Текст книги "Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920"

Глава 17
В БЕЛОЙ АРМИИ

В то время Украиной правил диктатор, гетман[51]51
  Гетман, или войсковой атаман, – звание начальника Малороссийского казачьего войска.


[Закрыть] Скоропадский.

Генерал царской армии Скоропадский был избран гетманом Украины при активном посредничестве австро-немецких оккупантов. В оккупированном немецкими войсками Киеве стояли и украинские полки гетмана Скоропадского. Русские контрреволюционные силы были представлены небольшим подразделением, поддерживавшим гетмана. Политическая ситуация выглядела стабильной только на первый взгляд; на Украине ширилось националистическое движение под руководством Петлюры.

После нелегальной жизни в Санкт-Петербурге я наслаждался жизнью в Киеве и не спешил вступить в Белую армию. Но денег было мало, и мне требовалось найти работу. Отец дал мне рекомендательное письмо к заместителю министра торговли Украины Борадаевскому. Он хорошо знал отца и оказал мне самый сердечный прием. После десятиминутной беседы он предложил мне должность своего секретаря в качестве временной работы. Я занимал эту должность около двух месяцев, и все мои обязанности сводились к тому, что я только и знал, что успокаивал Борадаевского. Нервный, легко возбудимый, он очень боялся смены режима.

– Как вы думаете, – неоднократно задавал он один и тот же вопрос, – мы устоим еще неделю?

– Не волнуйтесь, все будет хорошо, – неизменно отвечал я.

Положение постепенно ухудшалось, и мои уверенные ответы были для него чем-то вроде опиума; он хотел их слышать опять и опять.

Скоро в Киев приехали два моих старых друга из Сумского полка, ротмистры Борх и Берг.

Мы с Борхом в один год пришли в Сумской гусарский полк. Борх был самым красивым офицером полка и любил приударить за дамами. Он, как говорится, не мог пропустить ни одной юбки. Его отношение к женскому полу следует из его выражения, которое он очень любил повторять: «Невозможно получить всех женщин, но, по крайней мере, можно стремиться к этому». В первый год службы в полку Борх приобрел дурную славу. Входя в ресторан, он столкнулся в дверях с изрядно выпившим господином. Мужчина пробормотал что-то невнятное, и Борх, не раздумывая, ударил его тростью. На следующий день в левой газете появилась заметка следующего содержания: «Бум! Бум! Бум! Вы можете решить, что это звонят церковные колокола, но вы глубоко заблуждаетесь. Это всего лишь великосветский бандит с прилизанными волосами избивает мирного горожанина». Когда Борх прочел заметку, он пошел в редакцию газеты и избил редактора. Борх был знающим и храбрым офицером, веселым, компанейским и, кроме всего, отличным товарищем.

Второй гусарский офицер, Берг, был на редкость обаятельным человеком, одаренным богатым воображением. Рассказывая небылицы, он прекрасно понимал, что никто не верит в них, но для него это не имело никакого значения. Он никого не собирался обманывать. Ему просто нравилось сочинять всякие невероятные истории. Берг был прекрасным рассказчиком, и мы с удовольствием слушали его, совершенно не заботясь о том, насколько правдивы эти истории. Революция оказала на него разрушительное воздействие: он запил.

Вскоре после приезда в Киев у Борха начался роман с замужней женщиной. Ее муж (гражданский чин), узнав об этом, вызвал Борха на дуэль. Борх попросил Берга и меня быть его секундантами. Нам предстояло встретиться не с секундантами обманутого мужа, а с ним самим, чтобы обговорить место дуэли и выбрать оружие. Не помню, почему мы отошли от общепринятых правил; может, сказался царивший в стране беспорядок. Я договорился о встрече, а затем, используя все имевшиеся в наличии доводы, попытался уговорить Берга не напиваться. Но мои доводы не возымели должного действия. Когда мы приехали в гостиницу к мужу «дамы сердца» нашего товарища, Берг был изрядно пьян. По дороге он прочел мне лекцию о том, как нам следует вести себя (ни один из нас понятия не имел о дуэльном кодексе). Он особенно подчеркнул два момента: мы должны вести себя очень корректно, но решительно, и не должны снимать перчатки. Когда мы вошли в номер, из кресла встал господин, в котором Берг узнал старого знакомого из Москвы. Забыв обо всем, Берг со счастливой улыбкой бросился к знакомому.

– Как я рад тебя видеть! Расскажи, как тебе удалось убежать?!

В пять минут он объяснил, что глупо убивать Борха за такую ерунду; дело житейское, и не стоит придавать ему слишком большого значения. Дуэль, естественно, не состоялась.

3 ноября 1918 года вспыхнула революция в Германии. В скором времени началось отступление оккупационных войск. Одновременно с этим активизировалась деятельность Петлюры. Стало ясно, что наступает конец режима гетмана Скоропадского, поэтому Борх, Берг и я решили вступить в белогвардейские части, расположенные в Киеве. Мы были зачислены в эскадрон, состоявший из одних офицеров; даже полковники служили в качестве рядовых. Мы трое быстро продвинулись по службе. Через две недели я уже командовал взводом, Борх был у меня вахмистром, а Берг старшим унтер-офицером.

Только один раз за две недели службы в эскадроне мы приняли участие в небольшой стычке с частями Петлюры; остальное время мы охраняли штаб нашей армии. Как-то вечером меня вызвал начальник штаба. Плотно закрыв за мной дверь, он спросил:

– Обещайте, что вы никому не скажете о нашем разговоре.

Я, конечно, пообещал, и он продолжил:

– В данный момент наш командующий принимает одного очень влиятельного генерала. Отношения напряженные, и встреча может принять такой оборот, что возникнет необходимость арестовать генерала. Если я отдам приказ, вы арестуете генерала?

– Я арестую любого по вашему приказанию, – спокойно ответил я.

Мне приказали отвести взвод на задний двор и ждать дальнейших указаний. Через три часа к нам вышел адъютант и сообщил мне, что этой ночью наша помощь не потребуется. Мне так и не сказали, кто был этот генерал, но подозреваю, что это был гетман. Не понимаю, зачем мог понадобиться целый взвод для ареста этой важной персоны.

Отец, сестра и Анна Степановна тоже приехали в Киев, причем на законных основаниях; я смог достать для них приглашение от правительства Украины. Правда, не обошлось без приключений. На границе во время проверки документов и осмотра багажа солдаты взяли серебряную тарелку. Анна Степановна потребовала вернуть чужую вещь и шла за ними до тех пор, пока они, чертыхнувшись, не вернули ей тарелку. В отличие от нее, сестра была в такой панике, что на вопрос, кто ее отец, ответила: «Не знаю».

В один из декабрьских дней войска Петлюры пошли на штурм и заняли Киев. В этот день мой взвод установил баррикады у нашего штаба. Неделю или больше на подступах к городу велась безнадежная борьба, и в это морозное утро мы были в подавленном настроении. Борх собрал все вещи, принадлежавшие нам троим, и отнес их к своей последней возлюбленной. От нее он вернулся на баррикады с бутылкой коньяка, которая придала нам определенный заряд бодрости. В полдень войска Петлюры вступили в город с разных сторон. Положение было безнадежным, и штабной офицер вышел к нам и объявил:

– Командующий бросил нас. Вы вольны делать все, что хотите.

Офицеры пришли в полное замешательство. Некоторые, желая поскорее скрыться, побросали оружие. Полагаю, они вспомнили, как несколько месяцев назад в киевском парке казнили несколько тысяч офицеров. Вот тут-то выпитый коньяк сыграл важную роль. Мы трое навели на офицеров винтовки и приказали построиться. Строем мы двинулись к центральной улице, по пути встречая вооруженных офицеров из других, уже распущенных, подразделений.

– Куда вы идете? – звучал стандартный вопрос.

– Хотим выбраться из города.

– Можно пойти с вами?

– Конечно.

Когда мы подошли к центральной улице города, в нашей колонне было уже порядка двухсот человек. Встал вопрос, кто будет осуществлять командование. В городе находился генерал Келлер, человек, пользовавшийся большой известностью. К нему отправились три офицера, чтобы уговорить взять на себя командование. В ожидании Келлера я позвонил отцу. Мы уже начали движение, когда приехали отец и сестра, чтобы попрощаться со мной. Я выскочил из колонны, поцеловался с отцом и сестрой, и они пошли рядом с нашей колонной. Скоро с другой стороны улицы раздались радостные крики: жители встречали армию Петлюры. Мы не успели пройти и нескольких кварталов, как над головой засвистели пули. Отец и сестра вбежали в ресторан, и когда стрельба стихла и они немного пришли в себя, то обнаружили, что лежат под столом.

Петлюре не составило особого труда разбросать нас, как нашкодивших щенят. Мне повезло, и я незаметно свернул в небольшой переулок. На мне была солдатская форма, и, когда я перочинным ножом срезал эполеты и вышел на улицу, никто не обратил на меня внимания. Борху и Бергу тоже удалось убежать, но нескольких офицеров, и среди них Келлера, схватили и расстреляли на месте.

Часом позже я был уже в гражданской одежде. На этот раз я скрывался от украинских националистов, с которыми боролось наше соединение. В Киеве мне было невероятно трудно найти место ночевки. Одна из моих немногочисленных подруг, изумительная девушка, взяла на себя тяжкое бремя, согласившись прятать меня. Спустя пару недель у меня уже был документ, удостоверяющий, что я никогда не сражался против армии Петлюры. Не помню, как я его раздобыл, но он до сих пор хранится у меня. Но даже при наличии этого документа я не мог появиться в квартире, где жили отец с сестрой. Вскоре после захвата города солдаты приходили в квартиру; вероятно, на меня донес сосед.

Я наивно полагал, что новогоднюю ночь я смогу спокойно провести со своими близкими. В такой день никому не придет в голову заниматься поимкой какого-то офицера. В одиннадцать вечера я вошел в подъезд дома, в котором жили отец с сестрой. Уже войдя внутрь, я заметил двух вооруженных солдат. Отступать было поздно. Я начал спокойно подниматься по лестнице на четвертый этаж. Я все еще надеялся, что пришли не за мной. Но когда я поднялся на четвертый этаж и увидел открытую дверь нашей квартиры, от моего оптимизма не осталось и следа. Мне ничего не оставалось, как войти в квартиру. Три солдата проводили обыск, но, по счастью, в задних комнатах. В ту самую минуту, когда я вошел в квартиру, Анна Степановна случайно вышла в прихожую. Не говоря ни слова, она взяла меня за рукав, затащила в кухню и выпустила через черный ход. Там никого не было, и я в мгновение ока оказался в заснеженном внутреннем дворике. Я бросился к массивным деревянным воротам и только собрался открыть их, как в щели между воротами увидел две пары ног; здесь меня ждали. Наш дом стоял над довольно крутым обрывом. Задний двор стоящего рядом дома, фасадом выходившего на другую улицу, был расположен на шесть метров ниже нашего двора. Я прыгнул и, к счастью, приземлился в сугроб. Отделавшись легким испугом, я выбрался из сугроба, прошел через двор и вышел на улицу.

Пришло время покинуть Киев. Ближайшим городом, еще не занятым Петлюрой, была Одесса. Сам город и небольшую окрестную зону удерживали французские и греческие части; в то время западные державы поддерживали контрреволюционное движение. Мы решили отправиться в Одессу.

Мой отец имел тесные связи с Сибирским коммерческим банком. Когда члены правления банка решили бежать из Киева, нас пригласили присоединиться. Банкиры подкупали на вокзале всех, кто только попадался им на глаза, и в результате получили специальный вагон и в придачу четырех полицейских, которые должны были охранять нас в пути. Как им удалось договориться об отдельном вагоне, когда в то время существовала такая нехватка поездов, что люди готовы были ехать в тамбурах, на ступеньках и крышах вагонов, до сих пор остается для меня загадкой. У меня был документ, удостоверяющий, что я являюсь служащим банка и в данный момент еду в одесский филиал банка. Борх и Берг поехали вместе с нами.

Вокзал напоминал восточный базар. Несметные толпы осаждали одесский поезд. Двоих полицейских, охранявших вход в наш вагон, избили, а двое успели удрать. На ступеньках вагона остался единственный страж – швейцар из банка. Этот здоровущий мужик быстро навел порядок, объявив, что вагон предназначен для иностранной делегации. Люди отступили от вагона.

– Что еще за делегация? – выкрикнул самый смелый.

– Английская, – сказал первое, что ему пришло в голову, швейцар.

Известие мгновенно распространилось по поезду, и нам всю дорогу пришлось поддерживать неожиданно навязанную роль членов английской делегации. Если бы мы допустили хоть малейшую ошибку, нас ждала неминуемая смерть от рук обманутых в лучших чувствах пассажиров поезда.

По-английски говорили только моя сестра и один из банкиров. Единственный документ на иностранном языке, правда на шведском, был у моего отца. Этот внушительного вида документ с подписями и печатями удостоверял, что отец является одним из директоров шведского промышленного концерна, имевшего филиал в России. Мы с Борхом развлекались, разговаривая в присутствии посторонних якобы по-английски; одним словом, несли всякую тарабарщину. Без особых приключений мы доехали до Одессы.

Отец, сестра, Анна Степановна и я поселились в одной комнате; город был переполнен беженцами. Ночью мы разгораживали комнату на мужскую и женскую половину с помощью простыни, повешенной на протянутую через комнату веревку.

Как-то Борх, Берг и я шли по улице. Нас остановил хорошо одетый господин.

– Если не ошибаюсь, вы те офицеры, которые не позволили офицерам вашей части разбежаться, когда в город вошел Петлюра?

– Вы совершенно правы.

– Не согласитесь позавтракать со мной?

Мы с удовольствием приняли приглашение. Через четверть часа мы сидели в одном из лучших ресторанов города Наш новый знакомый для того, чтобы утвердить себя в качестве политической фигуры, хотел кого-то свергнуть. Мы так и не поняли, кем была эта предполагаемая жертва. Нашего неожиданного знакомого в первую очередь интересовало, во сколько это ему обойдется. Мы поняли, что он собирается сыграть на нашем безрассудстве, и подыгрывали ему. Когда он поинтересовался, сколько нам понадобится людей, чтобы убрать человека, которого защищают порядка сотни солдат, мы, не раздумывая, ответили: «Не больше дюжины». Чтобы закрепить знакомство, честолюбивый господин заказал очередную бутылку вина. Мы договорились встретиться на следующий день за завтраком, но вечером, посовещавшись, решили, что не хотим становиться наемниками. Утром мы сходили в ресторан и в самой вежливой форме отклонили поступившее предложение.

Полковник Швед приехал в Одессу в начале декабря с добровольческим соединением, отступившим перед армией Петлюры. Шведу было поручено формирование «эскадрона сумских гусар». Поначалу в эскадроне было только два взвода, состоящие из офицеров, юнкеров и юношей в возрасте от 15 до 19 лет. Это подразделение вошло в кавалерийский полк, который сражался с большевиками до конца Гражданской войны. В свое время два этих взвода превратились в эскадрон, а позже в два эскадрона. Борх и Берг поступили на службу в один из этих эскадронов, а я уехал в Сибирь.

В то время Сибирь была оккупирована Белой армией под командованием Колчака[52]52
  Колчак Александр Васильевич (1874 – 1920) – российский военный деятель, ученый, писатель. Участник полярных экспедиций 1900 – 1903 и 1908 – 1911 гг. Во время Русско-японской войны командовал эсминцем и батареей в Порт-Артуре. Участник Первой мировой войны. Как командующий Черноморским флотом (с июля 1916 г.) готовил флот для захвата Константинополя весной 1917 г. После Октябрьской революции один из лидеров Белого движения: установил в Сибири военную диктатуру и принял титул Верховного правителя Всероссийского правительства в Омске (ноябрь 1918 г. – декабрь 1919 г.). Зимой 1918 г. – летом 1919 г. организовал наступление для захвата Москвы и низложения советского правительства, но потерпел поражение. Бежал из Омска в Иркутск. Расстрелян по приговору Иркутского ревкома, санкционированному большевистским центром.


[Закрыть].

Отец хотел поехать в Сибирь по делам своего горнопромышленного акционерного общества[53]53
  Невьянское горнопромышленное акционерное общество. Образовано в 1906 г. в Петербурге. Владело месторождением железной руды и заводом в имении Яковлево Пермской губернии (вблизи железнодорожной станции Невьянский завод). Специализировалось на чугуноплавильном производстве, изготовлении труб, паровых машин, котлов и др.


[Закрыть], в котором он был директором-распорядителем, и мы решили, что должны ехать вместе с ним.

Армия Колчака на востоке испытывала нехватку офицеров, в то время как на юге, как я уже говорил, многие офицеры служили в качестве рядовых. Многие профессиональные военные бывшей царской армии отправлялись в Сибирь, к Колчаку. Я без труда получил официальный перевод в армию Колчака и разрешение самостоятельно отправиться к месту службы. Что касается отца, так у меня до сих пор хранится документ, подписанный британским консулом в Одессе, удостоверяющий, что отец является директором-распорядителем двух британских горнопромышленных компаний и направляется в Сибирь в интересах британских акционеров.

Территория между занятым белыми армиями югом России и Сибирью находилась в руках Красной армии, поэтому мы были вынуждены отправиться во Владивосток морским путем, через Константинополь, Порт-Саид, Цейлон, Шанхай и Японию.

Примерно в шестидесяти пяти километрах севернее Владивостока, рядом с железнодорожной станцией Раздольное, находился гарнизон имперской армии, занятый теперь Белой армией. В казармах, протянувшихся более чем на два километра по обе стороны дороги, располагалась пехота, артиллерия и один кавалерийский полк – приморские драгуны. Офицеры кавалерийского полка, стремясь восстановить полк в качестве подразделения Белой армии, собрали три эскадрона. По прибытии во Владивосток я был направлен в полк приморских драгун (в качестве сумского гусара, прикомандированного к драгунскому полку), где прослужил до 15 января 1920 года.

В состав гарнизона входило американское пехотное соединение и японская пехотная рота. Это были части мощных экспедиционных корпусов Соединенных Штатов и Японии, которые прибыли для оказания нам помощи в борьбе с большевиками. Но это была не единственная причина, по которой они прибыли в Россию. Они, особенно японцы, были крайне заинтересованы в восточных районах Сибири; там, насколько я помню, находилось порядка 70 000 японцев.

Действовавшие на территории Сибири партизанские отряды срывали мобилизацию в Белую армию Колчака, не позволяли проводить заготовки продовольствия, нападали на тыловые гарнизоны и базы, устраивали диверсии на железной дороге.

Кроме белых и красных, были зеленые, которые боролись и с теми и с другими. Сильно осложняли ситуацию банды авантюристов, действовавшие в Сибири и на юге России. По крайней мере, две из таких банд сражались на нашей стороне. Одну из них возглавлял бывший офицер царской армии, а теперь атаман казачьего войска Семенов. Он ездил в бронированном поезде, состоявшем из четырех вагонов. На борту каждого из вагонов белой краской было выведено по слову, которые вместе читались как «Неустрашимый мститель атаман Семенов». Я неоднократно читал эту угрожающую надпись, когда поезд проезжал мимо наших бараков. Однажды я находился на станции Раздольное, когда туда подходил поезд Семенова. Поезд еще только замедлял ход, а из вагонов уже выпрыгивали откровенные бандиты, обвешанные патронами и ручными гранатами. Японцам приходилось предпринимать огромные усилия, чтобы добиться нашего расположения. Периодически они устраивали обеды для наших солдат. Кроме того, во время обедов каждый драгун получал пакет с табаком и чаем. Нам, офицерам, вручались деньги от японского императора в сумме месячного офицерского жалованья. Японцы не только были вооружены нашими винтовками, но и частично одеты в нашу форму. Как-то ночью во время перестрелки с партизанами мой отряд столкнулся с японским взводом из другого гарнизона, и офицер спросил меня на ломаном русском:

– Что вы есть за русский?

– Японский русский, – ответил я, посчитав, что это будет самый дружественный способ выхода из затруднительного положения.

Офицер оценил мой ответ, засмеялся и долго жал мне руку.

Японские офицеры были частыми гостями в нашем клубе в Раздольном; все они говорили по-русски. Наши отношения с американцами носили более официальный характер, но иногда мы приглашали и американцев. Как-то во время обеда, на котором присутствовали американцы и японцы, произошел неприятный инцидент. Американский офицер, не говоривший по-русски, поднялся, чтобы произнести речь. С широкой, доброжелательной улыбкой он поднял кулак и, отогнув по очереди три пальца, произнес три слова:

– Россия, Япония, Соединенные Штаты, – и, обхватив три выставленных пальца другой рукой, добавил: – Едины.

Японский офицер, очевидно выпивший несколько больше положенного, вскочил с места, выкрикнул:

– Россия и Япония едины, а Соединенные Штаты – тьфу! – и плюнул на пол.

Во время этого обеда многие выпили слишком много, и я подслушал беседу двух офицеров, сидящих напротив меня. Вежливо и спокойно они обсуждали будущую дуэль. Они уже обсудили выбор оружия, когда я начал прислушиваться к их разговору. Теперь они решали, с какого расстояния будут стрелять.

– Как сейчас сидим, – спокойно предложил один.

Другой согласился.

Я вскочил и, обежав длинный стол, бросился к ним. Они уже вынимали револьверы.

Наша борьба состояла из редких вылазок и отражений атак партизан. Однажды наши разведчики сообщили о планируемой атаке на наш гарнизон. В это непростое время мы не были уверены, что можем рассчитывать на преданность наших солдат. У нас были причины подозревать, что, если партизаны вторгнутся на нашу территорию, некоторые драгуны перейдут на их сторону. Перед офицерами встал серьезный вопрос: что делать, если партизаны добьются успеха. Каждый сам решал этот вопрос. Трое или четверо решили попытаться сбежать в Маньчжурию. До ближайшего пункта на границе, примерно в ста двадцати километрах от Раздольного, фактически не было человеческого жилья; путь был относительно безопасный. Я набил большой мешок консервами, патронами и ручными гранатами, которые выдавались только офицерам. Таким образом, мы обладали мощным оружием с малым радиусом действия, которого не было у наших не вызывавших особого доверия солдат. Однажды у меня ночевал отец, и я, перед тем как он лег спать, положил на его ночной столик две ручные гранаты. Он, как сугубо гражданский человек, не оценил мой широкий жест.

Мы предполагали, что партизаны атакуют ночью, и легко отразили нападение. На следующий день один эпизод вызвал взрыв смеха. Партизаны ставили целью захватить наших музыкантов с инструментами. Партизаны явно хотели внести разнообразие в свою серую жизнь. Музыканты поодиночке спрятались в кустах. Партизаны, пытаясь отловить музыкантов, рассредоточились, что позволило нам без особой сложности отразить атаку; многие партизаны были убиты или попали в плен.

Примерно в пятнадцати километрах от нас находился стекольный завод. Директор завода обратился с просьбой защитить завод от партизан, и я отправился туда во главе восьмидесяти пеших солдат. Завод находился в долине, со всех сторон окруженной покрытыми лесом холмами. Партизаны могли незаметно подойти с любой стороны. Небольшая железнодорожная станция в пяти километрах от завода охранялась американцами, которые также патрулировали прилегавший к заводу район. Из разговора с директором завода я выяснил, что в нескольких километрах отсюда находятся тысячи красных партизан и большинство заводских рабочих сочувствуют коммунистам. Эта информация в совокупности с рельефом местности не добавила мне оптимизма. Стоя с унтер-офицерами на дороге, проходившей через рабочий поселок, я пытался решить, что предпринять в сложившейся ситуации. Неожиданно появился американский патруль. По обе стороны цепочкой в полной боевой готовности двигались американские пехотинцы. Они шли цепочкой, на расстоянии порядка пяти метров друг от друга. Мы с офицером откозыряли друг другу. Когда мимо нас прошел последний американский солдат, я вслух отметил, что они очень похожи на русских. Позже я вспомнил, что при этих словах американский солдат, проходивший мимо меня, взглянул на меня с улыбкой. Через десять минут я позвонил на американский пост и доложил, что мимо меня прошел взвод американских солдат. Мне ответили, что в это время у завода не может быть никакого американского взвода и наверняка это взвод партизан, переодетых в американскую форму.

Мне также сообщили, что несколько недель назад партизаны взорвали поезд, в котором, в числе прочего, была форма. Мне потребовалось всего лишь минута, чтобы принять решение. Меня больше интересовало, как защитить своих солдат и самого себя, а не завод. С этой целью я обошел территорию, прилегающую к заводу.

Особое внимание я обратил на местоположение школы. Школьное здание стояло в центре большого школьного двора, окруженного крепким деревянным забором высотой приблизительно два метра. По всему периметру забора на высоких столбах висели фонари. Я решил разместиться в школе.

Два дня все было спокойно, но ни я, ни многие из моих солдат не могли спать: нервы были на пределе. На третью ночь в школу вбежал часовой и доложил, что партизаны лезут через забор. Я тут же выбежал из школы и увидел силуэты перелезающих через забор людей. В доли секунды мои солдаты выбежали из школы и выстроились в две шеренги. Я решил стрелять залпами.

– Первая шеренга, огонь!

Никакого эффекта; партизаны продолжали перелезать через забор.

– Вторая шеренга, огонь!

Залп, еще залп. Никакого результата и никакого ответного огня. Мы словно стреляли в призраков. Кровь стыла в жилах. Делать было нечего. Следовало переходить в атаку. Я отдал приказ перейти в наступление. Пройдя не более шестидесяти метров, мы смущенно переглянулись. За перескакивающих через забор людей мы приняли тени, отбрасываемые качающимися на ветру фонарями. Позже я узнал, что был не единственным, кто принял тени от качающихся фонарей за двигающихся людей.

На следующее утро нас сменила пехота. Спустя пару дней на завод напали партизаны. Солдаты перешли на сторону партизан. Офицеров убили.

Осенью 1919 года продолжилось разложение армии Колчака, и 4 января 1920 года Колчак сложил с себя полномочия. Не приходилось сомневаться, что мы проиграли Гражданскую войну в Сибири. Сразу же встал вопрос: как уехать из России, пока еще это представлялось возможным Польский консул во Владивостоке, женатый на подруге нашей семьи, пришел на помощь и выдал нам польские паспорта. Согласно паспорту, я являлся офицером польской армии. 7 февраля, в тот день, когда был расстрелян адмирал Колчак, мы получили разрешение на выезд из России. Спустя несколько дней мы уже были в Японии.

На юге России продолжалась борьба. Почувствовав бессмысленность дальнейшего сопротивления, генерал Деникин[54]54
  Деникин Антон Иванович (1872 – 1947) – российский военный деятель, генерал-лейтенант. В Первую мировую войну командовал стрелковой бригадой и дивизией, армейским корпусом; с апреля 1918 г. командующий, с октября главнокомандующий Добровольческой армией, с января 1919 г. главнокомандующий Вооруженными силами Юга России (Добровольческая армия, Донская и Кавказская казачьи армии, Туркестанская армия, Черноморский флот); одновременно с января 1920 г. Верховный правитель Российского государства. С апреля 1920 г. в эмиграции.


[Закрыть] сложил с себя полномочия.

4 апреля 1920 года генерал барон Врангель[55]55
  Врангель Петр Николаевич (1878 – 1928) – барон, один из руководителей контрреволюции на Юге России, генерал-лейтенант. После окончания Горного института поступил вольноопределяющимся в лейб-гвардии Конный полк, в 1902 г. произведен в офицеры, участвовал в Русско-японской войне. Окончил Академию Генштаба. В Первой мировой войне – командир кавалерийского корпуса. После Октябрьской революции уехал в Крым и в августе 1918 г. поступил в белогвардейскую Добровольческую армию, командовал конной дивизией и конным корпусом, с весны 1919 г. Кавказской армией, в декабре 1919 – январе 1920 г. Добровольческой армией. 4 апреля 1920 г. на военном совете избран главнокомандующим так называемой Русской армией в Крыму. После поражения в Северной Таврии и Крыму 14 ноября 1920 г. со значительной частью армии бежал за границу. В 1924 г. создал Русский общевоинский союз.


[Закрыть] принял командование остатками Белой армии.

Он боролся с большевиками до середины ноября. Поражение Белой армии вызвало массовое бегство гражданского населения и эвакуацию остатков Белой армии. При содействии военно-морских сил западных держав осуществлялась переправка Белой армии в Константинополь.

Некоторые соединения, осуществлявшие прикрытие отступавшей Белой армии, погибли. Среди них был эскадрон сумских гусар под командованием Борха. Отступавший эскадрон попал в окружение; Борх был убит во время сражения. Берг погиб раньше. В целом на полях Гражданской войны были убиты шесть наших офицеров. Некоторые получили ранения, среди них Константин Соколов, потерявший ногу.

После отъезда из Сибири я еще мог присоединиться к армии Врангеля, но за пределами России безнадежность положения стала даже еще более очевидной, чем в Раздольном. Итак, вместо поездки на юг России, я вместе с семьей отправился в Канаду.

Мы оставляли Россию, но Анна Степановна, чистокровная русская, чьей жизни не угрожала никакая опасность, должна была остаться в своей стране. Мы расстались с Анной Степановной во Владивостоке. Но она села на следующий пароход и догнала нас в Японии; ее жизнь была неотделима от нашей. До самой смерти она делила с нами полную превратностей жизнь беженцев. Анна Степановна умерла в Нью-Йорке и уже давно была для нас не домоправительницей, а членом нашей семьи.

На канадском пароходе Empress of Russia Анна Степановна получила возможность наблюдать за людьми разных национальностей. Конечно, она не впервые столкнулась с иностранцами, но раньше никогда не интересовалась их жизнью. Теперь, на пороге новой жизни, она с огромным интересом присматривалась к окружавшим нас людям. Соседнюю с нашей каюту занимала американка, производившая впечатление истинной леди и своими манерами, и умением одеваться. Единственное, что смущало Анну Степановну, – американка злоупотребляла румянами и губной помадой. Для Анны Степановны, пытавшейся сориентироваться в новом мире, вопрос, является ли американка леди или нет, приобрел первостепенное значение. Как-то днем взволнованная Анна Степановна отыскала нас на палубе, чтобы сообщить:

– Я наконец-то узнала – она не леди. Дверь ее каюты была приоткрыта, и я увидела, что она сама стирает чулки!

Мы плыли в другой мир, и не только Анна Степановна, но и каждый из нас должен был приспособиться к новым условиям жизни и к другому способу мышления.

Карта 1