Текст книги "Солженицын и колесо истории"

Письмо В.Я. Лакшина А.И. Солженицыну

8.05.1970

Многоуважаемый Александр Исаевич!

Иногда мне кажется, что наша переписка – дурной сон какой-то. Только-только Вы признали свою неправоту в вопросе, на котором осн овывалось все обвинение в прошлом письме, как уже готово новое. На этот раз выясняется, что не слишком-то хорош был сам журнал и, между прочим, мои статьи в нем. Согласитесь, это совсем новый мотив. Вы бегло просмотрели оказавшиеся под рукой 11 книжек, всему выставили цену, как для аукциона, и произнесли свой суд: не стоило-де и задерживаться на полтора года, тем более, что «Н. мир» не выдержал «победного соревнования» с Самиздатом и в журнале не устраивались конференции авторов и сотрудников с отчаянными возгласами: «Братцы!.. Как нам быть?»

Не думаю, чтобы Вы вовсе не сознавали значения журнала. Скорее у Вас тут, по присловью, не прямота бранится, а задор. Но Вы вправе смотреть на вещи по-своему. Ваша воля – равнодушно парить над «Новым миром» и «Октябрем», так же, как не наблюдать различий в «компромиссной линии» при Твардовском и при Косолапове, и восхищаться матросами, которые одинаково прилежно качают воду со старым и с новым капитаном.

Не пойму только, к чему при этом то, что в старину называлось личностями, вроде фраз о «внутренней несвободе», «преувеличении своих страданий» и проч. Ведь это смешно – считаться в отношении друг друга, кто насколько пострадал и нельзя ли больше. Можно, конечно. Я, во всяком случае, страдальцем себя отнюдь не считаю, и если вынужден был к объяснению насчет некоторых неудобств нынешнего своего положения, то лишь вследствие Вашего вопроса о «личных жертвах».

По поводу своих статей объясняться, понятно, не буду. И об Августе – довольно. Ведь коли бы я находил возможным использовать Вашу методу спора, то должен был бы сказать примерно следующее: «Раз уж Вы, Александр Исаевич, так непреклонны в оценке поведения старой редакции в Августе, то что мешало Вам самому тогда же высказаться публично по поводу происходящих событий, заклеймив заодно верноподданный «Новый мир», вместо того, чтобы декламировать о своей «боли и стыде» два года спустя по случаю разгона редакции?» Но я не говорю Вам так, потому что считаю подобный ригоризм напрасным (предела требованиям друг к другу тут нет, вплоть до самосожжения), а сам запоздалый разговор такого сорта – нехорошим.

Вполне сочувствую Вашему желанию «на переходе к 70-м годам назвать все своими твердыми именами». Но Вы делаете ошибку, если думаете, что говорите всякий раз как бы от лица Истории. Не уверен, что она во всем согласится с Вами. К сожалению, Вы сплошь и рядом питаете иллюзии самые детские, легко теряете масштаб явлений и поддаетесь, очевидно, впечатлениям и настроениям кружковой сектантской предвзятости. А сколько наивной импровизации в Ваших исторических прогнозах и оценках!

Александр II, сгноивший в ссылке Чернышевского, закрывший «Современник» и «Русское слово», благословивший массовые процессы «землевольцев», потопивший в крови польское восстание (едва сто лет прошло, а Вы забыли…), этот либерал поневоле – герой русской истории? «Вехи» – новое евангелие? И XX съезд померк для Вас в сиянии этой «жемчужины»? Померк как раз тогда, когда в кинотеатрах снова аплодируют появлению Сталина на экранах, и мы с каждым днем удаляемся от этой «части национальной традиции и культуры», не успев ни развить, ни закрепить ее? Наконец, рукописный Самиздат – победитель «Нового мира» 60-х годов? Победитель демократического (но не либерального!) журнала с полумиллионным регулярным читателем? Нет, проповедуйте все это кому-нибудь другому.

Сознаю, конечно: и Ваша пристрастность, и оценки эти в большой мере результат нездоровых обстоятельств, противоестественного положения, в какое Вы поставлены как писатель. Но, неизменно восхищаясь Вашим художественным талантом, я искренне сожалею, что Ваша общественная активность находит себе такой ложный выход.

Повторю на прощанье Ваши слова: не обижайтесь, и пожелаю Вам всего доброго.

В.Л.

Письмо В.Я. Лакшина К.Л. Рудницкому[19]19
  Рудницкий Константин Лазаревич (1920–1988), театровед, театральный критик, доктор искусствознания, автор книг о Мейерхольде и др. Данное письмо является ответом на письмо Рудницкого от 22 декабря 1976 года Владимиру Яковлевичу, который дал ему рукопись своего ответа Солженицыну). Рудницкий пишет: «Я рад, что такое высказывание состоялось и что произнесено оно Вами. «Новый мир» имел моральное право ответить, его роль в духовной жизни общества была огромна, и Вы – больше других – обладаете личным авторитетом, способным защитить и утвердить позицию журнала и сегодня, и завтра.
  Очень и очень во многом я с Вами согласен на 100 %. Речь идет и о том, как показываете Вы отношения редакции с А.И. (Александром Исаевичем Солженицыным. – С.Л.), отношения А.Т. (Александра Трифоновича Твардовского. – С.Л.) и А.И. – тут все для меня абсолютно убедительно. Еще убедительнее Ваш анализ сегодняшних политических утопий А.И. и непривлекательных, и нереальных – и с моей точки зрения… Да, без «Н.М» («Нового мира». – С.Л.) вряд ли появился бы «Ив. Ден.» и, может быть, самое имя А.И., теперь столь громкое, оставалось бы безвестным. Но тем важнее не просто сказать о том, как широко читали «Н.М.», но и четко определить его место в духовной и общественной ситуации 60-х гг., среди других журналов и газет, обозначить его линию, его миссию»… Если бы «Н.М.» свою миссию не выполнил, вся деятельность А.И. скорее всего и не началась бы…» (Архив В.Я. Лакшина).


[Закрыть]

28.12.1976

Дорогой Костя!

Спасибо за подробный отзыв. Письменный его характер заставляет ответить также письменно. Итак, заведем переписку из двух углов. Я искренне благодарен за сочувственные слова о главных мыслях и положениях статьи. Это мне очень важно. Но важны и возражения. Тем более что я верю в их благожелательность, очень ценю Ваше доброе отношение ко мне и сам плачу от души Вам тем же. Значит, стоит объясниться. Ведь Ваши возражения лишь по форме частные и деликатно выраженные, но я понимаю, что речь идет о вопросах не мелких, и сама письменная форма Вашего ко мне обращения это обстоятельство подчеркнула.

В некоторых Ваших недоумениях повинен, несомненно, я – плохо, нескладно, не до конца выразил, что хотел. В некоторых, может быть, Вы – не захотели расслышать то, что я говорю, не поверили мне, поддавшись случайным своим впечатлениям.

Скажем, я вовсе не стремился показать «красоту и благородство пьяного Твардовского», как Вы пишете. Пьяный есть пьяный. Я только говорю, что ни подлым, ни трусливым, ни мелочным я пьяного А.Т. не видел. Это искреннее мое свидетельство, а пил я с ним, наверное, тысячу раз, и один и в компании. Относительно пьянства Твардовского много легенд – самых преувеличенных и гнусных, оттого я считал важным об этом упомянуть.

Вы, конечно, правы, что о «Новом мире», его особой позиции, его «миссии», как Вы говорите, я написал мало и неудовлетворительно. Но это, я думаю, и не задача такого личного и полемического сочинения, как мое. Да и я тут не лучший судья, скорее один из участников и свидетелей. К счастью, существует ряд дневников этих лет, прежде всего подробнейшие дневники Твардовского, которые помогут восстановить истину во всем объеме. А если будущий историограф изучит к тому же 1) комплект «Нового мира» 60-х годов, 2) сохранившиеся в архиве верстки с редакторской и цензурной правкой, 3) тысячи писем читателей «Нового мира», хранящиеся теперь в ЦГАЛИ, 4) полемику в газетах (сотни ругательных статей) и с трибун (семь выступлений на одном 23-м съезде партии), 5) архив цензуры, Секретариата СП и отдела культуры ЦК, – будет объективная возможность оценить то, что Вы называете «миссией» «Нового мира».

Откуда Вы взяли, что я пытаюсь уверить, будто члены редколлегии «Нового мира» – «все друзья и все ангелы»? Слов нет, Вы правы, когда говорите, что в редколлегии люди были разные и по-разному вели себя в разнообразных обстоятельствах. Их слабости известны мне очень хорошо, так же, как им, возможно, мои. Я не однажды ссорился по журнальным поводам с Дементьевым, на многое смотрел с ним различно, расходился во многом с Заксом – и об этом вскользь пишу (стр. 22 рукописи). Вообще, вопреки Вашему лестному суждению, в редколлегии мы не всегда составляли «сильное единство», и каждый журнальный номер в каком-то смысле представлял собой плод и внутриредакционной борьбы. Если бы я писал свои воспоминания о журнале, наверное бы, нарисовал всех так, как их тогда видел. Но Солженицын изобразил соредакторов Твардовского именно в духе пасквиля, с чем Вы напрасно не хотите согласиться, ибо что такое «мутно-угодливый Сац», «с носом вынюхивающим» Кондратович и т. п., как не пасквиль? В свете такого рода высказываний, которые призваны были небрежными художественными мазками лично скомпрометировать людей журнала, бросив тень и на самое дело, я обязан был за них вступиться.

Вы едва ль не оправдываете «игроцкий азарт» Солженицына, а я убежден, что когда это качество обращено на его отношения с людьми, – это и есть безнравственность. И далее Вы «лавирование» «Нового мира» на одну доску ставите с «играми» А.И. (Александра Исаевича. – С.Л.). Позвольте указать на различие.

«Новый мир» лавировал и хитрил в иных случаях с начальством и цензурой. Солженицын же «играл» со всеми, и с особым азартом, пожалуй, с теми, кто помогал ему, уверенный заранее, что он выше всех, и доигрался до ненависти едва ль не ко всем на свете. В последнем его сочинении, какое мне попалось, он, изругав предварительно литераторов, либералов, марксистов, церковников, эмигрантов, издателей, ученых, интеллигентов, политиков в России, Европе и Америке, обличает ныне радиокомпанию Би-би-си и ее комментатора Гольдберга за политическую беззубость и умеренность. Ну, да господь с ним. Скажу еще два слова о «лавировании» «Нового мира», как о модной теме (недавно те же слова слышал).

Я бы удивлялся, по совести, не тому, что «Новый мир» «лавировал», удачно обходя рифы и заранее предвидя опасности. Это делает по-своему изобретательнее «Знамя» Кожевникова и «Лит. газета» Чаковского. Я бы удивлялся, напротив, тому, как в основных поставленных себе литературно-общественных задачах «Новый мир» был упорен, упрям и открыт. Вспомните хотя бы требование правды, прошедшее во стольких полемиках и нами не уступленное. Вспомните неизменную борьбу журнала – и в практике прозы, и в критике – с ремесленничеством и идеологической бутафорией в искусстве, что столько нажило нам персональных врагов, но журнал, его позицию до последнего номера (1970, № 1) не поколебало. Вспомните отношение журнала к теме деревни, которая ведь не просто тема, и где мы тоже ничего не уступили. Вспомните, наконец, полемику последнего года с «младороссами», на которую брюзжит заодно с Мих. Алексеевым Солженицын. Я уж не говорю о так называемой «проблеме культа личности», лагерей, оценки террора в ряду других революционных методов, вопросов демократии и т. п. Словом, я бы удивлялся не тому, как умело «лавировал» журнал, а тому, как он стойко и прямо отстаивал те, пусть скромные для пылких голов, рубежи, на какие он сознательно встал в 60-е годы.

Многим казалось, что причиной долгой непотопляемости «Нового мира» является какая-то особо изощренная тактика, или даже «рука» на верху. Сомнительным было и «покровительство» Хрущева[20]20
  Хрущев Никита Сергеевич (1894–1971), партийный и государственный деятель. 14 октября 1964 года освобожден Пленумом ЦК КПСС от обязанностей 1-го секретаря ЦК КПСС и члена Президиума ЦК КПСС.


[Закрыть], а после 1964 года уж совсем никаких высокопоставленных заступников у «Нового мира» не было. Секрет в ином. «На том стоим», – сказал Твардовский в статье 1965 года «По случаю юбилея». И в этой личной, твердой, неуступчивой силе, за которой и враги «Нового мира» признавали некий авторитет, ощущая общественную поддержку ей, заключался секрет многолетия обреченного журнала.

«Новый мир», если угодно, чаще шел на рифы, чем огибал их (как в «Ответе одиннадцати литераторам» перед самым концом[21]21
  26 июля 1969 года вышел «Огонек» с «письмом одиннадцати»: его подписали Михаил Алексеев, Петр Проскурин, Александр Прокофьев, Сергей Викулов, Николай Шундик, Сергей Воронин, Виталий Закруткин, Анатолий Иванов, Сергей Малашкин, Сергей Смирнов (поэт), Владимир Чивилихин. Оно называлось «Против чего выступает «Новый мир»? Это был резкий выпад против журнала.
  Спустя почти 20 лет в 1988 году Вл. Як. в «Письме в редакцию. Рецидив» дал оценку еще раз этому событию в ответ на выступление Н. Шундика, что он ни в чем не раскаивается и что «дело было не в Твардовском, а в синявских»: «Статья «Огонька» заклеймила как «очернительские», «глумящиеся над трудностями роста советского общества» произведения прозы «Нового мира». Назывались, в частности, повесть И. Грековой «На испытаниях» и роман Н. Воронова «Юность в Железнодольске»… Журнал в целом обвиняли в том, что он будто бы подменил «идеи пролетарского интернационализма» «космополитическими идеями». «В провокационной тактике» «наведения мостов» сближения или, говоря модным словом «интеграции идеологии», они (редакторы и авторы «Нового мира». – В.Л.) словно бы не хотят видеть диверсионного смысла. Более того, прикрываясь трескучей фразеологией, они сами выступают против таких основополагающих морально-политических сил нашего общества, как советский патриотизм, как дружба и братство народов СССР, как социалистическое по содержанию, национальное по форме искусство социалистического реализма».
  «Диверсионный смысл» – так было расценено стремление Твардовского говорить правду в эпоху застоя, бороться по мере сил за демократизацию и гуманизацию нашего социалистического Отечества.
  В нынешние дни вряд ли необходимо подробно комментировать «письмо одиннадцати». Какую его сторону ни возьми, его отличал демагогический тон и голословный характер политических обвинений. Было ясно, что письмо преследовало одну цель – переменить руководство журнала, добиться ухода Твардовского с поста главного редактора. Это желание группы литераторов находило в то время и официальную поддержку, в том числе и на высоких этажах, в частности у М. Суслова».
  Вл. Як. цитирует написанный Твардовским и им ответ, который, по его словам, был «воспринят тогда как неслыханная дерзость». А «письмо одиннадцати» «послужило сигналом к началу газетной кампании против «Нового мира» и Твардовского как его редактора… Перечитывать сейчас эти недобросовестные, но, по-видимому, хорошо скоординированные статьи тяжело и горько. Результаты этого так называемого «обсуждения в печати» вылились в протокол № 5 от 9 февраля 1970 года заседания секретариата Союза писателей о переменах в составе редколлегии «Нового мира», вследствие которых Твардовский покинул пост главного редактора.
  В сентябре 1970 года Твардовский тяжело заболел (инсульт и обнаруженный одновременно рак легкого). В декабре 1971 года он умер… Литературный и общественный климат в 70-е годы был бы все же существенно иным, не будь в 1970 году удушен «Новый мир» Твардовского» («Советская культура», 14 мая 1988 г.)


[Закрыть]) и именно поэтому проходил их до поры, пока не разбился, что и Твардовским и нами всеми всегда понималось как неизбежность. С весны 1963 года Твардовскому назначали преемника, и семь лет мы жили, как поднадзорные, с «временной пропиской», по выражению А.Т., в вечной осаде, – и чести, могу с удовлетворением сказать, не потеряли. В этом корень дела, а не в неизбежном в каких-то пределах «лавировании», учете тактики и т. п.

Теперь «проблема Аси», о которой мне меньше всего хотелось бы говорить, тем более, что для большинства читателей моей рукописи такой «проблемы» вовсе не существует. Согласитесь, что и не мною выдвинута эта «проблема». Я просто бы ни слова о ней не промолвил, если бы в «Теленке» А.С. Берзер не выступила в роли исключительной: единственного порядочного лица в редакции «Нового мира», прямо противопоставленного всему окружению Твардовского. И это, к прискорбию моему, уже литературный и общественный факт, и от него никуда не деться. Может быть, тут собственные домыслы Солженицына и А.С. (Анна Самойловна Берзер. – С.Л.) не виновата, она лишь пассивная жертва его симпатий? Отчего же, однако, он так упорно ссылается на нее, как на источник своих знаний о людях и обстоятельствах «Нового мира»? И почему бы ей самой тогда не возмутиться этим, так же, как кому-либо из нашей публики, читавшей «Теленка» с изрядным волнением, не возмутиться некоторыми его страницами до и вместо меня? И о Берзер тогда бы, к счастью, мне не пришлось писать.

Однако сама реакция на 20 критических строк об А.С. Берзер в моей рукописи убеждает меня, что она свой миф создала, Солженицын его литературно закрепил, а Вы, как читатель, в нем ни минутой не усомнились – это уже требует возражений, потому что касается не ее лично, а «Нового мира», как литературного и общественного организма…

От составителя:

В первой публикации ответа Вл. Як. на «Теленка» – «Солженицын, Твардовский и «Новый мир» – в журнале «Двадцатый век», № 2. 1977. Лондон – были эти строки о А.С. Берзер. Вот они:

«Что же касается Берзер, то Твардовский, как верно замечает Солженицын, даже отдавая должное ее редакторским навыкам, любил ее мало – и, как теперь выясняется, не зря. Амбиции ее были велики, притязания обширны – куда больше той скромной роли, какую она в редакции выполняла. Ей не приходилось принимать ответственных решений, отстаивать журнал в «инстанциях» и цензуре, и оттого, быть может, главных врагов «прогресса» она видела в членах редколлегии, окружавших Твардовского. Как явствует из «Теленка», она не испытывала брезгливости к двойной игре, хотела понравиться авторам за счет редколлегии, плодила среди них опасения, недоверие, переносила слухи, и тем еще пуще осложняла положение и Твардовского» («Двадцатый век». 2).

В черновике письма к Рудницкому Вл. Як. написал о Берзер конкретнее: «К сожалению, я еще до «Теленка», по разным обстоятельствам сделал на этот счет несколько неприятных открытий. Вернувшись к прошлому, могу сказать, что относился к Берзер без всякого недоверия, даже с симпатией, пока мы работали вместе в «Новом мире», хотя и знал некоторые сложности ее характера: особую уязвимость, амбициозность. Но только потом смог оценить какой-то поразительный ее дар исподволь, с тихой улыбкой, ссорить людей. Спросите Копелева – он расскажет, как она поссорила его с Некрасовым. Спросите Саца – он подтвердит, как она развела его с Некрасовым и Войновичем. Велика ее роль и в ссоре Твардовского с Вас. Гроссманом, а задиристые письма Солженицына ко мне весной 1970 года во многом ею инспирированы: он и тогда не скрывал источника своих суждений о многих моих мнениях и поступках. В «Теленке» же – публично, на весь мир это вывалил…

Я никогда не посмел бы попрекнуть ни Берзер, никого другого тем, что они продолжают работать с Косолаповым – вопрос «трудоустройства», пенсии и т. п., дело понятное, житейское. В принципе «Новый мир» и при Косолапове, и при Наровчатове ничем не хуже «Знамени» или «Иност. литературы» – почему бы там не служить? Но в феврале-марте 1970 года ситуация была особой: замена Твардовского Косолаповым, фактическая гибель журнала, его направления были вызовом обществу, интеллигенции, и все следили со вниманием, насколько повадливо это общество себя поведет. Многие писатели, без всякого понуждения со стороны Твардовского или моей говорили нам, что не станут больше печататься в «Новом мире», чтобы хоть как-то пассивно выразить свое отношение к случившемуся… Надо ли говорить, что ни Твардовский, никто иной из нас писателей к сопротивлению не понуждал. Но когда Залыгин, Каверин, Троепольский, Черниченко, Ильина и некоторые другие забрали свои рукописи и отдали в другие журналы, мы увидели в этом благородный жест солидарности. Значит, им не все равно было, где печататься, и направление журнала для них что-то значило. Надо сказать, что когда к Твардовскому литераторы, жаждавшие моральной индульгенции, приставали с вопросом, нести ли им новую вещь в «Нов. мир», он говорил неизменно: «Это дело Вашей совести», и никого ни к чему не понуждал.

Однако в это же время и, главным образом, усилиями Берзер, была создана другая домашняя идея – издавать хороший журнал можно и без Твардовского, с новой редколлегией… Берзер фактически помогла сделать то, что и потребно было начальству: совершить, спустить на тормозах плавный переход к новому состоянию ничтожества, в каком это издание теперь находится.

Эта ее деятельность ни в Твардовском, ни во мне не вызывала восторга, но от каких бы то ни было высказываний на этот счет мы воздерживались. Зато из стен «Нового мира» в 1970 году полился поток неприятных сплетен и пересудов о нас, отставленных в феврале редакторах, и не только в буфете, а даже на партийном собрании под водительством О. Смирнова обсуждали, какие меры принять к авторам, отказывающимся сотрудничать и как унять неприятельскую деятельность старой редакции, которой напрасно приписывали всевозможные «козки».

Задним числом сторонники Берзер нашли многочисленные пороки во всем окружении Твардовского – и тем оправдали свою готовность.

Так что речь вовсе не о том, что кто-то остался служить в «Нов. мире», кто-то там печатался и печатается… Берзер же претендовала на особую роль, заняла свою определенную позицию, которая включала и осуждение редколлегии, работавшей с Твардовским, и это отразилось на некоторых сторонах литературной жизни, в том числе отозвалось и в мемуарах Солженицына. Вот почему я вынужден был, хотя крайне не желал, возвращаться к этому, сказать об эпизоде весны 1970 года несколько строк. … Берзер не только не отвергла приписываемое ей Солженицыным, но даже, как говорили мне, гордилась своей ролью в его мемуарах». (Архив В.Я. Лакшина).

Первоначально свой ответ Солженицыну Вл. Як. назвал «Друзьям «Нового мира» (по поводу книги Солженицына «Бодался теленок с дубом»). В этом первом варианте рукописи содержится достаточно яркая зарисовка характера А.С. Берзер. Вот этот текст: «О том, как я понимаю роль А.С. Берзер в «Новом мире», придется сказать подробнее, поскольку Солженицын вывел ее в «Теленке» главным своим конфидентом и соглядатаем в журнале.

Анна Самойловна пришла в «Новый мир», имея за плечами немалый житейский и литературный опыт. Работала в «Литературной газете», редактируемой В. Ермиловым, потом в журнале «Знамя» у Кожевникова. В «Новый мир» была взята по горячим рекомендациям своих подруг, уже работавших в журнале, и прижилась тут, хотя, как верно замечает Солженицын, Твардовский, отдавая должное ее редакторским навыкам, любил ее мало. Редактором Берзер была хорошим, со вкусом, хотя не без тех «домашних» дружеских пристрастий, какие вкус портят.

Одинокая женщина, уже в те годы под 50, с постоянным близоруким прищуром, улыбочкой ускользающей, «Ася», как все ее звали, свои тайные страсти и глубокие амбиции перенесла в то дело, каким занималась. В ее манере общения была мягкая настойчивость, но житейский конформизм, умение ладить с начальством были ей не чужды, и, случись обстоятельства по-иному, она могла бы, наверное, десятки лет штопать рецензии в отделе критики «Знамени» под приглядом Людмилы Скорино. Но вышло так, что подруги вытащили ее в «Новый мир», она загорелась тем, что участвует в передовом, «прогрессивном» журнале, и в московских либеральных гостиных стала получать репутацию главного светоча прогресса и тайного двигателя всего, что есть лучшего в «Новом мире».

Мы в редколлегии, бывало, глухо помалкиваем об очередной новинке, боясь повредить ей в цензуре довременной рекламой, делаем в ответ на расспросы незаинтересованные лица, беспокоясь сутью дела, которой так легко помешать пустым звоном (такие случаи были – сам погубил свой уже набранный роман предварительными разговорами А. Бек). А кружок приятелей и приятельниц Берзер с ее слов уже шумит-гудит о том, что «Ася» открыла нового гения. Так случилось, что Берзер и сама скоро поверила, будто вывозит на себе лучшее в «Новом мире» – его прозу. Ей стало казаться уже величайшей неблагодарностью, что Твардовский недостаточно ценит эти ее усилия, слишком редко ободряет похвалами, а главное, не делает – вопреки очевидной справедливости – членом редколлегии. Вероятно, она внутренне негодовала, что люди куда менее ее достойные – Кондратович, Сац, Лакшин – вершат дела редакции с Твардовским, в то время как она остается в тени.

И с тем большим, как ей казалось, внутренним правом, повела она исподтишка ту игру, какая привычна была в ермиловской «Лит. газете» и «Знамени». Игра эта заключалась в том, что авторам, приходившим справиться о своей рукописи в отдел прозы, она говорила, указывая пальцем на потолок второго этажа, где помещались основные кабинеты редколлегии: «мне нравится, но они не хотят», «они вряд ли вас пустят», «они боятся». И, наконец, «я сделаю, что могу», и авторы уходили в счастливой уверенности, что Анна Самойловна лучший человек и надежнейший их друг в журнале. Более того: их героический защитник. Не перед цензурой, нет, не перед «инстанциями», с которыми она счастливым образом соприкосновения не имела, а стало быть, и ответственности не несла. А перед трусливой и ограниченной редколлегией.

Самое смешное в том состоит, что пока Берзер тихо интриговала, внушала всем вокруг, что «Новый мир» – это она и есть, и ей приходится бороться с нами за все доброе, мы с нею не боролись. Мы думали о ней, как о скромном и верном своем сотруднике и союзнике, и все, о чем я здесь пишу, открылось наглядно потом, стало ясно задним числом из пересудов московской молвы, из поздних признаний людей литературной среды и из таких свидетельств, как книга Солженицына. А в те времена, даже когда подозревали Анну Самойловну в чрезмерном заигрывании с авторами за наш счет, смотрели на это сквозь пальцы, как на незначащую женскую слабость, пустой вздор. Да и просто не до того было. Вместе с Твардовским Кондратович, Закс, Хитров и другие наши товарищи были заняты каждодневной изматывающей борьбой за выход, пусть и с обычным опозданием, очередной книжки журнала.

По своему властному, императивному характеру Солженицын, по-видимому, более всего и едва ли не исключительно ценит личную преданность. Анна Самойловна сумела его в ней уверить – помимо лести ему и демонстрации своей роли в журнале, постоянными пришептываниями, что это доверительно, только для него, что она не имела права говорить, но ему скажет и т. п. Все это отозвалось теперь в «Теленке».

Впрочем, хватит об А.С. Берзер. Если ей уделено здесь избыточно места, то это потому, что мелкие, частные, психологические факторы иной раз влияют на создание картины большой истории. Солженицын пишет, что, подолгу не появляясь в журнале, «лишь по рассказам Берзер вызнавал, что там в редакции делается». Мнения и поступки этой журнальной дамы не заслуживали бы, наверное, столь подробного разбора, если бы суждения Берзер и двух-трех ее подруг не выплеснулись в книге Солженицына, уже как его достоверное знание. Так что Берзер – в известном смысле – соавтор легенды о «Новом мире», предложенной нам в «Теленке». (Архив В.Я. Лакшина).

Когда вышел «Теленок» на русском языке в погибающем СССР (1991) и Вл. Як. стал готовить к печати свое сочинение здесь, он снял кусок о Берзер и потому, что не хотел обсуждать, вынула ли Берзер «Ивана Денисовича» из самотека, или его привез для Твардовского и ей отдал Копелев. Кроме того, ему наперебой все звонили, как тяжело больна Анна Самойловна. Она его, однако, пережила. В черновике письма к Рудницкому есть зачеркнутая фраза: «По-христиански мне самому Берзер сейчас жалко…»

Вот Вы пишете, что я умаляю роль А.С., «читавшей прозу раньше всех и отбиравшей лучшее». Но откуда Вам это известно? С чьих слов? Берзер много и хорошо работала в своем отделе, имела и вкус, и заслуги в выдвижении некоторых авторов, это правда. Но в той характеристике, какая дана здесь Вами, есть, осторожно говоря, некоторое преувеличение. В большей мере, чем что-либо иное, проза в «Новом мире» была заботой и делом всего журнала. Многие произведения прозы первым читал и рекомендовал их сам Твардовский (например, ряд вещей Залыгина, Троепольского, Соколова-Микитова, а Солженицына всего, после «Ивана Денисовича» читал первым. Кстати, Копелев[22]22
  Копелев Лев Зиновьевич, литературовед, эмигрант, прототип Рубина в романе Солженицына «В круге первом».


[Закрыть] указал мне на неточность: я, вслед за Солженицыным, пишу, что «Ивана Денисовича» Берзер извлекла из редакционного «самотека», а он утверждает, что вместе с Р. Орловой[23]23
  Орлова Раиса Давыдовна, жена Копелева. Специалист по американской литературе. Вместе с ним эмигрировала.


[Закрыть] принес повесть Асе (так называли Берзер в редакции неофициально. – С.Л.) для передачи Твардовскому. Да и другие члены редколлегии часто читали и рекомендовали сочинения прозы раньше, чем они попадали к Берзер. Кондратович, сколько помню, первым читал повести Катаева, Закс – мемуары Эренбурга, Виноградов и Сац редактировали Айтматова, который Асе «не нравился», Сац же открыл в «самотеке» первую вещь Войновича, я рекомендовал журналу «Театральный роман» Булгакова, первым читал и потом редактировал записки В. Шверубовича, Анастасии Цветаевой и т. п. – привожу первое, что пришло на ум. Словом, никак не отрицая роли редакторского пера Берзер, я должен сказать, что приписывание ей едва ли не всех заслуг в отборе и редактировании прозы «Нового мира» наивное заблуждение или московский миф.

Скажу, кстати, и о моей «жесткой и каменной», как Вам показалось, позиции в отношении тех, кто в 1970-м году остался работать с Косолаповым. Никогда никого из старых наших сотрудников, кто просто остался служить в «Новом мире», я не укорил в этом – «трудоустройство», пенсия и т. п. – все это понятно, и у меня сохранилось самое доброе отношение к Г.П. Койранской, например, и другим, по сей день работающим в журнале.

Но весной 1970 года ситуация была особой. Некоторые писатели забрали рукописи, желая выразить свое отношение к происшедшему. Начальство испугалось скандала, и А. Беляев прямо говорил: «Надо сломить бойкот писателей». Именно тогда А.С. Берзер стала центром кружка, решившего выдвинуть сотрудничество с Косолаповым, как высокую идейную задачу, продолжение «миссии». Она явно переоценила свои силы, думая, что сможет сохранить прежний журнал без Твардовского и с новой редколлегией. А практически лишь помогла совершить угодный начальству плавный переход журнала в новое качество, чтобы никто не подумал, что с уходом Твардовского и старой редколлегии произошло в литературе нечто тяжелое и трудно поправимое. А дабы это не выглядело как отступничество в отношении прошлой редакции, неизбежно надо было погуще очернить нас. Весной 1970 года из бывшей нашей редакции полетели нам вдогонку комья грязи.

На пересуды и сплетни в ЦДЛ и домашних кружках, доходившие до меня тогда со всех сторон, можно было бы и наплевать, и я долго зажимал уши. Но в конце концов это вылилось и в некоторые литературные документы – и среди них письма Солженицына ко мне со сплетнями, переданными с чужих слов, и нынешние страницы «Теленка». Тут уж, пожалуй, промолчать было нельзя: «Каким судом судите, таким и судимы будете».

Можно было бы, Костя, поговорить на эти темы подробнее. Если надумаете зайти – милости прошу. Еще раз искренне благодарю за откровенный отзыв, и на пороге Нового года желаю всем сердцем Вам и Тане[24]24
  Бачелис Татьяна Израилевна, искусствовед, киновед. Жена К.Л. Рудницкого.


[Закрыть] здоровья и благоденствия.