Текст книги "Екатерина Медичи"

Часть вторая. Конец и начало. 1568

Пролог

Начатая битвой при Сен-Дени, вторая гражданская война на этом не закончилась. Благодаря денежной помощи, оказанной протестантам Лесдигьером, они встретились в Шампани с рейтарами герцога Казимира и этим значительно увеличили свое войско. Теперь можно было подумать и о походе на Париж. Но Екатерине нужен был мир, у нее больше не было денег на продолжение войны. Начнись она снова, ей нечем будет платить иностранным наемникам, и тогда протестанты могут одержать верх.

Она направила своего эмиссара в армию Конде для переговоров, и вожди протестантов, поразмыслив, дали согласие, однако поставили условие: отправление свободного культа богослужения в Нормандии, Париже, Ла Рошели и других южных городах.

Екатерина, что называется, кусала локти. Теперь она уже не знала на что решиться. Приходилось идти на компромисс с собственной совестью, гордостью женщины, честью королевы, и все это ради мира, который нужен ей сейчас как воздух. Мир необходим ради ее детей, в этом нуждалась страна, которой она управляет. Ах, если бы не Шампань, если бы не бездарность и глупость Косее, Немура и Монпансье, проворонивших соединение гугенотов с наемниками! Ей не пришлось бы сейчас краснеть за саму себя. Жаль, так глупо погиб коннетабль… и что это дало? Ничего, кроме того, что гугеноты, будто бы разбитые, все же одержали верх не потому, что не потеряли ни одного из своих вождей, но потому, что осмеливаются предъявлять ей свои требования, на которые она, и это самое ужасное, не может не согласиться.

Поздней зимней ночью выборных делегатов, избранных адмиралом и кардиналом де Шатильоном, – старшим братом Жолиньи и д’Андело, человеком, отлученным папой от церкви, – провели в Лувр к королеве и королю. Оба в масках, при оружии и охране, их имена – граф де Ларошфуко и Шарль де Телиньи. Последний являлся обладателем состояния, доставшегося ему после смерти небезызвестного г-на де Вильконена, и кроме того, был зятем адмирала, женатым на его дочери Луизе.

Несколько дней тому назад испанский посол д’Адава сообщил своему государю о предстоящих обменах мнениями; тот незамедлительно ответил, что готов предложить французскому королю миллион, лишь бы тот отказался от постыдных переговоров с протестантами. Карл IX тут же сдуру начал писать Филиппу, что он согласен, но его мать вырвала у него из рук письмо и разорвала в клочки. Карл потребовал объяснений, и Екатерина усталым голосом проговорила, что ей не нужны деньги, на которые он наймет иностранных солдат и начнет новую кровопролитную войну. Хватит уже крови, им нужен мир. К тому же заниматься ростовщичеством с испанским королем опасно, велик риск попасть к нему в кабалу. И еще она напомнила сыну о видах, которые имеет Филипп II на Францию.

Карл нахмурился. В самом деле, Габсбурги хотят прибрать Францию к рукам, сделав ее наподобие Нидерландов одной из провинций Всемирной монархии, возглавлять которую будет Филипп – испанский король и император священной Римской империи, ничтожный преемник Карла V, своего отца. Вот отчего он так радел об искоренении ереси во Франции, вот откуда такая неслыханная щедрость.

Перо выпало из рук Карла. Он поднял глаза на мать. В них она прочла, что он понял ее. Медленно развернувшись, она величавой поступью ушла к себе.

Оставшись един, Карл задумался. Как же так? Ведь католики по-прежнему режут гугенотов по всей стране! Можно попробовать заставить их подписать мир, но вряд ли что изменится при этом за пределами Парижа. Дотянется ли его рука до тех, кто посмеет нарушить мирный договор, подписанный им самим? Неужто придется предпринять новое путешествие по Франции, как три года тому назад? Но в таком случае, французские католики играют на руку испанскому королю!

Он побежал было вслед за матерью, чтобы разобраться в этом сумбуре, но в дверях остановился, пораженный последней мыслью. Так вот почему его мать не хочет этой братоубийственной войны, вот почему она так стремится к миру!

Обессиленный этой непривычной для него работой ума, Карл опустился в кресло и обхватил голову руками.

Несколько часов уже длилось это необычное свидание. Гугеноты требовали постоянства мирного эдикта и уплаты королем жалования рейтарам герцога Казимира. Кроме того, они просили о создании деклараций, в которой значилось бы, что армия протестантов никогда и не помышляла о мятеже против правительства, а произошедшие недавно волнения были вызваны необходимостью, то есть мерой, предпринятой ими для их собственной безопасности. Имелась в виду армия в Пикардии и по соседству с ней войско герцога Альбы.

Екатерина подумала, что это немного и, обрадованная, уже хотела дать согласие, как вдруг все дело испортил король. Ему показалось обидным и недостойным, что его мать собирается подписать мирный договор с мятежниками, которые всего лишь два месяца тому назад как посягали на его жизнь, и Карл, вскочив с места и размахивая руками, с лицом, перекошенным от гнева, закричал:

– Я хочу, чтобы эти господа объяснили мне, чего ради они гнались за своим королем по дороге из Мо в Париж?! И пока я не получу вразумительного ответа, другого разговора у меня с ними не будет!

Послы, переглянувшись, встали. Король кипел злобой и говорить о чем-либо с ним сейчас бесполезно. Его поведение – это прямой отказ. Поклонившись, они стремительно вышли вон.

И все же по просьбе принца Конде, голодная армия которого лютой зимой отступала от Парижа, преследуемая католиками, Карл IX согласился на удовлетворение всех требований протестантов, и в марте маршал Монморанси с одной стороны и кардинал де Шатильон с другой заключили перемирие в Лонжюмо. Через несколько дней его подписали король, Колиньи и Конде.

Глава 1. В Ла Рошели

28 сентября 1568 года, на другой день после Воздвижения, в доме городского прево, в одном из залов верхнего этажа, вечером, в едва начавших сгущаться сумерках, – вели беседу пятеро: губернатор города г-н д’Эскар, принц Людовик Конде, адмирал де Колиньи, Франсуа де Ла Ну и Франсуа де Ларошфуко.

Все сидели за столом, покрытом желтой скатертью. Слева от них – камин, по его краям две небольшие мраморные колонны восьмиугольного сечения, их узорчатые капители упирались в потолок, повсеместно разукрашенный затейливым орнаментом из цветов и листьев; на камине стоит, прислоненная к стене, картина работы Ботичелли с изображением средневекового города на фоне гористой местности; слева и справа от нее – подсвечники, по одной желтой свече в каждом. Недалеко от камина у стены – комод, больше похожий на кунстшранку, на нем красуется бронзовый кубок, рядом – миниатюрный бюст Кальвина на гранитной подставке, весьма искусно выполненный кем-то из французских мастеров. На стенах, обитых коричневой тканью с причудливыми узорами в черных квадратах, – портреты Лютера и Цвингли в золоченых рамах.

Стол стоит на четырех массивных резных дубовых ножках разного сечения, которые привинчены к полу, выложенному белой и светло-коричневой плиткой с таким расчетом, чтобы белые в строгой пропорции образовывали букву «Т», а коричневые – букву «Г». Последние по всей площади пола соприкасались друг с другом короткими горизонтальными частями, причем верхняя перекладина одной из букв служила тем же самым для другой буквы, шедшей в противоположном направлении. Поговаривали, что некогда этот дворец служил местопребыванием тамплиеров, в память об этом они, дескать, и приказали выложить пол таким образом, однако точными сведениями по этому поводу никто не располагал, и пол оставался нетронутым со времен Филиппа Красивого, уничтожившего этот орден.

Над столом висела, прикрепленная цепью к одной из балок потолка, изящная люстра из венецианского стекла со множеством подсвечников, в каждом из которых торчало по одной оранжевой свече.

Идя дальше вдоль стены в сторону окон, мы увидим мальчика, вернее, уже юношу, поднявшего голову и разглядывающего висящее на стене полотно работы Мазаччо. Это был фрагмент из стенной росписи в церкви Санта-Мария во Флоренции, изображавший Иисуса Христа в Иерусалиме в окружении двенадцати апостолов перед тем, как они взобрались на гору и он выступил перед ними с речью о том, каким должен быть человек, чтобы попасть в царство Божие. Юношу в шляпе с пером и со шпагой на боку зовут Генрих, он сын Людовика Конде; рядом с ним пожилой дворянин с обветренным лицом и скрещенными за спиной руками. Лицо его непроницаемо, он тоже смотрит на картину. Это наш старый знакомый Матиньон.

Справа от них миниатюрная скульптура Донателло «Давид» на невысоком, в половину человеческого роста, постаменте. Библейский герой изображен автором в тот момент, когда он попирает ногой голову поверженного им Голиафа. Еще дальше, ближе к окну – столик на резных ножках, на нем две книги. Одна из них – «Маленький Жан де Сентре» француза Антуана де Ла Саля, другая – «Рифмованная хроника» Жоффруа Парижского. Обе обшиты красным бархатом, на котором выдавлены и блестят позолотой название и имя автора. На другом столике у противоположной стены лежат раскрытыми иллюстрации Симона Мармиона к «Большим французским хроникам». Справа от столика ближе к входной двери стоит шкаф из красного дерева, внутри него полки, на них книги всевозможных расцветок в золоченых и серебристых переплетах. Над столиком и шкафом, на стене висят полотна дель Россо. На окнах, а их три в этом зале, – шторы из желтого венецианского шелка, ниспадающие до самого пола и охваченные золотистым шнурком у самого подоконника.

Такова обстановка зала, где находились вожди гугенотов накануне новой, третьей войны.

– Ее обещания и клятвы лживы, как и она сама, – говорил Ла Ну. – Во что превратился мир в Лонжюмо? Наших братьев по-прежнему зверски избивают по всей Франции! В Руане католики разгромили дворец Правосудия, всех чиновников протестантского вероисповедания выволакивали во двор и убивали тут же, у всех на глазах под улюлюкание толпы фанатиков, а иным заклеивали рот и нос и бросали в Сену. Дворы и дома гугенотов разграблены и сожжены, а семьи безжалостно вырезаны, причем активное участие в погромах принимают даже женщины. И после этого вы, д’Эскар, утверждаете, что король движим стремлением к миролюбию?

Губернатор, потупившись, только развел руками в ответ:

– Видимо, в Руане не знали о перемирии в Лонжюмо…

– Не знали?! А известно ли вам, что король в этот же день разослал эмиссаров по всей Франции с вестью о мире, а через неделю начались избиения в Руане и Амьене?

– Как, и в Амьене тоже?

– Да, мсье, и там тоже душили, резали и топили гугенотов во славу Божию. А ведь Екатерина уверяла кардинала через герцога Монморанси, что страстно желает этого мира и надеется, что распри, грабежи и убийства утихнут настолько, что это позволит правительству в будущем утихомирить всю страну и окончательно примирить обе враждующие партии. И что же, вы думаете, в ответ на это предприняли католики?

Никто не отвечал ему. Ла Ну видел перед собой только нахмуренные лбы и опущенные вниз глаза, да сжатые кулаки на поверхности стола. Он гневно продолжал:

– Они врываются в камеры к заключенным и убивают тех, кто отвергает иконы и мессу, а в Тулузе господину де Рапену, который привез весть о мире, просто отрубили голову, а потом отослали ее обратно в Париж.

– И что же король? – спросил д’Эскар.

– Ничего! – вскричал Ла Ну. – Его мать была больна, а сам он, как известно, ни на какие разумные решения не способен. Но мы тоже не сидели сложа руки. В то время как войско короля вынудило нашего принца укрыться за стенами Нуайе, мы разрушали католические церкви и убивали их попов, их самих так же, как и они нас.

– Всеблагий Господь! Да настанет ли конец этой братоубийственной войне? – отозвался д’Эскар.

– Это случится, вероятно, тогда, – подал голос Ларошфуко, – когда обе королевы – Екатерина Медичи и Жанна д’Альбре – протянут друг другу руки и расцелуются у всех на глазах.

– Полно вам, Франсуа, так было уже не раз, – произнес Конде. – Что из этого вышло, всем хорошо известно. Скажите еще, чтобы они переженили своих детей: принца Генриха Наваррского с ее шлюхой Марго. Хорошо еще, что Жанна вовремя улизнула из лап Екатерины, уж она не отпустила бы ее сейчас, если бы не проворонила тогда.

– Вывод один, – снова заговорил Ла Ну, – и таков же вопрос: можем ли мы сидеть сложа руки здесь и ждать, пока они штурмом возьмут город, а нас всех перевешают на зубцах городских стен, как это было в Амбуазе?

– Что вы предлагаете? – спросил Конде.

– Надо выступать в поход, монсиньор, и соединяться с армией принца Оранского, который ждет нас у границ Шампани.

– И потом?..

– Потом объединенными силами двигаться на Париж.

– Вы рассуждаете так, Ла Ну, будто бы, кроме нас с вами, во Франции больше никого нет и некому преградить нам дорогу. Вы забываете про Таванна с его войском, про Монлюка, про Гиза, который рыщет по всему королевству в поисках мятежников, про маршала де Коссе, стерегущего границы Шампани, и, наконец, про Альбу, с армией которого и надеется соединиться этот самый Коссе.

– Но что же делать в таком случае, принц? – в отчаянии воскликнул Ла Ну.

– Ничего. Сидеть здесь и ждать.

– Ждать? Но чего? Своей погибели?

– У нас мало сил, Ла Ну, и вы это знаете. Мы не можем выйти за пределы города с таким войском. Подождем д’Андело. Он и Субиз должны подойти на днях к стенам Ла Рошели из Прованса. Вот когда мы объединим наши усилия, настанет время подумать и о походе.

Ла Ну замолчал. Никто не сказал больше ни слова, хотя мыслей в голове у каждого было предостаточно. Все ждали решения адмирала.

– Нет! – властно произнес адмирал, и ладонь его тяжело легла на желтое сукно стола. – Нам всем прежде всего необходимо подумать о нашей королеве. Она находится сейчас в большей опасности, нежели мы с вами, сидящие за неприступными стенами Ла Рошели, и именно к ней мы обязаны отправиться на выручку со всем нашим войском, которое у нас есть.

Он немного подумал, прежде чем продолжить. Все терпеливо ждали.

– Каждый день к нам подходят новые силы, армия наша увеличивается. Часть ее завтра останется здесь для защиты города от нападения католиков, другая часть под моим командованием отправится к Нераку, где сейчас наша королева. Со мной пойдет Ла Ну. Завтра утром, чуть свет, мы выступаем с тысячным войском. Хотя, если король вознамерился взять ее силой, она наверняка отступит в Наварру, и там, среди гор, он уже не достанет ее.

– Что ж, тогда и мы пойдем в Наварру, – воскликнул Ларошфуко, – и не успокоимся до тех пор, пока наша королева не будет с нами!

– Браво, Франсуа! – произнес Конде. – И только тогда, объединив наши силы с королевой и под знаменем нашей Жанны д’Арк, мы выступим в поход и захватим Сент, Коньяк, Ниор и Сен-Максан. А потом вместе с д’Андело отправимся на Шампань!

Все единодушно одобрили это решение, но больше всех обрадовался юный Генрих, которому еще не довелось участвовать ни в одном сражении.

На этом совещание закончилось, и адмирал уже поднялся, собираясь отдать дальнейшие распоряжения в связи с прибытием новобранцев, как вдруг в коридоре послышался какой-то шум, двери внезапно широко раскрылись, и в них показалась возбужденная, никем не ожидаемая, но всеми горячо любимая королева Наваррская Жанна д’Альбре: высокая, стройная, в темном дорожном костюме со сверкающей драгоценными камнями широкой диадемой в волосах. Рядом с ней стоял ее любимый сын Генрих, принц Наваррский.

Ее неожиданное появление, да еще в то время, когда о ней только что говорили, произвело эффект разорвавшейся бомбы: на миг все онемели.

Первым опомнился Конде:

– Бог мой, ваше величество!..

И, бросившись к королеве, склонился в поклоне над ее протянутой рукой. Остальные, обрадованные, проделали то же самое. Она, улыбаясь, глядела на них и, казалось, не знала, что сказать, с чего начать, с кем заговорить.

– Но ради Иисуса Христа… каким образом, мадам? – воскликнул адмирал, предлагая королеве место за столом.

– Одну минутку, адмирал, – произнесла Жанна и обвела присутствующих любопытными, блестящими под тонкими дугами бровей глазами. – Кто комендант этого города, господа?

– Я, ваше величество, – ответил д’Эскар, называя себя и кланяясь.

– Как зовут вашего дворянина у дверей?

– Дю Барта.

Жанна подошла к дверям и широко распахнула их:

– Господин дю Барта!

Перед ней тотчас возник дворянин в темно-фиолетовом костюме.

– Вы знаете, кто я такая, сударь?

– Королева Наваррская и наша повелительница, – с достоинством ответил дю Барта и, прижав правую руку к груди, наклонил голову. Потом добавил: – Я не был бы гугенотом, если бы не знал вас в лицо, ваше величество.

– Мы с принцем проделали долгий путь и порядком устали. Кроме того, мы хотим пить и есть. Прикажите, чтобы подали все сюда, да пусть не жалеют вина.

– Слушаюсь, ваше величество.

Только тогда она вошла и села на один из стульев, стоящих у стола. Ее сын Генрих встал рядом. Он уже успел принять поздравления с благополучным прибытием и теперь, улыбаясь, глядел, как подходит к нему другой принц, его двоюродный брат Генрих Конде, годом старше его, тот самый, с которым они вместе путешествовали по Франции.

Братья молча пожали друг другу руки и от души обнялись.

– Здравствуйте, брат.

– Рад вас видеть, Генрих.

Больше они не сказали ни слова в присутствии старших. Оба смотрели на королеву, ожидая момента, когда разговор утратит остроту и можно будет, уединившись, поговорить без помех.

Жанна вновь оглядела собравшихся и остановила взгляд на принце.

– Конде, вы здесь, но почему?

– Потому что война продолжается, мадам, – ответил принц.

– Это я уже поняла, когда пробиралась к Ла Рошели. Повсюду дозоры и вооруженные отряды католиков, мне чудом удалось ускользнуть из их лап. Хорошо еще, что они были малочисленны, и мне не пришлось встретиться с армией.

– Надо полагать, вам помогала ваша охрана?

– Мои гугеноты ревностно оберегали свою королеву. Я привела с собой конницу и три тысячи пеших солдат. Кстати, господин д’Эскар, где вы думаете их разместить?

– А где они сейчас? – спросил комендант.

– Стоят у ворот города. Мне сказали, что здесь уже яблоку негде упасть, куда же мне было их вести?

– Действительно, – кивнул д’Эскар, – народу набралось много и с жильем из рук вон плохо. Католики уничтожают протестантов и сжигают целые деревни. Крестьяне и фермеры бегут от них в поисках сильного защитника, но все близлежащие города уже заняты отрядами католиков; единственная крепость, не сдающаяся врагу, – Ла Рошель, поэтому они все здесь – из Сентонжа, Они и Пуату.

– Но ведь крестьяне в основном все католики, – возразила Жанна. – Неужели солдаты грабят своих тоже?

– Да еще как! Они голодны, а голод не разбирает – где свои, где чужие.

– Почему же крестьяне не ищут помощи в католических городах?

– Ваше величество, кому нужны лишние рты? К тому же Ла Рошель ближе других, да и защищена крепость лучше прочих.

– Но ведь среди этих беженцев много католиков.

– Ах, ваше величество, какие они католики… Послушают проповедь монаха-фанатика – и вот они уже против гугенотов. А когда дворяне-католики и наемные солдаты начинают их грабить, разорять их жилища, то они все как один готовы броситься на папистов с косами и вилами… Два слона борются, трава страдает. Ну а те, что живут близ Ла Рошели, – католики только для виду. Если рак живет у реки, он понимает ее язык.

Жанна кивнула.

– Хорошо, но что вы намерены предпринять в отношении тех, кого я привела с собой? – спросила она.

– Мы разместим ваших людей на подступах к Ла Рошели: в замках Люсон, Лаваль и Мата.

– Пусть будет так. Скажите моим дворянам, что я хочу их видеть. Они ждут у дверей этого зала вместе с господином дю Барта. Их имена: Ланжарес, Буазель и д’Эммарфо, – добавила королева.

Комендант вышел и тотчас вернулся в сопровождении охраны королевы.

– Друзья мои, – обратилась к ним Жанна и указала глазами на д’Эскара, – перед вами комендант крепости. Следуйте за ним, он выделит вам провожатых, чтобы разместить наши полки в близлежащих замках. Передайте маршалам мой приказ: разбить войско на три лагеря, а потом каждая часть должна отправиться в один из замков, которых тоже три. Вы поняли меня?

Все трое кивнули.

– А вы, ваше величество?

– Я остаюсь здесь вместе с принцем. Исполнив это поручение, вы проводите наши полки и вернетесь назад. Ступайте.

Низко поклонившись, они вышли вместе с д’Эскаром.

– Теперь я могу говорить свободно, – вздохнула Жанна, – не опасаясь, что меня слушает мой недруг.

– Вы полагаете, д’Эскар может быть вражеским лазутчиком? – произнес Колиньи, в упор глядя на Жанну.

– Да, я так полагаю, – холодно ответила королева.

– Позвольте вам заметить, это напрасно, ваше величество, – поспешно заверил ее адмирал. – Д’Эскар ревностный гугенот и не раз доказывал свою преданность нашему делу. Да и как может быть католик комендантом города, всецело принадлежащего протестантам?

– Быть может, – возразила Жанна, – именно поэтому он и является комендантом?.. Впрочем, возможно, я не права, – молвила она. – Однако этого человека я совершенно не знаю, а между тем два года назад этот пост занимал воистину преданный и хорошо знакомый мне барон де Жанлис.

Воцарившееся молчание послужило ей ответом.

– В последнее время я стала подозрительной, – продолжала Жанна, – может быть, даже чересчур. Но теперь я совершенно спокойна, зная, что нахожусь среди друзей.

В это время в комнату вошли дю Барта и слуги. Они принесли два глиняных сосуда с вином, отделанные цветной глазурью, кубки в виде виноградной кисти, стаканы из слоновой кости, украшенные вырезанными на них композициями мифологического содержания, и два высоких яйцевидных стеклянных кувшина, отделанные филигранью и украшенные у днища, посередине и сверху узорчатыми каймами с арабесками между ними.

– Что здесь? – спросила королева, пристально глядя на дю Барта и указывая глазами на глиняные сосуды с крышками.

– Вино, ваше величество.

– А это? – она кивнула на стеклянные кувшины, цвет содержимого которых явно указывал на то, что там не вино.

– Фруктовые соки, – не моргнув глазом ответил дворянин. – Для дамы и наших юных принцев.

– Вы считаете, сударь, – усмехнулась королева, – что наши принцы еще дети и не умеют пить вина?

Дю Барта потупился. Он начал сознавать свой промах. Легкая краска смущения залила его лицо.

– Я полагал, ваше величество… Я думал, что…

– Наши принцы давно уже мужчины, милостивый государь, как же вы не разглядели этого? – произнес Конде.

– Прошу простить меня. Я сейчас же исправлю свою ошибку. – Дю Барта взял оба стеклянных кувшина и вознамерился выплеснуть их содержимое за окно.

– Постойте, сударь! – остановила его Жанна движением руки. – Поставьте кувшины на место. Теперь налейте в два бокала из того и из этого. Налили? И выпейте.

Дю Барта оторопело уставился на королеву, потом на мужчин, сидящих за столом. Все молча ждали, чем закончится эта необычная сцена. И тут он понял, чего от него хотят. Легкая тень улыбки скользнула по губам дю Барта. Не раздумывая, он выполнил требование королевы и осушил бокалы.

– А теперь вино, – приказала Жанна.

Дю Барта так же невозмутимо налил полный стакан вина и хладнокровно выпил его.

– Прошу простить меня, ваше величество, – заговорил он, – но я не сразу догадался о подоплеке этой сцены. Вы полагали, что я собираюсь отравить вас и вашего сына? Вы абсолютно правы, что подозреваете тех, кто вам не знаком, ибо только так в наше время возможно сохранить вашу жизнь, столь драгоценную для тех, кто с оружием в руках встал под ваши знамена. Эти меры предосторожности нелишни и здесь, поскольку известно, как широка шпионская сеть, раскинутая по всей Франции рукой Екатерины Медичи. Однако прошу вас, ваше величество, вспомнить один случай, который произошел с вами и принцем Генрихом Наваррским около трех лет тому назад в Бордо, когда там остановился королевский поезд. А когда вспомните, скажите, не ошиблись ли вы, подозревая меня в столь гнусном замысле.

Жанна долго смотрела на него, пытаясь оживить давний эпизод, потом, наконец, спросила, не меняя выражения лица:

– Вы имеете в виду роковой выстрел из окна?

– Именно так, ваше величество.

– Неужели вы и есть тот самый дворянин, который защитил меня от пули убийцы?

– Немудрено не узнать меня, ваше величество, ведь прошло столько времени.

– Это он, теперь я вспомнил его! – вскричал юный Генрих, бросаясь к дворянину. – Ле Лон сказал тогда, что этот человек выживет, и он выжил, мама!

– Я действительно плохо запомнила тогда черты вашего лица, мсье, – мягко проговорила Жанна д’Альбре, с интересом глядя на молодого человека. – Но если это и в самом деле были вы, у вас должен остаться шрам от пули, которую выпустил в меня убийца.

Дю Барта расстегнул камзол, потом рубаху, и все увидели маленький, давно зарубцевавшийся шрам пониже правой ключицы.

– Клянусь чревом девы Марии, это действительно пулевая отметина! – воскликнул Конде. – У меня есть точно такая же на левом плече.

– Я вспомнил, у того человека не было мизинца на левой руке! Покажите, сударь, вашу левую ладонь, – возбужденно попросил Генрих Наваррский.

Дю Барта медленно поднял руку. На левой ладони не хватало мизинца.

– Я потерял его около пяти лет тому назад в одном из поединков, – пояснил он.

Жанна встала и подошла вплотную к смущенному под устремленными на него со всех сторон взглядами дю Барта.

– Так это были вы, мсье, – повторила она. – Это вас я должна благодарить за свое спасение!

– Жизнь нашей королевы много дороже для моих собратьев, чем моя, – тихо, с поклоном ответил дю Барта.

– Настоящий ответ дворянина и истинного сына нашей церкви, – заметил Колиньи.

– Объясните все же, как это произошло, – попросила Жанна.

Все потребовали того же, ибо лишь слышали о неудавшемся покушении на королеву, но никто не видел незнакомца из Бордо.

Дю Барта неловко улыбнулся и, слегка покраснев, рассказал:

– Все объясняется очень просто, ваше величество. Никому из ваших людей не пришло в голову взглянуть на окна особняка, расположенного напротив вашего дома, поскольку все взоры были устремлены на вас, на юного принца и свиту. На окна этого дома я смотрел потому, ваше величество… потому что…

– Почему же? – с любопытством спросила королева Наваррская.

– Потому что там живет дама моего сердца, – вздохнув, признался Дю Барта.

Жанна улыбнулась. За столом послышался негромкий смех. Дав время ему умолкнуть, рассказчик снова заговорил:

– Но ее муж был ревностным католиком и грозился убить меня, подозревая о наших свиданиях, которые происходили порою в стенах этого дома. Он ненавидел гугенотов и всегда нелестно отзывался о наших вождях, а однажды даже признался, что, выпади ему случай, он, не задумываясь, отправит на тот свет любого из них. А поскольку он был хорошим стрелком и в доме у него была пищаль, я и подумал, что такой фанатик не упустит удобный случай пустить пулю в грудь королеве протестантов и тем прославиться. Добрую четверть часа я смотрел на эти окна, надеясь увидеть либо мою возлюбленную, либо ее мужа-изувера. И вдруг, глянув в очередной раз, – о ужас! – увидел дуло пищали, направленное прямо на вас, ваше величество. Что же мне было делать в подобной ситуации, как не броситься вперед и не защитить грудью мою королеву? Так я и поступил, об остальном вам известно. Остается добавить, что мужа моей Алоизы в последствии поймали и разорвали на части; об этом мне рассказали позже, когда сознание вернулось ко мне.

И он умолк. Несколько секунд длилось молчание, которое как всегда нарушил Конде, любивший вставить острое словечко и этим разрядить обстановку:

– Надо полагать, ваша любовница не долго горевала о муженьке, ибо быстро нашла утешение в объятиях любовника-гугенота?

Жанна, взглянув на принца, укоризненно покачала головой.

– Ваша правда, монсиньор, она забыла о нем на другой же день, – улыбнулся дю Барта.

Комната содрогнулась от дружного хохота.

Когда смех утих, королева произнесла:

– Как мне отблагодарить вас, сударь, за то, что вы сделали для меня и во имя нашей веры? Скажите, чего вы хотите, и я исполню ваше желание, если это в моих силах.

– Чего мне еще желать, кроме того, чтобы верой и правдой служить вашему величеству и нашему общему делу.

Она кивнула, но спросила:

– У вас есть мечта?

– Да. Умереть за ваше величество!

Жанна рассмеялась:

– Этого не потребуется, любезный дю Барта. Один раз вы уже умирали, но смерть отступилась, не посчитав возможным препоручить вашу душу седому паромщику. Больше она не придет. Но довольно об этом. Надеюсь, вы простили меня за то недоверие, которое я только что выказала по отношению к вам? Теперь я вижу, что ошибалась.

– О, ваше величество, – пылко воскликнул Огюст дю Барта, – ведь это не вам надлежит просить прощения, а еще раз мне.

– Вам? – Жанна вскинула брови. – Почему это?

– Потому что я принес сок вместо вина.

Оба юных принца рассмеялись.

– Ничего, мсье, – сказал Генрих Конде, – иногда даже бывает полезно выпить сок вместо вина. Мы нисколько не обиделись, уверяю вас.

– Хотите служить у меня? – спросила Жанна. – Что вы скажете, например, о месте телохранителя при особе принца Наваррского?

– Прекрасно, матушка! – вскричал будущий король. – С этого дня я начну обзаводиться своей личной гвардией, и первым из моих будущих боевых друзей и соратников будет господин дю Барта. Что вы скажете на это, мсье?

– Скажу, что буду счастлив, сир, участвовать с вами во всех ваших походах…

– На том мы и порешим, – заключил Генрих Наваррский. – А господин д’Эскар найдет себе нового адъютанта.

Все так и случится, как решилось на этом собрании. С нынешнего дня Огюст дю Барта будет неотлучно находиться при особе принца Наваррского, потом станет одним из его верных друзей, будет участвовать во всех битвах своего короля за престол и за веру и погибнет при Иври. Три мушкетных пули вопьются в его грудь, но он найдет еще в себе силы, чтобы подняться и заслонить собою короля Генриха IV, которого беззаветно любил. Но до этого пройдут двадцать два года…

А пока Дю Барта, поклонившись всем сразу, вышел, довольный своим новым назначением, и Жанна д’Альбре стала рассказывать о том, как она оказалась здесь.

– Положение не из веселых, господа, – произнесла Жанна. – Католики активизировались, и теперь, разбившись на отряды, рыщут по дорогам Франции в поисках инаковерцев.

Конде кивнул и добавил:

– А ваша добрая приятельница Екатерина даже объявила награды за головы гугенотских вождей.

– Со мной она обошлась проще: она приглашала меня ко двору. Причем делала это так настойчиво, что это стало казаться мне подозрительным.

– Вы, разумеется, догадались, что это всего лишь ловкий ход с ее стороны?