Текст книги "Ванильный альбом. I"

Госпожа Метелица

Город, потревоженный шумным весёлым Рождеством, медленно засыпал. Огоньки квартир гасли один за другим, впуская ночную тьму, которая всё плотнее и плотнее окутывала жилые кварталы. Хмурые дворники, установив будильники на раннее утро, давно посапывали в кроватках. Ещё бы, ведь с началом дня всё кругом должно снова сиять, как начищенная медаль на груди бравого офицера.

Лёгкий ветерок, отпущенный на волю, с удовольствием наслаждался свободой, играя с лёгкими конфетти, которые ярким ковром укрыли главную площадь. Фейерверк в этом году был особенно хорош, оставив в душах людей приятное впечатление и добавив работы уборщикам. Несколько часов назад сам мэр, невысокий добродушный мужчина в чёрной шляпе и тёплом пальто, на воротнике которого благородно темнел мех бобра, довольно улыбался, дав сигнал к началу торжества. Много трудов стоило ему добиться выделения крупной суммы для проведения роскошного празднования. Правда, пришлось урезать часть социальных программ, однако мужчина считал, что только общее веселье способно сильнее всего объединить жителей, уставших от повседневной скучной работы. Всего лишь нужно вырвать их из задумчивости и вернуть в семьи, к детям, к сердцу, бьющемуся в предвкушении подарка, найденного возле камина, к играм в снежки, к беззаботному катанию с горки, к открытым улыбкам, потерявшимся среди дежурного растягивания губ.

И вот праздник подошёл к концу. Довольные горожане, прикоснувшись к волшебству события, разошлись по домам, унося с собой тёплые впечатления и напоследок пожелав соседям спокойной ночи.

Звучала спокойная музыка, и прямо из ночного неба, вальсируя в такт, на землю медленно опускались маленькие, непохожие друг на друга снежинки, неся с собой ощущение прекрасной зимней сказки. А высоко над крышами за всем происходящим наблюдала сама госпожа Метелица, тронутая плотным облаком добра, накрывшим старый город. Не спеша, через огромное сито она белыми руками просеивала снег, оставляя самый плотный и большой на потом, когда последние прохожие укроются в своих подъездах.

Экран погас. Маленькая девочка, в старом, потрёпанном пальтишке, вздохнула и отошла от выстроенной накануне деревянной сцены. Свет миниатюрных восторженных глаз исчез, уступив место привычно-рутинной грусти. Волею судьбы оказавшись на улице после смерти родителей, девочка быстро взрослела, принимая на себя взрослую жизнь, наполненную серостью, борьбой за выживание и редкими усмешками, давно потерявшими искренность.

Здесь, на площади, какой-то незнакомый человек угостил девочку большим пряником, покрытым сладкой глазурью. Этой вкуснятиной ребёнок поделился с бродячей собакой, одиноко сидящей в тени дома. Как никто другой, чистому детскому сердцу был знаком взгляд, с которым животное смотрело на веселящихся людей. Съев угощение, пёс благодарно ткнулся холодным носом в руку девочки, затем ушёл, бросив прощальный взгляд на причудливые тени танцующих пар.

Поёживаясь от холода, девочка медленно побрела в сторону подвала, где коротала зиму, согреваясь от толстой трубы, несущей розовощёким жильцам горячую воду. Однако в эту ночь дверь в убежище оказалось заколоченной. Видимо, недовольный дворник всё-таки решил окончательно избавиться от непрошеного гостя.

Ветер усиливался, госпожа Метелица, улыбаясь, щедро осыпала крупным снегом окрестности, торопясь закончить работу к утру, чтобы удивить горожан своими чудесными узорами и причудливыми белыми фигурами.

Не найдя места, где можно согреться, девочка вернулась к чёрному экрану, спряталась под подиум, укрываясь от поднявшейся пурги. Она знала, что спать нельзя, но приятное тепло, наползающее следом за пронизывающим холодом, успокаивало, дарило безмятежность. Как тогда, в прошлой жизни, когда мама брала на руки и прижимала к себе.

«Мама!» – девочка подняла глаза вверх, к небу, чувствуя, как волна невыносимой грусти ударила в сердце. Медленно тянулись минуты, и постепенно усталость начала брать верх, убирая боль, пряча беспокойство, укрывая уютным мягким одеялом фальшивого спокойствия.

Последний раз моргнув глазками, девочка погрузилась в сон, уносясь куда-то высоко, чтобы больше не вернуться. Прошло совсем немного времени, и белая причудливая снежинка, подарок самой Метелицы, покружившись, медленно опустилась на длинные ресницы ребёнка. И так осталась лежать, не растаяв…

Девятая жизнь

– Привет! Давно не виделись, – седой Ангел присел на краешек кровати, на которой маленьким худеньким калачиком лежал серый кот.

– Да уж, – тот совершенно не удивился старому знакомому. Лишь надсадно вздохнул, с трудом приоткрыв уставшие, наполненные болью зелёные глаза – считай, с последнего раза полвека прошло.

– Не возражаешь, если побуду немного?

Кот ничего не ответил, лишь ещё больше наклонил голову, уткнувшись носом в лапы. Он умирал. Жизнь медленно, мучительно уходила из него, с каждым ударом сердца, с каждым вдохом.

– Это твоя последняя, девятая. – Ангел сложил руки на коленях, глядя на несчастное животное.

– Знаю, – ответил кот, – как говорил один человек: всё проходит…

– Людям меньше повезло, у них всего одна жизнь, а потом сразу в вечность или как Творец решит. А помнишь, как мы впервые познакомились? – Ангел грустно улыбнулся. – Ты был такой забавный, маленький, с чёрной шёрсткой, ни единого белого пятнышка.

Кот кивнул головой:

– Я тогда только родился. Ещё слепой был. Человек забрал меня от мамы и весь наш выводок закопал в саду. Буднично вырыл яму, бросил нас туда, плачущих, и молча засыпал землёй. Ты тогда впервые нёс мою душу на небо.

– Всё верно, я тоже был совсем молодой, поэтому очень переживал за тебя, долго не мог успокоиться. Это уже потом насмотрелся всякого. И вроде пора бы зачерстветь, но пока не получается.

– А второй раз, – продолжил кот, – опять же сразу после рождения, человек посадил меня в мешок и бросил в пруд. Я барахтался, умолял, но вскоре нахлебался холодной воды и утонул. Наверное, поэтому впредь жутко боялся всего мокрого, прямо до трясучки. Каждый раз, слушая, как идёт дождь, чувствовал леденящий ужас жуткой смерти.

– Ты был весь мокрый, и я согревал тебя, прижав к сердцу, пока поднимались.

– Впрочем, все остальные шесть жизней были такие же безрадостные. – Кот прикрыл глаза и долго лежал не шевелясь. Лишь по еле заметному поднимающемуся и опускающемуся боку было понятно, что он ещё дышит. Ангел, стараясь не тревожить животное, молчал.

Минут через пять, набравшись сил для разговора, серый кот снова приоткрыл глаза:

– Однажды ради развлечения человеческие дети бросили меня собакам, те и разорвали.

– Это была четвертая, – вздохнул Ангел. – Помню, как плакал, держа в ладошках твою разорванную душу. Ох, дети-дети, – он покачал головой, – иногда они бывают очень жестоки, совершенно не зная и не понимая цену ни своей жизни, ни тем более чужой.

– А помнишь ту семью, в которой я рос, – где-то в районе Фонтанки, в доме с очень высокими потолками?

– Помню…

– Когда началась блокада города, ближе к зиме, хозяин свернул мне шею и сварил суп, чтобы накормить умирающую семью.

– Насколько знаю, через две недели они всё равно умерли с голоду. – Ангел перекрестился. – Упокой их, Господи.

– В одной из жизней, – продолжил кот, переведя дыхание, – пьяный хозяин взял меня за хвост и размозжил голову о стену за то, что громко кричал, как ему показалось. Так что, мой дорогой друг, – подвел он резюме, – жизней-то девять – а что хорошего я видел в них?

– К сожалению, ты прав. – Ангел опустил голову, рассматривая морщинистые руки.

– Мне кажется, котам и дают столько шансов, чтобы хоть один разок получилось насладиться существованием перед полётом в вечность. Мне удалось почувствовать это только сейчас, в последней жизни. – Кот снова уткнул мордочку в лапы и замолчал.

– Онкология? – Ангел прикоснулся к мягкой шёрстке домашнего питомца, чувствуя проступавшие сквозь кожу кости.

– Она самая, проклятая. – В глазах кота сверкнули слезы. – Ещё пару месяцев назад прыгал, как сайгак, кровь с молоком, шерсть блестела. А недавно увидел себя в зеркале и не узнал – беспомощный старик. Страшный, худой, облезлый. Да ещё эта постоянная боль внутри, от которой не сбежать. Хозяйка и лекарства давала, и уколы делала, а что толку, если изнутри гниёшь. Устал бороться, выдохся. Всё, пришло моё время уходить.

– До сих пор больно? – Ангел сочувственно погладил кота.

– Уже нет, – устало произнес тот. – Как четыре дня назад есть перестал, пропала боль вместе с силами.

– Страшная болезнь, – Ангел угрюмо покачал головой, – и для людей, и для животных. Все одинаково страдают. За всё время столько этих ужасов насмотрелся, поэтому и поседел рано.

Наклонившись, он поцеловал кота в лоб:

– Не волнуйся, скоро всё закончится.

– Да я не за себя, за хозяйку переживаю, не хочу, чтобы с моим уходом у неё остался шрам на сердце.

– К сожалению, этого не избежать: чем крепче любовь, тем глубже раны.

– Ты уж присмотри за ней, как меня не станет. – Маленькая слезинка выкатилась из зеленого глаза, пробежала по мокрой тропинке мимо носа и спряталась в одеяле.

Кот помолчал, затем немножко повернул голову набок, чтобы легче было говорить:

– Я хорошо помню тот день, когда меня купили и привезли в этот дом. Старший человек вытащил из сумки, поставил на пол. Стою, озираюсь, думаю, куда спрятаться. Страшно же, всё-таки опять от мамы оторвали. А девочка, худенькая такая, подскочила, на руки меня взяла, к себе прижала. Ты бы видел в этот момент её глаза – сколько в них было счастья! С тех пор много лет прошло, – кот тяжело вздохнул, – девочка превратилась в девушку, а всё так же меня любит.

– Поторопись, ушастый! Надоело ждать. – Рядом с кроватью возникла полупрозрачная чёрная фигура в балахоне, злобно сверкавшая глазами из-под капюшона.

– Пошла прочь, ненасытная. – Ангел быстрым движением прикрыл кота крыльями, повернув своё лицо к Смерти. – Всё никак не нажрёшься! Дай ему немного пожить, у него девятая – последняя.

– Сам виноват, – фыркнула черная фигура. – Мог ещё понежиться в сытости, тепле, заботе. Что мешало?

Кот поморщился:

– Как будто не знаешь.

– Ладно, – добродушно кивнула головой Смерть, – понимаю. Только не затягивай, у меня на сегодня ещё много работы. Пока ненадолго отлучусь, старушку с пневмонией забрать надо. Поэтому давай, прощайся, исповедуйся или ещё что-то, времени у тебя немного.

Когда фигура исчезла, Ангел, зная о коварстве старушки, ещё немного подержал крылья над животным, затем сложил их за спиной.

Снова наступила тишина. Кот какое-то время лежал, набираясь сил, затем взглянул на Ангела:

– Люди давно потеряли возможность слушать тонкие материи. А может, никогда не умели. Однажды в середине ночи я почуял, что Смерть поставила здесь свою метку, желая вскоре забрать кого-то. Мне повезло, вовремя успел без остатка вдохнуть в себя это послание. Поэтому и заболел.

– Ну и зачем? – Ангел качнул головой и снова погладил кота.

– Мне суждено было вырасти в этой семье, в окружении заботы и ласки. Я не собака и не могу охранять дом или защищать хозяев от бандитов. Но я смог спасти их по-другому. Можно сказать, что это моя плата за возможность чувствовать себя полноправным членом. Только став взрослым, окончательно понял, что дар любви – не только принимать, но и дарить. Врожденный эгоизм не позволял терпеть, когда хозяйка не уделяла должного внимания. Много она от меня натерпелась – и не передать. Особенно бесился, когда оставалась ночевать у подружки или уходила на ночное дежурство. Скучал жутко, ревновал. От злости специально пакостил на видном месте. В те дни, будто бес в меня вселялся. А сколько раз будил под утро, когда проголодаюсь, – и не сосчитать. Голос-то у меня от природы мощный, да и поболтать любил, вот и орал почём зря.

– И как? Тапкам в тебя не кидала? – грустно улыбнулся Ангел.

– Что ты! – Кот тихонько мотнул головой, стряхивая капельку, висевшую на носу. – Она очень добрая. Погладит, поцелует и молча всё уберёт, да ещё и молочка нальёт тёплого. На руках, словно ребёнка малого, таскала. Бывало, специально вёл себя отвратительно, прямо хотелось гадости творить, а она терпела все выходки. Лишь улыбнётся, как ты сейчас, грустно. Я и не знал, что люди могут быть такими добрыми. А доброта – она, мой милый друг, заразительна. Сам чувствовал, как меняться начал. После того как заболел, хозяйка не прекратила за мной ухаживать. Другая бы давно выбросила на помойку как ненужную вещь или усыпила. Тебе ли не знать, сколько хлопот от немощного старика.

Скрипнула входная дверь, и кот устало улыбнулся:

– Дождался…

Сил, чтобы поднять голову, навострить уши, просто не было. Тело практически перестало слушаться, и лишь сердце продолжало работать, потихоньку замедляясь, да открывались лёгкие, насыщая густую кровь кислородом. Только стремление последний раз увидеть любимого человека удерживало кота от желания окончательно закрыть глаза и плыть по течению, навстречу той, что кружила неподалеку в черном балахоне.

Раздались тихие шаги, и в комнату стремительно влетела молодая стройная девушка. Не видя Ангела, сразу бросилась к домашнему питомцу. Брать на руки не стала, чтобы не причинять боли умирающему. Лишь поцеловала в голову и вытерла салфеткой мокрую дорожку около глаз. Попробовала напоить водой, но кот уже не в состоянии был сделать даже глотка. Расплакавшись, девушка легонько погладила питомца и вышла в ванну, чтобы немного успокоиться.

– Всё, – кот облегченно вздохнул, – боялся, что не попрощаюсь. Теперь можно и умирать.

Он вытянулся в струну, отдавая себя на волю пелене, застилающей глаза и уносящей куда-то ввысь.

– Ну наконец-то, – ворчливо пробурчала Смерть, возникшая так неожиданно, что Ангел, не ожидавший её появления, вздрогнул.

Последний раз выдохнув, кот замер, уставившись мёртвыми глазами в сторону двери, словно ещё раз, напоследок, хотел увидеть любимого человека.

– Фу, и есть-то нечего, кожа да кости, – недовольно пробурчала старуха, приступая к своей трапезе.

– Не чавкай! – раздраженно прикрикнул на неё Ангел. – Делай свою гнусную работу молча!

– Покомандуй ещё! – фыркнула Смерть, отворачиваясь.

Дождавшись, когда душа животного отделилась от тела и поднялась повыше, Ангел встал:

– Ладно, мой пушистый друг, полетели к Творцу, пусть он решит, как с тобой быть. А я замолвлю словечко.

– Ты же знаешь, я атеист, – улыбнулась душа, ощущая необычайную лёгкость.

– Ему не важно, веришь ты или нет. Он просто есть.

– Тогда полетели! Свой шанс один из девяти я вытащил. Поэтому и счастлив!

Ангел аккуратно подхватил в руки душу умершего животного, прижал к себе и, шумно взмахнув широкими крыльями, взлетел туда, где после дождя бывает радуга…

Навсегда оставляя дом, кот в последний раз взглянул туда, где рыдала над телом вернувшаяся девушка, обильно поливая глазами серую шерсть.

В коробку с телом любимого питомца хозяйка положила маленькую игрушечную мышку, с которой так любил играться большой серый кот с завораживающими зелёными глазами…

День Победы

– С праздником! – весело смеясь, шумная компания деревенской молодежи поздоровалась со старым Саньком по кличке Рыжий, который в этот день цеплял на свой пиджак награды и не спеша шёл в школу, куда его приглашали каждый год. Сам Санька не любил рассказывать о своих подвигах, предпочитая скромно стоять в сторонке, пока молодая завуч торжественным голосом рассказывала о заслугах полного кавалера ордена Славы.

Невысокий старик с когда-то пышной, а сейчас уже сильно поседевшей шевелюрой, улыбнулся ребятам и, приосанившись – знай, мол, наших, – кивнул им, продолжая свой путь.

Насмотревшись в молодом возрасте ужасов войны, много раз ходивший по самому краю жизни, он не любил пышных празднований, которые пугали своим шумом, бравурностью, стремлением превратить прошлую реальность в миф. На обратном пути, зайдя в магазин, Санька прикупил бутылку водки, чтобы вечером, за ужином, помянуть товарищей, навсегда оставшихся лежать по братским могилам, разбросанным от Сталинграда до Берлина.

А весёлая ватага молодых парней и девчонок, радуясь жизни, весне и праздничному дню, вскоре оказалась на залитой весенним солнцем небольшой полянке, где любила собираться, дружно отмечая различные события.

Расстелив пестрые покрывала прямо на ярко-зелёную травку, ребята быстро разложили еду и, поставив в середину блестящие бутылки с только что купленным алкоголем, расселись кружком.

Первый тост, как водится ещё от родителей, подняли за победу. Впрочем, как и второй. Немного захмелев, наперебой стали делиться воспоминаниями своих дедов, прошедших через кровавую мясорубку тяжёлой войны.

– Мой дед рассказывал, как в танке под Брянском горел, – окинул взглядом компанию один из парней.

– У меня дедушка в этих лесах партизанил, – перебил его второй, – а бабушка в семейном лагере была, три карательные операции пережила.

– Ну а мой, Пётр, Кёнигсберг штурмовал, – гордо сказал третий, – второй, Степан, погиб под Брестом в первые дни.

– Колян, а помнишь, как недалеко авиабомбу нашли? – запил очередную рюмку стаканом лимонада Лёнька, шебутной пэтэушник, приехавший домой на выходные.

– Да уж, – рассмеялся высокий крепыш, – славненько бабахнула. У половины деревни стёкла повылетали. Меня батя из-за этого весь вечер с ремнем гонял – я потом неделю стоя спал.

Пока парни хвастались друг перед другом найденными в лесах штыками, касками и боеприпасами, девчонки отсели в сторонку, обсуждая моду, новые журналы и планы на будущее.

– Вон смотри, старая Татьянка идет. – Лёнька указал пальцем на заброшенную лесную дорожку, по которой медленно шла невысокая сгорбленная пожилая женщина, одетая в черное длинное пальто. Голова её была плотно укутана в тёмный платок. Рядом, во главе с рогатым самцом, вышагивали четыре козы, стараясь на ходу сорвать траву или быстренько обглодать распускающиеся листья с нижних веток.

– Бабуля, иди к нам, хряпни полташку за праздник! – позвал её Колька.

Старуха не ответила, лишь тихонько улыбнулась и покачала головой, отказываясь от приглашения.

– А может, тебе День Победы не в радость? – Лёнька, резко изменившись в лице, вскочил, шатаясь на ногах. – Или ты хотела, чтобы здесь немцы были? А?

– Успокойся, – схватил его за рукав Колька.

– Я спокоен, как дохлый лев перед случкой. – Лёня вырвал руку. – Все же знают, что ты в Германии войну провела и чем там с фрицами занималась!

– Ну-ка замолчи, – подскочила к нему Светка, бывшая одноклассница. – Сейчас же извинись!

– Вот ещё – перед всякими немецкими подстилками извиняться! Праздник ей, видите ли, не нравится! Пока мой дед кровь за эту землю проливал, а бабка с детьми под Озаричами в лагере смерти подыхала, она там сосиски жрала, тварь!

Опьяневший не столько от водки, сколько от безнаказанного желания выговориться, Лёнька, не обращая внимания на друзей, ещё долго стоял и матерился вслед старухе. А та, сгорбившись сильнее, не оборачиваясь, шла дальше, пока не скрылась за деревьями. Сколько таких слов ей кричали в спину, а иногда и в лицо, даже не сосчитать. Раньше, бывало, ночами не спала из-за обиды, не могла наплакаться, а потом привыкла, закрыв душу, как дверь амбара, на огромный кованый замок.

Пройдя около километра, Татьяна свернула на малоприметную тропинку. Козы, не отставая, двинулись за хозяйкой. Выйдя на небольшую тенистую полянку, старуха присела на поваленное дерево, прикрыла глаза руками и долго сидела, давя в себе горечь, полученную от молодого парня. Животные не беспокоили её, занявшись поеданием сочной зелени, растущей здесь в избытке.

Придя в себя, отдышавшись от тяжелой дороги и прогнав мысли о нанесённой обиде, Татьяна встала, подошла к осоке, обильно растущей на краю, вытащила из кармана кусочек хлеба и конфетку, завернутую в бумажную обёртку. Опустившись на колени, положила всё это на одну из многочисленных кочек, торчащих повсюду, вытерла набежавшую слезу и вернулась на своё место.

Когда-то здесь начиналась тропинка, ведущая через болото. Потом, после войны, сюда пришли мелиораторы, вводя новые земли в сельхозоборот. И через несколько лет после осушки первые трактора вонзили стальные плуги в плотный торф. Стоявшие тысячи лет болота ушли в прошлое, напоминая о себе лишь небольшими кочками да осокой.

В конце зимы 1944 года немцы, прекрасно понимая, что удержать фронт вряд ли получится, решились на очередную подлость. По инициативе командующего тыла группы армий «Центр», в заболоченном районе крупной деревни Озаричи было создано несколько лагерей для содержания мирного населения. Цинизм заключался в том, что германское командование поместило десятки тысяч людей на пустые острова, лишив несчастных не только возможности выбраться, но и еды, тепла и крыши над головой. Большую часть заключённых составляли женщины, дети и старики. По мнению фашистов, от такой жизни у заключённых должна была возникнуть эпидемия тифа, которая позже обязательно перекинется на бойцов Красной армии, затормозив развитие грядущего наступления. Выполняя этот приказ, выделенные немецкие части и местные полицейские начали проводить большую операцию, сгоняя людей на мучительную смерть, попутно уничтожив десятки населенных пунктов.

Рано утром в самом начале марта родную Слободку, где жила Татьяна с маленьким годовалым сыном, окружил отряд карателей. Прильнув к окну, молодая стройная женщина испуганно наблюдала, как медленно, продвигаясь от дома к дому, шли враги, выгоняя жителей на улицу. Быстро придя в себя, Татьяна схватила Митьку и, приподняв широкую доску, юркнула в подпол. Младенец заплакал, разбуженный столь неприятным способом, но быстро нашёл губами тёплую материнскую грудь и успокоился, закряхтев. Не прошло и пяти минут, как послышался скрип открываемой двери и топот тяжёлых сапог по деревянным половицам.

– Да здесь она, точно говорю, – услыхала Таня голос Фёдора – полицейского из соседней деревни, с которым училась в одном классе. Она испуганно затаила дыхание, стараясь не шевелиться, чтобы случайно не выдать себя. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, его слышно даже наверху.

– В подполе посмотри, – раздался другой голос, и через минуту в лицо Татьяны упёрся ствол винтовки.

– Я ж сказал, никуда не денется. – Довольный Фёдор махнул головой, приказывая встать.

Крепко прижав к себе сына, Татьяна выбралась наружу.

– Ну что, не поможет теперь твой партизанчик? – расхохотался другой полицай, в котором женщина признала Рябого Ивана, бывшего передовика их колхоза. – Обделался, небось, от страха, долго теперь нос из леса не покажет.

Муж Татьяны, Иван, уже больше полугода находился в небольшом партизанском отряде. Сам бы не пошёл, да немцы последнее время очень подозрительно стали относиться к молодым мужчинам, часто расстреливая их без всякого повода или забирая в заложники, а это та же смерть, только спустя несколько дней. Вот и решили на семейном совете, что в партизанском отряде у Ивана больше шансов уцелеть. Сама Таня в лес не пошла, побоялась за недавно родившегося сына. Да и лесные воины уж точно не обрадовались бы появлению младенца у себя. Кому нужен лишний балласт, который плачет по ночам так, что за три километра слышно?

К тому же местные полицаи немного сбавили прыть, чувствуя, что колесо войны закрутило в другую сторону. Если раньше они, особо не церемонясь, уничтожали партизанские семьи, чтобы угодить немцам, то сейчас предпочитали делать вид, что не знают, куда задевался хозяин дома.

Дав женщине пару минут на сборы, полицаи отвели её в центр села, куда сгоняли всех жителей. Отобрав молодых ребят для отправки в Германию, их тут же построили в колонну и под слёзы матерей погнали на станцию, расположенную в добром десятке километров от Слободки. Остальных же, окружив, повели на колхозный двор к построенному перед войной складу зерна. Там начальник полиции сообщил, что люди останутся в сарае до утра, а завтра вместе с жителями ещё одной деревни, объединившись, будут направлены в Озаричи для помощи немецкой армии в строительстве оборонительных укреплений. Раскрывать истинную цель похода полицай не собирался.

Выстроившись, каратели принялись загонять людей внутрь. Плач, мольбы, слёзы, проклятия, крики, страх витали в воздухе. Что творят враги с загнанными в помещение людьми, было известно не понаслышке. За эти годы во время таких же операций вместе с жителями в округе было сожжено несколько деревень.

Выстрелы в воздух и удары прикладами сделали своё дело. Вскоре за перепуганными жителями закрылись массивные ворота, следом клацнул тяжёлый замок. Продолжая рыдать, люди готовились к худшему, прижимая детей и обращаясь к Богу, который, словно издеваясь, не хотел замечать их молитв.

Через час деревенский мальчишка, который, забравшись на чердак, наблюдал через слуховое окно за происходящим, сообщил, что каратели, построившись, ушли в направлении соседней деревни, выделив один взвод для охраны сарая. Однако полицаи времени терять не захотели и, бросив жребий, оставили возле ворот одного часового. Сами же рванули грабить дома, благо чужое добро осталось на месте.

Добротный сарай, построенный на совесть настоящими хозяйственными руками, не давал ни малейшего шанса для побега. Тем не менее, вооружившись щепками, старики, часто меняясь, принялись усиленно рыть подкоп, с трудом расковыривая плотную землю.

Ближе к вечеру вернувшиеся обратно каратели затолкали в сарай жителей соседней деревни, которых привели с собой. Остерегаясь нападения партизан, враги на ночь разожгли около ворот большой костёр, усилили охрану и установили дополнительные пулемёты.

– Таня, Таня, – ближе к рассвету позвала женщину соседка – баба Галя. – Кажись, Ваня там, иди скорее.

В темноте, спотыкаясь о плотно лежащие тела, Татьяна, стараясь не потревожить уснувшего сына, подобралась поближе к дальней стене, где над потолком находилось небольшое вентиляционное окошко. Настолько маленькое, что взрослый человек никак не мог через него протиснуться. Вот через него и стали подавать детей, которых на другой стороне принимали партизаны. Напасть на сарай и освободить людей они не решились, слишком не равны были силы, к тому же пару дней назад отряд понёс большие потери, ввязавшись в бой с карателями.

– Ваня! Я здесь, – зашептала Татьяна, вытянувшись на носочках, чтобы быть повыше.

– Милая! Танюшечка! Давай Митьку! – горячо зашептал муж. – Завтра, как вас погонят, обстреляем фрицев. Начнётся паника, разбегайтесь в разные стороны. Я с сыном буду ждать тебя около тропы, по которой за клюквой ходим. Всё поняла?

– Да. – Таня поцеловала сына, прижавшись губами к нежной щеке ребёнка. Затем последний раз взглянула в его маленькие глазки-бусинки и с помощью людей передала наружу, прямо в руки Ивану. После того как партизаны, забрав детей, ушли, женщина присела у стенки и тихонько заплакала, умоляя Бога отвести беду и спасти двоих самых любимых в жизни мужчин: мужа и сына.

Утром несчастных людей выгнали из сарая и, построив в длинную скорбную колонну, повели на юг, плотно окружив вооружёнными охранниками.

Как только втянулись в лес, впереди раздались сухие винтовочные выстрелы и редкие крики «Ура!». Возникла паника, и жители стали разбегаться, вслед им полетели пули. Быстро сообразив, что силы нападающих незначительны, каратели тут же выделили группу автоматчиков, которая принялась обходить, а затем начала преследование отступивших партизан. За это время полицаи выловили или добили почти всех, кто решился бежать. Не повезло и Тане. Её, спрятавшуюся в канаве, заметили и вытащили прямо за волосы, больно ударив сапогом в бок.

В Озаричах немцы ещё раз проверили заключённых, отобрав группу наиболее крепких людей, среди которых оказалась и Татьяна. И уже через два дня в заколоченных вагонах её вместе с другими везли в Германию. Там почти год пришлось работать на пороховом заводе, глотая ядовитую пыль. После освобождения Татьяна пешком вернулась в свой пустой мёртвый дом. О судьбе мужа и ребёнка узнать так и не смогла, отказываясь верить в их гибель.

С тех пор почти каждый день она приходит сюда, на тропу, садится на это дерево и ждёт в надежде услышать шаги спешащих к ней Ивана с Митькой… Ждёт так, как умеет ждать только настоящая женщина.