Текст книги "Возвращение"

Северная сторона

Посвящается моему деду

У Петра Александровича Бадина в ночь на девятое декабря умерла жена. Доконал-таки её проклятый грипп. Что ж, любой жизни бывает конец. И так, слава Богу, при ее-то болезнях до восьмидесяти дотянула. Но Пётр Александрович, привыкший за полста лет к тому, что его благоверная всегда рядом, затосковал. Будучи знатным мастеровым из породы кузнецов, он много работал и умел делать всё: слесарить, плотничать, знал по токарному ремеслу – мог всё исправить и наладить. Когда возвращался вечерами с работы, жена встречала его у калитки, провожала в дом, поливала водой на уставшие потемневшие руки, подавала полотенце и усаживала за стол ужинать. От заботы, тепла и уюта усталость отступала.

По такому распорядку и прожили они длинную совместную жизнь. А расставались только однажды, но на целых десять лет, когда стахановца Бадина вызвали в местное отделение НКВД и обвинили в заговоре по подрыву моста заброшенной узкоколейки. Пётр Александрович поначалу отказывался признать такую чушь, но, когда увидел в проёме полуоткрытой двери, как два здоровенных энкавэдэшника проволокли по полу бесчувственное окровавленное тело товарища из депо, понял, что дела его плохи. Это понял и юркий молодой следователь. Тут же подсунул протокол, ловко загнув лист так, чтобы осталось только место для подписи. И подписал себе Бадин, в одночасье ставший врагом народа, десять лет лагерей в студёных краях сибирской тайги, и пошёл по этапу в первых рядах сотен тысяч осуждённых в тридцать седьмом по статье 58 УК РСФСР.

А жену его с тремя малолетними детьми в несколько дней выселили из райцентра. И как они выжили – одному только Богу известно. Пётр Александрович тоже выжил, вернулся к жене, обнял уже взрослых детей, и стали они налаживать жизнь, восполнять потерянное время. Дом построили, ребят выучили. Опять же амнистия помогла после смерти вождя народов. Бадин снова в стахановцы выбился. Тяжёлые испытания не развели их, как многих, а, наоборот, скрепили. И всю оставшуюся совместную жизнь они радовались каждому дню, обычным будничным событиям, смотрели телевизор, чаёвничали, ковырялись на огороде и как-то по-особому внимательно относились друг к другу. Но пришёл момент, когда жена слегла от простуды и однажды вечером попросила Петра Александровича выйти на улицу принести ей немного снега, чтобы сбить жар. А когда через несколько минут он вернулся, супруга уже отошла в мир иной.

Много раз корил себя потом Бадин, что не был с женой в последние мгновенья, но потом понял, что хотела она остаться живой в его памяти. Потянулись для Петра Александровича дни, наполненные пустотой. Он бесцельно ходил по участку вокруг дома, сидел, глядя в одну точку, на лавочке, готовил себе немудрёную пищу и все время вспоминал свою благоверную. Жизнь для него потеряла всякий смысл.

Чтобы хоть как-то отвлечь Петра Александровича от грустных мыслей, родня решила, что будет лучше, если с ним поживёт его внук – студент Володя. И не сразу, но понемногу стал Бадин отходить душой, какие-то заботы появились. То внуку ужин приготовить, то постирушки устроить.

По вечерам смотрели они телевизор, обсуждали новости да рассказывал дед внуку про своё житье-бытье. А рассказать было чего. И о том, как при царе жили, и о том, как провожал маленький Петя отца на Первую мировую, и о женитьбе, и о многом другом, произошедшем в долгой жизни Петра Александровича. Только одну тему обходил дед стороной – про те проклятые десять лет, украденных у него молоденьким следователем.

Засиживались они допоздна, продолжая разговаривать даже тогда, когда ложились спать и выключали свет. Володя радовался, что день ото дня дед становится прежним – энергичным, иногда весело шутил, а иногда, под настроение, и выпивал рюмку-другую. В общем, жизнь стала налаживаться. Но все же кое-что беспокоило внука. Дело в том, что почти каждую ночь просыпался он от тихого стона деда во сне и его бессвязного бормотанья. А утром на осторожные вопросы Володи, не болит ли чего у него, Петр Александрович коротко и твёрдо отвечал «нет».

Однажды поздним вечером они смотрели передачу, в которой сильно учёный человек стал занудливо распинаться про сталинские репрессии. Пётр Александрович, немного послушав, выключил телевизор и в сердцах сказал:

– И чего брешет, он бы в 37-м возмущался, когда я невинно десятку в лагерях мотал. А теперь-то все они смелые. Давай-ка, Володя, спать. Завтра вставать рано.

– Спать так спать, – ответил внук.

Они легли, и каждый стал делать вид, что уже заснул. Первым не выдержал Володя.

– Вот не пойму я тебя, дед, – сказал он, – тебе столько досталось от советской власти, тебя оторвали от жены и малых детей, а ты всё время, что мы вместе с тобой и бабушкой жили, ни разу не поругал эту власть. Только и слышал от вас, как хорошо вы живёте, как здорово, что у вас на столе каждый день масло, варенье и белый хлеб. А ещё хорошо, что сегодня дождь, а завтра солнце. Неужели и правда человек так устроен, что забывает несправедливость, подлость, обиды, а помнит только хорошее? Ты бы хоть раз почертыхался на эту власть, этих сволочей, которые в лагеря тебя упрятали.

Наступила тишина. А потом дед заговорил:

– Ты знаешь, Володя, я прожил долгую жизнь. Всякое было. Но одно я понял. Не может человек прожить, как ему хочется. Не может он решать, что выпадет на его долю. Кто-то сверху и это, скорее всего, Господь Бог, хотя мы и пытаемся семьдесят лет жить без него, определяет судьбу каждого от рождения до смерти.

И только Он посылает кому-то лишения, а кому-то – радость. Видно, Господь провёл меня и мою семью через испытания – и всё же оставил в живых. Вот в лагерях мог я сто раз сгинуть, как множество других мучеников, ан нет, выжил. А не посадили бы меня, я, может быть, на войну попал и погиб бы в первом бою. Не знаю, как это тебе объяснить, разумом трудно понять, тут чувствовать надо. А забыть, конечно, эти лагеря невозможно. Как тут забудешь, когда на последние пять лет срока отправили нас с напарником в тайгу. На высокой горе срубили кузницу и в этой же горе угольную жилу раскопали. Стали нам раз в месяц еду привозить да металлические болванки, из которых ковали мы нужные для лагеря различные заготовки. Опять же новости нам рассказывали, как там на фронте и в тылу. Так пятилетку на этой горе и отпахали. А чтобы уж совсем с ума не сойти от однообразия, поставили мы с четырёх сторон кузницы лавочки. И в один день после работы садились на лавку с восточной стороны. Смотрели на бескрайнюю тайгу. А назавтра переходили на другую сторону созерцать все ту же тайгу, но уже с юга. И так по кругу изо дня в день все пять лет без выходных. Вот мне после лагеря эта гора и эта тайга по сей день снятся. И я там на лавочке так и сижу. А ты говоришь, человек все забывает. Да только кому мне об этом говорить, кому жаловаться? Это моя судьба, мне с ней и жить, – сказал дед и замолчал. После паузы он добавил:

– Ну да ладно, давай спать. Заговорились мы с тобой сегодня.

Минут через десять он действительно засопел, а внук все ворочался и никак не мог заснуть. Рассказ деда, впервые услышанный, разбудил в нем жалость и тревогу, ощущение чего-то необычного и космического. Мысли набегали одна на другую, сон не шёл. И вдруг в ночном безмолвии раздался мучительный стон, смешанный с бормотаньем. Теперь-то Володя уже знал, что это его дед, Бадин Пётр Александрович, с истерзанной душой вновь сидит на лавочке и смотрит на тайгу с северной стороны.

Пятнышко

Игнатий Петрович Семечкин, вот уже несколько месяцев возглавлявший департамент сырьевых отходов в министерстве, не торопясь собирался на работу. С утра заботливая жена, полногрудая Оксана, накормила его полезным завтраком, милостиво позволив ему в порядке исключения съесть под кофеёк любимый хрустящий рогалик. Супруга всегда тщательно следила за внешним обликом мужа и объёмом его живота, искренне полагая, что от этого во многом зависит продвижение по службе. А уж когда тот стал начальником, она тем более стала уделять этому особое внимание. И то сказать, что, кроме посещения косметических салонов и модных магазинов, заниматься ей, по сути, было нечем.

Каждое утро Оксана собирала мужа на работу, тщательно продумывая, доставала из гардероба ворох одежды вплоть до рубашек, носков и галстуков. Эта церемония всегда проводилась с особой тщательностью, с учётом распорядка рабочего дня.

А сегодня день обещал быть особенным в силу того, что Игнатий Петрович впервые был приглашён в числе приближённых лиц на вечеринку в честь юбилея самого министра. И тут уж проштрафиться было никак нельзя – либо ты пришёлся ко двору и закрепился в этом сообществе, либо при первой же пертурбации вылетишь из обоймы. Посему Оксана подобрала к этому случаю элегантный чёрный костюм от лучшего местного кутюрье и белоснежную рубашку. И когда муж, сопя и ворчливо похрюкивая, облачился в оное, жена с загадочной улыбкой торжественно преподнесла ему небольшую атласную коробку.

– Это ещё что? – недовольно спросил Игнатий Петрович.

– Да вот, дорогой, купила я подарок на твой день рождения, но уж ради такого случая вручаю тебе сейчас. – С этими словами она достала из коробки яркий голубой атласный галстук.

Семечкин напрягся, а когда к нему вернулся дар речи, взвизгнул:

– Ты чё, Оксан, совсем сдурела? Я таких ошейников отродясь не носил. Куда мне в нём, людям на смех?

– Сам ты дурак, – надула губки Оксана. – Посмотри, какое время нынче, не кэпээсэс твоя, человек, если он современный, и говорит свободно, и гаджеты всякие в каждом кармане, и одевается по западной моде. Вот и ты должен показать, что уверенно идёшь по жизни в ногу со временем, а не торчишь увальнем на обочине.

– Ну ладно, мать, не обижайся, – сконфузился Игнатий, – просто непривычно как-то. Лучше давай помоги сей хомут завязать. Может, и впрямь ты права.

На работе с самого начала дня всё действительно пошло замечательно. Семечкин наслушался столько комплиментов от подчинённых по поводу галстука, сколько он не получал за все месяцы совместной работы. А уж когда вечером прибыл он на банкет в небольшой ресторанчик, то сразу обратил на себя внимание сослуживцев. Да что там коллеги, сам министр, подойдя к нему в начале вечера, по-отечески похлопал его по плечу и отметил: «Экий вы, Игнатий Петрович, оказывается, модник, а на работе-то скромничаете, всё в сереньком ходите. Надо сказать, голубое-то вам к лицу».

После этих слов министр двинулся дальше, а Семечкин расслабился и впал в эйфорию. За столом он на равных общался с соседями – сплошь разного ранга начальниками – и даже шутил. А про себя нет-нет и думал: «Всё-таки молодец у меня Оксана, повезло мне с ней».

Когда в середине вечера соседи по столу попросили Игнатия Петровича произнести тост для их узкой компании, он налил рюмку коньяка, хотя до этого многие годы к спиртному не притрагивался. И только собрался начать говорить, как вдруг за его спиной кто-то громко обратился к нему:

– Привет, шеф, и вы здесь.

Семечкин от неожиданности резко повернулся, отчего рюмка в его руке потеряла равновесие и незаметно для Игнатия Петровича выплеснула часть содержимого напитка аккурат на середину голубого атласного галстука. Перед Семечкиным стоял его заместитель Кочетков, непонятно как попавший на столь важное мероприятие и успевший изрядно откушать дармовых напитков.

– Приветствую, а Вы-то какими судьбами здесь? – строго спросил Игнатий Петрович.

– Да вот замминистра, родственник мой, пригласил, когда я ему вечером бумаги носил на подпись, – ответил заместитель и, пьяно улыбаясь, продолжил икнув:

– А вы что ж, Игнатий Петрович, тоже немного клюкнули? Экое пятнище на галстучек разместили! Аккуратней как-то надо, право, совсем неудобно получается, – хихикнул Кочетков и пошёл к другим столам.

А Семечкин поспешил в туалетную комнату и, глянув в зеркало, к ужасу своему, убедился в непоправимости ситуации. Это противное тёмное пятно так резко выделялось на голубом фоне, что не заметить его было никак нельзя. «Экая неприятность случилась, – с досадой подумал Игнатий Петрович, – они и впрямь могут подумать, что напился». Возвращаться в зал было неприлично, и он решил двигать домой.

К несчастию своему, Семечкин на выходе из туалета лицом к лицу столкнулся с министром.

– А, Игнатий Петрович, – улыбаясь обратился тот, – ну как вы, освоились? Как вам наш вечер? А что вы за сердце-то всё рукой держитесь? Не болит чего?

– Да нет, всё в порядке, – конфузливо ответил Семечкин и машинально опустил руку.

– Ах, вот оно в чём дело, – засмеялся министр, увидев пятно, – перебрали немножко, так что руки задрожали. Оно, конечно, с кем не бывает, но всё-таки края видеть надо. Идите отоспитесь, чтобы завтра на работу как стёклышко, – сурово произнёс министр и пошёл дальше. А Игнатий Петрович в унылом настроении поехал домой.

– Ну, дорогой, рассказывай, как вечер прошёл, с министром говорил? – встретила его Оксана. – А галстук произвёл впечатление?

Вся досада, которая скопилась в Семечкине за вечер, разом вулканом выплеснулась на супругу. Он выдал ей такую тираду выражений вперемешку с матом, от которой у бедной Оксаны глаза округлились до диаметра стёкол очков, после чего она картинно пластом рухнула на так кстати оказавшуюся рядом кушетку. Не обращая на жену никакого внимания, Игнатий Петрович судорожно сорвал с шеи злосчастный галстук, в ярости швырнул его на пол и стал с остервенением отплясывать на нем чечётку. Как ни странно, через какое-то время горячий танец успокоил Семечкина. Он остановился и сразу обмяк, немного постоял и пошёл в кабинет. Там он взял плед, подушку, улёгся на диван и, немного поворочавшись, вскоре заснул.

Утром завтракал Игнатий Петрович в одиночестве, а перед уходом на работу всё-таки зашёл в спальню к жене и извинился за вчерашнее. Когда он поведал ей про свои злоключения, она сочувствующе поохала, как могла успокоила и простила бедолагу мужа.

Рабочий день начался, как обычно, с суеты, бумаг и срочных отчётов. Правда, Игнатий Петрович, проходя по коридору, иногда слышал смешки за спиной, да на обеде в столовой ловил на себе любопытные взгляды, приводящие его в смущение.

Уже на следующий день всё пошло своим чередом, и вскоре новые курьёзы служебного бытия стёрли из памяти сослуживцев произошедший с Игнатием Петровичем случай. Но через пару месяцев, когда решался вопрос о направлении делегации в загранкомандировку и кадровик предложил кандидатуру Семечкина, министр задумчиво спросил: «Постой-постой, а это не тот ли Семечкин, который у меня на дне рождения напился до поросячьего визга так, что весь галстук заляпал?» И, услышав утвердительный ответ, сказал как отрезал: «Что ж у нас, кроме алкоголиков, и послать некого? Ты давай подбери-ка кого-то другого, а с этим пьянчужкой повнимательней будь».

Опытный начальник кадров всё понял, и вскоре в министерстве произошла то ли оптимизация, то ли реструктуризация, в результате которой должность директора департамента сырьевых отходов была упразднена. Игнатия Петровича Семечкина уволили по сокращению штатов в полном соответствии с законодательством. Где он работает сейчас, неизвестно. А коллектив отнёсся к этому с пониманием. И то сказать, разве может кто-то с пятнышком работать в аппарате такого серьёзнейшего ведомства?!

Мусорный король

Круизный лайнер к ночи достиг середины Атлантики. Жёлтый круг луны прочертил на бархатной водной глади золотистую дорожку, указывая путь для дальнейшего следования. Народ на палубе спать не собирался. Бармены разливали коктейли, музыканты оркестра были ещё бодры и выдавали одну за другой популярные мелодии. Пассажиры из стран с разными языками и обычаями смирились с тем, что им ещё несколько суток предстояло пробыть вместе, а посему пытались притереться друг к другу, заводя мимолётные знакомства.

В этом разношёрстном сообществе можно было заметить чопорных европейцев и вечно неизвестно чему улыбающихся людей Востока, плавно-медлительных представителей арабских стран и темнокожих африканцев, даже нескольких непонятно каким образом попавших сюда русских.

Среди последних особо выделялся своим нелепым обликом мужчина средних лет, чей костюм явно указывал на его принадлежность к категории постсоветских чиновников средней руки, а обвислые рыжеватые усы и зализанная на раннюю лысину прядь волос говорили о своеобразном понимании им западной моды. Заметно было, что сей экземпляр уже успел осушить приличное количество дармовых рюмок и, забыв свою природную замкнутость, уверенно пытался сблизиться с находившимися рядом пассажирами.

Как раз в это время вышла на палубу с бокалом вина очаровательная блондинка в ярком вечернем наряде, подчёркивающим идеальную фигуру, и быстро направилась в темноту.

Если все мужчины лишь проводили девушку взглядом, оценив её выдающиеся формы и не совсем твёрдую походку, то наш герой, будучи не в силах отвести взгляд от завораживающего покачивания бёдер, тут же ринулся за ней.

Она остановилась на корме и в сумраке ночи закурила сигарету.

– Гуд ивнинг. Какой прекрасный вечер, а вы тут одна? – слёту начал он, приближаясь.

Блондинка повернулась и, окинув его удивлённым взглядом, ответила:

– Ноу андестенд.

«Не наша», – пронеслось в голове у захмелевшего ловеласа, и это только раззадорило его. Как-то вдруг вспомнились школьные уроки иностранного:

– Их бин Иван Петрович Сидоров, я рашен, рад познакомиться.

– О рашен Иван вери гуд, ай эм Мэри. – Она протянула ему руку. Сидоров галантно пожал её и, поняв, что контакт налаживается, продолжил:

– Гуд вечер, гуд музыка, может дансинг?

– О дансинг, йес, йес, – ответила блондинка и положила руку ему на плечо. Под доносящуюся из бара музыку они плавно заскользили в танце по палубе, и у Ивана уже закралась смелая мыслишка о продолжении знакомства в его каюте.

Но идиллия быстро прекратилась с появлением двух верзил, в которых безошибочно угадывались специалисты боев без правил. Довольно резким движением они рассоединили пару, и один из них, отведя девушку в сторону, начал что-то ей сердито выговаривать на непонятном для Сидорова языке. «Арабы», – подумалось ему, потому как часто повторялось слово «шейх».

После короткого разговора мужчина схватил блондинку за руку и, не обращая внимания на её слезы, потащил за собой.

– Эй, парни, вы че творите? А ну-ка отпустите девушку, – закричал Иван Петрович и, явно переоценив свои силы, попытался их остановить. Алкоголь заставил Сидорова быть смелым, после того, как его грубо отшвырнули, он повторил попытку. Привело это к тому, что один из охранников увёл блондинку, а другой занялся персонально им.

Если бы Иван Петрович не упорствовал, все бы завершилось парочкой синяков. Но, к несчастью, Сидоров был пьян и с упорством маньяка наскакивал на громилу. А когда тому эта возня вконец надоела, он просто сгрёб Сидорова в охапку и вышвырнул за борт.

Однако в последний момент Ивану удалось ухватиться за спасательный круг, так кстати закреплённый на перилах, и он начал карабкаться назад. В конце концов громила, оторвав Сидорова вместе с кругом, сбросил его в морскую пучину.

Оказавшись в воде, наш герой сначала кричал, а затем молча и долго смотрел вслед удаляющемуся кораблю, пока тот совсем не исчез. Сгоряча Иван попытался, ухватившись за круг, куда-то плыть, однако вскоре понял бесполезность этой затеи.

Вода быстро отрезвила его, и вскоре унылое одиночество овладело им. Сидоров понял безысходность своего положения, лёг спиной на своё плавсредство и, отказавшись от всяких активных действий, стал безучастно смотреть на звёзды.

Утро не принесло ему радостных ощущений и лишь убедило в безнадёжности ситуации. А к середине дня, когда палящее солнце выжгло из головы Ивана все мысли, кроме единственной – о глотке воды, он и вовсе перестал думать о спасении.

В конце второй ночи Сидоров впал в транс и мечтал только об одном, чтобы уж быстрее наступил конец его мучениям. Он мысленно попрощался с жизнью и отдался во власть океана.

Прошло ещё несколько ужасных часов, как вдруг Ивану показалось, что его затылок упёрся во что-то твёрдое. «Рыба», – подумалось ему. «Хорошо бы акула, сожрала бы, и дело с концом», – пронеслось в голове. Но акула не шевелилась, и Сидоров из последних сил перевернулся. То, что он увидел, можно было бы принять за мираж, но на ощупь под пальцами оказалась реальная твердь.

Перед взором предстала бесформенная масса из каких-то деревяшек, пластиковых бутылок, кусков пенопласта и прочего мусора с одной общей отличительной чертой – все это в силу своего содержания плавало и не могло утонуть. Не без труда Иван вскарабкался на этот остров и забылся в беспамятстве.

Очнулся он ближе к вечеру, когда проклятое солнце перестало пытаться превращать его тело в мумию. Впервые за двое суток Сидоров принял естественную человеческую позу – встал на ноги и осмотрелся. Увиденное поразило его. Это был огромный, судя по всему в несколько сотен метров, остров из соединившихся между собой мусорных отходов. Все, что когда-то было создано человеком и потом выброшено за ненадобностью, непостижимым образом какими-то течениями, ветрами, бурями соединилось посреди океана и превратилось в реальный остров, не отмеченный ни на одной географической карте. Мелкий мусор и водоросли послужили скрепляющим более крупные предметы материалом, а солнце, просушив эту массу, узаконило её существование на воде.

Для начала Сидоров стал исследовать близлежащую территорию и, к великой радости, обнаружил в одной из пластиковых бутылок немного питьевой воды. Утолив жажду, он двинулся дальше и вскоре нашёл в вакуумном пакете сухофрукты, затем пластиковую коробку галет, рядом с которой пристроилась на треть недопитая бутылка виски. Употребив все это в скоростном режиме, Сидоров повеселел и начал обустраивать себе жилище.

В куче мусорного архипелага обнаружились колченогое кресло, деревянный ящик и даже дряхлый кожаный диван. А в придачу к этому добру нашёлся ещё большой кусок брезента, превратившийся в крышу и одеяло.

Ночь прошла спокойно, а утром Иван вновь приступил к изысканиям, и к концу дня у него образовался солидный запас съестных продуктов и питьевой воды. Необходимые предметы утвари ему попадались как в одном экземпляре, так и целыми партиями. Он нашёл множество всяких упаковок, несколько нераспакованных деревянных ящиков с жестяными банками каких-то консервов, неизвестно кем и зачем выброшенных в воду, и даже какие-то лекарства.

Из обрывков сетей, которыми остров был просто завален, Сидоров изготовил снасть с самодельными крючками, и к вечеру ему удалось поймать несколько рыб, которых он разделал на филе и залил найденным соевым соусом. Деликатес на завтрак получился отменный.

Следующий день был посвящён разведению огня. Для этого Иван смастерил из подручных прозрачных средств нечто наподобие линзы, собрал и высушил клочки бумаги, сухие деревяшки и после долгих упорных попыток развёл костёр. Так в меню новоиспечённого Робинзона появилась горячая пища. Он даже умудрился соорудить из плёнки бассейн и туалет, чтобы не ходить каждый раз на край острова.

Ежедневно обследуя территорию, Сидоров находил кучу полезных вещей и не переставал удивляться, почему их выбрасывают. Ведь многие из них, ещё даже не распакованные, могли бы долго служить людям. И если для кого-то они оказались лишними, то для других наверняка пригодились бы. В конце концов он пришёл к выводу, что мир просто сходит с ума.

Жизнь Сидорова более-менее стала налаживаться. Единственное, что угнетало, это одиночество. Ни одной живой души вокруг. Лишь однажды, когда Иван опустил сетку с рыбой в воду, из глубины вдруг вынырнула огромная акула и, мгновенно откромсав кусочек острова, вместе с уловом исчезла в пучине. Так прошла неделя.

И вот однажды Сидоров, как всегда после завтрака восседая в кресле, вдруг обнаружил что-то необычное на горизонте. Постепенно по мере приближения стали вырисовываться очертания большой лодки с людьми, и можно было различить около пятидесяти темнокожих мужчин, женщин и детей.

Их появление обрадовало и вместе с тем озадачило Сидорова. «Уж не людоеды ли какие, – подумалось ему, – сожрут ещё с голодухи и не подавятся, сразу видно – дикари». Он на всякий случай обернулся в брезент, нахлобучил блестящую жестяную банку на голову и взял длинную палку.

Когда лодка причалила, измождённые путешественники выгрузились на берег. Иван гордо подступил к ним и, простерев руки к небу, громко произнёс: «Я король Робинзон Второй, а это моё королевство. Ай Эм «кинг»». Все прибывшие напряглись и застыли в нерешительности. Сидоров не дал им опомниться и твёрдо приказал всем: «На колени», – сопроводив красноречиво свои слова палкой-жезлом.

Ослабевшие люди покорно рухнули на поверхность владений самозваного короля. А Иван проследовал в своё бунгало и, жестом подозвав одного из мужчин, спросил: «Я Робинзон, а ты ху?» Мужчина молчал, но после несколько раз повторенного вопроса наконец-то заулыбался и ответил «Матумба». «Назначаю тебя главным моим слугой Матумба», – сказал король и вручил ему несколько бутылок воды и коробок с едой. «Разрешаю вам поселиться в моем королевстве, гоу туда, шнель». И Сидоров палкой показал в сторону. Матумба поклонился, что-то сказал соплеменникам, и они пошли в глубь острова.

Постепенно люди освоились, мужчины разбрелись добывать себе пищу и воду, а женщины, покормив детей, стали сооружать лежанки и готовиться к ночлегу. Иван, поняв, что ему ничто не угрожает, успокоился, поужинал и прилёг в своём шатре. Вдруг он услышал, что кто-то его зовёт. Сидоров выглянул.

Перед ним стоял Матумба вместе с молодой девушкой. Он начал что-то бормотать, показывая на негритянку, потом подтолкнул её в глубь палатки и, кланяясь, исчез в темноте. «Ты вот что… давай иди отсюда, мне спать надо», – решительно приказал Иван и указал рукой в сторону, где разместилось племя. Однако та отрицательно замотала головой, села на брезент в позе лотоса и, ткнув себя в грудь, произнесла: «Таонга». «А мне хоть таонга, хоть маонга, хоть принц датский все равно, сиди, если хочешь в темноте, а я спать буду», – сказал Сидоров и лёг на диван, загасив светильник.

Через какое-то время он услышал шорох и, почувствовав прикосновение, вскочил. Перед ним стояла Таонга и держала в руке какой-то пузырёк. «Ты это чего, отравить меня хочешь? – закричал король. – Совсем рехнулась, пошла вон, дура». Девушка заплакала, бубня сквозь слезы: «Мистер массаж, мистер массаж…» Так продолжалось не менее получаса, после чего Сидоров не выдержал и сказал: «Да ладно не реви, иди, уж коль тебе приказали, делай свой массаж» – и поманил Таонгу к себе. Та тут же перестала плакать, заулыбалась и подползла к Ивану. Она налила на ладонь ароматную жидкость из пузырька и привычными движениями начала растирать Сидорову спину. При этом девушка вполголоса затянула заунывную африканскую песню. Постепенно Иван успокоился. Нежные женские руки скользили по его измождённому телу, расслабляя каждую мышцу и снимая напряжение последних дней. Затем Таонга скинула платье и склонилась над Иваном. Магический аромат пустыни и каких-то незнакомых пряностей исходил от её молодого тела. Он почувствовал, как упругая женская грудь сосками чиркнула по его коже, высекая первую искру влечения. Плотно прижавшись к нему, девушка в темноте своими губами нашла его губы и поцеловала так, что у Ивана перехватило дыхание. Её уже совсем не нежная, а решительная и требовательная рука поползла вниз и мгновенно возбудила в нем страстное желание, на которое Таонга тут же откликнулась. И тела их окончательно слились.

Никогда прежде Иван не испытывал такого блаженства. Он то крепко обхватывал бёдра девушки, то накрывал руками чаши её грудей, то впивался в мягкие губы. Тело Таонги в такт движениям передёргивали судороги, она тихо постанывала и прерывисто дышала. Казалось, что прошла вечность, прежде чем они исчерпали себя и, обессиленные, распластались на «королевском» ложе.

Проснулся Сидоров, когда уже ярко светило солнце.

Таонги не было, и все случившееся могло показаться лишь сном, если бы на столе не стоял приготовленный завтрак. Иван окунулся в бассейне, перекусил и пошёл общаться с населением острова. День пролетел быстро: было выучено несколько русских и африканских слов, необходимых для общения, состоялся совместный обед, и даже в честь короля был дан концерт силами местной самодеятельности. А вечером в темноте опять послышалось пение Таонги, и все повторилось, только ещё более длительно и страстно.

На третий день совместного пребывания под вечер что-то стало происходить с погодой. Сначала водную гладь растревожили порывы ветра, затем на горизонте появились свинцовые тучи, приближающиеся с внезапной быстротой, а через час над островом загрохотал гром, заблистали молнии, хлынул ливень. Все это произошло так неожиданно, что островитяне не успели подготовиться к шторму. Каждый из них старался хоть как-то укрыться от ветра и дождя и удержаться, чтобы не быть смытым громадными волнами. Сидоров на всякий случай привязал себя к закреплённом шесту, подпирающему свод его пристанища, что оказалось совсем не лишним. В середине ночи остров не выдержал напора бури и разломился на несколько частей.

Ураган бушевал всю ночь и только под утро покинул эти широты. Небо вновь стало голубым. На нем как ни в чем не бывало засияло яркое солнце. Очнувшись от ночного кошмара, Иван выполз из-под обломков и огляделся. Оказалось, что основную часть его владений унесло в неизвестном направлении. Он остался на крохотном островке, что не прибавило ему оптимизма. На большие запасы воды и еды надеяться не было никаких оснований.

И вновь Сидорову пришлось хоть как-то приспосабливать этот кусочек суши для проживания. После полудня, когда он отдыхал от трудов праведных, ему вдруг показалось, что вдали появилась какая-то точка. «Мираж», – подумал Иван. Однако точка не исчезала, а, наоборот, увеличивалась. Не веря себе, он стал тереть глаза, но потом понял, что, скорее всего, это корабль. «Не дай Бог не заметят, пройдут мимо», – испугался Сидоров и лихорадочно стал искать в куче хлама свою линзу. К счастью, её не смыло. Иван сгрёб кучу сухого мусора и, поймав в линзу солнечные лучи, стал добывать огонь. Через некоторое время пошёл дымок, а потом появились языки пламени. Все, что могло гореть, пошло в костёр.

На карту была поставлена жизнь. Если его не заметят, он останется здесь без малейшей надежды на дальнейшее существование. Через какое-то время Сидоров понял, что судно изменило курс и стало приближаться к нему. После всех переживаний силы вдруг покинули его. Он просто сел и безучастно стал наблюдать за тем, как спустили на воду лодку, как она приближается к острову. Как какие-то люди подошли к нему и чего-то спрашивают. Ему вдруг стало казаться, что все это происходит с кем-то другим и уж никак не с ним.