Текст книги "Древний Рим"

Вергилий. Мозаика

Удачливая и благосклонная фортуна! В 45 г. до н. э. Вергилий в возрасте 25 лет переезжает в окрестности Неаполя к философу-эпикурейцу Сирону, где бывал и Гораций. Став обладателем небольшого поместья, он до конца своих дней станет здесь заниматься литературным трудом. Император Август (его иногда еще называли божественным) сумел распознать в юноше волшебный дар. Кроме того, и Риму потребовался собственный Гомер, который бы воспел славные деяния не столь уж далеких предков. Более десяти лет Вергилий работал над «Энеидой». Поэма эта начинается с описания героев и их трудов, положивших начало Риму:

 
Битвы и мужа пою, кто в Италию
первым из Трои —
Роком ведомый беглец —
к берегам приплыл Лавинийским.
Долго его по морям и далеким
землям бросала
Воля богов, злопамятный гнев
жестокой Юноны.
Долго и войны он вел, – до того,
как, город построив,
В Лаций богов перенес,
где возникло племя латинян,
Города Альбы отцы и стены
высокого Рима…
 

Римские камеи

В Италии Эней считался мифическим родоначальником римлян. Цезарь и его приемный сын Август (Октавиан) считали, что ведут происхождение от Энея и Венеры (ибо и род Юлиев берет свое название от сына Энея – Юла). И когда в шестой книге поэмы Вергилий описывает сцену приближения Энея (так сказать «прапрадеда» Августа) к пещере, где обитает пророчица Сивилла, и слышен ее голос: «Время судьбу вопрошать! Вот бог! Вот бог!», – можно понять то чувство удовольствия и, видимо, признательности, которое испытывал Август к поэту.

 
…………………И давно мечтала богиня,
Если позволит судьба, средь
народов то царство возвысить.
Только слыхала она, что возникнет
от крови троянской
Род, который во прах ниспровергнет
тирийцев твердыни.
Царственный этот народ, победной
гордый войною,
Ливии гибель неся, придет:
так Парки судили.
Страх пред грядущим томил богиню
и память о битвах
Прежних, в которых она защищала
любезных аргивян.
Ненависть злая ее питалась
давней обидой,
Скрытой глубоко в душе: Сатурна
дочь не забыла
Суд Париса, к своей красоте
оскорбленной презренье,
И Ганимеда почет, и царский род
ненавистный.
Гнев ее не слабел; по морям
бросаемых тевкров,
Что от данайцев спаслись
и от ярости грозной Ахилла,
Долго в Лаций она не пускала,
и многие годы,
Роком гонимы, они по волнам
соленым блуждали.
Вот сколь огромны труды,
положившие Риму начало…
 

А. Кауффман. Вергилий читает «Энеиду» Октавии и Августу

Конечно, в этой поэме слишком чувствуется и подражание «Илиаде», и явное стремление возвысить Энея до уровня Гектора, Ахилла и Агамемнона, ибо Эней у греков занимает второстепенное место в общей панораме событий. В поэме больше битв, чем логической связи событий, больше великих планов, чем сцен художественного мастерства. Можно согласиться с оценкой, что дал поэме Вергилия итальянский историк Г. Ферреро в труде «Величие и падение Рима»: «План поэмы гигантский; он настолько выше плана «Илиады», насколько больше были дела Рима в политике и цивилизации и насколько они превосходили деяния Греции. «Энеида» не просто человеческая драма, подобно ссоре Агамемнона и Ахилла; Вергилий хотел изложить в ней всю философию длинной истории великого народа, вывести в сумеречном видении будущность святого города, властвующего над миром; вдохновленный эпическим величием, его труд старался собрать и оживить в полном жизни рассказе все предания древней умирающей религии. Если бы выполнение соответствовало величию замысла, Вергилий написал бы шедевр всемирной литературы; он превзошел бы Гомера, и Данте не мог бы равняться с ним. К несчастью, как все римские творения, и это, план которого был столь грандиозен, осталось незаконченным. Вергилий сам первый это сознавал и, умирая, завещал сжечь свою рукопись». Он не знал, что с течением времени его труд будет высоко оценен будущими поколениями. Мир увидит пророческую ясность в этом туманном видении Рима как святого города, которое он рисовал, созерцая прошлое. В поэме он воспевал мощь римского оружия, силу рода, прославляя Рим. Вначале он описал все могущество Карфагена, города, в котором «из Тира выходцы жили», что «богат и в битвах бесстрашен», но тут же сказал, что возникнет от крови троянской «род, который во прах ниспровергнет тирийцев твердыни».

Римская арка и крепость. Тарагон

Народ глубоко его почитал и обожал… Римляне и италийцы видели в нем своего Гомера. Говорят, когда он входил в театр читать произведения, граждане оказывали ему почести, подобные тем, что оказывали императору. Он жил и работал с 45 г. до н. э. в небольшом поместье под Неаполем. Там же обитал философ-эпикуреец Сирон. Бывал там и поэт Гораций. В тишине, на природе он и создавал вышеупомянутую поэму «Энеида», которая должна была олицетворять собой славу, величие Рима. Труд Вергилия стал великолепной аркой, ведущей к так и не выстроенному им Форуму римской эпической поэзии. Тем не менее многие шли к его могиле, как пишет Плиний Младший, с благоговением, «как к храму» (Силий Италик). Его любовь к природе Италии была столь велика, что на могиле, следуя его личному завещанию, позднее появится эпитафия: «Воспел пастбища, села и вождей».

Впоследствии влияние римской поэзии скажется и в провинциях, где имелись свои знаменитости. Особенно это справедливо в отношении Испании, что дала Риму не только великих императоров (Марк Аврелий), но и великих поэтов (Лукана). Испанский просветитель, энциклопедист Фейхо-и-Монтенегро (1676–1764) имел все основания заявить о значительном вкладе испанцев в культуру: «Мы безбоязненно можем заявить о себе: Est Deus in nobis («Бог в нас»). Отсюда следует: во время расцвета латинского языка все страны, подвластные Римской империи, повторяю – все вместе, не дали миру столько поэтов, сколько одна Испания. При этом не просто поэтов, а именно выдающихся, которые если и не превосходят, то по крайней мере равняются и могут соперничать с лучшими поэтами Италии. Это: Силий Италик, Лукан, Марциал, Сенека-трагик, Колумела, Латрониано и другие. Нужно заметить, что среди вышеназванных есть один, несравненный в сфере веселого и остроумного, и другой, оспаривающий по общему мнению пальму первенства у самого знаменитого в сфере героического. Первый – Марциал, чье совершенство в пикантности и веселых шутках неоспоримо; второй – Лукан, которого Стаций и Марциал (а их мнение мы высоко ставим) ставят выше Вергилия. Того же мнения придерживается… и эрудированный французский историк… Приоло».

Статуя Августа в образе Юпитера. Эрмитаж

Все же завершим эру Августа… Говорят, что он – правитель, носивший маску. Пусть так. Но автор его биографии Жан-Пьер Неродо справедливо замечает: «И античные, и новейшие историки, определяя характер Августа, привычно говорят о его двуличии и наперегонки стараются ее изобличить. Но разве не является эта черта общей для всех без исключения правителей? Август обладал ею не больше, чем любой другой деятель его уровня, а может быть, и меньше. И предполагать, что власть бывает прозрачной, а властитель – искренним и открытым, значит находится в плену иллюзий, наивность которых доказана всей историей человечества. Впрочем, складывается впечатление, что Август довел искусство маскировки до совершенства». Мы не будем срывать маску с почившего в бозе императора, обвиняя его в политическом лицемерии, ибо лишь хотели показать, сколь одинок любой великий правитель, и уж тем более одинок, одинок трижды (у власти, народа и семьи) тот, кто правит достойно.

Август представляет удачную фигуру для анализа. Во-первых, вспомним, что он был сиротой, ибо его отец умер, когда ему исполнилось четыре года. А тогда существовала теория, что мальчик, растущий без отца, по сути дела остается без воспитания. Мать, вторично выйдя замуж, поручила заботу о сыне бабке Юлии. Да, большой удачей для будущего политика и императора было то, что он попал в дом великого Цезаря, который и сделал его своим наследником. Но стал ли он в результате перехода в чужой дом счастливым ребенком? Какие фурии терзали душу мальчика, которого в детстве и прозвали «Фуриец»? Безусловно, в доме том он прошел великую школу. Живя в политике и в семье политика, нельзя не стать лицемером. К тому же у Октавиана были все задатки прекрасного актера. Ведь он сумел обмануть даже Цицерона. Тот видел в нем мечтательного юношу, казалось бы, преданного идеалам свободы и Республики. За это заблуждение Цицерон и заплатил головой. Когда в Рим вошли триумвиры (Август, Антоний, Лепид), начались преследования и казни. Триумвир Марк Антоний потребовал головы Цицерона. Август легко отдал ему ее в обмен на голову ненавистого дяди Антония. «Нет и не было, на мой взгляд, ничего ужаснее этого обмена! – писал Плутарх. – За смерть они платили смертью!» И продолжает: «Они забыли обо всем человеческом, – или, говоря вернее, показали, что нет зверя свирепее человека, если к страстям его присоединится власть». Может, за те преступления молодых лет он и наказан судьбой – смертью внуков. «Так злая судьба лишила меня моих сыновей Гая и Луция», – скажет он, делая своим преемником Тиберия.

Римский император. Петербург

Август удивительным образом сочетал качества, которые в идеале могли быть присущи трем-четырем совершенно различным людям, вдобавок ко всему еще и несхожим между собой. Его было бы крайне трудно подогнать под некий уже сформировавшийся образ римского императора. Поэтому не стоит и пытаться создавать обобщенный образ Августа. На это указал еще Монтень, подчеркивая, что с Августом такой фокус не вышел бы, ибо «у этого человека было такое явное, неожиданное и постоянное сочетание самых разнообразных поступков в течение всей его жизни, что даже самые смелые судьи вынуждены были признать его лишенным цельности, неодинаковым и неопределенным». Если сравнивать Августа с Катоном Младшим, о котором тот же Монтень сказал, что тут «тронь одну клавишу – и уже знаешь весь инструмент», то чтобы понять характер Августа, пришлось бы перебрать «все клавиши рояля», да и то в ответ может зазвучать отнюдь не та мелодия, которую вроде бы ожидаешь услышать.

Август был честолюбив. Незадолго перед смертью он создал краткий вариант мемуаров. Их он завещал вырезать на медных досках и установить у входа в свой мавзолей. Так и было сделано: надписи на латинском и греческом языках воспроизводят отчет Августа своему народу. Доски распространят по империи. Умирая, он все допытывался от окружавших его: достаточно ли хорошо сыграл комедию жизни. И добавлял: «Если мы сыграли хорошо, тогда похлопайте и все нас проводите с благодарностью». Последние слова обратил к своей супруге. И хотя ему не повезло в оценках со стороны таких авторитетов, как Монтескье и Вольтер (последний однажды назвал его «человеком без сердца, веры и чести»), в нем, пожалуй, было не менее достоинств, мудрости и чести, чем у некоторых деятелей нынешних времен. Думаем, он заслужил, чтоб его проводили добрым напутствием. И уж безусловно заслужил той доброй смерти, о которой мечтал. В какой-то мере итоги эпохе Августа можно подвести словами Вековой песни Горация, где тот торжественно говорит: Август и Рим правят миром на гибель врагам, прощая падшим свои обиды… «Море и суша в деснице его». Его боятся мидийцы, «скифы надменные ждут приговоров», индийцы «молят о мире». Август умел внушить уважение.

Надо ведь понимать то, что Август был и оставался самым последовательным проводником политики подчинения всей доступной Риму ойкумены. Никакого отступления от традиционных, воинственных принципов римской политики при нем не было и быть не могло. Попытки иных авторов сделать из него мироносца смешны. «По существу, дело Августа было делом мира» (Г. Бенгтсон). По сути дела, его декларация осталась такой же декларацией, как и нынешние заявления мирового гегемона (США) о том, что их последние войны якобы ставят целью обеспечение мира во всем мире. Ложь совершенно очевидная, и оттого глупая и бессмысленная. Новорожденная империя, полная мощи и военной силы, играла мускулами и называла это оборонительной политикой (мы об Августе). При ближайшем рассмотрении окажется, что и знаменитый pax Augustana правильнее было бы назвать «кровавым миром». Подтверждением тому, как уже сказано, было и то, что в самые мирные годы принципата Августа не закрывались ворота храма Януса Квирина. Орозий упоминает о том, что Август, «соединив все народы единым миром, лично закрыл тогда ворота Януса в третий раз». И это за 56 лет практически бесконтрольной его власти! Три – и пятьдесят шесть! Правы те ученые, которые совершенно иначе оценивают его внешнюю политику: «В течение принципата Августа Рим под прикрытием красивых заявлений о мире начал продуманную и длительную политику завоеваний в Европе» (Р. Сайм). Ну а то, что сам Август считал, что все народы, населявшие Альпы, да и Европу, были покорены им «по справедливости», вряд ли кого-то может ввести в заблуждение.

Торжество Августа. Гемма Августа. Вена

И все же с точки зрения римских интересов Август стал важнейшим звеном переходной эры, гениальным образом сумев сопрячь, казалось бы, невозможные вещи – демократическую Республику и Диктатуру. Его принципат был могуч и грозен благодаря его преторианской гвардии и тому, что он как проконсул стал главнокомандующим. Август прекрасно осознавал политическую роль войск. Хотя обычно он искусно скрывал мотивы своих поступков, а заодно и средства, с помощью которых добивался успеха. В составленной им автобиографии цезарь писал: «Девятнадцати лет от роду я по своему собственному решению и на свои част-ные средства собрал войско, с помощью которого вернул свободу государству, подавленному господством банды заговорщиков». Однако войска бывали и у других. Август же в своей политике опирался не только на силу, но и на мнение народное и уважение сенаторов… Он стал первым среди сенаторов (первоприсутствующим), что символизировало авторитет и уважение к нему со стороны аристократов. При этом он затем получил титул «Отца отечества», формально передав всю власть народу. Это обеспечивало ему поддержку всей общины и означало, что Август (фактически) получал право распоряжаться тем самым не только судьбой империи, но и имуществом гражданина, и его жизнью.

Вдобавок ко всему он получил еще и трибунскую власть. Казалось, она немногое прибавляла в дополнение к имевшимся у него полномочиям и прерогативам. Но благодаря ей можно было наложить вето на любые решения сената. Сакральная власть позволяла ему защищать любого гражданина от приговора, который был вынесен магистратом. Иначе говоря, Август становился высшим судьей – почти непререкаемым богом. Эту связь описал Г. С. Кнабе в очерке «Рим Тита Ливия». В условиях нового строя ни одно из этих прав не имело реального значения, ибо принцепс пользовался каждым из них де-факто или на основе полномочий. Но Август, неоднократно отказывавшийся от консульства, с этой, казалось бы, декоративной трибунской властью не расставался никогда. Объяснение этому может быть только одно: введенный на заре Республики народный трибунат символизировал собой сопряжение в рамках государства и в служении ему всех сословий, в него входящих. Он не только делал народ в идеале равноправным со старой знатью, но и объявлял их союз священным. Без трибуната государство утрачивало симметрию, а народ – правозащиту. В эмпирической реальности симметрия эта давным-давно не существовала, ибо большинство народа было оттеснено от управления государством. Правозащита осуществлялась другими путями. Но историческая, общественная реальность, по-видимому, эмпирией не исчерпывалась. Потребность народа ощущать себя защищенным от произвола богачей и знати, почти не находя себе удовлетворения в практической жизни, оставалась тем не менее столь мощным регулятором общественного поведения, а отношение к трибунату – тем оселком, на котором проверялась верность правительства традиционным интересам народа, что Август, при всех своих магистратурах и всех своих легионах, не мог себе позволить хотя бы на год остаться без опоры. Поэтому он и принял в 23 г. до н. э. пожизненную власть трибуна.

Алтарь Мира Августа

Имперская политика Августа (время от конца I в. н. э. до падения Рима в V в. н. э. носит название периода империи) получила свое отражение в архитектуре. В это время идет поиск новых средств художественной выразительности, что отвечали бы духу и букве принципата. В архитектуре и скульптуре преобладали торжественные тона при строгой сдержанности форм, характерные для греков классической поры. Заметным сооружением той эпохи стал форум Августа, предназначенный для праздничных собраний и шествий. Огороженная площадь форума имела портики, а в конце нее возвышался величественный храм Марса Ультора (Мстителя). Храм был пышно украшен коринфским ордером, красиво и тщательно отделан камнем, богато оформлен скульптурами. В постройке храма, который считают одним из лучших памятников храмовой архитектуры первой половины I в. н. э., приняли участие видные греческие мастера. Интересен и так называемый «Квадратный дом» в Ниме (южная Франция). Пропорции храма отличаются изяществом и близки к золотому сечению. Важно и то, что храм, воздвигнутый в первые годы новой эры, прекрасно сохранился до наших дней.

Фрагмент рельефа Алтаря Мира

Среди других важных построек эпохи Августа стоит отметить ряд арок, театр Марцелла, вмещавший несколько тысяч человек, а также знаменитый Алтарь Мира, сооруженный им в Риме – на Марсовом поле (13—9 гг. до н. э.). Данное прямоугольное сооружение (11,6 ґ 10,55 м, высотой в 6 м) представляет собой обнесенную стенами площадку, в центре которой высится Алтарь Мира. Стены покрыты орнаментом, изображающим торжественную процессию, включавшую самого Августа, членов его семьи, приближенных, сенаторов и жрецов. Все эти изображения имеют портретное сходство с их прототипами. На торцовой стене – аллегория благоденствия государства в правление Августа (богиня земли Теллус, ветры – Ауры, тучные стада и т. д.). Дополнительное представление об эпохе Августа дают портретные статуи императора, его сподвижников (Агриппы, Германика).

Сказанное выше частично объясняет то, почему у Августа оказалось столько сторонников и поклонников в истории и почему многие восклицали (не только в Риме, но и в других городах) после его смерти: «О, если бы он или не рождался, или не умирал!» Хотя каждый приводит разные причины и основания. Ученый и мыслитель прежде подчеркнет то, что Август умел ценить таланты (Вергилий, Гораций, Тит Ливий). Писатель скажет, что язык писателей и поэтов «Августова века» назовут «золотой латынью». Народ вспомнит, что при нем все население Италии было включено в список римских граждан. Пусть бы нынешние цари России сделали то же самое хотя бы для для русских былой империи! Их век благословят потомки. Может, Август потому и остался в памяти народной, что выполнял в каком-то смысле важнейшую роль гаранта уже не существовавшей Республики (и видимо, выполнял неплохо). Такая роль в принципе должна быть выполнена нынешним президентом России, если он окажется на высоте задач, которые поставила перед нами история. Республики нет, но она живет в сердце.

Римские матроны: достоинства и пороки

История Рима – это, конечно же, прежде всего история мужчин… Однако и римские женщины играли в ней немаловажную роль. Как мы знаем, история страны началась с похищения сабинянок. Описать все стороны бытия и воспитания женщин невозможно в этом труде. Поэтому бросим мимолетный взор на прелестниц, на «волчиц», помня, что основатели Рима, Ромул и Рем, согласно легенде были вскормлены волчицей. Утверждают, что до конца V в. до н. э. подавляющее большинство римских женщин сохраняло свою невинность до замужества, а после женитьбы оставались столь же целомудренными и скромными. Этому можно верить, если учесть, что римляне были первоначально народом скотоводческим и горным, а у горянок нравы простые и строгие. Жизнь их протекала в непрерывном труде, поэтому дамам были свойственны такие качества, как трудолюбие, дисциплина, ответственность, милосердие, долг, верность обычаям предков (mores maiorum).

Они придерживались древних инстинктов, согласно котоорым земля и семья были частной собственностью. Отсюда, естественно, проистекали общие нравы, требовавшие от обоих членов семейства (жены и мужа) верности и преданности в семейных отношениях. Законы Рима также способствовали упрочению таких порядков. Если муж заставал жену прямо на месте преступления (во время полового акта с кем-то еще), он мог по закону ее убить. Измена мужу считалась преступлением. Женщина не могла позволить себе никаких вольностей. Ей строго запрещалось прикасаться к вину (разве только символически). За такую дерзость мужчина мог тут же требовать от нее развода. Развод грозил даже за проявление того, что мужу казалось «упрямством или отвратительным поведением», не говоря уже о бесплодии. Подобные строгие порядки существуют вплоть до конца I в. до н. э.

Существовали у римлян свои представления о том, когда лучше брать девушку в жены; не рекомендовалось заключать брак в мае (на этот месяц приходились погребальные обряды). Сами женщины избегали брака в ту пору. Овидий писал:

 
Девы и вдовы равно избегают
брачных союзов
Этой поры. В мае брак ранней
смертью грозит.
Вот что известной тебе выражает
народ поговоркой:
Только злую жену в мае бери за себя…
 

Кстати, в те времена существовали три вида брака… Первые два напоминали собой современный официальный брак, а вот третья форма (usus) предполагала, что любовная пара заключала брак только после года совместной жизни. Иначе говоря, обе стороны соглашались на прохождение некоторого испытательного срока. При этом считалось, что если женщина уходила из дома своего будущего мужа больше, чем на три дня и три ночи, испытательный срок следовало в этом случае отсчитывать заново. Видимо, такой способ испытания был удобен и выгоден всем сторонам. В руках отца семейства, имевшего дочь на выданье, сохранялся более длительное время контроль над ее имуществом. Женщина же могла присмотреться к своему будущему мужу и вообще убедиться, подходит ли он ей как мужчина и партнер по жизни. В свою очередь, и муж получал такие же шансы, ибо мог увидеть: какова его избранница как хозяйка, какова в постели, и не ведьма ли. Женщины обладали значительными правами, имея право выбирать мужа, иметь собственность и рабов, дарить или передавать их, строить церкви и т. д. и т. п.

П. Рубенс. Похищение дочерей Левкиппа

Женщине принадлежит заметная роль в мифах и легендах римского народа. Такова история Кориолана, которого мать воспитала в любви и строгости после смерти отца. Он рос отважным и смелым воином. Но так как он презирал плебс, народ провалил его на выборах консула. Он покинул город, перейдя на сторону врагов (вольсков). Под его предводительством те стали одерживать одну победу за другой и подступили к стенам Рима. Напрасно римские послы умоляли его о мире и прощении. Он не слушал ни послов, ни жрецов. Тогда к нему послали его мать… Увидев ее, Кориолан раскаялся и увел вражеское войско от родного города. Враги убили его, но город был спасен. Римляне в честь неожиданного спасения выстроили храм, который посвятили Женской Удаче. Однако с годами и тут влияние женщин стало все более выходить за границы разумной и мудрой гармонии. Мужчины воевали, а без них дома оказались заброшены. Дети росли без призора мужчин (трагедия). «Все народы, – говорил Катон, – господствуют над женщинами, мы же, господствуя над всеми народами, являемся рабами женщин». Труд становился уделом рабов. Женщины все чаще проводили время в любовных играх, пересудах или болтовне. «Речью владеют все, ум же достался немногим» (Катон).

Дж. Б. Тьеполо. Кориолан перед стенами Рима

Разумеется, все это произошло не сразу. Когда Рим стал мощной империей, он очень изменился. Добытое неправедным путем богатство и роскошь (войны и грабежи) в корне изменило философию народа, и особенно знати! Так же в нынешней России богатство превратило многих нуворишей в мерзких скотов. Когда в Рим потекли деньги и золото, римские мужчины, женщины и даже дети знати естественно, стали тратить эти бешеные деньги. Мужчины тратили их на вино, масло, янтарь, полотно, папирус, скульптуры, книги, оружие, вкусные вещи, специи, но более всего – на женщин (или мужчин). Женщины расточали злато на наряды, обувь, ленты, украшения, драгоценности, духи и на мужчин. Принятие в 215 г. до н. э., в самый критический момент войны с Ганнибалом, Оппианова закона (по этому закону им запрещалось носить яркие одежды, ездить в повозках по улицам Рима и было позволено владеть лишь половиной унции золота) вызвало бурю протеста со стороны женщин. В 195 г. до н. э. сенат сделал было попытку отменить сей закон.

Римлянка

И тогда Рим наводнили толпы женщин (буквально со всей страны). Ревнитель старины Катон «краснел от стыда», пробивая себе дорогу в сенат сквозь толпы древних суфражисток. В гневе он даже сравнивал тех женщин с «тупоголовым и неуправляемым животным», которому ни в коем случае нельзя вручать в руки поводья, ибо оно непременно перевернет колесницу. Видимо, он понимал, что женщина стремится к полной свободе и полноправию. Напрасно Катон взывал к разуму мужчин, угрожая им, что, если те уступят, наступит «век соперничества в одеждах». Ведь тогда дамы захотят покупать вновь и вновь – и этому никогда не будет конца. Хорошо, если на все это у мужа есть деньги. Ну а если их нет?!

Римские бронзовые обереги и амулеты в виде фаллоса

Тогда найдется другой мужчина, у которого найдутся денежки. Ему возражал трибун Валерий. Защищая богатых рим-ских матрон, он говорил: чужеземки одеваются роскошно, они носят всякие украшения, а почему римлянки не могут себе того же позволить? В конце концов, изящество, украшения и красота – «это достоинства, которыми награждена женщина». И в конечном счете мнение последних возобладало. Против большей свободы нравов и дамских прихотей не возражали прежде всего те мужчины, у которых, видимо, появились значительные источники богатства: из побежденных стран, городов они тащили горы украшений и злата.

Знак римского публичного дома («К сестрам»)

В итоге уже в I в. н. э., по словам Плиния, римская торговля с Азией стала убыточной, так как отток капиталов из Рим-ской империи примерно в 4–5 раз превысил годовые поступления, что получал Рим от завоеванных им областей Средиземноморья, Галлии, Испании и Западной Азии в период республики. Рим пал, когда женщины и мужчины полностью подчинили страну низким страстям и прихотям. Хотя, разумеется, процесс падения и загнивания Рима длился не одно столетие.

Вообще же римские матроны пользовались гораздо большей свободой, чем гречанки. Рим в любви хотя и делал все то же самое, что и греки или азиаты, но был необузданнее, циничнее, развратнее, откровеннее в своих эротических фантазиях. Об этом недвусмысленно писал Гораций в «Сатирах», приводя типичную сцену:

 
Когда же ты весь разгорелся и если
Есть под рукою рабыня иль отрок,
на коих тотчас же
Можешь напасть, ужель
предпочтешь ты от похоти лопнуть?
Я не таков: я люблю, что недорого
лишь и доступно…
 

Достаточно обратиться и к «Сатирикону» («Книге сатир») Петрония, который описал в ней эпоху Нерона и распространившиеся в обществе нравы, чтобы в полной мере понять всю порочность римской цивилизации. Утверждают, что он «описал безобразные оргии принцепса, назвав поименно участвующих в них распутников и распутниц». Он отметил новшества, вносимые ими в каждый вид блуда, отправив послание самому Нерону. Но тут даже официальное звание «законодателя вкуса» не помогло Петронию: пришлось вскрыть себе вены (в наказание за смелость).

О. Бердслей. Мессалина. Иллюстрация к сатире Ювенала

Римские матроны, типа Мессалины, оставили после себя скандальную память. Ювенал выражал бурное негодование тем, что даже императрица торгует телом в публичном доме. Петроний не жалел красок, описывая их сексуальные забавы: «Женщинам то и подавай, что погрязнее: сладострастие в них просыпается только при виде раба или вестового с подобранными полами. Других распаляет вид гладиатора, или покрытого пылью погонщика мулов, или, наконец, актера, выставляющего себя на сцене напоказ». Гораций называл римские лупанарии «дурнопахнущими», что говорит о том, что там, вероятно, не всегда сохраняли чистоту и должную гигиену. Сенека отмечал (видимо, зная из собственного опыта), что посетитель публичных домов уносил их запах на себе. Однако ни запах, ни необходимость нести там немалые расходы, делая дамам подарки, не останавливали мужчин. В «дома радости» толпами устремлялись солдаты, офицеры, торговцы, студенты, гладиаторы, знатные матроны и даже почтенные господа сенаторы. Овидий в знаменитых «Метаморфозах» описывает картину любви дочери Мирры к отцу Киниру. Дочь, словно в безумии, хочет отдаться отцу и уже готова покончить жизнь самоубийством, когда ее кормилица решается удовлетворить ее похоть:

 
Деву уже подвела и вручает, —
«Бери ее! – молвит, —
Стала твоею, Кинир!» – и позорно
тела сопрягает.
Плоть принимает свою
на постыдной постели родитель,
Гонит девический стыд,
уговорами страх умеряет,
Милую, может быть, он называет
по возрасту «дочка»,
Та же «отец» говорит, —
с именами страшнее злодейство!
Полной выходит она от отца;
безбожное семя —
В горькой утробе ее, преступленье
зародышем носит.
Грех грядущая ночь умножает,
его не покончив.
И лишь когда наконец пожелал,
после стольких соитий,
Милую он распознать, и при свете
внесенном увидел
Сразу и грех свой и дочь, разразился
он возгласом муки
И из висящих ножен исторг
блистающий меч свой.
Мирра спаслась; темнота
беспросветная ночи убийство
Предотвратила. И вот, побродив
по широким равнинам,
Пальмы арабов она и Панхаи
поля покидает.
Девять блуждает потом
завершающих круг полнолуний…
 

Далее девушка умоляет богов отказать ей в жизни и смерти. Боги откликаются на ее просьбу и превращают ее в драгоценное древо, источающее благовонные капли. Мирра навсегда входит в пантеон героев – «и века про нее не забудут». История могла бы быть воспринята как литературный прием, в мифологическом духе, если бы не примеры из жизни самого Августа. Вспомним, что Калигула, по словам Светония, обвинял свою мать Агриппину (дочь Агриппы) в том, что та появилась на свет в результате инцеста Октавиана Августа с его дочерью Юлией. И пусть последняя история является, вероятно, следствием искаженного пересказа чьей-то шутки (прах матери Калигулы ясно указывает на то, что она дочка Марка Агриппы и внучка Божественного Августа), ее появление говорит о многом. Развратные нравы прочно вошли в плоть и кровь Римской империи. Прибежищем порока (ирония судьбы) стал даже дом первого лица государства – самого Августа.