Текст книги "Может быть, найдется там десять?"

Глава 5

1

Итак, нелегально прибывшие в мир Альмезот пятеро, заняв два смежных номера, стали приводить себя в порядок и готовиться к отдыху. У них для этого имелось шесть часов, поскольку в капитанском послании было оговорено: если первый контакт почему-либо не удается, то второй должен состояться через шесть часов – но тогда уже ожидать не час, а вдвое меньше. Успели вымыться, с удовольствием поели бы, но было нечего, а пытаться раздобыть что-нибудь, не зная порядков, даже и того, как тут что оплачивается, – не рискнули. И решили: сперва отдохнуть, а потом они, конечно, встретят капитана, и уж он растолкует, что и как делать.

И только-только разошлись по постелям, как в дверь стали стучать – сильно, настойчиво. Выразительно. В ту дверь, за которой был двухместный номер, занятый Рыцарем и Питеком.

Они переглянулись и решили было оставить стук без внимания. Но он повторился – и еще сильнее. Такой грохот мог привлечь внимание соседей или персонала, и Питек сказал:

– Вот кому-то приспичило! Рыцарь, будь на «товьсь!».

Подошел бесшумно к двери. Вслушался. Поднял один палец, что означало: по ту сторону ее – один человек. Слух у Питека был таким, что стук сердца он улавливал и за десяток метров – особенно если человек перед этим совершал какие-то усилия. Распахнул дверь.

За нею оказалась женщина. Не то чтобы уж очень, но в общем ничего. А Питек всегда испытывал слабость к женщинам. Даже в гостиницах. Даже к незнакомым. Платить, правда, было нечем, но эту проблему он как-нибудь уладил бы. Другое дело – что на второй койке расположился Рыцарь, а Уве-Йорген в этом отношении был не мужиком, а каким-то чистоплюем и ничего подобного не допустил бы. Просить же его побыть в соседнем номере сейчас у Питека и язык не повернулся бы. Поэтому он сказал сожалеюще:

– В другой раз, красавица. Жаль, конечно, но… И в номер рядом тоже не обращайся.

Женщина же, пока он говорил, смотрела на него таким взглядом, словно сравнивала то, что видела, с каким-то образцом, хранящимся в ее памяти. И едва он умолк, спросила:

– Ты Питек – так ли? – говорила она на линкосе бегло, но с сильным акцентом. Понять ее было можно, однако приходилось напрягаться.

– Ну, так, – ответил Питек, несколько опешив.

– Один-девять-два-девять.

И секунды не потребовалось, чтобы оценить сказанное. После чего Питек повернулся к своему соседу. Но Рыцарь и сам услышал – и оказался уже на ногах, командуя:

– Впусти. Закрой дверь. И поднимай всех. По тревоге!

И нежданной гостье:

– Доведешь до места. Так?

Она, однако, ответила неожиданным:

– Сколько заплатишь?

Впрочем, это Рыцаря не испугало, хотя и слегка удивило. Они уже не были на абсолютной мели: вместе с гардеробом позаимствовали у побежденных и кошельки в соответствии с древней дилеммой: кошелек или жизнь. Правда, представления о здешних ценах у них еще только начинали складываться. И были они не очень-то благоприятными. На Ассарте все стоило куда дешевле.

– Сколько возьмешь?

– По дикону с головы, всего, значит, пять.

Рыцарь готов был кивнуть, но вмешался Питек: интуиция подсказала ему, что если сейчас не поторговаться, это покажется подозрительным.

– Да ты в своем уме? Три за всех, и дело с концом.

Женщина усмехнулась:

– Тогда ищи сам. Может, к утру и отыщешь.

И добавила еще:

– Если бы не Гер вас ждал, вы бы и десяткой не отделались. Ну, решайте. А то мне здесь делать нечего, зря время теряю.

Упомянутый ею Гер был фигурой неизвестной, но цифровая команда могла исходить только от Ульдемира. Он ждал, и выбирать не приходилось.

– А ты точно доведешь? Не то смотри – мы люди крутые!

– Ох, испугал. Так срядились?

– Ладно, бери свои пять. Веди.

– Так бы и сразу – уже на полдороге были бы…

2

Может быть, конечно, Вирге и не следовало брать деньги с людей, зачем-то понадобившихся Геру? Ну а почему работать на них даром? Такое не принято. На свете все измеряется деньгами и все делается ради них, это волшебная материя, которую можно превратить во все, что угодно, а с другой стороны – и все, что угодно, можно превратить в деньги – правда, уже по другому прейскуранту.

С этим убеждением Вирга, как ей казалось, появилась на свет, с ним прожила свои тридцать с лишним альмезотских лет (что, в общем, почти соответствует земным) и ни разу в нем вроде бы не разочаровывалась. Правда, за последние годы все чаще возникали у нее какие-то, ну, не сказать, что сомнения, но ощущение того, что на самом деле это не совсем так, а может быть, и совсем не так. Что на свете может быть и даже, наверное, есть что-то не менее, а даже более важное, чем деньги, чем диконы и даже галлары, что-то такое, что не выражается в цифрах и потому не вмещается в рамки бухгалтерии. Такие вот непонятные ощущения стали возникать. Однако Вирга об этих странных чувствах никому, конечно, не говорила, и когда они в очередной раз начинали шевелиться в душе, старалась побыстрее их прогнать, забыть, вернуться к нормальным и жизненно важным мыслям, а если получится – побыстрее найти еще одного постояльца и взять с него хоть на чуточку, да больше обычного; это помогало. Вот и сегодня вдруг, ни с того ни с сего возникли вдруг там, у вокзала, подобные сомнения – и она сейчас торопилась избавиться от них.

Единственным человеком, с которого она денег не взяла бы – да и не брала на самом деле, – был Гер, но это – особая статья. Гер был ее крышей, охранял и берег, не мешал заниматься своим делом, а главное – и он с нее денег не брал. Не значит, конечно, что она ему не платила; платила с самого начала, с того дня, когда, оставшись в одиночестве после того, как родители сгинули неизвестно куда, она, совсем зеленая, семнадцати годков, вынуждена была сама себя обеспечивать. Выбор был небольшой, и, скорее всего, оказалась бы Вирга на улице, если бы не единственное оставшееся после родителей наследство: дом. Пусть и не Бог весть какой, пусть и не близко от кишаретского центра, – но был он, в общем, современным домиком с удобствами, даже с садиком, пусть и в носовой платок размером, четыре жилых комнаты. Она быстро сообразила, что ей и одной комнаты за глаза хватит, а то и вообще можно на кухне жить, там места хватало, а жилье сдавать: в Кишарете всегда толклось полно народу со всего мира, и хотя гостиниц было немало, но если за постой просить хотя бы чуть поменьше, клиентов найдется достаточно. Этим она и начала заниматься, но едва заселила третью комнату, как явился к ней гость, на какого она не рассчитывала: добрый молодец, понятным языком объяснивший, что дом – вещь такая: сейчас есть, а через час глядишь – и одни головешки остались, ку-ку. А чтобы дом стоял и дело процветало, хватит ей сорока процентов выручки, остальное же отдай, не греши. Она, умненькая, не стала ни возмущаться, ни даже торговаться, только кивала головой в знак согласия. Из того, что успела получить, тут же пришлось шестьдесят процентов отдать. Визитер ушел, похвалив за разумный подход к делу. Она же, после простеньких расчетов, поняла, что сорок процентов ее не вывезут: дом, конечно, приносит деньги, но их и вкладывать в него нужно постоянно, тем более что постояльцы, зная, что не у себя живут, и вели себя соответственно – после каждого из них приходится что-то приводить в порядок. А кроме того, и питаться как-то нужно, и время от времени обновлять гардероб, потому что ведь когда ищешь клиента, то сама являешься как бы живой вывеской своей фирмы и выглядеть должна соответственно. Если ты в обносках, к тебе и пойдут такие же, а у таких нередко случаются сбои с оплатой, иные пытаются улизнуть, так ничего и не заплатив, а это говорило о том, что, с одной стороны, крыша, конечно, нужна, но с другой, сорок процентов – это все равно что даром работать на дядю. Нужна была другая крыша – и Вирга довольно быстро поняла, где надо ее искать. И нашла.

Ей в этом, конечно, повезло, потому что полицейский по имени Гер, только недавно переведенный в патрульную службу из вневедомственной охраны, жил тут неподалеку в однокомнатной квартирке. Так что им приходилось пересекаться в окрестностях. Она начала при встрече ему улыбаться; он, понятно, это заметил, ему это польстило, потом она однажды остановила его, обратившись с каким-то пустяковым вопросом, касающимся его службы. Разговорились; она пригласила его заходить, он воспользовался приглашением, и за чашкой душистого травника она как бы невзначай пожаловалась ему на свои обстоятельства. Гер нахмурился, развивать тему не стал, пообещал только выяснить, кто и что. Но уже через два дня, снова придя в гости (с коробочкой пирожных), сказал, что проблема решается: ее «крышники» не от серьезных домов и кланов, а так, шантрапа, самодеятельность, так что справиться с ними особого труда не составит. И действительно, в очередной день – а тот парень приходил раз в неделю, по понедельникам, – визит не состоялся, да и вообще никогда больше Вирга о них ничего не слыхала. Она испытывала огромную благодарность и понимала, что это тоже не даром и за это придется платить – надеялась только, что меньше. Этот вопрос она без обиняков задала при первой же встрече после того понедельника: спросила – сколько. Он помолчал, глядя то ей в глаза, то отводя взгляд куда-то в сторону, потом сказал: «Я человек серьезный (это она уже поняла) и понимаю: с тебя если брать сколько полагается – сгоришь, у тебя ведь ни корней, ни связей, а если брать мало – мне как бы будет обидно, да и если узнают – перестанут уважать. Я ведь не только тебя крышую. Есть другой вариант. У меня сейчас никого нет. Ты девушка приглядная и умная. Значит, так: деньгами я с тебя ничего брать не буду. А буду, как говорится, натурой. Если, конечно, согласишься». И взглядом задал вопрос: да или нет?

Она уже с первых его слов поняла, о чем пойдет речь, и заранее этот вопрос решила. Такой вариант еще раньше возникал в ее собственных мыслях. И не только по причинам денежным. Она уже убедилась, что таким, как она, одиночкам в жизни приходится трудно. Постояльцы, как правило, были мужиками в активном возрасте, и все их прикасания, похлопывания и раздевающие взгляды заставляли все время жить в напряжении: проституткой становиться она не собиралась. Опыта в обращении с козлами у нее практически не было, не успел сложиться, в семье порядки были строгие; и тут она, сама того не желая, не умея защититься, уступила один раз одному, другой – другому, никакой радости от этого не испытав, напротив, лишаясь уважения к себе самой, без которого жить нельзя. И мысль о Гере как ее мужчине – нет, не муже, такого поворота она пока даже в мыслях не допускала, но близкого человека, к чьей помощи и защите можно прибегнуть, – мысль эта успела у Вирги утвердиться. Опять-таки не о любви речь шла, она уж точно этого чувства не испытывала, да и он, пожалуй, тоже, но какое-то влечение было, физически он был мужик ладный, характер вроде бы терпимый, хоть и мрачноватый – ну, у него служба такая, специфическая (это слово она не без труда обнаружила в своей памяти), – чего же лучше? Поэтому сейчас она даже не попросила минуты на размышление, но ответила сразу:

– Да. Но с условиями.

Он поднял брови и даже, кажется, слегка усмехнулся, что ему, вообще-то, не было свойственно.

– Жениться на мне ты не собираешься…

– Рано заговорила об этом, – перебил он ее. – Я про это так понимаю, что для такого дела нужна хорошая база. А у меня пока ее нет. Да жизнь покажет.

– Я и не жду этого и просить не собираюсь. Жизнь покажет, ты прав. У каждого свой дом, свое хозяйство, пусть так и остается. А условие у меня одно, вот какое: я у тебя – единственная баба, и больше никого в твоей постели не будет. Можешь удержать себя в таких рамках? Не так, как мои постояльцы: иной каждый вечер новую приводит. Меня от этого тошнит. Можешь?

Похоже, Геру такая ее твердость в этом вопросе понравилась – потому, может быть, что означала: в его отсутствие и сама она искать других утех не станет.

– Могу, – ответил он уверенно. – Скажу прямо: когда начал к тебе сюда ходить, на других даже не смотрю. Не волнуют.

Вирга при всей своей неопытности знала – успела наслушаться, – что такие заверения мужики хотя и делают искренне, но хватает этого ненадолго – такова их сволочная мужская природа. Однако, как говорится, все мы помрем – но до смерти еще дожить надо…

– Чего же ждем? – Она поднялась из-за стола. – Иди ко мне…

Вот так это началось и сколько уже времени продолжалось благополучно. Он свое слово держал, и она тоже. Он ей давал безопасность, она же, кроме близости, тоже порой помогала ему – хотя бы окна помыть или отчистить холодильник от месячных потеков и наростов; мужчины на это чаще всего просто не обращают внимания, не желают понимать, что от этого, во-первых, все болезни, а во-вторых – просто некрасиво… Два раза в среднем в неделю лежали в постели – всегда у нее; похоже было, что в представлении Гера его жилище и секс были понятиями несовместимыми, словно бы не в квартирке обитал он, а в келье, в недалекой отсюда обители. Такой календарь обоих, видимо, устраивал; ее, во всяком случае. Разговор о женитьбе-замужестве с того самого вечера больше не возобновлялся. Потому, наверное, что обе договорившиеся стороны превыше всего ценили самостоятельность и независимость, хотя в глубине души Вирга понимала, что ее-то независимость была материей условной, иллюзорной, без опоры на Гера от самостоятельности вмиг бы ничего не осталось: мир вокруг не становился мягче, наоборот – свирепел не по дням, а по часам. Недаром у Вирги порой возникала даже и вовсе странная мысль: и куда этот мир катится, все убыстряя движение? Не к добру, нет, никак не к добру. Куда же? Задав этот вопрос, женщина сразу же себя обрывала: не ее ума были такие дела. Катится, и все мы с ним, вот прикатимся – тогда и увидим. Сегодня живем более или менее нормально вроде бы – ну вот и слава Богу. Или кому там…

Но человек не всегда властен над собой. И Вирга ничего не могла поделать со странными ощущениями, какие возникали у нее в те самые мгновения, когда следовало бы, кажется, быть полностью довольной всем. Ощущения нашептывали, что отношения женщины и мужчины вовсе не обязательно исчерпываются таким вот союзом, что есть какая-то другая близость, куда более тесная и – тут она затруднялась найти слово – близкая (хотя вроде бы куда еще ближе!), даже не близость, а взаимное проникновение, когда ты вся – в нем, а он – в тебе, и вы оба на самом деле – один человек, и для человека этого деньги и вообще благополучие – вовсе не самое главное в этой жизни. Вирга гнала эти ощущения прочь, слишком уж они казались нелепыми. Но какая-то пустота оставалась, словно существовало в душе женщины местечко, так ничем и никем не занятое. Похоже это было на картинку другого, прекрасного мира, где ты никогда не бывала и не побываешь, но знаешь, что он существует. Такие вот необъяснимые странности.

А вот сегодня – почудилось ей – что-то стало меняться. Хотя спроси ее кто-нибудь, что именно, Вирга слов для ответа не нашла бы.

Впрочем, быть может, поразмыслив, сказала бы, что Гер сегодня был каким-то, ну, не таким, как обычно. А ведь она вроде бы уже знала его досконально, изучила волей-неволей до мелочей, и каждое его слово в привычной обстановке, и всякое движение были ей заранее известны; это и делало такую жизнь возможной и нетрудной: потому что худшее, что можно себе представить, – это каждый раз заново открывать человека, близкого тебе, никогда не знать, что он скажет или сделает в давно знакомой ситуации, как откликнется на то и на это… Для такой жизни необходима подлинная любовь, такая, которая через все перешагнет, даже через себя. А такой любви между ними не было сначала, не возникло и потом. А вот сегодня… Еще там, на вокзале, почудилось ей. Нет, что-то не так нынче с ним.

Может быть, первым, что она заметила, были его глаза. Хотя не совсем так, глаза-то остались прежними, небольшими, серыми, глубоко сидящими под короткими, но густыми бровями. Не глаза, а то, что бывает видно в них: душа, что ли? А может, ум? Понимание чего-то? Какая-то необычная глубина? Что-то такое, что из них исходит – или же не исходит. Вот сегодня оно вдруг стало исходить, а до сих пор никогда такого не случалось. Но не одни лишь глаза. В чем-то неуловимо изменились и движения его, и ощущение, какое она испытывала при его прикосновениях: еще вчера это было просто ощущение прикосновения – и ничего больше. Кожа ощутила, а что же прикоснулось – его ли рука, или, скажем, дверью слегка задело, или зацепила низко свесившаяся ветка дерева – разницы не было. А на этот раз хотя прикосновений таких было немного, но каждое из них стало как удар током – не очень сильным, но ощутимо встряхивавшим, заставлявшим как бы иначе увидеть все, что было вокруг, весь мир. Непонятно это было и немного страшно, как страшна всякая неожиданная новизна. Страшно, но и чем-то привлекательно до того, что она сама готова была снова и снова тянуться к нему, чтобы еще раз ощутить подобное; и куда девалась вдруг ее привычная сдержанность во всем?

А вслед за этим возникло вдруг и еще одно новое чувство. Вот какое: если до сих пор всякий раз, когда в голову ей приходила мысль о неизбежном, раньше или позже, но неизбежном расставании с ним, единственным чувством оказывалась боязнь незащищенности и сознание необходимости нового поиска широкой спины, за которой можно чувствовать себя спокойно, то сегодня там, на крыше полицейского участка, она ощутила вдруг нечто совершенно иное: не спину потерять оказалось страшно, но вот именно его, сегодняшнего, с новым взглядом, прикосновениями, с откуда-то явившимися вдруг интонациями голоса, каких раньше не слышалось. И как-то не думалось уже о безопасности, но лишь о том – не лишиться его, человека, а вовсе не благосклонной к ней силы, какою он воспринимался до сих пор. Мало того, совершенно для нее необычным явилось вдруг – впервые в жизни – возникшее откуда-то из глубины желание отдаться ему вот сейчас, тут, на крыше, у всех на глазах и испытать что-то такое, никогда еще не переживавшееся; да ведь всего лишь позапрошлой ночью у них была обычная близость, табельная, так сказать, никаких непривычных ощущений, как и всегда, не вызвавшая, недаром Вирга давно уже пришла к выводу, что фригидность – ее удел, ничего не поделаешь, не всем дано познать мгновения эйфории, как не всем – быть сильными и не всем – богатыми. Она, как и всякая – или почти всякая – женщина, подыгрывала, понятно, изображая томление и приступ наслаждения, – на деле же внутренне облегченно вздыхала, когда процесс заканчивался. А вот сейчас…

Отсюда, наверное, возникло совершенно неожиданное и для нее самой, непроизвольно вырвавшееся: «Ты же знаешь – я для тебя все, что угодно, сделаю!» И подлинная готовность действительно сделать все, чего он потребует. Это при том, что и он никогда доселе ее в свои дела, какие угодно, не вовлекал, и сама она никогда не выражала такого желания, потому что у нее и своих забот хватало, да и чем меньше знаешь, тем спокойнее спишь. И Вирга испытала какую-то совершенно непонятную радость, кинувшись очертя голову выполнять то, что он ей поручил. Добралась до «Голубого берега», нашла тех людей и точно передала. А также согласилась и довести их до нужного места, хотя об этом Гер не просил, но она почувствовала, что если она это сделает – ему будет приятно, и согласилась.

Ну а то, что она за это потребовала заплатить, – это совершенно естественно было: эту услугу она оказывала в первую очередь пятерым незнакомым, а не Геру. А всякая услуга должна быть оплачена, и чем щедрее – тем лучше, на этом стоит мир, стоял и будет стоять.

Но раз уж ты взяла деньги, то и выполнить принятое на себя обязана наилучшим образом, на этом строятся все деловые взаимоотношения. Вирга так и поступила. Перед уходом из гостиницы спросила, как им лучше: побыстрее оказаться на месте – или поскрытнее. Человек, с которым она договаривалась, слегка усмехнувшись, ответил: «Хорошо бы и так, и этак, но все же безопасность важнее».

Она кивнула и повела их не по людным улицам, а по обходному, далеко не всем известному маршруту (какие существуют всегда и везде): дворами, переулками, задами, где и темнее, и грязнее, и дольше. Зато праздный люд сюда не заходит, и даже силы порядка проникают только по какому-то конкретному заданию, если произошло что-то серьезное. А те, кто пользуется этими маршрутами постоянно, люди крайне нелюбопытные и на тех, кто вдруг попался на пути, таращиться не станут. И им ответят точно так же: разойдутся, словно бы не заметив друг друга, потому что первое правило тут – не совать носа в чужие дела; а кто этого не понимает, тот не жилец. Все это – такие же непременные компоненты любой технологической цивилизации, как и войны, коррупция и духовный регресс. За все приходится платить – не в этой жизни, так в другой. Но там – по иным, более высоким ставкам.

3

Вирга свою работу выполнила: всех пятерых в целости и сохранности, без всяких происшествий довела до условленного места, а именно – до автовокзала. Теперь они стояли под навесом, оглядываясь, и в этом не было ничего удивительного: пятеро оказались тут впервые в жизни и сейчас осуществляли, так сказать, привязку к местности. Но куда удивительнее было то, что и сама их проводница стояла и осматривалась с некоторым недоумением, словно бы ожидала увидеть тут нечто совершенно другое. Хотя это было ее, можно сказать, рабочее место, здесь она искала постояльцев, когда освобождалась у нее одна из комнат, и вряд ли могло тут быть что-то такое, что вызвало бы у нее подобную оторопь. И вот тем не менее.

На самом же деле и для нее нашлось чему удивиться.

Нет, не тому, что Гер оказался здесь, она помнила, что он сказал ей на крыше: «Я их там встречу, остальное – уже моя работа». А то, как он повел себя, когда они приблизились. Можно было ожидать, что он и сам подойдет и, самое малое, вступит в какое-то общение с людьми, приведенными сюда по его просьбе, приказу, распоряжению – все равно. И, завидев ее, скажет хотя бы спасибо за то, что она все так быстро и хорошо сделала.

На деле же он с их приближением сперва как бы заметался из стороны в сторону. Как если бы собирался скрыться. Как будто этих людей он вовсе не ждал. И вдруг почувствовал себя перед ними слабым. Что для него, насколько она знала Гера, было не характерно.

Она торопливо подошла к нему, стремясь понять – в чем же дело? Он же, увидев и опознав ее (света тут сейчас было мало, ночами движение почти прекращается, одна-две машины за всю ночь, да и то транзитных, так что большой свет включают только на краткое время их стоянки: режим экономии, свет стоит денег), посмотрел – и взгляд его выражал растерянность – и тихо, только для нее, пробормотал:

– Ты зачем сейчас здесь? А хотя – все равно… Что-то такое со мной – ничего не понимаю. Почему – ночь? Я же днем должен был смениться… Где я был? Все сроки прошли для доклада, да? Как объясню?..

Она смотрела на него, пока он говорил, – и все внутри ее рушилось и холодело. Потому что сейчас Гер снова оказался прежним – с невыразительным взглядом, монотонной речью и полным отсутствием того ощущения, какое совсем недавно пережила она на крыше.

– Гер, что с тобой? Мы же совсем недавно…

– Что? Не знаю, не знаю… А эти? Что за люди?

Действительно: что за люди? Они ведь спешили сюда, даже неплохие деньги за это отдали, чтобы встретиться с ним! А сейчас кучкой стоят в стороне, осматриваются и к Геру вовсе не желают приблизиться. Может быть, она им мешает? Так пусть скажут…

Она кивнула им, подзывая. Но они, наоборот, отступили на пару шагов подальше. Нет, они не искали встречи с Гером. Что же тут, в конце концов…

– А эти? – голос его был сдавлен, словно кто-то держал его за горло. – Почему они тут?

– Я привела. Ты же просил…

– Я? Ты спятила. Ты же видишь, как они одеты, – это храмовые бойцы. Что они – по мою душу? За что?

– Но ты же сам…

– Тсс…

Слабый звук послышался невдалеке: кто-то приближался, насвистывая. Кто-то? Да нет, просто патрульный, один из многих сослуживцев Гера, тот, чья очередь сейчас была патрулировать тут. И его приближение послужило как бы сигналом к началу всеобщего движения, на первый взгляд хаотического.

Гер, увидев коллегу, сказал Вирге скороговоркой:

– Бегу, а ты только не говори ему, что я тут был. При нем они за мной не погонятся…

– У тебя сейчас подвахта, не забыл? – успела она проговорить вслед ему. Но он уже растаял в темноте. Такой, как всегда, совершенно прежний Гер, только непривычно растерянный.

Пришла в движение и группа пятерых. Все они как по команде повернулись лицами к вентиляционной будке. И одновременно откуда-то, чуть ли не из этой самой будки, появился еще один человек – шестой. Вот к нему они и бросились, обступили, послышались радостные возгласы…

Патрульный поравнялся с ними – сохраняя, впрочем, дистанцию, показывающую, что вмешиваться он ни во что не собирается, поскольку все тихо и спокойно, никто ничего не нарушает. Все так же насвистывая, проследовал дальше – к дальнему углу вокзала. Там постоит, повернется и снова пройдет мимо. Ничего такого, все нормально.

Что сейчас остается ей? Тихо, спокойно уйти, не так ли?

Как интересно! А деньги? Пока ей заплатили только половину, остальные, как и договаривались, прибыв на место. Ну, прибыли. Так что…

Она решительными шагами приблизилась к ним. Ничего не боясь: полицейский поблизости, они поэтому ничего себе не позволят.

– Ну, господа, рассчитаемся. Вы мне должны еще…

И смолкла. Словно горло перехватило.

Потому что на нее смотрели сейчас другие глаза – но тем взглядом. Совсем другой человек. Но…

А он заговорил; и это был другой голос – но та же музыка.

– Малыш…

О Господи! Бред? Или что? Но ведь он действительно сказал: «Малыш»…

А он и не только сказал. Но и взял за руку.

Непонятно. Неестественно. Как угодно «не». Но это – он. И дрожь по телу от его прикосновения.

– Ты??? – Только на это и хватает сил.

– Малыш, не удивляйся, все нормально, я потом объясню. Спасибо, что привела их, – молодец, что пришла сама. Да они все заплатят, не волнуйся. А сейчас дело обстоит так: сколько комнат у тебя свободно? Ты ведь искала постояльцев?

– Три… – ответила она машинально.

– Вот мы их и займем. Снимем. Идет?

– Вас шестеро – будет слишком тесно… И, кстати, я беру не за комнату, а с каждого… Потому что свет, вода, прочее…

«Господи, – ужаснулась она, – сама не знаю, что болтаю…»

– Это нас не пугает. Заплатим, сколько скажешь. Согласна?

– Но почему… Вы же из ХП? Другой полиции, храмовой? Значит…

Тут все шестеро негромко засмеялись, а Гер – нет, он не Гер, конечно, но другого имени его она не знала, – сказал:

– Да нет, мы не из ХП. Мы сами по себе. Не бойся: мы хорошие люди.

Но это она и сама ощутила. Вздохнула – и с удивлением почувствовала, что не только они улыбаются, но и она сама – радостно, открыто, рот до ушей. Да она сто лет так не улыбалась! А может, и двести…

– Согласна, – сказала она. И на всякий случай мысленно успокоила себя: да, в конце концов, ничего странного, ей сегодня надо было сдать три комнаты – вот она их и сдала, и выгодно…

Но на деле хотя и не знала еще, но всею собой чувствовала: что-то произошло, непонятное, необъяснимое, но, кажется, хорошее. Очень. А может быть, даже – счастливое? Она всегда избегала этого слова – не только вслух произносить, но и мысленно, про себя. А тут оно вдруг выскочило само, своевольно. Словно бы заявляя: «Не надо меня бояться, слышишь – не надо меня бояться!»