Текст книги "Князь Игорь. Витязи червлёных щитов"

Глава шестая

1

В Киев Ждан прибыл очень вовремя: на следующее утро Самуил отправлялся в Половецкую землю.

– Ждан, тебя сам Бог посылает мне! – воскликнул купец, обнимая его. – Где ты пропадал? Нам же в дорогу пора! Да и Любава беспокоится за тебя… Пошли скорее к ней. Совсем измучилась бедняжка. Как только ты уехал, ослабла, да так, что едва выходили её сообща, а теперь сохнет по тебе… И чем ты её приворожил? Казалось бы, обыкновенный из себя парень…

Услыхав о тяжёлой болезни Любавы, Ждан заторопился:

– Идём поскорей, дядька Самуил!

Боярин Славута обрадовался юноше как родному. Эти два молодых человека – Ждан и его суженая – в последнее время постепенно, но крепко вошли в его сердце и заняли в нём весьма заметное место.

Он открыл дверь в комнату Любавы, пропустил Ждана вперёд.

Любава сидела возле окна и вышивала. Но как она изменилась! Исхудала, побледнела, под глазами – тёмные тени, плечи заострились, а тонкие кисти рук на ярком весеннем солнце просто просвечивались.

– Любава! – тихонько окликнул её Ждан с порога.

– Жданко! – Девушка вскочила со стульчика и покачнулась. Ноги ещё плохо слушались её.

Ждан поддержал, посадил на кровать, сам сел рядом и тёплой рукой погладил девичьи косы.

Смотрел на неё с любовью и жалостью, чувствуя, что видит перед собою самое дорогое на свете существо, без которого этот свет был бы не мил ему.

Славута и Самуил переглянулись и прикрыли дверь, давая возможность молодым побыть наедине.

– Я думала, ты меня забыл, – сказала с лёгким укором в голосе девушка. – А мне было так тяжело, что и не знала, живу ли ещё или умираю. Уже и попа собрались звать, чтоб соборовал…

– Бедненькая моя! Я рвался к тебе, но никак не мог приехать. – Ждан не хотел рассказывать о своих мытарствах, чтобы не волновать Любаву. – Душа моя словно чувствовала, что тебе тяжело. И снова стану думать, так как завтра уезжаю с Самуилом в Половецкую землю…

– Опять уезжаешь?… – Голос Любавы дрогнул, тёмные глаза увлажнились.

– Но через месяц или два я возвращусь и уже навсегда буду с тобой. Мы поженимся и поедем ко мне на Сейм, в Вербовку. Построим там хатку и уже никогда не разлучимся.

Любава приникла к нему, склонила головку на грудь юноше. Но глаза оставались грустными.

– Не скоро мы поженимся, Жданко, – сказала печально.

– Почему?

– Разве можно? Ещё и двух месяцев не прошло, как убили дедусю… Должен год пройти – тогда разве… А раньше – никак…

– Я подожду сколько нужно… Но всё равно мы будем вместе… Вот только съезжу с Самуилом…

Они ещё долго шептались, мечтая о своём будущем, о совместной жизни. И казалась она им, как и всем молодым кажется, и нескончаемо долгой, и таинственной, и привлекательной. Ну и, конечно же, хотелось, чтобы она побыстрее стала счастливой… Их уже не волновали пережитые опасности, болезни, приключения, поскольку все их помыслы были в будущем, в том далёком грядущем времени, которое привлекает неизведанностью и самыми радужными надеждами…

Сквозь окно в комнату незаметно прокрались синие сумерки, и только тогда Ждан спохватился. Наступает вечер, а ему предстоит собираться в дальнюю дорогу. Он последний раз нежно обнял девушку, попрощался, обещая скоро вернуться, и, удручённый предстоящей разлукой, направился к двери…

2

Залозный шлях начинался в Киеве и прежде соединял его с Тмутороканью, а после захвата её половцами – с Половецкой землёй. По правому берегу Днепра он пролегал до Заруба, где путники переправлялись вброд на другую сторону и шли, ехали на юго-восток уже по левому, низинному берегу, густо поросшему камышом, ольшаником, но более всего белой ивой, лозою. Потому и прозвали этот шлях Залозным, то есть шляхом за лозами.

Через притоки Днепра – Сулу, Псёл и Ворсклу – вёл он в Половецкую землю, начинавшуюся на восток от Днепра по речке Орели, или Углу, как называли её наши предки – древние русичи. Путь этот был нелёгким, опасным. Нередко по нему мчались половецкие орды. А в весеннее время, когда в реках прибывала вода и затапливала броды, приходилось сооружать громоздкие плоты. На это уходило много сил и времени.

Купеческий обоз Самуила счастливо преодолел этот путь и в середине мая стал табором над Орелью. Возы поставили по кругу – для защиты от внезапного нападения.

– Даю два дня отдыха, – сказал Самуил. – А потом поедем дальше – к Кончаку на Тор… Разжигайте костры, варите кулеш, коней стреножьте и пускайте пастись…

Молодые киевские кметы, которые умели в равной мере и за конями ухаживать, и из лука стрелять, и мечом орудовать, быстро – в предвкушении длительного отдыха – бросились исполнять этот приказ.

После того как поели, они расстелили на берегу под солнцем попоны и свитки, улеглись спать. Один только Ждан остался сторожить: влез на старую вербу, поудобнее устроился между раздвоенных стволов и внимательно осматривал всё вокруг.

Вон там на горизонте, в той стороне, где восходит солнце, виднеется Голубой лес, и тянется он до самой речки Самары. Издали он и вправду кажется голубым. С севера, запада и юга раскинулись беспредельные степи, покрытые буйными весенними травами: ковылём, донником и чертополохом. А посреди них – Орель. Блестит на солнце серебристыми плёсами, шумит камышами, плавно катит свои тихие воды к шумному Днепру.

Всюду тихо. Ни души. Однако тревога не оставляет Ждана. Чужая земля! Половецкая! Сколько людей Руси – из Киева, Переяславля, Чернигова, Путивля – поглотила она! Сколько слёз здесь выплакано тёмными ночами, сколько крови пролито и нечеловеческих мук принято! Где-то здесь и он маялся, где-то в глубине степи, а может, и совсем недалеко, и до сих пор изнемогают в неволе мать и сестра! А сколько их, безвестных женщин, девчат, мужчин, дедов и детей раскидано по злой воле половцев по безбрежному простору между Дунаем и Днепром, между Днепром и Доном, между Доном и Волгой, а в другую сторону, на юг – до Тмуторокани и до Обезов! И не счесть! Он хорошо помнит, что в каждом половецком роду пленников было столько же, сколько самих половцев, а после разбойнических нападений на Русь – и того больше. И каждый из этих несчастных грезил об освобождении, о возвращении на родную землю. Но очень мало кому посчастливилось.

Затем мысли Ждана метнулись в Киев, в хоромы доброго благодетеля Славуты, где осталась Любава. Как там она? Поправилась ли? Может, снова болеет? А если поправилась, то чем сейчас занимается? О чём думает, что поделывает?…

Он задумался и не сразу заметил, как из Голубого леса выехал отряд всадников и направился к табору. А когда заметил, то мигом скатился с дерева и начал будить спящих:

– Вставайте! Вставайте! Эй, Самуил, половцы сюда едут!

Табор сразу ожил, зашевелился. Люди встревоженно зашумели, схватились за оружие.

Самуил вскочил на воз, посмотрел на приближающихся всадников, поднял руку.

– Спокойно, хлопцы! Спокойно! Не для того мы ехали сюда, чтобы воевать со степняками, а для того, чтобы торговать с ними. Поэтому оружие держите наготове, а в дело первыми не пускайте! Начнём сначала переговоры.

Половцы остановились на пригорке.

– Кто вы? И куда путь держите? – спросил старший.

– Я купец Самуил из Киева и держу путь на Тор, в стойбище хана Кончака.

– Что везёте?

– Женские украшения из золота, серебра, янтаря, стекла, а ещё полотно, мёд, воск, обувь, одежду, ножи, блюда… Все, что может вам потребоваться.

– Гм, правда, всё это нам нужно… А почему везёте именно Кончаку, а не Кобяку?

– У меня тамга от Кончака.

– Покажи! – Половец подъехал ближе. Присмотрелся. – Да, настоящая… Но всё равно ты поедешь не к Кончаку, а в стойбище Кобяка!

– Но… Кто ты такой будешь, что приказываешь мне, куда путь держать?

– Я хан Алак! – гордо выпрямился в седле старший. – И ты не в земле урусов, а в Половецкой земле! Должен слушаться! Поедешь к хану Кобяку, а там – как он сам решит…

Пришлось покориться.

Переправились бродом через Орель, и в тот же день их обоз прибыл в кочевье Кобяка. И Самуил, и Ждан сразу заметили, что между юртами зеленела трава, которую ещё не успела вытоптать человечья нога, не видно куч мусора, который скапливается, когда орда долго стоит на одном месте, и тропинки к реке ещё не вышарканы до блеска, а едва намечены в траве. Это могло означать только одно: половцы стали табором здесь совсем недавно. Значит, прибыли откуда-то с юга, возможно с низовий Днепра. Какая же причина для этого? Ведь пастбищ для коней и скотины сейчас повсюду вдосталь…

Обоз остановился недалеко от речки. Его сразу же обступила шумливая гурьба. Десятки рук тянулись к возам, к коням, к попонам, которыми накрыты товары. Воинам хана Алака, что сопровождали обоз от Орели, пришлось пустить в ход нагайки, чтобы отогнать слишком любопытных.

– Не раскрадут всё у нас? – заволновался Самуил, готовя подарки для Кобяка.

– Не бойся за свои товары, – ответил Алак. – Мои люди будут охранять… Пошли!

Он повёл Самуила и Ждана к юрте хана, отличающейся от других большим размером и цветом – она была не тёмно-серая, а белая. Возле неё, на высоком шесте развевался на ветру длинный конский хвост – бунчук, а рядом с ним, на другом шесте полоскалась золотистая хоругвь с изображением змея-дракона с тремя головами. Чуть подальше выстроились в ряд юрты поменьше – для жён хана и детей, а ещё дальше – для слуг.

Возле входа стояли стражи. Один из них, поклонясь Алаку, откинул полог.

В юрте было прохладно. Сквозь открытый верх врывались лучи яркого света, выхватывая в полутьме разноцветные ковры на стенах и на полу. Прямо против входа, под противоположной стеной, на торе – почётном месте юрты – сидел хан Кобяк, сухощавый человек средних лет с узкими чёрными глазами под тяжёлыми верхними веками, в красном чапкане[51]51
  Чепкан, чапкан – старинная верхняя одежда тюрко-татарских народов.


[Закрыть], подпоясанном зелёным шерстяным поясом. Голова его и борода были побриты, а чёрные усы, как пиявки, подковкой обхватывали плотно сжатый рот. По обе стороны от него полукругом сидели подвластные ему ханы. Перед ними в больших бронзовых мисках лежали объедки тушёной баранины, а в тостаганах[52]52
  Тостаган – деревянная чашка.


[Закрыть] и ковшиках виднелся недопитый кумыс.

– Великий хан, я с разъездом наткнулся на том берегу Орели на урусского купца Самуила с обозом товаров, – кланяясь, сказал Алак. – Он собирался ехать на Тор к Кончаку, но я завернул его сюда.

– Ты правильно сделал, Алак. Думаю, купец Самуил не пожалеет, что заглянул к нам, потому что и нам, как и Кончаку, нужны и женские украшения, и оружие, и одежда. А наше золото и серебро ничем не отличается от золота Кончака.

И Кобяк широким жестом указал на твёрдые подушки:

– Садись, Алак! Садитесь, урусы, будете желанными гостями! – Он хлопнул в ладони и, пока гости усаживались, приказал охраннику: – Пусть принесут ещё мяса и кумыса! – А когда тот вышел, посмотрел в глаза Самуилу: – Я слушаю тебя, урус.

Самуилу не впервой встречаться с ханами и беями половецкими, знал их жадность, стремление получать подарки. Потому с этого и начал. Ждан развязал торбу, и Самуил достал оттуда кусок сукна, несколько низок янтарных монист для ханских жён, нож с насечкой и красивой отделкой, в кожаном чехле. Передал всё это по кругу.

Ханы одобрительно щёлкали языками:

– Ой-бой, какие хорошие подарки! Ой-бой!

Глаза Кобяка забегали, радостно заблестели.

– Бей Самуил, ты очень хорошо сделал, что завернул в мой стан. К Кончаку ещё успеешь. А пока поедешь по моим стойбищам, поверь мне, твои возы скоро станут лёгкими, а мошна наполнится половецким золотом и серебром. Ты и от меня получишь тамгу на вольную торговлю в моих владениях. Смело сможешь приезжать, куда захочется, никто тебя и пальцем не посмеет тронуть!

– Благодарю, хан, – поклонился Самуил, поднимаясь.

Но Кобяк остановил его:

– Подожди, Самуил. Сейчас принесут кумыс – выпьешь за моё здоровье… Кроме того, я хотел поговорить с тобой.

– Хорошо, хан. Спрашивай – я отвечу на все твои вопросы.

Кобяк наморщил лоб, а узкие, острые, как копья, глазки пронзили купца насквозь.

– Скажи мне, Самуил, что сейчас делается в земле урусов, была ли зима такая же лютая, как и у нас? Был ли падёж скота?

– Зима была лютая, но скот уцелел, ведь мы его держим не в поле, а в хлевах и кормим сеном и зерном, заготовленными летом.

Кобяк согласно кивал:

– Пай-пай! У вас, урусов, много скота… Это хорошо! Мы рады, что соседи такие богатые… Мы тоже сберегли скот, хотя зима была лютая… А скажи мне, Самуил, не было ли в земле урусов мора, поветрия – повальной болезни какой? Здоровы ли князья Рюрик да Святослав? Как живётся князю Переяславскому Владимиру? Хорошо ли чувствует себя Ярослав, князь Черниговский? А наш родственник – князь Игорь как живёт? Спрашиваю про него потому, что его бабушка – тоже половецкая княжна! О! Пай-пай! И странно мне, что он разгневался на родичей своих, на свояков и погромил этой весной хана Туглия…

Этот разговор насторожил Самуила, и он отвечал осторожно:

– Я редко вижу князей Киевских. Разве что на улице, когда они идут куда-нибудь… А Переяславского да Черниговского и в глаза не видел. Однако не слышал, чтобы кто из них заболел или умер. Все живы и здоровы… А про князя Игоря и совсем нечего сказать, ведь далеко от Киева земля Северская…

– Пай-пай, а скажи мне, урус, какая весна прошла по вашей земле? Много ли снега было и держится ли до сих пор полая вода на реках? Наверно, нелегко добирался ты сюда? Броды ещё не обмелели?

Самуил внутренне вздрогнул. Так вот какие намерения вынашивает Кобяк! Выжидает удобного времени, чтобы напасть на Русь! И здоровье князей, и как перезимовала скотина, и броды на реках – всё это интересует его потому, что хочет знать, когда начать поход и какая добыча может достаться ему. И кто и с какими силами может выступить против степняков.

Не показав вида, что догадывается о тайных замыслах хана, Самуил спокойно ответил:

– Реки у нас и летом полноводные, а сейчас все вышли из берегов. Я не нашёл ни одного брода. Переправлялись на плотах. Потому и добирались в Половецкую землю целый месяц. А ведь обычно тут ходу две недели, никак не больше.

– А может, теперь уже вода спала?

– Не думаю. Ворскла разлилась, как море. А на ней мы были всего три-четыре дня назад…

– Ойе, ойе, благодарю тебя, Самуил, за приятный разговор, – степенно сказал Кобяк. – Теперь хочу познакомить тебя с моими родичами – ханами половецких племён. Они пригодятся тебе, когда ты поедешь по нашим улусам, чтобы продать свои товары… Вот по правую руку от меня сидят мой тесть хан Турундай, дальше хан Осавлук, хан Барак, хан Тэтия, хан Изай Белюкович, родной брат киевской княгини, первой жены Рюрика, хан Тарг… По левую руку – хан Бокмыш, хан Данило, ханы Садвак Кулобицкий, Корязь Колотанович, Турсук, Башкорт, Ексна, Алак…

Ханы по очереди, когда Кобяк называл их, кивали и приветливо улыбались. Самуил тоже улыбался, а самого грызла досада: сколько же их тут набралось! Не на военный ли совет прибыли? И каждый ждёт подарка. За что? Этак и для продажи ничего не останется. И удастся ли добыть такие сведения для князя Святослава, которые по значимости превысили бы затраты?

Он прикидывал в мыслях, когда их одаривать – сейчас или когда будет в улусе каждого из них? И решил не торопиться. Может, удастся к кому-нибудь и не заехать?…

– Я рад познакомиться с такими почтенными ханами, – сказал он, когда Кобяк закончил представлять их ему. – Ваши славные имена давно известны на Руси. Может ли кто не знать имена храбрых воинов, которые не раз копытами своих боевых коней топтали нивы под Киевом, Переяславлем, Черниговом? Но не лучше ли нам жить в мире, в дружбе? Вот сейчас мир – и я привёз вам много разных товаров. А во время войны разве посмел бы я привезти?

– Ойе, ойе, – соглашались ханы. – Мир – хорошо, дружба – хорошо, торговля – хорошо…

Ждан быстро переводил, а сам невольно думал о другом. Припомнилось, как пылала его родная Вербовка, как накинули ему на шею петлю и тащили в неволю, как в холоде и голоде изнывал он в половецких степях, как горели сёла вокруг Дмитрова и лилась кровь безвинных людей… Он смотрел в хитрые глаза ханов и понимал, что все эти льстивые слова, доброжелательные улыбки, согласно кивающие головы – всё это притворство, обман. В действительности за всем этим скрывается жестокость, ненасытность добытчика, кровожадность завоевателя.

Позади него приподнялся полог, и в юрте появились две женщины, молодая и старая – чаги, рабыни половцев. Впереди шла молодая, она несла в вытянутых руках блюдо с тушёным мясом. Старшая держала тяжёлый жбан с кумысом.

Поставив блюдо на ковёр, младшая посторонилась, и вперёд шагнула старшая. Луч света упал на её лицо, на худые, огрубелые от бесконечной работы руки.

Ждан вздрогнул и едва не вскрикнул от неожиданности: перед ним стояла… его мать. Изнурённая, постаревшая, с потухшими, выплаканными глазами. Непохожая на ту, какой знал её в хорошие времена, какой помнил. Но это была, несомненно, она, его мать…

Так вот, значит, где она! В неволе у хана Кобяка! Несчастная чага хана!

То ли едва заметное его движение, то ли взгляд, что прикипел к её лицу, привлекли внимание матери. Она тоже взглянула на юношу. А увидев, обмерла, остолбенела, руки её занемели, разжались – и жбан с шумом покатился по ковру. Кумыс разлился, забрызгивая всё вокруг.

Ханы вскочили на ноги, начали отряхивать одежду. Кобяк рассвирепел:

– Негодница! Паршивая овца! Смердящий дух свинарника урусов! Запаскудила мои лучшие ковры! Эй, люди, выбросьте эту старую ослицу на мусорник да всыпьте так канчуков, чтоб, если не сдохнет, до конца дней знала, как прислуживать хану!

Вбежала стража, потащила женщину из юрты.

Всё это произошло так быстро, что потрясённый Ждан оторопел, не успел слова вымолвить, лишь напрягся и, побледнев, замер.

Его состояние заметил Самуил.

– Что с тобой? – наклонясь к нему, спросил шёпотом.

– Это… это… моя мать.

Никто их разговора не слышал, такой стоял в юрте гвалт. Кумыс разлился по пёстрому ковру, протёк под подушки для сидения, и ханы возмущённо переругивались и прижимались к стенам юрты, чтобы не замочить обувь.

Поражённый Самуил всплеснул руками.

– О силы небесные! Твоя мать? – и после паузы, подумав, добавил: – Молчи! Пока об этом не признавайся Кобяку… Сейчас решим, что делать…

– Как же не признаваться? Они её до смерти забьют плетями!

– Положись на меня… Я сам улажу это дело, – и, обращаясь к Кобяку, сказал: – Достославный хан, вина этой женщины несомненна, но не так велика, чтобы её наказывать плетьми. Если же, по-твоему, она заслужила кару, то я прошу помиловать её. Это моя соплеменница. И допустила она провинность из-за нас, неожиданных гостей, ведь ты велел принести кумыс для нас… А споткнуться и уронить жбан или кувшин может каждый… Так что будь великодушен, хан, не карай её из-за своих гостей! Прошу тебя, хан!

Кобяк всё ещё пребывал во гневе. Криво улыбаясь, он ответил:

– Говоришь, она твоего племени, уруска. Но здесь она невольница, рабыня, а рабов, если они провинятся, нужно камчой учить… Впрочем, если ты хочешь спасти эту старуху от наказания, возьми и выкупи её!

Это было так неожиданно, что Самуил поначалу даже растерялся. Но, увидав, какой радостью блеснули глаза Ждана, поспешно спросил:

– И сколько хан хочет за такую старую…

– Пять кун, – недолго думая ответил Кобяк.

– Ого! – воскликнул Самуил. – Слишком много, хан! Пять кун – значит двадцать ногат! И это за старую, для работы непригодную чагу! Да она едва стоять может! От ветра небось качается! Если я и соглашусь тебе сколько-нибудь заплатить, то только из жалости к ней… Одного племени мы! – начал торговаться Самуил.

– Сколько же согласен за неё дать? – спросил хан.

– Ну, если на то пошло, куну. Большего не стоит.

– Куну? Да пусть она лучше сдохнет под камчой, чем я отдам её за такую плату! – Кобяка, видимо, тоже захватил торг, глаза заблестели, на лбу выступил пот. И хотя от купца он только что получил ценных подарков больше чем на полгривны, выпалил язвительно: – Ты, оказывается, очень скупой, урус!

На щеках Самуила вспыхнули свекольные пятна от обиды.

– Нет, я вовсе не скупой и дам аж две куны… Но это моя последняя цена!

– Три! И ни одной ногатой меньше!..

В это время снаружи долетел болезненный крик женщины. Ждан передёрнулся, схватил Самуила за руку, а в глазах его – безмолвная мольба.

– Ну ладно, пускай три куны, – поспешно согласился Самуил. – Но немедленно прекрати пытку.

Кобяк мрачно кивнул Алаку, и тот быстро выбежал из юрты. Крик тут же оборвался. Кобяк переступил через лужу кумыса, что разлилась на дорогом ковре, и, словно ничего не случилось, улыбнулся Самуилу, взял его под локоть:

– Пошли отсюда, пока тут приберут. А потом я все-таки угощу тебя, Самуил-бей, и тушёной бараниной, и кумысом. А если не захочешь кумыса, то айраном.