой. – В. К., хотя дальше все можно выделять курсивом), а мышление мыслит через человека. Человек есть случайный материал, носитель мышления. Мышление сегодня по случаю паразитирует на людях и двигает людьми. Это надо четко понимать и рассматривать мышление и деятельность как особую социально-культурную субстанцию, захватывающую на время тех или иных индивидов и использующую их»[20]20
  Щедровицкий Г. П. Основные вехи становления концепции ММК. // На досках. Публичные лекции по философии Г. П. Щедровицкого. М., 2004. С. 120.


[Закрыть].

Превращение сознания в мышление означает, что оно становится «функцией места». Любого, по крайней мере, в социуме, а фактически, «вообще». Мышление может возникнуть где угодно, главное, чтобы это был не человек, без субъектно. «Не между ушами» (так его авторы (?) стали определять (на)значение своих и читатель, не обольщайтесь, ваших, да всех прочих, будто бы «мыслящих» голов). Допустимо предположить, что мыслят деревья, камни, животные, артефакты, отношения между ними – лишь бы не голова. Какой-нибудь отъявленный консерватор решится утверждать, что он (человек) все-таки мыслит, пусть не головой, то хотя бы…(ой). Нет, это было бы для не(е)го слишком лестно. Он не мыслит как таковой, по природе. Если Homo, наряду с другими объектами и существует, то без sapiens. Такова уж теперь его «природа». Наподобие мифических духов субстанция мышления в него только вселяется, не возникая у него, а овладевая им. Существуя «наряду с машинами и знаками», люди нужны для проявления этой мыслительной субстанции. В качестве табло. Мы, увы, даже не компьютеры, только мониторы. Вводимое Г. П. Щедровицким немыслимое в модернистскую эпоху ценностное уравнивание человека с любыми другими феноменами мира казалось тогда дерзким, но оно доводит до логического завершения лишение его статуса субъекта[21]21
  И сейчас набирает обороты. См. например: Эпштейн М. Н. Debut de siecle, или От пост – к прото. Манифест нового века. // Знамя. 2001. № 5; Латур Б. Нового времени не было. Эссе по симметричной антропологии. СПб., 2006; Шеффер Ж. М. КОНЕЦ человеческой исключительности. М., 2010.


[Закрыть].

Благодаря отделению от человека, провозглашаемое в постмодернизме мышление, сначала, как видим, перестало быть сознанием людей. Вторым шагом постмодернизм лишает их и собственно(го) мышления. Оно есть, остается, но в качестве продукта внешних обстоятельств, будто бы социально-культурных отношений, которые сформировались каким-то загадочным образом без человека. Благодаря этому, однако, оно, наконец, чистое, не обусловленное какими-либо страстями, интересами, а значит и смыслами людей/индивидов. Оно «не загрязнено» человеком. Постчеловеческое! Человеческое сознание, исчезающее вместе со смертью человека как субъекта и начало, а точнее, экспансионистское постулирование извечного существования не(пост)человеческого мышления, – вот постмодернистская реконструкция «философии сознания». Только в таком виде ее предлагают считать актуальной. Все остальные трактовки надо отбросить как ошибочные, устаревшие. Иначе… «И это, говорю я, опять-таки важнейшая оппозиция, решающая, с моей точки зрения, судьбы XX века и следующих двух-трех столетий, поскольку трактовка мышления как эманации человека и человеческого сознания есть, по моему глубокому убеждению, величайшее заблуждение европейской истории. И это то, что сегодня делает нас идиотами и мешает нашему развитию»[22]22
  Цедровицкий Г. П. Онтологические основания деятельностного подхода. Искусственное и естественное. // На досках. Публичные лекции по философии Г. П. Щедровицкого. М., 2004. С. 120.


[Закрыть].

Итак, быть идиотами = философами (историческими метафизиками) и обычными (Homo sapiens) людьми, значит верить, что: 1) сознание есть мышление, 2) мышление есть сознание, 3) человек мыслит, 4) мыслит человек, 5) делает это как субъект. И 6) огромное количество следствий, увенчивающихся уже совершенно идиотским, действительно мешающим дальнейшему развитию цивилизации, мнением, что человек вообще (Genus homo) существовал. Тем более, 7) должен существовать[23]23
  После одного доклада Г. П. Щедровицкого, стремясь освободиться от подавляющего обаяния его бесчеловечной логики, я спросил: «Так что, роботы среди нас»? Он ответил: «Вы, молодой человек (тогда так и было) неплохо усекли суть дела». Смутить Г. П. было невозможно.


[Закрыть].

В широких кругах философско-гуманитарной общественности постмодернизм долго воспринимался как нечто скандальное, патологическое, его пытались игнорировать, осмеивали, потом к нему привыкли, стали обильно пересказывать, беспринципно усваивать, не обращая внимания «за кого» он метафизику и человека держит. И не понимая, что при прямом его принятии и согласии с ним применительно к естественному миру, к размерностям макробытия, он в этой оценке прав.

Или же, не желая подтверждать подобную оценку, его надо отвергнуть, считая «трепом», игрой праздных умов?

Ни то, ни другое. Надо видеть, что в постмодернизме нашли преврат(щен)ное отражение процессы становления на Земле новой, постчеловеческой информационно-виртуальной реальности, реальности матезиса, дигитализма, Сетей, коммуникации, искусственного интеллекта, робототехнического предметного мира. Становления double world. Отделение мышления от сознания было открытием, точнее, философским рефлексом (к сожалению, не рефлексией) становления computer science и начала когнитизации нашей естественной реальности. В этом бытийная суть Великой Интеллектуальной революции XX века. В виртуально-компьютерном мире действительно нет сознания, человек не субъект, он не мыслит, а вычисляет, да как целостного существа, личности, его в нем и нет. Он/а/ в него не вмещается, если только не более чем персона(ж). Inet! Сплетя паутину, мы стали в ней мухой. Вот (не)почва, область, причина популярности бессубъектного теоретизирования. Когда ее не выделяют, не отличают от традиционной = соразмерной нам действительности, перепутывая законы их развития и функционирования, теоретизирование становится хаотизированием. Как в отношении предметного, так и виртуального миров. Что мы то и дело наблюдаем: философы, кто рефлексирует, а не просто является рефлексом событий, выглядят как безнадежно отставшие от прогресса идиоты, а постмодернисты, настаивающие на универсальном характере когнитивизма, как потерявшие здравый смысл и сознание сумасшедшие. И те, и другие правы…

В критике метафизики как философии макромира, постмодернистское движение в России развивалось от предметной деятельности к просто деятельности, потом мыследеятельности, а потом к коммуникации и мыслекоммуникации. Его лидер успел провозгласить отказ от речи в пользу «схематизации», «мышления на станке», «методологической графики», но «мелом», «на досках». Это было кустарно-гуманитарное изобретение «машины мышления», стихийный переход от логоса к матезису, который реально проходил как процесс компьютеризации по(со) знания. В отличие от российского извода, вторая в Европе, французская ветвь постмодернизма опиралась на более высокий уровень технического прогресса и опыт отталкивания не от «сырой» метафизики, а от преодоления структур, языка и текста, когда метафизика уже была загнана в подполье и деонтологизирована. Значит, можно было начинать бороться прямо с логосом. Прежде всего, в работах Ж. Деррида, который, в отличие от ближайших коллег по деконструкции метафизического философствования, не остановился на ней, а предложил позитивную программу, выработав «субстанцию» для построения (конструкции) нового мира. Это была идея отказа от звукового языка и буквенного текста, их замены «письмом», теория грамматологии. Письмо или грамматологическое мышление есть знаковые, чисто формальные, математические способы обработки реальности. Грамма как единица следа и различия, черточки и пробела – это «бит», гуманитарный аналог технической записи информации. Полу-и полностью автоматизированное мышление-коммуникация. В нем нет предметного содержания, образов и смыслов (в этом смысле оно транс-цендентальное, безбытийное), от которых оно только отталкивается в начале или они «вышелушиваются» в его конце. При интерпретации, культивировать которую становится все труднее, ибо под влиянием машинного мышления человек постепенно совсем теряет сознание, т. е. перестает понимать о чем, о какой реальности мыслит. И ему этого даже не надо. Вредно. В том числе в «конце и начале». Даже когда он это делает «вручную», собственной головой.