Текст книги "Возвращение мессира. Книга 2-я"

– Ну, то, что вы рассказывали, – пояснила она, выставив перед собой, покачивающуюся кисть своей руки.

– Нет, это не Карамзин, – отрезал Бэс.

– Как?! Вы же сами только что сказали, что это Карамзин, – капризничала дама.

– Мадам, – не выдержал Голицын, – он привёл только одну выдержку из Карамзина, вот и всё. И оставьте, пожалуйста, нас в покое.

– А когда будет профессор Воланд? – не унималась та.

– Профессор явится точно в назначенное ИМ время, – объявил ей Бэс, – можете быть уверенны.

На эти слова Бэса, резко обернулась молодая женщина, в строгом чёрном платье. Пухлые губки её приоткрылись, и задрожали. Но она ничего не сказала, а лишь пригубила вина из своего бокала, и снова отвернулась.

И в салоне наступила полная тишина.

Чёрная лошадь первой нарушила эту тишину, затопав копытами по мягкому ковру. Она подошла к молодому человеку, в строгом костюме и с короткой колючей причёской на голове, и стала ласкаться к нему своею мордой. Тот вложил ей в рот конфетку, и стал гладить её по шёрстке.

– По приезде в Орду, князь встретился в Улусе со своим сыном Феодором, и сразу же понял, по унылому виду того, что дела их плохи, – продолжил карлик свой рассказ. – Не помогли и богатые дары, привезённые князем, и заступничество Ордынской царицы. Князю Александру Михайловичу и сыну его Феодору Александровичу, палачи отрубили головы, и розняли обоих, по составам. Той же казни подвергли и Мурзу-Ага, и его немого верного воина.

Истерзанные останки князя и его сына, были привезены во Владимир, и отпеты митрополитом Феогностом, после чего, были преданы земле в Тверской соборной церкви, подле Михаила и Дмитрия.

И настала на Москве и во всей Русской земле, при Иване Калите – тишина великая. И татары не воевали её. Зато Калита усмирил все княжества. А со святого Спаса в Твери, приказал снять главный колокол и перевезти его в Москву, что по понятиям того времени – было знаковым событием.

– А что же стало с моей баронессой? – через паузу и с печалью в голосе, спросил Голицын.

– Судьбу пребывания в Русской земле – баронессы и её мужа, решил взять на себя хан. Он послал грамоту Гедимину, с настоятельным пожеланием отъезда из царства Ордынского – нежелательных персон. Но Гедимин вскоре умер, а вслед за ним, скончался и сам хан Узбек. За ними же, умер и Великий князь Московский – Иоанн Данилович Калита, прослывший в народе, как избавитель от воров, и как первый собиратель земли Русской. Но до свободного Новгорода – руки его так и не дотянулись, – резюмировал Бэс.

– И всё? – безразлично сказал Голицын.

– Не всё, – с укором пробулькал Бэс.

– А что же ещё? – не понял тот.

– Шведский король Магнус решил силою обратить землю Русскую в латинскую веру. Но поскольку своих воинов ему было мало, то и решил он прибегнуть к помощи немецких наёмников из Тевтонского ордена. Хотя короля и отговаривала от поступка сего, славящаяся своею святостью и пророчествами, вдовствующая супруга Гудмарсона и дочь Биргерова – именем Бригитта. Но король не послушал её, и, присовокупив к своему войску – Тевтонских рыцарей, пошёл войной на Новгород. В войске этом был и сын баронессы – молодой и храбрый рыцарь по имени Жан. И на поле брани войны той – отец, защищающий православный Новгород, барон Гольберд – убил сына. И оплакала баронесса Александра своего сына – Жана. И постриглась тогда она в монахини, и заперлась в одном из Киевских монастырей, под иноческим именем – Девгения. Вот теперь всё, – вздохнул Бэс.

Клёкот рассказчика смолк, и стало слышно, как на Спасской башне Кремля заиграли куранты.

И вместе с игрой Кремлёвских курантов, вошёл в салон Князь тьмы. ОН был без очков, всё в той же шляпе и костюме, который всё ещё не светился своим цветом «тёмный электрик», а был лишь чёрным в белую продольную полоску и с алой розой в петлице.

– Профессор Воланд, господа, – объявил карлик.

И все обернулись, и посмотрели на вошедшего в салон джентльмена.

– Дамы и господа, доброй всем ночи, – произнёс Мессир.

И с этими словами ЕГО, для них всё уже кончилось.

– Прошу вас всё оставить, и присесть на стулья, – вежливо попросил ОН своим сочным бархатным баритоном.

И все присутствующие, кроме карлика, тут же исполнили ЕГО мягкую просьбу.

Куранты били полночь.

Сев на стул перед бильярдным столом, Голицын вдруг обнаружил, что стол этот теперь полностью накрыт чёрным, блестящим, деревянным покрытием, где, как в зеркале отражалась горящая над столом люстра.

Мессир ловко и точно, начертил белые линии, образовавшие большой квадрат посередине этого покрытия. И чёрная поверхность, что находилась внутри квадрата, тут же перестала отражать свет люстры и стала просто бесконечно чёрной.

Мессир кинул мелок Бэсу, и сел на свой, одиноко стоящий у торца стола, стул.

Голицын, не отрываясь, смотрел в эту бесконечную черноту квадрата, и напряжённо вспоминал – какие же мысли обуревали его когда-то, касающиеся именно этого чёрного квадрата. И вспомнил. И тысячу иголок вонзились в его голову изнутри. В это мгновение – к нему живо вернулись те переживания, то волнение, которое возникло, казалось, ниоткуда, когда услышал он, откуда-то из глубин своей чёрной памяти – «Реквием» Моцарта. Тогда у него под рукой не было ни кассеты, ни пластинки с этим творением. Но возникшее НЕЧТО, связанное с ним, уже не давало ему покоя. ОНО – стучало в висках, билось в сердце и жгло в груди! Он не находил себе места. Он тёр виски. Он ложился, и снова вставал. Он метался по тесной комнате, пока, наконец, не взял акварель, чистый лист бумаги, кисточку, и… Он нарисовал картинку, которой тут же дал название – «Моцарт. „Реквием“».

А потом, уже по прошествии времени, он приобрёл кассету с этим ТВОРЕНИЕМ. И слушал через наушники. И чуть ли не сходил с ума. И вот, в какой-то невероятный миг кульминации этой МУЗЫКИ, её трагического восторга, он провалился вдруг, или возвысился в чёрную бесконечную пустоту, в которой было ВСЁ и НИЧЕГО не было!

Вот после этого, он и вспомнил «Чёрный квадрат» Малевича, и подумал: может художник тот – тоже пережил и увидел ТАКОЕ??

– Дамы и господа, – тихо сказал Мессир, – прошу положить кисти ваших рук на борт стола, и внимательно смотреть в центр, начерченного мною квадрата.

Все тут же выполнили всё – осторожно и точно.

Засверкал глаз Мессира и бриллиант перстня, на пальце ЕГО руки, так же лежащей на борту стола.

И увидел Голицын, как из чёрного квадрата повалил дым, без запаха и звука. Потом стало ясно, что это туман стелется над какою-то огромною рекою, которой нет конца и края. Но затем, стало понятно, что это пар. Это река даёт испарину – испаряется. Но вот, у этого белого пара появился чёрный, дышащий прозрачным воздухом фон. А на чёрном фоне том, сквозь парную дымку, проглянули звёздочки. Это были небесные светила, – догадывался Голицын.

Пар исчез, и всё чёрное безмерное и дышащее пространство стало усеяно бесчисленным множеством звёзд. Звёзды эти стали двигаться навстречу созерцателям их, пролетать мимо – выше, ниже, по сторонам. Среди звёзд стали появляться планеты. И весь этот космос вдруг заколыхался, и стало ясно, что он отражается в каком-то бесконечном водоёме.

И вот – в гигантском отражении этом, среди колышущихся звёзд и планет, появилась, сразу узнаваемая своим голубым сиянием и тягучей массой облаков, Земля. Она всё приближалась, и приближалась, и становилась всё ближе и ближе. Но земной шар тоже колыхался, и явно качался на прозрачной волне супер гигантской реки.

– Не волнуйтесь, дамы и господа, – прозвучал успокаивающий голос Мессира, – перед вами – РЕКА ВРЕМЕНИ – «ЛЕТА», в которой отражается, в данный момент, ваша ВСЕЛЕННАЯ.

А Земля всё приближалась, и приближалась. И становилась она всё больше и больше. Вот уже ясно вырисовалась территория России. Теперь – её европейская часть. Территория

Московской области. Облака. И лик седовласого, с длинной белой бородой и такими же усами, старика. И заговорил тот старик словами Нестора летописца, голосом слабым, но с отзывающимся эхом мироздания:

– Так начнём повесть сею.

По потопе трое сыновей Ноя разделили землю – Сим, Хам, Иафет. И достался восток Симу. Хаму же достался юг. Иафету же достались северные страны и западные.

По разрушении же столпа и по разделении народов взяли сыновья Сима восточные страны, а сыновья Хама – южные страны, Иафетовы же взяли запад и северные страны. От этих же семидесяти двух язык произошёл и народ славянский, от племени Иафета – так называемые норики, которые и есть славяне.

Спустя много времени сели славяне по Дунаю, где теперь земля Венгерская и Болгарская. От тех славян разошлись славяне по земле и прозвались именами своими от мест, на которых сели. Так одни, придя, сели на реке именем Морава и прозвались морава, а другие назвались чехи. А вот ещё те же славяне: белые хорваты, и сербы, и хорутане. Когда волохи напали на славян дунайских, и поселились среди них, и притесняли их, то славяне эти пришли и сели на Висле и прозвались ляхами, а от тех ляхов пошли поляки, другие ляхи – лутичи, иные – мазовшане, иные – поморяне.

Также и эти славяне пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие – древлянами, потому что сели в лесах, а ещё другие сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные сели на Двине и назвались полочанами, по речке впадающей в Двину, по имени Полоти, от неё и получили название полочане. Те же славяне, которые сели около озера Ильменя, прозвались своим именем – славянами, и построили город, и назвали его Новгородом. А другие сели по Десне, и по Сейму, и по Суле и назвались северянами. И так разошёлся славянский народ, а по его имени и грамота назвалась «славянская».

Когда же поляне жили отдельно по горам этим, тут был путь из Варяг в Греки и из Грек по Днепру, а в верховьях Днепра – волок до Ловоти, а по Ловоти можно войти в Ильмень, озеро великое; из этого же озера вытекает Волхов и впадает в озеро великое Нево, и устье того озера впадает в море Варяжское. И по тому морю можно плыть до Рима, а от Рима можно приплыть по тому же морю к Царьграду, а от Царьграда можно приплыть в Понт море, в которое впадает Днепр река. Днепр же вытекает из Оковского леса и течёт на юг, а Двина из того же леса течёт и направляется на север и впадает в море Варяжское. Из того же леса течёт Волга на восток и впадает семьюдесятью устьями в море Хвалисское.

А Днепр впадает в Понтийское море; это море слывёт Русским – по берегам его учил, как говорят, святой Андрей, брат Петра.

Когда Андрей учил в Синопе и прибыл в Корсунь, узнал он, что недалеко от Корсуни устье Днепра, и захотел отправиться в Рим, и проплыл в устье днепровское, и оттуда отправился вверх по Днепру. И случилось так, что он пришёл и стал под горами на берегу. И утром встал и сказал бывшим с ним ученикам: «Видите ли горы эти? На этих горах воссияет благодать Божия, будет город великий, и воздвигнет Бог много церквей». И взошёл на горы эти, благословил их, и воздвиг крест, и помолился Богу, и сошёл с горы этой, где впоследствии возник Киев, и отправился по Днепру вверх. И пришёл к славянам, где нынче стоит Новгород, и увидел живущих там людей – каков их обычай и как моются и хлещутся, и удивлялся им. И отправился в страну варягов, и пришёл в Рим, и поведал о том, как учил и что видел, и рассказал: «Удивительное видел я в Славянской земле на пути своём сюда. Видел бани деревянные, и разожгут их докрасна, и разденутся и будут наги, и обольются квасом кожевенным, и поднимут на себя прутья молодые и бьют себя сами, и до того себя добьют, что едва вылезут, чуть живые, и обольются водою студёною, и только так оживут. И творят это всякий день, никем же не мучимые, но сами себя мучат, и то совершают омовенье себе, а не мученье». Те же, слышав об этом, удивлялись.

В год 6415. Пошёл Олег на греков, оставив Игоря в Киеве; взял же с собою множество варягов, и славян, и чуди, и кривичей, и мерю, и древлян, и радимичей, и полян, и северян, и вятичей, и хорватов, и дулебов, и тиверцев, известных как толмачи: этих всех называли греки «Великая Скифь». И с этими всеми пошёл Олег на конях и в кораблях; и было кораблей числом две тысячи. И пришёл к Царьграду; греки же замкнули Суд, а город затворили. И вышел Олег на берег, и начал воевать, и много убийств сотворил в окрестностях города грекам, и разбили множество палат, и церкви пожгли. А тех, кого захватили в плен, одних иссекли, других замучили, иных же застрелили, а некоторых побросали в море, и много другого зла сделали русские грекам, как обычно делают враги.

И повелел Олег своим воинам сделать колёса и поставить на колёса корабли. И с попутным ветром подняли они паруса и пошли по полю к городу. Греки же, увидев это, испугались и сказали через послов Олегу: «Не губи города, дадим тебе дани какой захочешь».

И вдруг, почувствовал Голицын, как их яхту затрясло. Облака перед его глазами стали рассеиваться, а точнее – они стали пролетать сквозь эти облака. И когда облака кончились, открылась внизу Красная площадь. И увидел Голицын, но теперь со стороны, несущуюся по Васильевскому спуску, на всех парусах и на колёсах, их яхту Она светилась своей сказочной иллюминацией, а наполненные ветром паруса её казались золотыми, от золотых огней корабля. И корабль сей, прогремев колёсами мимо собора Василия Блаженного, въехал на многолюдную площадь, перед Кремлём.

Людская толпа замерла от неожиданности такого явления. И среди этой толпы, увидел Голицын кота, которого держали за заломленные лапы, два милиционера. Кот же орал человеческим голосом и стихами Пушкина:

 
– «Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,
И назовёт меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык»!
 

Народ же – безмолвствовал.

Тогда кот продолжил с ещё пущей патриотической истерией:

 
– «И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал»!
 

Но все, в том числе и милиция, уже смотрели на светящийся призрак парусного фрегата, въехавшего на Красную площадь, и остановившегося в районе «Лобного места».

Но как раз в это время, к «группе захвата» кота, подошла ещё одна группа милиционеров. И неизвестно, что было бы дальше с нашим котом, если бы у этой группы, в милицейской форме, не выросла фигура в чёрном плаще, которая тихим мужским голосом сказала: «Отпустите товарища. Нам нужна такая оппозиция. Мы его возьмём на свой счёт».

И кота отпустили.

Но всем было уже не до кота, потому что светящийся парусник раскрылся, как домик Дюймовочки. Борта его и стены салона распались, паруса с мачтами взмыли к небесам, и повисли там, справа, между Лобным местом и Кремлём, со всей своей иллюминацией, как ФАТА-МОРГАНА, празднично освещая всю территорию огромной площади.

Но в этот миг, чуть дальше, ровно над собором Василия Блаженного – высветилось большое белое облако, сквозь которое проглянули бледно-голубые глаза, а затем, и всё лицо седовласого старца, снова, а для площадной публики – впервые, заговорившее тихими словами Нестора летописца. Но эхо этих слов распространялось по всей Красной площади, а может, и по всей Москве:

– В год 6605. Пришли Святополк, и Владимир, и Давыд Игоревич, и Василько Ростиславич, и Давыд Святославич, и брат его Олег, и собрались на совет в Любече для установления мира, и говорили друг другу: «Зачем губим Русскую землю, сами между собой устраивая распри? А половцы землю нашу несут розно и рады, что между нами идут войны. Да отныне объединимся единым сердцем и будем блюсти Русскую землю, и пусть каждый владеет отчиной своей: Святополк – Киевом, Изяславовой отчиной, Владимир – Всеволодовой, Давыд и Олег и Ярослав – Святославовой, и те, кому Всеволод роздал города: Давыду – Владимир, Ростиславичам же: Володарю – Перемышль, Васильку – Теребовль». И на том целовали крест: «Если отныне кто на кого пойдёт, против того будем мы все и крест честной». Сказали все: «Да будет против того крест честной и вся земля Русская». И, попрощавшись, пошли восвояси.

И Голицын обратил внимание своё на площадную публику. Была она разновозрастная. Были среди неё и пожилые люди, по всему видать – иностранные туристы. Но большинство – составляла молодёжь: пёстро разодетые девочки, с бесконечными мобильниками, висящими через шею и на поясах. И такие же – «мобильные» юноши, с длинными и коротко стрижеными волосами на голове, а то и вовсе бритоголовые – всякие. Но все они, которые только что потешались над эксцентрическими выходками кота и над его непонятно-патриотическими речами, и те, которые серьёзно воспринимали кошачий трёп – все теперь стояли с высоко поднятыми головами, и замерев слушали голос с небес. А тот продолжал:

– И пришли Святополк с Давыдом в Киев, и рады были люди все, но только дьявол огорчён был их любовью. И влез сатана в сердце некоторым мужам, и стали они говорить Давыду Игоревичу, что «Владимир соединился с Васильком на Святополка и на тебя». Давыд же, поверив лживым словам, начал наговаривать ему на Василька: «Кто убил брата твоего Ярополка, а теперь злоумышляет против меня и тебя и соединился с Владимиром? Позаботься же о своей голове». Святополк же сильно смутился и сказал: «Правда это или ложь, не знаю». И сказал Святополк Давыду: «Коли правду говоришь, Бог тебе свидетель; если же от зависти говоришь, Бог тебе судья». Святополк же пожалел о брате своём и про себя стал думать, не правда ли это? И поверил Давыду, и обманул Давыд Святополка, и начали они думать о Васильке, а Василько этого не знал и Владимир тоже. И стал Давыд говорить: «Если не схватим Василька, то ни тебе не княжить в Киеве, ни мне во Владимире». И послушался его Святополк. И пришёл Василько 4 ноября, и перевезся на Выдобечь, пошёл поклониться к святому Михаилу в монастырь, и ужинали тут, а обоз свой поставил на Рудице; когда же наступил вечер, вернулся в обоз свой. И на другое же утро прислал к нему Святополк, говоря: «Не ходи от именин моих». Василько же отказался, сказав: «Не могу медлить, как бы не случилось дома войны». И прислал к нему Давыд: «Не уходи, брат, не ослушайся брата старшего». И не захотел Василько послушаться. И сказал Давыд Святополку: «Видишь ли – не помнит о тебе, ходя под твоей рукой. Когда же уйдёт в свою волость, сам увидишь, что займёт все твои города – Туров, Пинск и другие города твои. Тогда помянёшь меня. Но призови его теперь, схвати и отдай мне». И послушался его Святополк, и послал за Васильком, говоря: «Если не хочешь остаться до именин моих, то приди сейчас, поприветствуешь меня и посидим все с Давыдом». Василько же обещал прийти, не зная об обмане, который замыслил на него Давыд. Василько же, сев на коня, поехал, и встретил его отрок его и сказал ему: «Не езди, княже, хотят тебя схватить». И не послушал его, помышляя: «Как им меня схватить? Только что целовали крест, говоря: если кто на кого пойдёт, то на того будет крест и все мы». И, подумав так, перекрестился и сказал: «Воля Господня да будет». И приехал с малою дружиной на княжий двор, и вышел к нему Святополк, и пошли в избу, и пришёл Давыд, и сели. И стал говорить Святополк: «Останься на праздник». И сказал Василько: «Не могу остаться, брат: я уже и обозу велел идти вперёд». Давыд же сидел как немой. И сказал Святополк: «Позавтракай хоть, брат». И обещал Василько позавтракать. И сказал Святополк: «Посидите вы здесь, а я пойду распоряжусь». И вышел вон, а Давыд с Васильком сидели. И стал Василько говорить с Давыдом, и не было у Давыда ни голоса, ни слуха, ибо был объят ужасом и обман имел в сердце. И, посидевши немного, спросил Давыд: «Где брат?» Они же сказали ему: «Стоит на сенях». И, встав, сказал Давыд: «Я пойду за ним, а ты, брат, посиди». И, встав, вышел вон. И как скоро вышел Давыд, заперли Василька, – 5 ноября, – и оковали его двойными оковами, и приставили к нему стражу на ночь. На другое же утро Святополк созвал бояр и киевлян и поведал им, что сказал ему Давыд, что «брата твоего убил, а против тебя соединился с Владимиром и хочет тебя убить и города твои захватить». И сказали бояре и люди: «Тебе, князь, следует беречь голову свою; если правду сказал Давыд, пусть понесёт Василько наказание; если же неправду сказал Давыд, то пусть сам примет месть от Бога и отвечает перед Богом». И узнали игумены и стали просить за Василька Святополка; и отвечал им Святополк: «Это всё Давыд». Узнав же об этом, Давыд начал подущать на ослепление: «Если не сделаешь этого, а отпустишь его, то ни тебе не княжить, ни мне». Святополк хотел отпустить его, но Давыд не хотел, отвергаясь его. И в ту же ночь повезли Василька в Белгород – небольшой город около Киева, верстах в десяти; и привезли его в телеге закованным, высадили из телеги и повели в избу малую. И, сидя там, увидел Василько торчина, точившего нож, и понял, что хотят его ослепить, и возопил к Богу с плачем великим и со стенаньями. И вот влезли посланные Святополком и Давыдом Сновид Изечевич, конюх Святополков, и Дмитр, конюх Давыдов, и начали расстилать ковёр, и, разостлав, схватили Василька, и хотели его повалить; и боролись с ним крепко, и не смогли его повалить. И вот влезли другие, и повалили его, и связали его, и, сняв доску с печи, положили на грудь ему. И сели по сторонам доски Сновид Изечевич и Дмитр и не могли удержать его. И подошли двое других, и сняли другую доску с печи, и сели, и придавили так сильно, что грудь затрещала. И приступил торчин, по имени Берендий, овчарь Святополков, держа нож, и хотел ударить ему в глаз, и, промахнувшись глаза, перерезал его лицо, и видна рана та у Василька поныне. И затем ударил его в глаз и исторг глаз, и потом – в другой глаз и вынул другой глаз. И был он в то время как мёртвый. И, взяв его на ковре, взвалили его на телегу как мёртвого, повезли во Владимир. И когда везли его, остановились с ним, перейдя Воздвиженский мост, на торговище и стащили с него сорочку, всю окровавленную, и дали попадье постирать. Попадья же, постирав, надела на него, когда те обедали; и стала оплакивать его попадья как мёртвого. И услышал плач, и сказал: «Где я?» И ответили ему: «В Воздвиженске городе». И попросил воды, они же дали ему, и испил воды, и вернулась к нему душа его, и опомнился, и пощупал сорочку, и сказал: «Зачем сняли её с меня? Лучше бы в той сорочке кровавой смерть принял и предстал бы в ней перед Богом».

И как только летописец произнёс фразу сию – один парус в небе, тот, что был поменьше, окрасился алым цветом, и ожил, играя на ветру.

Нестор же продолжил повесть свою:

– Те же, пообедав, поехали с ним быстро на телеге по неровному пути, ибо был тогда месяц «неровный» – грудень, то есть ноябрь. И прибыли с ним во Владимир на шестой день. Прибыл же и Давыд с ним, точно некий улов уловив. И посадили его во дворе Вакееве, и приставили стеречь его тридцать человек и двух отроков княжих, Улана и Колчка.

Владимир же, услышав, что схвачен был Василько и ослеплен, ужаснулся, заплакал и сказал: «Не бывало ещё в Русской земле ни при дедах наших, ни при отцах наших такого зла». И тут тотчас послал к Давыду и Олегу Святославичам, говоря: «Идите в Городец, да поправим зло, случившееся в Русской земле и среди нас, братьев, ибо нож в нас брошен. И если этого не поправим, то ещё большее зло встанет среди нас, и начнёт брат брата закалывать, и погибнет земля Русская, и враги наши половцы, придя, возьмут землю Русскую». Услышав это, Давыд и Олег сильно опечалились и плакали, говоря, что «этого не бывало ещё в роде нашем».

И пролилось то облако крупными вытянутыми струями дождя краткого – прямо на цветные купола собора Василия Блаженного», и исчезло.

Кот же, оправившись от грубого обращения с его персоной, и поправив свой фрак и красную бабочку, и найдя, и надев цилиндр, громко, как в микрофон, закричал:

– Господа-а! Прошу внимания!

И на глазах изумлённой публики, кот страшно засвистел, и взлетел вверх, под самые паруса, и стал там задними лапами в корзину «вперёдсмотрящего». И уже там продолжил:

– Дамы и господа! Леди и джентльмены! Сегодня и больше никогда! Встреча великого Ученика с великим Учителем! Встречайте! Царь и государь всея Руси! Великий князь Московский – Иоанн Васильевич Грозный!

И от Спасских ворот Кремля раздался цокот бесчисленных конских копыт. Из самих же ворот выехала кавалькада верховых, в чёрных одеждах и с эмблемами «собачьей головы с метлою», на груди. За вереницей этих всадников ехала кроваво-золотая богато убранная карета. За каретой ехали стрельцы, а за стрельцами – бояре в цветных шубах обшитых парчой и шёлком, и расписанных золотом и серебром и высоких шапках, на головах. И все, как один, были с длинными окладистыми бородами. Поезд сей, сделал круг почёта по Красной площади, и карета стала около «Лобного места». Всадники в чёрном стали полукругом за «Лобным местом». Остальные сопровождающие – за ними. Сюда же подтянулся большой собор священнослужителей в чёрных рясах, с наперсными крестами, и с митрополитом во главе.

Из кареты вышел Иоанн Васильевич, в красной шубе с золотыми узорами и шапке, отороченной мехом с драгоценными камнями. В правой руке он держал тяжёлый посох с золотым набалдашником, и сверкающими на нём изумрудами.

Кто-то из опричников крикнул: «Слава великому государю всея Руси!»

И все прибывшие с государем громогласно закричали: «Слава! Слава! Слава!».

И тут, откуда ни возьмись, на площади появился «простой люд» из тех времён, который тут же стал бросать свои шапки вверх, ликуя, и криками своими, приветствуя Царя.

Зазвонили колокола на колокольнях всех соборов Кремля. И все, став на колени, начали молиться, склоняя головы свои до земли.

На «Лобном месте» появился трон, и Государь воцарился на нём.

И всё стихло.

И публика XXI века – не знала, что ей делать? И как ей всё это воспринимать? И что это вообще такое? Все крутили головами, в поисках кинокамер. Но никаких кинокамер нигде не было. И не успела наша публика – ещё что-нибудь додумать, как кот под парусами снова заорал:

– Дамы и господа! Леди и джентльмены! Встречайте! Вождь всех времён и народов, Верховный главнокомандующий и генералиссимус – Иосиф Виссарионович Сталин!

Послышалось урчание легковых автомобилей, и от Спасских ворот потянулся караван чёрных ЗИСов, с зажжёнными фарами, и наполняя воздух лёгким запахом бензиновых выхлопов. Караван этот не делал никаких кругов почёта, а просто остановился у мавзолея В. И. Ленину. Из второй, по счёту от головы, машины – вышел Сталин, в сером френче застёгнутом под горло, в партийном картузе на голове, и чёрных сапогах на ногах.

Замершая же публика, даже и не заметила, как перед её первым рядом – появилась нестройная, но примерно одинаково одетая в штатское, шеренга, казалось, «клонированных человеков». Выросли такие «человеки» и среди толпы, редким лесом; но там они не были замечены ошарашенной публикой.

Сталин же, выйдя из машины, неспеша прошёл к мавзолею, скрылся за ним, а затем, появился уже на мавзолее. А, появившись там, повернулся лицом к народу, стоящему внизу на площади, и, приподняв руку, стал покачивать ею, тем самым, приветствуя собравшихся здесь.

Наступила тяжёлая, полная недоумения перемешанного с паническим страхом, тишина.

Но среди толпы, громко захлопали в ладоши «человеки», демонстративно подняв руки свои выше голов, и с угрожающими улыбками, глядя на рядом стоящих, потерявших сознание людей, и крича им в лицо: «Да здравствует товарищ Сталин! Ура!»

И тяжёлая тишина рухнула, набрала полные лёгкие воздуха, до головокружения, и послышалось всеобщее громогласное «ура!».

После чего, товарищ Сталин прошёл к центру трибуны мавзолея, а из других автомашин вышли члены Политбюро, и так же поднялись на мавзолей, и заняли там свои места строго по политкорректному ранжиру.

Караван из чёрных автомобилей, сделав круг по Красной площади, исчез в воротах под Спасской башней.

А народ, как заведённый, всё кричал и кричал свои пламенные приветствия товарищу Сталину.

Но вот вождь поднял руку, и всё смолкло.

– Спасибо, товарищи, – раздался над площадью, колышущимся эхом, спокойный и будничный голос Генсека. – Но у нас сегодня в гостях – мой, как говорится, заочный учитель и Государь всея Руси, в далёком и, как говорится, проклятом прошлом – царь Иван Грозный, – и он, коротким и ленивым жестом полусогнутой руки, указал в сторону «Лобного места». – Поприветствуем гостя, – снисходительно прибавил Генсек.

Теперь уже народ был готов зааплодировать, но «человеки», в растерянности открыв рты, о чём-то мучительно раздумывали. Но не долго. И вся площадь зааплодировала царю Ивану. А когда аплодисменты стихли, вождь сказал:

– А теперь, приступим к параду наших достижений.

Эти слова, видимо, служили сигналом к действию.

От светящихся и играющих на ветру парусов, спустилась широкая, и так же светящаяся огнями, как на каком-нибудь шоу в цирке, лестница, ниспадающая до самой брусчатки.

Снова закрутились колёса корабля, который теперь был похож на высокую открытую, широко раскинувшуюся сценическую площадку, и площадка эта выдвинулась ближе к публике, но, оставаясь по ту же – левую сторону от «Лобного места», где восседал Грозный царь, сверкая самоцветами на перстах рук своих. И который теперь, приподнял свой посох и ударил им о «Лобное место». Но звук от этого удара раздался такой, будто острие посоха ударило не по каменному покрытию, а по натянутому на барабан листовому металлу. И холопы царские потащили, откуда ни возьмись, дыбы, железа, заточенные колы, виселицы и другие орудия пыток и казней, что были в ходу во времена оные.

Да притащили всё это, ни куда-нибудь, а именно на площадку распавшегося судна.

Голицын пришёл в ужас! Он посмотрел в сторону Мессира, но Князя тьмы не было на своём месте за столом. Голицын стал искать ЕГО, вертя головою по сторонам, но ТОГО нигде не было.

Холопы же царские беспардонно стали хозяйничать на бывшей яхте Мессира. Перво-наперво, они посбрасывали со стульев публику профессора. Дамы подняли крик, но кавалеры их быстро успокоили, и отвели в сторону. В сторону-то в сторону, но никуда, с этой импровизированной сценической площадки, они уйти не могли, как не хотелось им. Какая-то неведомая сила удерживала их здесь. Что почувствовал на себе и Голицын.

И только что установили дыбы да колы, бросив на помост тяжёлые цепи, как поднялся шум, среди людского моря. Закричали сначала опричники, потом бояре и стрельцы, а за ними уж и простолюдины. Разобрать же среди этого шума можно было такие слова, как: «держи, держи его!», «держи его вора!», держи князька!», «держи ослушника царского!». И весь государев выезд, и чёрный люд – засуетились, задвигались, и, наконец, забегали по площади, переливаясь встречными людскими потоками, кружа водоворотами, и снова устремляясь куда-то всем своим течением.