Текст книги "Ванильный альбом. I"

Гастроном

– Водку с соком будешь?

– Не люблю я эту оранжевую хрень! Лучше уж чистый продукт.

– Извиняйте, барин. Видимо, вы зажрались. – Сергей, худощавый невысокий парень с юношеским пушком на лице, налил водки в треснутую фаянсовую кружку и протянул товарищу.

Саша, такого же возраста брюнет с зелёными глазами, молча взял, залпом опрокинул в рот и, поморщившись, шумно занюхал рукавом. Отдышавшись, хлопнул себя по животу:

– Хоть бы закусить чем, а то сколько можно просто бухать?

– Здесь, кроме дохлых крыс, ничего нет. Хочешь, поджарю специально для тебя парочку? Хотя нет, апельсинку видел, – правда, она уже зелёно-голубой плесенью покрылась, но могу отшкрябать.

– Да пошёл ты. – Саша вытер грязной рукой усталые глаза.

Выпив, ребята долго сидели молча, обдумывая своё незавидное положение.

– Хуже нет, как ждать и догонять, – прервал тишину Сергей, раздражённо хлопнув себя по коленям.

– Ничего, дождёмся, недолго осталось. – Саша высморкался прямо на заваленный всевозможным мусором пол. Грустно улыбнулся: – Эх, сейчас ступу Бабы-яги или воздушный шар – да убраться отсюда поскорее.

– Ага, размечтался, ты ещё вертолёт попроси, фантазёр. Забудь про сказку, никто сюда не придет.

Скрипнув зубами, Сергей обречённо качнул головой:

– Представляешь, меня не покидает мысль, что всё происходящее с нами – какой-то дикий сюр, не имеющий отношения к реальности.

– Ага, – согласился товарищ, – может, мы просто в матрицу попали, а на самом деле дома, на диване валяемся.

– Задолбало всё. Бездельничаем, прямо как на курорте, – воды только не хватает.

– А ты был на море?

– Нет, – Сергей дернул плечом, – у родителей вечно денег не было, поэтому всё лето торчал у бабушки в деревне – на натуральном молоке и мясе.

– Не будем о еде, и так желудок ноет. Заняться бы чем. – Саша покрутил головой, надеясь разыскать что-то, способное привлечь внимание.

– На вот, Киплинга почитай, классно дядька пишет, хоть развеешься. А на ночь я тебе колыбельную спою, – хмыкнул Сергей, отряхивая полуобгоревшую обложку.

– Лучше Достоевским себе остатки мозга сломаю. – Саша бросил злой взгляд на товарища, листая книгу, поднятую только что прямо с пола. – Вот как можно в здравом уме такую тяжесть писать?

– Всё тебе неймётся. Топор лучше поищи, Раскольников, обязательно пригодится.

Почитав пару страниц, Саша раздражённо отбросил книжку в сторону и та, падая, страницами подняла небольшое облачко пыли, словно выражая обиду на такое неделикатное обращение.

– Бабу бы… – вздохнул Сергей, поглядывая на дверной проём, словно на пороге вот-вот должна появиться долгожданная незнакомка.

– А ты роз нарвал, Дон Жуан? Или думаешь, она на твою грязную мордуленцию поведётся? «Ах, Сергей, позвольте вам отдаться среди прилавков»?

– Иди ты, – парень выругался, снова разлил водку и сунул кружку товарищу, – держи.

Выпили, понимая, что больше не придётся. Прислонившись к стене, замолчали, считая необычайно медленные секунды.

Три дня назад их группа оказалась запертой в небольшом разбитом гастрономе на окраине Грозного. В районе железнодорожного вокзала и госпиталя вовсю гремел непрекращающийся бой, а здесь бойцы оказались в плотном окружении наёмников всех мастей, которые блокировали все выходы и не спеша одного за другим выводили солдат. Этим утром выстрелом с соседней крыши был убит снайпер Витя, который не давал врагу подойти поближе для решающего штурма. После его смерти Саша и Сергей остались вдвоём.

В магазине, в самом углу подсобки, куда стаскивали погибших товарищей, стараясь не смотреть в их стеклянные глаза, среди хаоса сплошной разрухи каким-то фантастическим образом уцелел ящик водки и несколько коробок апельсинового сока. Вот они и составили единственный рацион окружённых бойцов.

– Скоро вечер, – вздохнул Саша, – сейчас попрут.

Выстрел гранатомёта разнёс в щепки входную дверь, наполнив магазин смесью пыли с дымом и разбросав в стороны часть витрин, играющих роль баррикады.

– Понеслось, – крикнул полуоглушённый Сергей, выпуская длинную очередь в проём, где в дыму замаячили тени рвущихся внутрь боевиков.

Через несколько дней разведгруппа спецназа наткнулась на спящих в подвале соседнего дома наёмников. После того как их вырезали, среди трофеев нашли видеокассету, на которой террористы на фоне разбитого гастронома играли в футбол человеческими головами…

Генрик

– Я подал прошение коменданту, – невысокий пожилой мужчина с аккуратной бородкой промокнул платком лысину, – просил назначить меня воспитателем Главного приюта.

Натянув шапку, он нервно прошёлся вдоль заколоченного здания, заложив руки за спину.

– И как? – молодой собеседник, черноволосый и худощавый, нервно осмотрелся, не видно ли приближающейся опасности, страх перед которой, казалось, пропитал воздух.

– Это кошмар. Туда собирают всех сирот. Повальное воровство со стороны обслуживающего персонала, издевательство, побои. За детьми никто не смотрит, совершенно не организовано питание. Каждое утро новые трупы малышей. Я должен оказаться там, нужно выправлять ситуацию, пока это ещё возможно.

– А своих куда денешь?

– Стефания и другие воспитатели присмотрят. Сейчас у меня полный порядок, дети сами участвуют в управлении, помогают друг другу, словно братья и сестры. Более-менее снят вопрос с получением лекарств и продуктов. Не шикуем, но с голода никто не умер. Я буду часто заходить к ним, помогать. Справлюсь, не впервой.

– Ты меня поражаешь, Генрик. – Собеседник засунул руки в карманы, поежился от морозного февральского воздуха. – Как тебе удается поддерживать существование Дома в условиях гетто? Каждый день немцы убивают десятки, если не сотни людей. Думаю, твои подопечные тоже догадываются, какая участь им уготована.

– Я знаю, Игорь, но, если мы начнем паниковать, будет ещё хуже. Сейчас главное – оставаться людьми, а там видно будет. Может, произойдет чудо и мы переживем эту напасть.

– Генрик, ты бы снял офицерскую форму. К чему эта бравада? Ты же видишь, как врагов это раздражает. Застрелит какой-нибудь патруль – и дело с концом. Или снова упекут за решётку. Мало тебе было месяц в камере провести? Завтра я достану цивильный костюм. И нацепи, наконец, эту долбаную повязку! Ты сам даёшь им шикарный повод для расстрела.

– Нет, – мужчина отрицательно покачал головой, – это протест. Пусть знают, что мне не страшно. Я хоть и бывший, но майор польской армии. «Звезду Давида» тоже вешать не буду. Это унижает человеческое достоинство. Мы все люди одной планеты, а не отсортированные твари. К тому же своим поведением я подаю пример детям, что бояться не нужно.

– Очень переживаю, что так и не смогли добиться их вывоза в Палестину. – Игорь тяжело вздохнул.

– Никто же не знал, что нацисты нападут первыми. К тому же Англия и Франция клялись оказать помощь. Увы, нам остаётся лишь пожинать плоды собственной беспечности. Хотя это была отличная идея, в кибуцах сейчас гораздо спокойнее.

Игорь немного прошёлся, разминая замёрзшие ноги:

– После того как приют перевели сюда, мы стали искать разные способы, чтобы организовать побег. Но люди, с которыми довелось встретиться, слишком напуганы. За помощь евреям смерть грозит не только им, но и всей семье.

– Да, знаю. Указы об этом на каждом столбе. Позавчера германцы расстреляли одного поляка, который бросил через забор краюху хлеба своему знакомому. Скорее всего, четвертая война будет для меня последней. Я ведь сразу после медицинского университета попал в качестве лекаря под Харбин. Воевал в рядах Русской императорской армии. В Великую войну с ней же был помощником хирурга под Киевом. Потом лечил раненых под Варшавой уже в родной, польской армии, когда воевали с Советами. Но нигде не видел такого зверства, что творится сейчас. Детям гораздо тяжелее, чем взрослым. Если бы мог плакать, слёзы давно закончились бы от жалости. Вот как объяснить воспитанникам, что они должны будут умереть за бредовые идеи сумасшедшего фюрера? Не понимаю, как в наше время можно было так одурачить свой народ, что люди возомнили себя сверхчеловеками? Но при этом очевидно, что нацизм несёт не благо, а разрушения всему миру! Хоть бы нашлась сила, способная остановить этих зверей!

– Генрик, – Игорь нерешительно подошёл поближе, взял мужчину за руку, – у меня с собой два пропуска. Один оформлен на техника, другой – на слесаря-водопроводчика. Прошу тебя, пойдём со мной. Я снял комнату в Белянах. Друзья подготовили документы. Мы хотим спасти хотя бы тебя. Смутные времена рано или поздно закончатся, стране понадобятся толковые специалисты. Твой опыт создания сиротских приютов и воспитания детей бесценен. Представляешь, сколько беспризорных будет после войны? Прошу тебя, соглашайся! Уйдём сейчас же, пока не наступил комендантский час. Стефании всё скажу позже. Уверен, она поддержит это решение.

– Как смеешь предлагать мне такое? – Собеседник отшатнулся, в глазах сверкали искры. Казалось, он был готов испепелить товарища.

– Прости! – стушевался Игорь, затем опустился на колени, прямо на холодные камни булыжной мостовой. – Во имя Господа Бога умоляю пойти со мной!

– Каждый ребёнок и есть Бог! – раздраженно бросил Генрик. – Любой ребёнок! Как я могу оставить их? Ты об этом подумал? Сейчас я – единственная защита, которая у них есть. Предав их, разве смогу считать себя человеком? Встань, Игорь, негоже так себя вести. – Он подошёл вплотную к мужчине, рывком помог подняться.

– Генрик, что я могу сделать для тебя? – расплакался тот, понимая, что уговорить товарища не получится.

– Сегодня вечером дети будут показывать новый спектакль, приходи, – обнял его тот. – Ради всего святого, давай забудем о твоем предложении и останемся друзьями, как раньше. А лишний пропуск отдай кому-нибудь из взрослых, – может, пригодится.

– Хорошо, попробую зайти к Иосифу и уговорить его.

– Представляешь, – Генрик мягко улыбнулся, – когда я был моложе тебя, мы с покойным Стасом Лицинским знали здесь в округе все кабачки и частенько пили водку с проститутками и местными бандитами. Правда, я быстро увлёкся другими делами. Эх, молодость, молодость…

Поговорив ещё немного, друзья разошлись. Генрик повернул обратно в здание, где с недавних пор размещался приют. Он шагал по узким улицам Варшавы и не узнавал их. Смрадный запах, пятна засохшей крови, валяющийся мусор, выбитые стекла, холод, тьма и всепроникающий страх – обычный пейзаж еврейского гетто, плотно окружённого колючей проволокой…

Заботясь о детях, он делал всё, чтобы не давать им чувствовать себя обделёнными, даже находясь на краю жизни. Почти перестав спать, Генрик без остановки обивал пороги немецкого командования и польских промышленников, стараясь хоть что-то выбить для своих воспитанников. Всё это время в приюте продолжались школьные занятия, работали театр, детское самоуправление, различные кружки. К сожалению, тучи постепенно сгущались. Добиться возможности вывезти сирот в летний лагерь отдыха, как было летом 1940-го, не получилось. Все мысли об организации побега так и остались мыслями. Да и куда бежать? Вся Европа подчинилась немецкому фюреру, скорбно склонившись в трауре по былой свободе. Где-то на востоке продолжались тяжёлые бои, и хотя германское радио постоянно вещало о новых победах, было ясно, что немцы прочно застряли в СССР и неизвестно, что будет дальше.

– Стефа, – в самом начале августа 1942 года Генрик нашёл свою верную помощницу, – завтра нас куда-то повезут. Надо подготовить детей.

– Господи! – испуганно хлопнула руками та. – Куда?

– Не знаю, но у меня плохое предчувствие. Я был у коменданта, просил, чтобы нас вернули обратно, в старое здание. Сказал, что дети крепкие, работящие, их можно использовать для работ, мол, готовы шить мундиры для германской армии.

– А он? – всхлипнула Стефания.

– Отказал. Говорит, есть приказ на вывоз детей.

– Ты думаешь… – начала женщина, но Генрик остановил её:

– Да, дорогая, к сожалению. Пришло наше время. Жалко, что ты не осталась в Палестине, а приехала сюда прямо накануне всех скорбных событий.

– Ничего, это ведь и мои дети. Значит, и судьба такая – быть рядом с ними.

Обняв Стефанию, он поцеловал её в щёку и направился в свой кабинет. Нужно было успеть спрятать дневник и некоторые рукописи. Может, потом кто-то найдёт и распорядится ими на благое дело.

Стояла страшная жара. Дожидаясь погрузки, Генрик усадил детей около высокой стены, в тени, чтобы те не страдали от палящего солнца. Внешне он был совершенно спокоен, что-то рассказывал воспитанникам, шутил. Стефания и несколько воспитателей стояли отдельно, о чем-то негромко переговариваясь.

– По вагонам! – раздалась команда немецкого офицера.

Дети, выстроившись в колонну по четыре, словно на параде, ровным строем двинулись навстречу неизбежности. Впереди, гордо вскинув голову, шёл сам Генрик, ведя за руки двоих малышей.

Не ожидая такого, польские полицаи, привыкшие к плачу толпы, машинально вскинули руки в приветствии. Следом вытянулись по струнке эсэсовцы, удивлённо глядя на странную процессию.

– Кто это? – толкнул один из них стоящего рядом поляка.

– Старый доктор! – ответил тот, сняв с головы кепку. – Директор Дома сирот, автор трактата «Как любить ребёнка».

Перед самым вагоном колонну остановил офицер СС, наблюдавший за погрузкой. Подойдя к Генрику, он взял его за локоть и отвел в сторону:

– Мое детство прошло на ваших книгах, особенно обожал «Короля Матиуша Первого». Единственное, что могу сделать, продлить вам жизнь. Вас отведут обратно в гетто.

– Только с детьми. Нас всего две сотни.

– Это невозможно, у меня приказ, они уедут. А вы можете остаться.

– Ошибаетесь. Не могу. Не всем быть мерзавцами. – Генрик повернулся и уверенным шагом направился в товарный вагон, куда грузили несчастных.

На следующее утро, 6 августа, через несколько часов после выгрузки эшелона в концлагере Треблинка-2, всех прибывших заставили раздеться якобы для дезинфекции в душе, который по факту являлся газовой камерой. Экономные нацисты не брезговали даже детской одеждой и стоптанными ботиночками.

Взяв на руки самого младшего воспитанника и спокойным голосом начав рассказывать ему сказку, Эрш Генрик Гольдшмит, более известный потомкам как выдающийся польский писатель и педагог Януш Корчак, первым вошёл в мрачное помещение…

Горизонт

– А ты вообще любила когда-нибудь? По-настоящему? Так, чтобы небо в алмазах, чтобы сердце скакало, как бешеный кенгуру по загону?

– Всякое было, – стройная женщина с белой, почти мраморной кожей легонько щелкнула лежащего рядом мужчину по носу. – Ну что, будем вставать?

– Так я уже встал – правда, не весь, – хохотнул тот, притягивая красотку к себе. Напрягать голову, чтобы вспомнить, как он оказался в кровати с такой шикарной девчонкой, совсем не хотелось. Подумаешь, небольшой провал, – видимо, перебрал вечером лишку и не заметил, как снял где-нибудь в клубе или даже на остановке. Всё это сейчас не имеет значения. Пётр приподнялся на локте и наклонился над раскрасневшимся лицом девушки, желая поскорее утонуть в ответном жарком поцелуе.

И уже через несколько минут ахи, охи, сладкие стоны заполнили комнату, нагревая теплом сплетённых голых тел.

Чуть позже, тяжело дыша, обнявшись, они лежали, рассматривая белый потолок, и, преодолевая приятную леность, вели неторопливую беседу.

– Слушай, а почему я тебя раньше не встречал? – Петя с удовольствием вдыхал нежный запах женщины, уткнувшись носом в копну густых тёмных волос.

– Повезло тебе, дурачок, – нежно улыбнулась та. – Встреча со мной обычно ничем хорошим не заканчивается.

– Не скажи, по-моему, я такого яркого удовольствия раньше не получал.

– Да уж, давненько у меня никого не было, вот и накопилось немного страстишки, – мягко рассмеялась девушка. – Да ты и сам, ух, какой неистовый, – видимо, очень давно женского тела не видел.

– Милая, я бы мог сказать какую-нибудь банальщину, типа, что до тебя только знамя целовал во время присяги, но это будет неправда. Если честно, как со своей бывшей расстался, так почти полгода никого не было.

– А чего разбежались? – Девушка приподнялась на локте, заинтересованно, с хитрой улыбкой на приятном лице посмотрела мужчине прямо в глаза.

– Не люблю, когда начинают помыкать, – вздохнул тот. – Странные вы существа, женщины. Вначале ищете крепких, мужественных, самостоятельных, а потом собственными руками стараетесь превратить их в безвольно-домашние тряпки.

– Что, мусор заставляла выносить и посуду мыть? – хмыкнула девушка. – Или все деньги забирала и на косметику тратила?

– Нет, – усмехнулся Пётр, – я и так вроде не грязнуля. Всё умею делать. И пожрать приготовить, и посуду помыть, и за собой убрать. Когда встречались, всё было ярко, страстно, феерично, а как жить стали, будто в неё кто-то другой вселился. Не зря, наверное, женщину со змеёй сравнивают. Тихонько приползёт, обовьётся и только потом душить начинает. А я без воздуха задыхаюсь!

– Что, прямо орала на тебя, когда воспитывала? – Девушка тихонько засмеялась. – А как же найти компромисс, договориться?

– Нет, всё без скандалов, спокойно. Постоянно твердила, что ей меня не хватает, что должен быть всегда рядом. Я ж любил её тогда сильно, соглашался, ведь по глазам видел, что не врала. Только опаньки – вдруг заметил, что совсем перестал на рыбалку ездить с ночёвкой в палатке около реки или просто с друзьями в баню ходить. Да и друзей как-то очень резко поубавилось. Из прошлых увлечений остались байк да старая мечта – горизонт. Когда-то давно мы оба хотели заглянуть за него. Мне кажется, это были самые счастливые моменты в жизни: в азарте мчаться вперёд, стараясь достичь далекой, убегающей черты, и при этом чувствовать, как сзади тебя обнимают руки любимого человека. Между прочим, видела бы ты, из какого лома я мотоцикл восстановил. – Пётр гордо взглянул на девушку. – Мощная штука. Да только милая уже давно на нём не сидела. Хотела, чтобы стального друга продал и купил машину. Мол, третий десяток на исходе, а у тебя ветер в голове. Нужно быть как все. Только я не хочу как все! Ты не представляешь, как до сих пор меня горизонт манит. Так и хочется выскочить на трассу и ручку газа до упора.

Немного помолчав, мужчина тяжело вздохнул:

– Вот и получилось, она свою линию гнула, а я сопротивлялся. Поэтому и расстались.

– То есть не договорились?

Пётр отрицательно качнул головой:

– Автомобиль выбирают для сердца, а байк для души. Скорость, ветер, дорожная пыль, горячий асфальт – вот моя любовь. Если хочешь, могу тебя прокатить. Сама поймёшь, что такое настоящая свобода.

– В следующий раз, – рассмеялась девушка. – У меня сейчас одежды подходящей нет.

– Договорились. – Пётр прижался к упругому манящему телу. – Может, ещё разочек?

– Искуситель, – томно вздохнула девушка, отвечая на страстный поцелуй.

Новая волна вожделения, стонов, вздохов, словно нежное шёлковое одеяло накрыла их с головой. После того так довольные молодые люди наконец-то оторвались друг от друга, из соседней комнаты внезапно раздался хрипловатый голос с явно выраженным кавказским акцентом:

– Эй, слушай, дорогой, хватит так стонать, уснуть не могу!

– Кто там? – Пётр удивлённо дёрнулся, пытаясь подняться, но девушка не дала это сделать, положив голову ему на грудь:

– Не обращай внимания, обычный водила маршрутки, скоро вырубится.

– А что он здесь делает?

– Он же ясно сказал: засыпает.

– Понял. – Пётр шутливо нахмурил брови. – Не надо задавать лишних вопросов.

– Умничка, – красотка чмокнула его в небритую щёку и принялась наглаживать живот, постепенно опускаясь всё ниже.

– А водила? – Мужчина тревожно кивнул в сторону двери.

– Всё. Уснул, – твердым голосом сказала девушка. – Ты как?

– Скоро буду готов, как пионер на линейке! Только надо немножечко подождать. Ты прямо как необузданная фурия, почти все соки выпила.

– Ну, знаешь. – Руки девушки продолжали нежно скользить по телу мужчины. – Я женщина одинокая, мужской ласки не хватает. Всё-таки не каменный истукан. Вот периодически и утешаюсь в объятиях какого-нибудь молоденького, крепкого и сладкого.

– А много их у тебя было? Хотя не надо – не рассказывай. – Петя легонько приобнял девушку. – По-моему, я уже ревную тебя ко всем бывшим. Наверное, начинаю неровно дышать в твою сторону.

– Смотри, влюбишься, можешь и пожалеть! – Красотка улыбнулась какой-то особой улыбкой, в которой было что-то не совсем хорошее, но Петя, пребывая в приятно-довольном состоянии, не заметил этого.

– С тобой согласен куда угодно, хоть в рай, хоть в ад, – сказал он, пытаясь поцеловать девушку в губы, но та увернулась, ловко отбросив одеяло в сторону.

– Ладно, вижу, ты уже не боец. Поболтали и хватит, пора выдвигаться. – Она грациозно вскочила, затем, наклонившись, быстро подняла с пола и накинула на голое тело черный балахон, взяла в руки лежащую там же косу и недобро усмехнулась.

– Я не понял, ты кто? – Петя вскочил с кровати и судорожно, трясущимися руками принялся натягивать джинсы. Нехорошее предчувствие острым гвоздем ударило в голову.

– А нечего на мотоцикле между полос гонять. – Смерть кивнула на босые ноги мужчины. – Даже кроссовки потерял, когда в маршрутку влетел. Ещё и водилу угробил. Пошли, покажу тебе, что там, за горизонтом. Ты же это хотел увидеть?

Схватив душу Петра за шиворот, словно шкодливого кота, она рывком вытащила её из лежащего на асфальте тела.

* * *

– Готовченко, – доктор скорой помощи кивнул напарнику, – доставай мешок, будем паковать.

– Одним хрустиком меньше, – фыркнул тот, вытирая руки от крови погибшего мотоциклиста. – Смотри-ка ты, с улыбкой окочурился. В гробу будет прикольный лежать, как живой. Старушка никого не щадит.

– Ещё раз старушкой обзовешь, – холодно усмехнулась Смерть, сделав ноготком лёгкий укол в сердце врача, – вне очереди за тобой приду!

– Ой, что-то ёкнуло, – сморщился тот. – Видимо, пора работу менять. Хотя ладно, чего там, сейчас этого забросим и будем водителя маршрутки грузить, а то уже совсем остыл. Тоже мне, Шумахер недоделанный. Вот на хрена тебе в машине зеркала, если ты в них не смотришь? А ведь оба могли бы жить.

Через пару минут, включив сирену, машина с красным крестом бодро мчалась в сторону городского морга, увозя тело Петра за далёкий, недосягаемый горизонт, над которым медленно опускалось летнее горячее солнце…