Текст книги "Может быть, найдется там десять?"

Глава 1

1

Ползун (на самом деле то был, по моему понятию, автобус то ли на воздушной подушке, то ли на антигравах) остановился, медленно опустился на полозья. Прозвучала информация на языке, которого еще за мгновение до того я не знал, но сейчас все понял, словно бы он был моим родным, русским. У выхода на минуту возникла легкая толчея: конечная остановка, пассажиры торопились выйти и пробежать те несколько метров, что отделяли нас от здания вокзала, – спешили, потому что снаружи был ливень и вода хлестала, казалось, со всех сторон: сверху, снизу и со всех румбов одновременно. Я вышел последним, в три прыжка достиг навеса, но внутрь не пошел, вместо этого присел на одну из скамеек, что стояли под навесом вдоль всего фасада.

Мне нужно было несколько минут полного одиночества. Такое своего рода тамбурное время, без которого не обойтись при внезапном переходе из одного мира в другой, совершенно непохожий на тот, где вы вот только что были. Эти минуты особенно необходимы, когда условия, в которые вас перенесли, являются для вас совершенно новыми, с ними не связано ничто в вашем опыте, и перед тем как предпринять хоть какое-то действие, обязательно нужно ощутить эту обстановку, почувствовать себя ее частью, пробудить в себе чувство дома, то есть чего-то хорошо знакомого и близкого, и лишь позволив хилому ростку этого чувства укорениться и подрасти, можно начинать действовать, не боясь сразу же привлечь к себе неприязненное внимание окружающих, что чаще всего приводит к быстрому провалу.

Так вот, сейчас я оказался именно в таком положении, потому что ни разу не бывал ни в этом мире, ни, естественно, в этом городе, огромном, судя по расстоянию, какое пришлось преодолеть ползуну-автобусу от въезда, где прямо в воздухе каким-то способом было начертано название города, до того места, где я сейчас сидел. Название было – Кишарет. Я знал, что в нем – в названии – на местном языке заложена идея величия и этого города, и (пусть и в меньшей степени) всего этого мира, поскольку здесь давно уже не осталось деления на разные государства, что свидетельствовало о почтенном возрасте местной цивилизации.

Итак, Кишарет, давай будем знакомиться.

2

Сперва я использовал возможности зрения. Фасад вокзала, перед которым я сидел, выходил на площадь, весьма обширную, с живым движением пешеходов, не подчинявшихся, похоже, никаким правилам. Они пересекали это пространство вдоль и поперек, кому как взбредет в голову – и ни одного регулировщика не было видно. Можно было удивиться, но я не успел, потому что в следующее мгновение понял: все в порядке, здесь просто нет транспорта, его потоки струятся по туннелям под этой площадью. Ведь и ползун, доставивший меня сюда, вынырнул из такого лишь в десятке метров отсюда и наверняка уедет снова в туннель. Интересно, какая часть транспортного движения в Кишарете упрятана под поверхность или, наоборот, – поднята на эстакады? Непременно нужно разобраться. Потому что от этого моя безопасность зависит в первую очередь. Однако перед тем, как встать и пойти, нужно еще пооглядываться.

Величина площади заставляла предположить, что я находился никак не в центре города. Ядром всякого поселения является его историческая, древнейшая часть, возникавшая по принципу минимальных расстояний, как правило, задолго до появления механического транспорта. Правда, бывали исключения, но они относились или к нашей Земле, где уже достаточно развитая цивилизация вдруг открывала для себя новые огромные территории, или же к мирам совсем молодым. Но они просто не могли успеть провиниться до такой степени, чтобы…

Стоп. Рано об этом. Думай дальше спокойно, не забегая вперед.

Ни одно здание из окружавших площадь не выглядело старше, чем… Я остерегся называть цифру, не ощутив еще темпа здешней жизни. Все это могло быть построено и десять, и сорок лет тому назад. Но, во всяком случае, история этих мест была молода, город явно рос – и это было очком в его пользу.

Атмосфера этого места показалась мне спокойной. Хотя какое-то напряжение в ней, безусловно, ощущалось. Но оно не вызывалось, как я почувствовал, страхом за свою безопасность или боязнью завтрашнего дня. Такое возникает, как правило, перед большим праздником или событием, способным повлиять на жизнь здешних обитателей в будущем. А каким будет это событие, помогло понять множество красочных, мигающих и переливающихся разноцветными огнями табло, стел, возникающих и тающих прямо в воздухе голографических фигур; все они предвещали наступление грандиозного празднества, а именно – первенства Альмезота по какой-то спортивной игре; сути ее я еще не понял, но ясно было, что в поединке сойдутся две команды, борющиеся за один мяч. Вообще-то, везде, где живут люди, спортивные игры в принципе похожи друг на друга, да суть ее меня и не интересовала. Однако вся эта реклама заставляла предположить, что никаких серьезных беспорядков, тем более глобального масштаба, здесь не ожидалось. Никакого конца света.

Но спортивная эта тема была не единственной; куда более фундаментальными казались такие тексты, как, например, «Покупайте! Продавайте! В этом – смысл жизни!», «На седьмой день Бог создал деньги!», «Самые выгодные проценты только в Храме» и еще много в таком же духе. Вероятно, это должно было свидетельствовать о том, что деловая жизнь в городе била, как говорится, ключом. Интересно, что такое «Храм»: неужели у кого-то хватило наглости, чтобы назвать так банк или другое финансовое учреждение? А хотя – здесь чужой монастырь, значит, и устав свой, а поспешные суждения редко оказываются верными.

Суждения – да, но не ощущения – им как раз нужно доверять.

Попробую выделить их в чистом виде. Отключившись от собственного настроения и от всего, что может мешать, в частности – от скверной погоды. Я закрыл глаза и представил, что дождя нет, все прекрасно, просто чудесно, солнце сияет вовсю, просто отсюда мне его не видно, так что, любезный капитан Ульдемир, поехали, пусть даже не трогаясь с места.

Прежде всего – действия на ближайшие часы. Мне предстоит: первое – здесь, на этом самом месте, дождаться друзей, всех пятерых. Не знаю, каким путем они будут сюда добираться, однако уверен: доберутся, не заставляя меня ждать слишком долго. Второе: найти более или менее надежное убежище, базу, откуда мы будем выходить на поиски и куда возвращаться. Третье – а может быть, и первое, – заранее представить себе, как мы – каждый из нас – должны будем тут выглядеть: одежда, манера двигаться – ни в коем случае не группой, это способно сразу же вызвать у окружающих какие-то подозрения, и тому подобное. То есть сейчас – наблюдать и, как говорится, мотать на ус. И, что еще важнее, попытаться уже сейчас, сразу заглянуть в мысли одного, другого, третьего, чтобы узнать, о чем аборигены думают, как чувствуют… Как живут, одним словом. Чем и ради чего. Что заставляет Ферму – а на самом деле, конечно, тех, кто куда выше, – думать о крайних мерах по отношению к этому миру, внешне вполне благополучному?

Для этого необходимо привести себя в состояние прибора: ничего своего, одна лишь объективность и точность. На краткое время отказаться от услуг зрения и слуха, не ощущать, только лишь настраиваться на проникновение в чужие мысли и чувства. Итак…

Я почти достиг нужной степени сосредоточенности, как вдруг почувствовал, что скамейка, на которой я до сих пор пребывал в несколько подмоченном одиночестве, ощутимо дрогнула, сбив мою не без труда достигнутую настройку.

Ах ты!..

3

Пришлось приоткрыть глаза, покоситься.

Ну, понятно. Кто существует для того, чтобы расстраивать и разрушать все мужские замыслы? Вот именно: женщина.

Во всяком случае, если быть точным, существо женского пола. Человеческая самка. «Женщина» для меня – слово высокое, по-моему, оно как титул, которого заслуживают единицы, а эта особь к ним никак не относилась. Мокрая курица, вот кем она была. И чего ради она села именно сюда, когда и правее, и левее стоит еще не менее десятка точно таких же сидений? Уж не из желания ли завести знакомство? Это со мной, чья последняя подруга была властительницей целого мира?! Ну, знаете ли…

Я откашлялся, как мне показалось, очень выразительно, скорее эти звуки напоминали рычание потревоженного – скромность не позволяет мне сказать «льва», но именно что-то такое я имел в виду. Однако непрошеная соседка, похоже, не бывала в национальных парках, даже зоосад не признавала, и мой рык на нее никак не подействовал, мокрые сосульки ее волос даже не дрогнули; она, как ни странно, не смотрела в мою сторону, и это уже само по себе было обидно.

– Мадам, – сказал я, стараясь сохранять полное самообладание. – Не будете ли вы столь любезны и не пересядете ли на другую скамейку? Прошу в ваших же интересах: я болен вирусной лихорадкой, которая распространяется капельным путем. И мне не хочется быть виновным…

(Я, понятно, передаю тут лишь смысл сказанного; звуки, которые при этом вырабатывались моими голосовыми связками, губами и языком, ничего общего с той речью, при помощи которой общаемся мы с вами, не имели, и сам я с немалым интересом вслушивался в то, что у меня получалось.)

– Иначе, – продолжил я, – мне придется попросить вон того господина…

И я кивнул в сторону медленно прохаживавшего вдоль фасада человека, в котором можно было опознать полицейского (или как они тут назывались), даже будь он без формы, традиционной дубинки и не менее традиционного дистанта на правом боку.

Однако курица на мои слова никак не откликнулась; лишь бросила в сторону приближавшегося стража порядка мгновенный взгляд – свидетельство того, что мой меморандум был ею услышан и правильно понят. И только после этого решила уделить какое-то внимание мне. Оно выразилось в словах:

– Только приехал, верно? Не встретили. На гостиницу не тянешь. Могу предложить комнату. Все удобства. Никакого контроля – сверх обычного. Недорого, дешевле бывают одни койки. Годится? Если, конечно, у тебя все в порядке.

Я быстро просчитал. Вообще-то, вариант был не из самых плохих. В гостинице сразу попадаешь в контрольную сеть, где достаточно быстро придут к выводу, что тебя, вообще-то, на свете не существует, и доказать обратное будет трудно. К сожалению, Ферма, как и все прочие места концентрации Сил, настолько уверена в собственном могуществе, что, наделяя нас какими-то частицами своих возможностей, совершенно не задумывается о таких мелочах, как, скажем, убедительная легенда или хорошо сфабрикованные документы да и деньги, имеющие хождение. Обо всем этом предоставлено заботиться самим исполнителям. А у меня на это просто еще не было времени, я, можно сказать, только что родился в этом мире. Деньги, как я надеялся, привезут с собой друзья – хотя бы ассартские, их наверняка можно будет где-то поменять. Посему об отеле и речи быть не могло. Но и на комнату у меня денег не было, да и документы эта дамочка наверняка потребует. Если так открыто предлагает услугу – значит, действует официально, что означает прежде всего регистрацию в органах власти. Жаль, но сейчас я просто не готов воспользоваться представляющимся вариантом. Будь экипаж уже здесь – другое дело, но они еще где-то в пути. Следует отказаться – но так, чтобы не вызвать подозрений. Сказать, что нет денег, – нельзя: тогда я сразу попаду в категорию бродяг, а тут к ним наверняка относятся не лучшим образом, как и во всех мирах с такой структурой общества – то есть в большинстве их. Интересно, а сел бы я на другую скамейку – она и тогда полезла со своим предложением? Наверняка, похоже, это ее источник дохода, она на работе.

– Очень любезно с твоей стороны, – ответил я вежливо. – Но у меня проблем нет, просто мои встречающие задерживаются. Вот-вот подойдут. Спасибо.

– А-а, – протянула она разочарованно и отвернулась: больше я ее не интересовал. И прекрасно. Зато очень плохо то, что мои до сих пор не появились, а маячить тут долго нельзя: увидев, что никто так и не удосужился меня встретить, она наверняка повторит приглашение, а второй отказ может уже вызвать определенные подозрения. А полицейский – рядом, и, похоже, их деловые отношения хорошо налажены.

И действительно, он, поравнявшись с нами, окликнул ее, как старую приятельницу:

– Привет, Вирга! Как сегодня – нормально?

– Да нет, его тут встретят, говорит.

Он медленно повернулся и направился к нам. Я слегка встревожился: эта женщина вполне могла оказаться и каким-нибудь агентом, помогающим вылавливать незаконных иммигрантов; такие всегда толкутся на каждом вокзале, в каждом порту – морском, воздушном или космическом. Остановился в трех шагах. Окинул меня профессиональным взглядом. Но, видимо, не обнаружил ничего такого, что заставило бы его заинтересоваться мною всерьез. Да и то – внешне я, пожалуй, ничем не отличался от здешнего люда. Обыватель средней руки, не более…

– Ничего, – снова услышал я его слегка охрипший от непогоды голос. – До Малиретского осталось недолго, там кого-нибудь сговоришь. Только не заламывай, слышишь? Провинциалы – народ прижимистый. Плюс два от вчерашнего – больше не задирай. Сечешь? Два дикона – на большее сегодня не рассчитывай. Ты промокла вся – иди подсушись внутри. Вечерком приду, да?

Она пробормотала что-то, явно неодобрительное, судя по интонации; в лексиконе, внедренном в меня, точного перевода не нашлось. Но следующие слова оказались понятными:

– Ну, конечно, буду ждать.

Меня они, очевидно, совершенно не стеснялись. Это к вопросу о нравах. Мелочь, однако многозначительная.

Полицейский двинулся дальше, вышагивая вдоль фасада. А женщина поднялась, слегка потянулась, сказала, ни к кому вроде бы не обращаясь:

– Ну, я – под крышу.

И направилась к вокзальному входу. Блюститель порядка, уже отойдя, снова одарил меня внимательным взглядом, помедлил секунду-другую, возможно, ожидая – не последует ли с моей стороны какого-либо заявления, скажем, на тему приставания со стороны незнакомой дамы. Я едва заметно качнул головой, как бы давая понять, что все в порядке. Он так же скупо кивнул и продолжил патрулирование.

В глубине души я был зол на них обоих. Я не забывал, что моей основной и, по сути, единственной задачей на этой планете было – отыскивать тех немногих людей, что еще продолжали производить Тепло, иными словами – вести жизнь духовную, потому что Тепло и Свет только и создаются духом и никак не плотским телом с его примитивными интересами и стремлениями. Эти двое вольно или невольно отвлекли меня от дела, я даже и их самих едва не просмотрел. Упущение. Надо наверстывать.

Снова пришлось потратить пару минут, чтобы привести себя в должное состояние. И наконец я смог заняться делом: закрыл глаза, и…

О Господи! Ну и ну!

Так воскликнул я – разумеется, мысленно, – просмотрев с десяток людей из числа находившихся поблизости, немного разобравшись с их мыслями, желаниями, сравнениями…

Молодой, скромно, но аккуратно одетый человек: «Если после взлома деньги перегнать во Второй Малиретский банк, а оттуда сразу же – в его филиал на Шинаде, то там их никогда не найдут, и я через полгода смогу…»

Средних лет дама: «Сама я о нем сообщать не стану, но все это передам Ферну, пусть сам постарается освободить это местечко для себя. Главное тут – не продешевить – надо посоветоваться с Тамирой, сколько можно требовать за такую информацию».

Недурного облика девица: «Сперва пусть отдаст приказ, после этого я с ним лягу. А так, как он хочет, – не выйдет, милый, дуры вымерли давно уже».

Солидный господин: «Задержать платеж хоть на три дня – тогда я их хоть еще раз оберну через Шника, и все будет – лучше не надо!»

Такие вот мысли, желания и настроения были явно преобладающими. А если попытаться расчленить их на составляющие, веселее не становилось. Получалась примерно такая табличка:

Любовь – 2 %.

Дружба – 1 %.

Честность – 1 %.

Порядочность – 0,5 %.

Доброта – 1,5 %.

Законопослушность – 0,5 %.

Неподкупность – 0,1 %.

Верность – 0,3 %.

Сострадание – 0,1 %.

Все это – отдельными крохотными островками в океане, имя которого было – нажива. Как цель и смысл всего. Ее было 82 %, остаток приходился на жадность и хитрость.

Я предполагал подобное. Но не до такой же степени! Кстати, с первенством Альмезота по игре в мяч это как-то не монтировалось.

«Ладно, – принялся я утешать себя. – Нельзя на основании поверхностного впечатления делать серьезные выводы. Нужен глубокий анализ. И без друзей теперь тем более не обойтись. Надо еще раз попробовать установить с ними связь».

Но прежде – убедиться в собственной безопасности.

Я снова расслабился; в таком состоянии легче всего ощутить постороннее внимание. Человек обладает всеми необходимыми механизмами для того, чтобы чувствовать на себе не только чужие взгляды, но даже (хотя это сложнее) и мысли. Нет, все говорило о том, что я был совершенно свободен от воздействий – даже от простого любопытства. Значит, можно было приступить к работе.

Настройка на нужные каналы заняла немало времени, как это почти всегда бывает, когда устанавливаешь связь из новой, неосвоенной точки пространства.

Послание мое состояло лишь из нескольких слов. Странно, что сигналы обратной связи так до меня и не дошли. Я попытался нашарить каналы моих друзей, но тщетно. Тому могло быть несколько причин, не вызванных чьим-то противодействием, так что бить тревогу было рановато. Но сидеть тут и ждать у моря погоды выглядело неоправданной потерей времени. Нужно было, самое малое, найти какую-то крышу. Интересно, нельзя ли как-то устроиться тут, на вокзале? Мы ведь сюда ненадолго, люди мы неприхотливые, можем и на скамеечках переночевать…

4

Я поднялся наконец с изрядно надоевшей скамейки, мимолетно порадовавшись тому, что дождь наконец закончился. Не знаю, надолго ли: тучи по-прежнему висели низко и были явно, как говорится, в интересном положении.

Мне было совершенно все равно, куда идти: направо или налево, на север или юг. Я на миг задержался. Мимо пробежала собака мелкой рысью; ее почти совершенно цилиндрическое тело, если не смотреть на быстро-быстро семенящие ноги, как бы летело по идеальной прямой, нимало не колеблясь. Может быть, она для того тут и появилась, чтобы указать мне направление?

Я вышел из-под навеса. Оставаться тут дальше означало бы зря мозолить глаза хотя бы тому же полицейскому; люди, чьей задачей является следить за порядком, в любом населенном мире размышляют, в общем, одинаково. Все попадающие в поле зрения стражей порядка сразу же определенным образом классифицируются, относятся к какой-то знакомой и понятной части населения – исходя из их поведения. И в какой бы части Мироздания ты ни находился, если твое поведение не укладывается в один из стереотипов, ты сразу же попадаешь в категорию подозреваемых. У полицейского немедленно возникает желание разобраться с тобой, узнать, кто ты и зачем, убедиться в том, что твоя необычность лишь кажущаяся и на самом деле ты не представляешь никакой опасности, или, наоборот, решить, что подозрения обоснованны и тебя следует, самое малое, задержать до выяснения.

Так что размышлять мне было особо некогда, нужно незамедлительно что-то предпринять, чтобы стать тут своим, не вызывающим никаких подозрений – и при этом оставаться если и не на вокзале (если не получится), то где-то в этом районе, потому что именно сюда должны прибыть все мои друзья. Что же я могу сделать прямо сейчас, сию минуту? Снова он глядит на меня, медленно поворачивается, идет ко мне…

Глава 2

1

Уве-Йорген Риттер фон Экк незаметно для самого себя погрузился в невеселые размышления. Это свойственно людям действия, когда именно действия им не хватает, когда в жизни теряются ориентиры и вещи, только что ясные и понятные, вдруг становятся туманными, неопределенными, как если бы ты вдруг оказался в слепом полете, управляя самолетом, не оснащенным необходимыми для этого приборами. Когда перестаешь понимать, где земля, где горизонт, где твой ведомый и где – возможный противник…

И возникает вопрос, самый простой и очень насущный: а зачем я вообще здесь? И еще проще: а зачем – я?

А где я хотел бы быть сейчас? Дома? Но где мой дом? Muenchen, Bayern, Deutschland, die Erde? Я был там совсем недавно и – честное слово – нигде не чувствовал себя до такой степени чужим, как там. Не помню даже, какой там у них – у нас? – век. Даже климат, по-моему, изменился. Мне стало казаться, что я где-нибудь на юге Франции, как в начале сорок первого, когда мы…

Пустые воспоминания. Они больше не греют.

Кто я? Кто такие – все мы? Что у нас общего?

Планета Земля – но мы ей больше не нужны. Хотя бы потому, что мы там давно мертвы. У меня там нет даже потомков: не успел вовремя обзавестись.

Если есть дети – значит, ты обладаешь, самое малое, одной целью: сохранить их, вырастить, продолжить род…

А если нет – нужна другая цель. Мне казалось, что она есть – у меня, у каждого из нас, – пока здесь, на Ассарте, шла война. Почему я не погиб на ней? Я оказался бы теперь напарником иеромонаха Никодима, человеком Космоса, космитом. Но лучше ли это? Не знаю, не пробовал. Вернее, мне не позволили – тогда, когда я был сбит, – но об этом не хочется вспоминать. Никодиму что: он с людьми Высших Сил общается запросто, приучен чуть ли не с детства. Но мы, военные, так не умеем. Слишком далека наша профессия от того, чего хотят они. Наше восприятие мира проще и действенней.

Экипаж понемногу распадается, я чувствую. Капитан куда-то исчез. Что делать мне? Создать межзвездный легион, что ли? Предлагать услуги всем, кому они потребуются? Не даром, конечно. Кстати, и деньги заведутся, а то без них не очень-то… Властелин нас еще как-то кормит, но это, чувствуется, ненадолго.

Или как следует напиться? Но это ведь не выход.

Мы больше никому не нужны. Никому – значит, и самим себе.

И, следовательно…

– Риттер фон Экк!

Рыцарь вскочил. Не размышляя: сработал рефлекс при звуках командного голоса, прозвучавшего, впрочем, лишь в его сознании.

– Zum Befehl!

– Узнаешь меня?

– Так точно, Мастер!

– В отсутствие капитана командуешь экипажем ты.

– Я готов!

– Ставлю задачу: любым способом в полном составе достигнуть мира Альмезот. Там передашь командование капитану. Он разъяснит дальнейшую задачу. Вопросы есть?

– Дело серьезное? Какова численность противника?

– Миллиардов шесть-семь.

Рыцарь улыбнулся:

– Благодарю за доверие, Мастер.

Уве-Йорген проговорил, как и полагается командиру, – медленно, строго, весомо:

– Мастер сказал ясно: прибыть в полном составе. А из нашего списочного состава Пахарь никогда не исключался. Однако я не вижу его среди нас. И я не осмелюсь доложить капитану, что распоряжение Сил не может быть выполнено. То, что у иеромонаха нет физического тела, вовсе не значит, что он освобожден от обязанностей члена экипажа. Кто-нибудь думает иначе?

Никто из троих, к кому обращался Рыцарь, не возражал. Лишь Питек молвил:

– Пахарь прибудет, он в курсе. Но тела для него сейчас тут нет. И найти его не так просто: нужна полная совместимость с его тонкими – иначе он мало на что будет способен, занимаясь своими внутренними проблемами.

– Что же, неужели мы вчетвером не можем обеспечить нашему товарищу подходящего тела? – спросил спартиот.

– Найдем, – сказал Гибкая Рука.

– Когда? – поинтересовался Рыцарь. – Завтра? Через месяц?

– Мастер говорит: «Немедленно», – напомнил индеец.

– Найдем очень скоро, – без тени сомнения произнес Питек.

– Ты уверен? – решил уточнить Рыцарь.

– Я всегда уверен, – ответил Питек.

2

Старческий Дом. Это название, придуманное экипажем, прижилось в Сомонте. Не в официальных документах, конечно. В них это строение вообще не упоминалось, как и многое другое. Такое случается в первые месяцы послевоенного (он же предвоенный) периода. При этом не играет роли – была ли война победоносной или же завершилась поражением: не так уж редко то, что казалось первым, на деле оборачивается вторым, и наоборот, конечно. Название укоренилось в том мире, в той среде, которые при взгляде из нормальной жизни могут показаться иррациональными, дикими, неправдоподобными. Но в пору, когда распад уже вроде бы завершился, а созидание еще не началось, – в эти дни именно мир беспорядка и безвластья, мир развалин, кое-как вырытых землянок и сооруженных из мусора хижин, безлюдных в светлое время и оживающих с приходом темноты улиц, оборванных и истощенных людей, передвигающихся не обычной нормальной поступью, но короткими перебежками от одного укрытия к другому, словно бы в городе еще идут бои, – вот этот мир и является единственно реальным и живым. И поскольку он действительно существует, то в нем происходит и общение людей, и обмен информацией, и возникают новые понятия, отношения, новые иерархии, а также и новые имена и названия. Наподобие уже упомянутого выше Старческого Дома.

Дом этот сам собою стал заметным ориентиром в новой городской топографии хотя бы потому, что был единственным уцелевшим в этой части кольца; по нему вскоре и улицу, на которой он стоял, стали называть Старческой. Былое ее имя проезд Желтых Роз никак не сочеталось с холмами битого бетона и искрошенного кирпича, на которых, естественно, не только розами не пахло, но и до одуванчиков было еще ох как далеко.

Человек по имени Кушелик, которое в этом мире успешно сменилось на кликуху Кошелек, практикующий грабитель, осторожно приближаясь все к тому же пресловутому дому, о цветочках думал меньше всего, а вместо того прикидывал – что здесь можно будет взять и кому потом сдать с наибольшей для себя выгодой. Отвлекало его от этих мыслей разве что недоумение: каким это образом приюту старых песочниц удалось просуществовать в целости и, похоже, сохранности по сей день? Он мог объяснить это лишь одной причиной: полным или почти полным моральным разложением местных урканов, которым, похоже, просто лень было добираться сюда (и в самом деле, от более или менее людных центральных кварталов Первого, внутреннего, кольца путь в эти места занимал несколько часов, проехать же, даже имейся на чем, было никак невозможно). Да, война плохо повлияла и на эту часть общества, лишила ее былой лихости и стремления взять побольше, заставила удовлетворяться меньшим фартом – зато быстрым и не требовавшим заметных затрат энергии. В центре столицы авторитет криминала стоял выше, чем кого угодно другого, и сопротивления его представители почти не встречали.

Ну, это их проблемы – таков был вывод Кошелька. Сам он предпочитал операции другого рода: вылезать не часто, но по-крупному, если уж брать, то брать побольше. И дело, на которое он шел сегодня, обещало стать именно таким.

Уже само название дома обещало успех: Старческий Дом был, иными словами, просто богадельней – так рассуждал Кошелек. Старики же, перебираясь в это последнее, надо полагать, жилье, забирают самое ценное и портативное из всего, что успели нажить за долгую жизнь. Конечно, в нормальное время их барахло вряд ли бы котировалось, но в такие поры, как нынешняя, когда самые серьезные ценности уже прибрали к рукам воюющие стороны – прежде всего генералы и офицеры, да и солдатня – те, что порасторопнее, и не только прибрали, но и, возвращаясь в свои миры, постарались увезти с собой, – в нынешние времена не приходилось пренебрегать ничем, что могло иметь рыночную стоимость.

Кошелек был не ассаритом, но одним из тех воинов Десанта Пятнадцати, кто предпочел не возвращаться в родной мир, а остался здесь – по крайней мере, на какое-то время, пока дома определенные службы перестанут проявлять неприятный интерес к некоторым деталям его биографии. Впрочем, даже эта информация о Кошельке являлась не вполне точной, потому что, будучи и на самом деле солдатом Десанта Пятнадцати, он не был гражданином ни одной из этих планет. Но родился и большую часть жизни провел в мире, никакого участия в суете вокруг Ассарта не принимавшем и занятом целиком своими проблемами.

Имя этого мира – Альмезот.

На этой планете, достаточно отдаленной от той области Мироздания, в которой находится и Ассарт, и все прочие упоминавшиеся нами миры, Кошелек некоторое время вел тот образ жизни, какого продолжал придерживаться и здесь; правда, в более крупных масштабах. Однако условия для его деятельности там в последние годы ухудшались с такой быстротой (поскольку он поссорился с кем-то из тамошних авторитетов), что он счел за благо сменить место жительства и уже обдумывал, каким образом осуществить это будет проще и надежнее всего. У него были основания полагать, что с легальным выездом возникнут затруднения, поскольку имя его было уже достаточно известно властям, и лишь высокое умение позволяло ему избегать неприятных встреч и разговоров с представителями определенных служб государства, когда и до далекого Альмезота добрались вербовщики Пятнадцати миров, вносившие свою лепту в подготовку Десанта. Кошелек сразу же сообразил, что более надежного способа покинуть родину ему не представится. Завербованных из этого мира отправляли с легкостью, справедливо считая, что к сливкам общества они никак не относятся, а являются шантрапой, от которой избавиться – святое дело, тем более – за чужой счет. Это не означает, что Альмезот был миром бедным; совсем наоборот. Но считать деньги и там умели – и, пожалуй, лучше, чем в других местах.

Вот так, тихо-мирно, Кошелек оказался на Ассарте, где, правда, некоторое время не было ни мирно, ни тихо. Однако здоровый инстинкт самосохранения помог наемнику выжить, отделавшись парой царапин, а опыт жизни на Альмезоте – быстро создать вокруг своего имени даже некоторую уголовную легенду, которая если и не вполне соответствовала истине, то, во всяком случае, немало способствовала его авторитету среди коллег и страху, какой стало испытывать к нему подвальное население великого города Сомонта.

А пока мы неторопливо излагали, так сказать, жизнеописание нового для всех участника предстоящих событий, он успел без помех, разве что разок-другой споткнувшись в густой темноте в особо неудобных развалинах, приблизиться вплотную к дому, обойти его, найти вход, с легкостью одолеть пять ступеней, что вели к двери, затем убедиться в том, что она не заперта и вообще никак не подстрахована от нежелательных посещений, а далее – мельком ощутив даже некоторое сочувствие к престарелым и потому беспомощным обитателям уединенного жилища – отворить эту дверь, сделав это достаточно бесшумно, и наконец завершить свое путешествие, оказавшись в длинном и неожиданно совсем неплохо освещенном коридоре. И даже сделать по нему первые и вовсе не робкие шаги, распахнуть первую попавшуюся дверь и увидеть наконец живого старика. А еще даже не успев увидеть, громко и выразительно проговорить заранее заготовленное: